Семен, Семен

Четыре дня спустя, рано утром, меня разбудил сдержанный разговор. Я прислушался и услыхал голос Миши Березкина.

– Вот и пойдем вместе, – говорил он. – Я хочу про­гуляться с тобой

– Ты у меня, как хвост у коня, – ответил Семен Криворученко. – Но сегодня я не вижу надобности в совместной прогулке.

– А я вижу, – настаивал Березкин.

– «Я, я»! – передразнил его Семен. – Сиди уж. Мо­жет, ты понадобишься Кондратию Филипповичу.

Оба умолкли. Я сообразил, о чем идет речь. Кри­ворученко собирался в лес, чтобы проверить, нет ли сиг­налов от Фомы Филимоновича.

Я слышал, как одевался Семен, как шуршал он одеждой, не слезая с нар.

– А вот я могу сделать так, что один ты не пой­дешь! – объявил Березкин.

Я приподнял голову и увидел Криворученко. Он си­дел, свесив ноги, и застегивал ворот гимнастерки.

– Что же ты сделаешь, хотел бы я знать? – ска­зал он.

– Посмотри на ноги!

Криворученко вытянул босые ноги, пошевелил пальцами и заметил:

– Ну и что? Ноги как ноги...

– Без сапог?

Семен поглядел по сторонам, заглянул под нары, тряхнул чубом и сказал:

– Мишутка, детка! Дай-ка сюда сапоги. И быст­ренько! А то я зажарю босиком и схвачу насморк. Сам потом жалеть будешь. Ну! Считаю до десяти. Раз... два... три...

Березкин вздохнул, вытащил из-под головы сапоги и бросил их Семену.

– Вот так лучше, – сказал Криворученко.

Через полчаса он ушел.

Я с утра засел за карту, чтобы по ней хорошенько ознакомиться с расположением «осиного гнезда» и его окрестностями. Ко мне подсели Логачев, Березкин, Вет­ров и Таня. Они помогали мне пояснениями, так как хо­рошо знали местность.

Гюберт выбрал новое место в глухом лесу. В четы­рех-пяти километрах от него, строго на запад, нахо­дился районный центр, а километрах в восьмидесяти на восток – уже знакомый нам город. В пятнадцати кило­метрах юго-восточнее «осиного гнезда» на карте был обозначен леспромхоз, который, по словам Логачева, с приходом оккупантов разорен и бездействует, людей там уже давно нет.

На востоке от Полюса недоступности пролегала же­лезная дорога, за которой базировался партизанский отряд, а на западе – шоссе.

Сам Полюс недоступности находился в двадцати километрах южнее «осиного гнезда», в заболоченной мест­ности.

В радиусе пятнадцати – двадцати километров от на­шего лагеря находились деревни Ловлино, Раковка, Карасево, Ближняя. Между ними были проложены лес­ные, недоступные для автотранспорта дороги, которыми оккупанты почти не пользовались.

От железнодорожного разъезда – через леспромхоз, деревню Селезневку и «осиное гнездо» – тянулся боль­шак, местами устланный щебенкой, а в низких, болоти­стых местах – кругляком.

Пользуясь картой и подсказкой друзей, я принялся составлять рабочую схему и провозился с ней до обеда. После обеда занялся составлением донесения полков­нику Решетову, так как в шестнадцать часов Ветров должен был проводить сеанс.

Уже под вечер я спохватился, что Криворученко еще не возвратился. Логачев меня успокоил.

– К ночи вернется, – сказал он. – Мы обычно к ночи возвращаемся из обхода.

Я попросил Логачева показать на карте место сви­даний с Фомой Филимоновичем. Оно оказалось в райо­не Ловлино, по прямой – километрах в десяти отсюда.

Но Криворученко не вернулся и к ночи. Все обеспо­коились, хотя вслух и не высказывали опасений. Ужин прошел вяло, в молчании. И сразу после ужина все, кроме дежурившего Ветрова, залезли в землянку.

Погода стояла пасмурная, небо затянули тучи, дул порывистый ветер, тоскливо и неуемно шумел окрест­ный лес.

Лежа на нарах, не зажигая коптилки, ребята стали высказывать догадки и предположения о причинах за­держки Семена.

– Возможно, Фома Филимонович сам пришел, – проговорил Логачев. – Может быть, какие-нибудь ново­сти... Разговорились...

– Один раз было так, – осторожно вставила Та­ня, – что дед заночевал в лесу, а с ним остался и Семен.

– А помнишь, как Семен оступился и вывихнул но­гу? – напомнил Березкин.

– Ну и что? – спросила Таня. – Что ты хочешь этим сказать?

– Я хочу сказать, что в дороге всякое может слу­читься, – ответил Березкин, встал и зажег коптилку.

Таня лежала в своем уголке, заложив руки за го­лову, и, щурясь, смотрела на мигающий огонек. Сережа Ветров заглянул в землянку, обвел всех взглядом и, посмотрев на наручные часы, исчез.

– Он, видно, вот-вот подойдет, – пробормотал Ло­гачев.

Но время шло, а Семена не было. К сердцу подкра­дывалась глухая, неосознанная тревога. Березкин встал, натянул на себя гимнастерку, надел сапоги и обратился ко мне:

– Я пойду встречу его, Кондратий Филиппович. Я всегда говорил, что в лес надо ходить вдвоем. Мало ли что может приключиться, а один в поле не воин. Я и сегодня хотел идти с Семеном, да он заупрямился.

– Я тоже пойду, – решительно поднимаясь, сказала Таня.

– Никуда ты не пойдешь! – сердито прикрикнул я. – Лежи и спи! Пойдут Березкин и Логачев. Подни­майтесь, товарищ Логачев!

– Есть!

Через минуту Логачев и Березкин вышли. Я оделся и последовал за ними. К нам подошел Ветров, светя го­рящей цигаркой.

Несколько мгновений мы стояли молча, осваиваясь с темнотой.

– Мы пойдем разными тропинками, так вернее... – сказал Логачев.

Я одобрил и спросил:

– Сколько это займет времени?

– Днем часа за четыре можно управиться туда и обратно, а сейчас уйдут все шесть, – ответил Березкин.

– Да, не меньше, – подтвердил Логачев.

– Теперь первый час, – заметил я. – Ну что ж, сту­пайте!

Ребята взяли автоматы и спустились с обрыва вниз. Сделав несколько шагов, они скрылись во мраке. Вет­ров отошел в сторонку и сел у обрыва, свесив ноги. Я закурил. На душе было смутно.

– Ночь-то какая дрянная! – сказал Ветров.

– Должна когда-нибудь и дрянная быть, – как можно бодрее отозвался я.

Ветров промолчал. Я выкурил цигарку и возвра­тился в землянку. Таня лежала неподвижно, лицом к стене. Она или спала, или делала вид, что спит. Я за­крыл глаза, но, конечно, заснуть не мог. В голову лезли тревожные мысли. Уж не увяз ли Семен в проклятом болоте? В такой темноте это не мудрено, тем более что в нескольких местах тропинка совсем уходит из-под ног и приходится прыгать с кочки на кочку. Я сам убедился в этом, когда мы провожали Фому Филимоновича, и ди­вился старику, который так спокойно и уверенно – в его годы! – скакал по кочкам, точно кулик.

Я понимал, что для того, чтобы утонуть в топком месте, достаточно нескольких минут и что, если с Семе­ном произошло такое несчастье, думать о его спасении уже поздно. Но... нельзя бездействовать ни секунды!

– Таня! – позвал я, поднявшись с места.

– Да, Кондратий Филиппович, – отозвалась она.

– Подмени Ветрова, а мы пройдемся с ним по бо­лоту.

– Хорошо.

Таня вышла вместе со мной.

– Ты, Сережа, дорогу по болоту хорошо знаешь? – спросил я.

– А что же тут знать? – ответил Сергей.

– Не заблудимся?

– Ну что вы...

– Пойдем!

– Фонарик взять?

– Возьми.

Оставив Таню, я и Сережа спустились к болоту. Ми­гая фонариком, мы отыскали стежку и, осторожно сту­пая по ней, отправились в сторону леса. Стежка прихот­ливо извивалась, пробиралась по зыбким трясинам; под нашими ногами колыхались и чавкали болотные хляби. Я освещал фонариком наиболее подозрительные места. Мы часто останавливались, вслушивались в ночные звуки, несколько раз аукали и звали Криворученко, но безуспешно.

Из-под наших ног вспархивали испуганные птицы и, пролетев немного, тут же шлепались на воду. Мы до­стигли леса, перекурили и вернулись обратно, ничего не обнаружив.

Уснул я не сразу и не скоро. Засыпая, видел неуве­ренный, зыбкий свет, просачивавшийся в землянку, и зеленоватый туманный сумрак, висевший над болотом. В пещеру пробиралась утренняя сырость. Я накрылся с головой шинелью и забылся.

Проснулся я, когда уже светило солнце. Проснулся от какого-то внутреннего толчка. Таня стояла, присло­нившись к стене, и заплетала косу. Я хотел было спро­сить ее о чем-то, но в это время в дверном проеме пока­зался Березкин. Он дышал тяжело, порывисто и, сделав шаг, сказал:

– Семен погиб!..

– Что ты сказал?! – не своим голосом переспросил я и соскочил с постели.

– Семен погиб! – повторил Березкин и в оцепене­нии опустился на нары.

За его спиной появились Ветров и Логачев.

– Ой!.. – придушенным голосом вскрикнула Таня и упала.

Все бросились к ней. Мы подхватили ее, положили на нары. Она была без сознания. В землянке стало тихо.

– Говори! – приказал я Березкину.

Он рассказал. К месту встречи с Фомой Филимоновичем вели две тропы: одна – сплошным лесом, через сечи, другая – просеками. Логачев пошел первой, а Бе­резкин – второй. Они условились дойти до зимовья, встретиться там и в зависимости от результатов решить, что делать дальше. Но Березкин не дошел до зимовья, где обычно ожидал Фома Филимонович. Метрах в пяти­стах от зимовья, в том месте, где к просеке вплотную подходит протока, он увидел мертвого Семена. Через несколько минут подоспел и Логачев.

– Он убит вчера днем или даже утром... – сказал Березкин.

Логачев проговорил:

– Скорее, утром. Он уже окоченел.

– А как, кем, что еще вы увидели?

Логачев медленно покачал головой:

– Ничего не видели. И Семена не трогали. Он ле­жит так, как лежал.

– Мы не хотели трогать, – сказал Березкин. – Надо все осмотреть кругом. Может быть, что-нибудь обна­ружим.

– Берите оружие... быстро! – приказал я. – Тут останется Таня.

А Таня не приходила в себя. Я проверил ее пульс, он едва бился под моими пальцами.

Я написал Тане несколько слов и положил бумажку на стол. Другого выхода не было: мертвого Семена мы могли донести лишь вчетвером, поочередно.

– Пошли! – подал я команду. – Березкин, вперед!

Прежде чем выбраться на просеку, мы долго проби­рались по едва заметной тропе. Она плела замыслова­тые узоры, делала неожиданные повороты, врезалась в густые папоротники, карабкалась вверх, терялась и вновь появлялась среди лесных трав.

По просеке идти было уже легче и безопаснее, так как местность просматривалась далеко вперед. Мы могли заметить врага чуть ли не за километр, хотя так же легко могли быть замечены и сами.

Взмокшие от пота, смертельно уставшие, мы вышли, наконец, к протоку, наполненному черной, неподвижной водой. Березкин остановился и молча показал рукой вперед, на что-то темневшее под кустом орешника.

Семен лежал лицом вниз. Правая рука его, выбро­шенная вперед, была сжата в кулак, а левая лежала на затылке. Одна нога была подтянута под живот, будто перед смертью Семен хотел вскочить и броситься вперед.

Глаза его, всегда такие горячие, полные жизни и от­ваги, теперь были плотно смежены. Чистым, хорошим помыслам и мечтам, которыми была полна его большая душа, не довелось сбыться...

Мы стояли над мертвым другом, сняв шапки, в глу­боком молчании.

– Так и было? – спросил я после долгой, томитель­ной паузы.

– Так... – ответил Логачев.

– А где его автомат?

Никто мне не ответил. Все переглянулись в растерян­ности.

– С чем же он пошел?

– У него была граната и автомат, – сказал Бе­резкин.

– Правильно, – подтвердил Ветров.

Но ни гранаты, ни автомата вблизи не было. Как погиб Семен, при каких обстоятельствах, от чьей руки? На этот вопрос мы должны были найти ответ.

Я принялся за осмотр тела. Руки и шея Семена были покрыты ранами. Некоторые из них по виду ножевые, другие казались рваными. Глубокая рана зияла на за­тылке. Она-то, видимо, и оказалась смертельной. Брюки, были во многих местах изорваны в клочья.

– Смотрите! – сказал Логачев, вытянув из сжатой в кулак руки Семена клок шерсти.

– Собака! – воскликнул Ветров.

– Овчарка! – проговорил Березкин. – Это шерсть овчарки...

Я еще раз, более внимательно, осмотрел тело и в нескольких местах на одежде обнаружил клочья прилип­шей шерсти.

Значит, Семен боролся с овчаркой – в этом не было никаких сомнений. Но было также ясно, что Семен бо­ролся не только с собакой. Рана на затылке и порезы требовали другого объяснения.

Мы наскоро изготовили походные носилки из длин­ных жердей и ветвей, закрепили их поясами и ремнями от автоматов и положили на них мертвого Семена.

– Давайте тщательно исследуем все вокруг, – пред­ложил я. – А ты, Сережа, покарауль здесь. И гляди в оба.

Ветров кивнул и занял место у носилок.

Тщательно осмотрев тропу, мы пришли к единодуш­ному заключению, что шагов двадцать Семен не шел, а полз. Об этом говорили отпечатки рук и ног на земле и примятая трава. Мы решили проследовать в направ­лении его движения.

И вдруг Логачев сказал вполголоса:

– Нож...

Он поднял его с земли и подал мне. Это был большой, обоюдоострый нож с тяжелой черной ручкой и лез­вием, запачканным кровью вперемешку с шерстью.

– Ничего не понимаю, – проговорил я. – Этим но­жом мог быть убит Семен, но им же, видимо, кололи и овчарку.

– Сюда! Сюда! – позвал Березкин.

И мы бросились к нему.

Возле самого протока, на берегу, в траве лежали два мертвых немецких солдата. Тут же валялся ав­томат Семена и граната.

– Семену пришлось схватиться с двумя!.. – прошеп­тал Березкин.

Мы осмотрели убитых. Можно было предположить, что Семен натолкнулся на солдат неожиданно, в густом орешнике. Одного из врагов Семен сразу свалил из ав­томата, о чем говорили пулевые ранения. Остался еще один. Что-то помешало и Семену и его второму врагу воспользоваться автоматами. По всей видимости, ов­чарка, бросившаяся на Семена. Защищаясь от ее укусов, Семен, очевидно, уронил и автомат и гранату. А фашист, опасаясь убить овчарку, бросился на Семена с ножом. Он нанес Семену, судя по ранам, два удара, но по­том, можно полагать, Семену удалось вырвать у немца нож. Этим ножом Семен убил гитлеровца и ранил собаку.

– Но собаки нет, – сказал Логачев.

– И это очень плохо, – заметил Березкин.

Да это было плохо. Раненая собака ушла, убедив­шись, что и человек, с которым она схватилась, и ее хозяева были мертвы. Она постарается добраться до дома и, конечно, приведет сюда людей.

Складывалась скверная обстановка...

Я сказал Логачеву и Ветрову:

– Несите Семена... А мы с Березкиным пройдем до зимовья. Да, кстати, проследим, куда поплелась собака. Потом мы вас догоним и сменим.

Логачев и Ветров подняли тяжелые носилки и от­правились в печальный путь. Я и Березкин пошли дальше.

Я уже опасался за судьбу Фомы Филимоновича и за судьбу всего дела: не выследили ли старика и не пришли ли сюда солдаты с собакой по его следу?

– Немцы часто появлялись в этих местах? – спро­сил я.

– Да нет... – неуверенно ответил Березкин. – Во всяком случае, мы этого не замечали.

Тропинка сошла с просеки и повела нас в сторону, к зимовью.

– Далеко еще?

– Нет, шагов двести, – ответил Березкин и пояс­нил: – По договоренности с Фомой Филимоновичем мы всегда ожидали друг друга в течение часа. Если за это время один не являлся, то другой уходил. Возможно, что Фома Филимонович был здесь вчера и, не дождав­шись Семена, ушел.

– Но Фома Филимонович должен оставить знаки?

– Да. И он всегда оставлял. Мы всегда знали, ко­гда он придет в следующий раз.

– А время?

– Время у нас всегда было одно: полдень. Это удобно и нам и Фоме Филимоновичу: зимовье почти на полпути.

– Стоп! – прошептал я.

И мы замерли, выдвинув вперед автоматы. Овчарка...

Да, это была овчарка, но уже неопасная для нас, хотя поза, в которой она лежала, была естественной для отдыхающей собаки.

Живая, даже смертельно раненная овчарка при виде чужих людей ни за что не улежала бы на месте. А эта даже не шелохнулась. Она была мертва, и мы без опаски подошли к ней вплотную.

Овчарка лежала на брюхе, вытянув вперед лапы и уткнув между ними морду.

– И ее доконал Семен, – произнес Березкин. – Один против троих! Недалеко она ушла...

Овчарка была необычайно крупная, с мощной, широ­кой грудью, крепкой шеей, толстыми и сильными лапами. По ее спине проходила широкая черная полоса.

«Страшный зверь!» – подумал я и невольно поежил­ся: моему взору представилась схватка Семена с этим свирепым псом. Конечно, она ушла последней, когда все люди были мертвы. Иначе она не бросила бы своих про­водников. На собаке мы обнаружили несколько глубоких ножевых ран.

Пса надо было спрятать. Березкин отыскал в сторон­ке огромный муравейник. Мы разворошили его, уложили в него поглубже овчарку и забросали муравейник хвоей.

Через десять минут мы вышли к заброшенному зи­мовью, от которого уцелели лишь жалкие остатки – несколько врытых в землю и насквозь прогнивших стол­бов, торчавших из густого бурьяна.

Березкин принялся за осмотр деревьев, окружавших поляну, и через минуту окликнул меня.

– Вот видите? – Он показал мне зарубки на белой коре березы. – Значит, Фома Филимонович был здесь вчера и, не дождавшись Семена, ушел.

Я всмотрелся в зарубки.

– И Фома Филимонович придет сюда послезавт­ра, – продолжал Березкин.

– Почему именно послезавтра?

– А вот три надреза, видите?

Я кивнул.

Теперь оставалось лишь неясным, когда здесь был Кольчугин – до или после гибели Семена. Но на этот вопрос никто не мог ответить.

На обратном пути мы отволокли трупы гитлеровцев в чащу, тщательно убрали следы крови на тропинке, за­брали оружие и поспешили вслед Логачеву и Ветрову.