Танина уха

Сережа Ветров растолкал меня на рассвете и подал расшифрованную радиограмму. В ней было сказано:

Самолет придет два ноль-ноль воскресенье. Выкладывайте шесть костров два ряда коридором. Расстояние между кост­рами в длину пятьдесят метров. Направление посадки дайте две ракеты – белую и красную.

– Вот это здорово! – обрадовался я и так шлеп­нул Сережу по спине, что он чуть было не упал. – Давай буди ребят, надо обрадовать всех

День занимался теплый, прозрачный. Трава, густо покрытая росой, отливала сединой. В небе уже звонко заливались жаворонки, где-то далеко за поляной четко постукивали перепела.

Ничто вокруг не напоминало о войне: чистое, глу­бокое лазурное небо, торжественно спокойный лес, бла­годатная тишина, нарушаемая гомоном пробудившихся птиц...

Раздевшись до пояса, мы старательно полоскались у болотца с застоявшейся темно-зеленой водой, отдавав­шей запахом прели.

После мытья Николай Логачев всем на зависть про­делал несколько спортивных номеров. Он сделал стойку «жимом», прошелся на руках вокруг болотца, проделал четыре раза сряду сальто и затем нырнул в болотце еще раз.

Пока Таня умывалась, расчесывала и заплетала косу, белка сидела у нее на плече и, держа в передних лапках крепкую, еще не созревшую шишку, покусывала ее своими острыми зубками. Таня ласково поглядывала на нее.

Позавтракали мы остатками вчерашней каши и за­нялись сортировкой имущества. Мы решили оставить здесь часть боеприпасов и продуктов, кое-что из снаря­жения и одежды, а остальное нести с собой к озеру. Я предупредил друзей, что на поляну мы вернемся только ночью в воскресенье, чтобы встретить са­молет.

Итак, в начале десятого мы покинули свой аэродром и, сориентировавшись по карте и компасу, отправились навстречу Фоме Филимоновичу, к озеру, навстречу реша­ющим событиям.

Идти было теперь значительно легче, да и путь был в два раза короче вчерашнего.

Мы не торопились, делали частые короткие при­валы. На полпути пересекли лесную дорогу, о которой я уже упоминал, внимательно осмотрели ее. По-види­мому, никто по ней не ходил и не ездил за последние недели.

В полдень мы добрались до озера. Оно лежало в ни­зине и мало чем отличалось от болота. Берега покрывал густой и высокий камыш.

– Какая глухомань! – пробормотал Сережа Ветров.

Мы начали обходить озеро и, когда добрели до чистого берега, услышали, как кто-то шумно бултых­нулся в воду.

И тут же раздался голос Фомы Филимоновича:

– Внучка, отворотись! Я вылезать буду!

Таня прыснула и скрылась в кустарнике. Мы уви­дели Фому Филимоновича, скакавшего на одной ноге. Он натягивал брюки, и вода сбегала с его бороды весе­лыми струйками. На отмели, в траве, недалеко от воды, трепыхались и поблескивали красноперые окуньки с ладонь величиной и несколько щук.

– Видали? – похвастался Фома Филимонович, ки­вая на рыбу. – Чем не рыбак?.. Таня, выходи!

Таня подбежала к деду, обняла его, уткнулась лицом в его грудь и заплакала.

– Не надо, Таня, не надо... – приговаривал Фома Филимонович, лаская девушку. – Семенка-то не любил слез... Помнишь, как говаривал он? Не надо, доча, не надо... Все мы люди, и все мы смертны. Война, Танюша! Не у одной тебя горе, оглянись-ка вокруг...

В сторонке, под деревьями, стояла уже знакомая нам одноконная телега, а возле нее – ребристая гнедая кобыла. Она лениво мотала головой и помахивала ку­цым хвостом, будто нехотя отбиваясь от надоедливых слепней.

Фома Филимонович заправил рубаху в брюки, подо­шел к телеге, достал из-под вороха сена чугунок и подал его Тане:

– Чисть рыбешку, милая, да закладывай уху. Она как раз ко времени поспеет. В мешке возьми лук и укроп.

Сережа Ветров сейчас же бросился на помощь Тане. Он быстро развел огонь, наполнил чугунок водой и при­строил его над костром. Потом вооружился ножом и стал вместе с Таней чистить рыбу.

– Ну как дела, Филимоныч? – спросил я.

– А так, помаленьку.

– Как чувствует себя Штейн?

– Зверь-зверем ходит. То к одному привяжется, то к другому. Такая уж у него волчья натура! Похитуна совсем затюкал. Как встретит пьяного, так в зубы. Похитуну хоть в гроб живьем ложись. Теперь он брыкаловку сосет только ночью, под одеялом, а днем ни-ни... Боится.

Логачев и Березкин рассмеялись. Я был рад, что Кольчугин снова бодр и весел. Подходили горячие дни, и каждому нужна была большая внутренняя собранность.

– Охота не сорвется? – опросил я.

– Ни в какую! И Похитун поедет. Сам мне вчера говорил. Гюберт солдат прихватит, а сколько – не ве­даю. Приказал две подводы готовить, а раз две – зна­чит, не одни поедем.

– Когда вас здесь можно ожидать?

– До захода солнца пожалуем. Раз едем с ночев­кой, то нет смысла терять вечернюю зорьку. А Гюберт любит это дело, вкус понимает. А знатное местечко я подыскал?

Я окинул взглядом озеро и кивнул головой.

– Знатное местечко! – продолжал Фома Филимоно­вич. – Уток здесь видимо-невидимо, тьма-тьмущая. Он меня сегодня загодя командировал. Приказал шалашик разбить, плоток сколотить. Но мне сдается, что незачем зря тратить время. – И старик подмигнул. – Нам будет не до уток. Да и боюсь, что не довезу я своих господ до озера. Как, Кондрат?

– Хорошо было бы, – сдержанно ответил я.

– Что ж... Хлопцы, айда обзор места делать! День-то у меня короток – короче медвежьего хвоста. Задер­живаться не резон. – И старик зашагал прочь от озера.

Логачев, Березкин и я последовали за ним.

Пройдя шагов двести по колее, проложенной телегой Фомы Филимоновича, мы остановились у остатков мо­ста через неширокий проток. Здесь торчали полусгнив­шие сваи и бревна. Часть их уже давно засосала тина.

– Тут мы всё и совершим, – сказал Фома Фили­монович. – Место на редкость подходящее для засады.

Потом мы прошли еще немного и вышли на лесную дорогу.

– Это в Селезневку? – спросил я.

– Ага, прямиком, – ответил старик.

Дорога выглядела неезженой, и это меня успокоило.

Мы вернулись к озеру и расположились в холодке. Фома Филимонович задумался о чем-то, а потом, покачав головой, заметил:

– Рискованное дело затеяли мы, хлопцы! Уж больно рискованное.

– Без риска нельзя, – проговорил Березкин.

– А ты помолчи, цыган! – прикрикнул старик.

Березкин рассмеялся.

– Спланировали-то мы ладно, а вот как оно обер­нется... – осторожно продолжал Фома Филимонович.

Хитрый старик решил, видимо, прощупать мое на­строение.

Я ответил:

– Все будет зависеть от тебя, Филимоныч. На тебя вся Москва смотрит. А мы уж не оплошаем...

– А я что? Я маленький человек...

– Нечего вам казанской сиротой прикидываться! – выпалил Березкин.

– Помолчи, цыган! – огрызнулся старик.

Теперь уже все рассмеялись.

С полчаса ушло на черчение подробного плана Опыт­ной станции. Фома Филимонович водил прутиком по песку, я задавал вопросы, а Логачев переносил все на листок бумаги. Старик тщательно провел разведку и без запинки перечислил весь личный состав Опытной станции, показал, где и кто размещен.

– Да, запамятовал, – спохватился ой. – Завтра Штейн уезжает. Если верить Похитуну, то в город, а из города в ту деревню, где было имение Эденберга.

– Хм... Интересно. Это зачем же? – поинтересо­вался Березкин.

– Бог его знает.

– Это мне не нравится, – сказал я. – Уж лучше бы он остался в своем «осином гнезде».

– Вот такие дела... – покачал головой Фома Фили­монович и спросил Таню: – Как уха, стряпуха?

– Еще минут пять, деда, – откликнулась Таня и при­села возле старика. – У тебя дела плохие? – спросила она, стараясь заглянуть ему в глаза.

– Кто это тебе в уши надул? У меня дела преотлич­ные! – И Фома Филимонович неожиданно и громко рас­смеялся.

У костра что-то зашипело.

– Уха бежит! Спасайте! – взметнулась с места Таня. А вместе с ней и Березкин,

Чугунок окутало облаком пара вперемешку с дымом, но Березкин ловко выхватил его и поставил в сторонку.

– Видать, весь жирок убежал, – с сожалением про­говорил Фома Филимонович и почесал затылок.

Все достали из-за голенищ деревянные ложки.

– Да здравствует уха и ее творец – Таня! – про­возгласил Сережа Ветров.

Все расселись вокруг чугунка. Ели с завидным аппе­титом, и через короткое время чугунок опустел. Старик облизал свою ложку, спрятал ее и пошел закладывать лошадь.

– Чугунок оставлю вам, – бросил он на ходу. – Авось пригодится.

Пока Кольчугин запрягал лошадь, я рассказал ему кое-какие подробности предстоящих операций, посове­товался с ним.

– Ты гляди, Кондрат, чтобы хлопцы в субботу в меня не стреляли. Вот будет тогда потеха!

Я проводил старика до лесной дороги. Перед про­щанием Фома Филимонович предупредил меня:

– Ночью огня не разводите. Боже упаси! Хоть и тихо кругом, а все же...

– Знаю, знаю, Филимоныч, – успокоил я его.

– И близко к станции не суйтесь. Ну и за внучкой приглядывай, Кондрат.

Я заверил Фому Филимоновича, что все будет в по­рядке, пожал его шершавую, покрытую мозолями руку и пожелал счастливого пути.