Снова в дорогу

Быстро бежало время. Ушла весна с запоздалыми снегопадами и теплыми ветрами. Отгромыхал первыми грозами, омыл землю прямыми крупными дождями ве­селый, прозрачный май. Пришло лето.

Электричка мчала меня в Подмосковье. Я сидел у окна.

Зеленый ковер сменялся сосновыми борами, березо­выми рощицами, мелькали дачные места. В пруду с шу­мом и гамом плескались ребятишки.

Подготовка моя закончилась. Сегодня ночью я дол­жен был выехать поездом на прифронтовой аэродром, а там... там опять прыжок. Я шел на новое задание с большим подъемом. Несомненно, сказывались опыт и связанная с ним уверенность в своих силах.

Электропоезд на полминуты остановился на малень­кой станции. Из вагонов хлынул поток озабоченных пас­сажиров. Я сошел с платформы и по дорожке, так по­хожей на партизанскую тропу, направился лесом к до­мику, в котором жил все это время.

Да, пришло лето. С осин летели пуховые «гусеницы», отцвела черемуха, доцветала сирень, елки выбросили молодые побеги салатного цвета. Воздух – сочный, гу­стой, настоенный на зелени, – пьянил. Солнце узкими полосами пробивалось через пушистые кроны деревьев и вносило яркую пестроту в лесной полумрак.

Вот и мой домик. Он уже стар, почернел от времени, покосился немного и, кажется, грозится заглянуть в ов­раг, в речушку. На лужайке перед домом лето выткало чудесный зеленый ковер. Такой чудесный и нежный, что мне жаль топтать его ногами! Я его обхожу.

Дом обнесен ветхим частоколом, маленькие окна по­лускрыты кустами сирени. По углам крыши на длинных шестах закреплены две скворечни. Из них доносится писк. Старый скворец, нахохлившись, сидит на скво­речне и греется на солнышке.

Я уже привык к своему временному жилью, и мысль о том, что через несколько часов я его покину, навевает какую-то безотчетную грусть.

Войдя в комнату, я увидел майора Петрунина. Он сидел, странно выпрямив корпус. Его всегда беспокой­ные руки сейчас неподвижно покоились на коленях. У майора были недюжинные организаторские способ­ности. Я невольно заражался его энергией. Все при­выкли видеть его в постоянном движении, за каким-ни­будь делом. И я удивился, застав его на этот раз в не­обычной для него позе.

– Распрощались? – спросил он и тут же встал.

– Да. А вы о чем призадумались?

Майор сделал круговой жест рукой. На диване, на стульях, на столе, на кровати, на полу и подоконни­ках – везде, где только можно, – лежали пистолеты, гранаты, патроны, автоматы, подсумки, компасы. На вешалке болтался заплечный мешок, а на спинке сту­ла – парашютный. У порога лежал ручной пулемет.

– Соображаю, что еще надо взять, – озабоченно сказал майор.

Сначала мы составили список, а потом отобрали и отложили в сторону два автомата, два пистолета, бое­припасы к ним, пятнадцать противотанковых гранат, полдюжины бутылок с самовоспламеняющейся жидко­стью «КС», ракетницу, набор ракет трех цветов, два компаса, аптечку, нательное белье, спирт в металличе­ских флягах, сахар, консервы, концентраты, сухари, та­бак, спички, – словом, все то, что попросил в последней телеграмме Криворученко и что добавил я сам. Все это надо было уложить в один мешок, который сбросят на грузовом парашюте перед моим прыжком.

– Боюсь, что не влезет в один мешок, – засомне­вался я.

– Это уж мое дело, – сказал Петрунин и присту­пил к укладке.

Все отлично улеглось.

В сумерки укладка была закончена. На полу лежал здоровенный, пухлый, туго перетянутый ремнями мешок.

А минут через десять на машине подкатил Костя Воронков, и мы поехали в Москву.