С. Л. Рубинштейн 8 1. Категория знаково-символической деятельности

В литературе для обозначения процессов оперирования знаково-символическими средствами используются разные термины: знаково-символическая функция сознания, семиотическая, или знаковая, функция, сигнификативная деятельность, семиотическая деятель­ность, замещающая деятельность и т. п. При исследовании этих процессов неизбежно возникает вопрос: к какой категории должна быть отнесена специфическая форма человеческой активности, со­держанием которой является освоение, использование и преобразо­вание знаковых элементов? Является ли она отдельной деятель­ностью или составляет внутренний план любой деятельности чело­века, носит ли она всеобщий или частный характер?

Анализ имеющихся работ показывает, что используемые термины берутся чаще всего без специальной аргументации или с недос­таточно полной аргументацией, но это, скорее, не вина авторов, а след­ствие малой проработки этого вопроса в философско-методологи-ческом плане. Попытки со всей полнотой ответить на вопрос о дея-тельностном характере знаково-символических процессов, как пра­вило, требует более точного определения многих других категорий (в их числе, например, такие понятия, как «функция», «отражение», «сознание», «внутренний план деятельности», «идеальное» и пр.), которые сами по себе далеко не точно заданы. Рефлексия над особенностями знаковых процессов непременно в своем восхожде­нии приводит к анализу процессов отражения, идеализации и дру­гих, которые являются, хотя и интуитивно понятными, но дискус­сионно острыми в философско-методологическом плане. Подробный анализ, безусловно, требует дополнительных исследований, которые

не являются предметом данной работы. Мы не ставили целью мето­дологическое обоснование использования тех или иных уже устояв­шихся в научном знании терминов, но и полностью обойти этот ас­пект темы оказалось невозможным, потому что от исследователь­ской позиции в данном вопросе существенным образом зависит фор­мирование теоретического и экспериментального подходов. Поэтому кратко остановимся на аргументации в пользу деятельностного ха­рактера знаково-символических процессов.

Мы разделяем мнение, высказанное в ряде работ (31, 65, 66, 230), что оперирование знаково-символическими элементами может быть подведено под категорию деятельности. Специфику ее мы видим в следующем.

Во-первых, смысл ее состоит в: 1) овладении существующими знаковыми системами путем их осознания; 2) построении с по­мощью освоенных средств идеализированной, «снятой» предметности и на этой базе создании «образа мира» и собственной субъектив­ности на определенном уровне осознания и полноты в зависимости от собственной активности, опыта и освоения знаковых систем раз­личных уровней; 3) формировании на основе, оперирования знаками, моделями и т. п. в идеализированной предметности воображения, фантазии, мышления, творческих процессов.

Во-вторых, знаково-символическая деятельность, на наш взгляд, имеет всеобщий характер, существуя и как необходимый уровень, пласт других деятельностей и отдельно, самостоятельно, например, в процессах воображения, творчества, выполняя коммуникативную, познавательную и специфически замещающую функцию. Если зна­ково-символическая деятельность является уровнем, планом любой другой деятельности,’ то можно предположить, что в этом случае понятие знаково-символической деятельности смыкается с имеющим­ся в литературе, хотя и слабо определенным, понятием внутреннего плана деятельности.

В-третьих, знаково-символическая деятельность существует в двух планах: в плане самой замещаемой реальности и в плане средств, выполняющих функцию замещения (230, с. 75).

В-четвертых, структура знаково-символической деятельности мо­жет быть описана как структура любой другой деятельности по схеме А. Н. Леонтьева, то есть в ней выделяются частные виды (например, замещение, моделирование, схематизация, кодирование и т. д.), действия (абстрагирование, обобщение и т. д.) и операции, которые могут переходить друг в друга.

Чтобы именовать оперирование знаково-символическими сред­ствами деятельностью, надо установить в нем наличие основных ха­рактеристик, которые в трудах представителей школы А. Н. Леон­тьева выделяются для описания категории деятельностей.

Понятие «деятельность» в философии и психологии имеет мето-

дологическое значение: именно в деятельности как специфически че­ловеческой форме активности по изменению и преобразованию ок­ружающего мира реализуется человеческая способность отношения к миру. Содержание человеческой деятельности составляет целесо­образное изменение и преобразование мира на основе освоения и развития наличных форм культуры. Объектом деятельности могут быть не только природные элементы, но и предметы культуры, идеальные объекты, люди.

Категория деятельности настолько универсальна, что, характе­ризуя деятельность, мы, по сути, можем характеризовать специфи­чески человеческое в человеке (187). М. С. Каган, подчеркивая этот факт, предлагает определять человека как действующее существо — Homo agens (107, с. 5). Деятельность не только определяет сущ­ность человека, но, как подчеркивает Э. Г. Юдин, создает и самого человека, выступая в роли «подлинной субстанции культуры и всего человеческого мира» (295, с. 293). Вне деятельности, таким образом, нет и человека как развивающегося, изменяющегося субъекта с сово­купностью его отношений к миру. Эта мысль хорошо выражена в работе Н. Н. Трубникова: «Производя некоторый предмет, человек изменяет и тем самым фактически производит бесчисленную сово­купность новых отношений в окружающем его мире. Он, в част­ности, производит и само производство предметов и производ­ственный опыт. Производит потребление и вместе с ним потребности, а стало быть, и цели. Изменяется и он сам, производя себя как произ­водителя и как потребителя. Вместе с тем он производит и целую совокупность представлений об окружающем мире. Производя пред­мет, он производит мысли и о самом этом предмете... и о себе как о производителе. Понятия, с которыми он выходит из акта деятельности, необходимо отличаются от понятий, с которыми он вошел в этот акт» (258, с. 146).

Знаково-символическая деятельность человека представляет собой реализацию знакового отношения человека к себе и к миру, она предполагает отражение через репрезентацию, различение обо­значения и обозначаемого, выполнение актов кодирования и расшиф­ровки, а также преобразование и создание новых знаковых систем, с помощью которых углубляется познание мира и его преобразо­вание. Поскольку понятие деятельности должно задавать специфи­ческую действительность в ее специфических границах, то этим по­ложением мы подчеркиваем, что речь идет о специфической области знаков, символов, моделей, образов, своеобразной «удвоенной» дейст­вительности.

Среди характеристик деятельности обычно выделяют ее предмет­ность, социальную обусловленность, целесообразность, сознатель­ность, опосредованность, субъектно-объектный характер, продук-

тивность. Остановимся на основных характеристиках применитель­но к категории знаково-символической деятельности.

Одной из важнейших характеристик деятельности является ее предметность. Суть предметности состоит в том, что «деятельность подчиняется (или уподобляется) свойствам, явлениям и отноше­ниям независимого от нее предметного мира. Поэтому предметность выступает как универсальная пластичность деятельности, как ее воз­можность отражать в себе объективные качества предметов, среди которых действует субъект» (72, с. 220). Предметность состоит не в том, что деятельность направлена на предметы окружающего внешнего мира (активность животного тоже направлена на них), а в том, что человек относится к предмету «адекватно его природе и особенности, он осваивает предмет, делая его мерой и сущностью своей активности» (268, с. 91). Человеческая деятельность делает своей логикой имманентную логику предметов (10, с. 88).

Предметом знаково-символической деятельности являются знаки, символы, модели и т. д., в которых кодируется как опыт человечес­кой цивилизации, так и средства, способы его освоения. Внутренней логике этих специфических предметов она и подчинена. Опериро­вание знаками, символами, моделями и языками составляет специ­фическое содержание знаково-символической деятельности, создает внутренний план любой другой деятельности.

Г. С. Батищев указывает, что «человек в своей деятельности, чтобы не „портить“ своего предмета, не взаимодействует с ним, а воссоздает (разрядка наша.— Е. С.) его во всей особенности и конкретности его собственной меры и сущности» (10, с. 85). Знаково-символическая деятельность и позволяет не «портить» пред­меты, воссоздавая их на идеальном, «снятом» уровне. Именно эта особенность знаково-символической деятельности придает ей уни­версальный характер. А. Н. Леонтьев отмечал, что предмет деятель­ности всегда выступает первично в своем независимом существо­вании, как подчиняющий и преобразующий деятельность субъекта, а вторично — как его образ, воссоздание, знак, отражающий его необходимые свойства, как результат собственной активной дея­тельности человека (145, с. 142). И это значит, что предмет не не­посредственно через свои материальные свойства направляет дея­тельность человека, а опосредованно, через активность самого че­ловека по освоению им общественно выработанных и закреплен­ных в знаках, в культуре норм предметного отношения к миру. Воссоздавая объективно существующий в культуре мир «идеальных форм» (104, с. 150, 157), знаково-символическая деятельность опос-редует взаимодействия человека с любым природным объектом, пре­вращая их в действование, в подлинную деятельность, придает ей предметный характер (246, с. 36). Под «идеальностью» в данном случае надо иметь в виду «очень своеобразное — и строго фикси-

руемое — соотношение между двумя (по крайней мере) материаль­ными объектами (вещами, процессами, событиями, состояниями), внутри которого один материальный объект, оставаясь самим собой, выступает в роли представителя другого объекта, всеобщей формы и закономерностей этого другого объекта, остающейся инвариант­ной во всех его изменениях, во всех его эмпирически-очевидных вариациях» (104, с. 131). Знаково-символическая деятельность, ос­таваясь деятельностью со знаково-символическими средствами, в то же время становится внутренним эквивалентом любой внешней дея­тельности.

По утверждению Э. Г. Юдина, давшего глубокий анализ кате­гории деятельности, именно в признании предметного характера лю­бой человеческой деятельности состоит суть ее материалистической трактовки. Методологически это означало, что, отказавшись от прин­ципа однозначной интерпретации деятельности со стороны ее соб­ственной имманентной логики, марксизм «положил в основание те­зис о ее двойной детерминации — по логике предмета (это соот­ветствует принципиальному материалистическому положению о при­оритете предметного, материального начала) и по логике самой деятельности (это непосредственно следует из положения о ее творческом характере)» (295, с. 291).

Предметность человеческой деятельности всегда соединяет в себе предметность реального познаваемого мира и предметность знаков, начиная от признаков реальных объектов и кончая предельно аб­страктными знаками и знаковыми моделями (62).

Говоря о предметности деятельности, нельзя не вспомнить слова Г. С. Батищева о том, что «человеческая деятельность настолько активна, насколько она развита как предметная» (10, с. 83). Это утверждение, с одной стороны, указывает на объективную детерми­нацию человеческой деятельности, с другой,— фиксирует, подчер­кивает конституирующий характер предметности для существова­ния самой категории деятельности. Поэтому, установив предмет­ность оперирования знаково-символическими средствами, мы мо­жем констатировать его деятельностный характер. Вовлеченность в орбиту знаково-символической деятельности все большего числа реальных предметов, с одной стороны, и специфических средств их замещения, с другой, расширяет границы человеческого проникно­вения в мир и наоборот — развитие познания мира выстраивает и обогащает субъективность человека, его ориентировку в самом себе. Эту мысль в свое время особенно подчеркивал А. Ф. Лосев:

«...природа, общество и весь мир, чем они глубже воспринимаются и изучаются человеком, тем больше наполняются различными сим­волами, получают разнообразные символические функции, хотя сами по себе и объективно они вовсе не являются только нашими сим­волами. Необходимо категорически утверждать, что без использо-

вания символических функций сознания и мышления невозможно вообще никакое осмысленное сознание вещей, как бы оно прими­тивно ни было» (154, с. 194).

Как и другие деятельности, знаково-символическая деятельность должна отвечать определенным потребностям, целям субъекта, иметь двусторонний субъект-объектный характер. Для этого необходимо установить функции, которые может выполнить только знаково-сим­волическая деятельность (в разных своих формах) и никакая иная. Вполне понятно, что зарождение и существование знаково-симво­лической деятельности должно быть вызвано объективной необ­ходимостью. Можно предположить, что она вызывается к жизни необходимостью сигнализировать взрослому о своих нуждах и по­требностях на адекватном для ребенка и взрослого коде, так как только при их удовлетворении будет обеспечено выживание ре­бенка, ведь всю сферу детских потребностей «считывает» и обслу­живает взрослый. Для ребенка объективно необходимо быть поня­тым, используя понятные взрослому в пространстве со-бытия сиг­налы. Здесь актуализируется и начинает функционировать важней­шая социальная потребность — потребность в общении. Но и она требует каких-либо средств передачи жизненно важной информа­ции другому. Вне этих средств ребенок не будет понят и удовлет­ворен. Поэтому одновременно здесь появляется знаково-символи­ческая деятельность в своих пока элементарных формах и функциях. Л. С. Выготский, изучая становление речи, этой фундаментальной по значению знаковой системы, выделял индикативную функцию знаково-символических средств (функцию указания на предметы, состояния, отношения без их называния), номинативную (называ­ние), сигнификативную (обозначение) и регулятивную. Дальнейшее освоение знаковых систем и через них познание и освоение дейст­вительности движется коммуникативной функцией, познавательной, а также функцией замещения, реализуя которую ребенок впервые может в иной форме осуществить то, чего не может пока сделать реально. Наконец, знаково-символическая деятельность позволяет человеку «встать в отношение» к собственной жизнедеятельности, сделать ее объектом для самого себя, предметом анализа и из­менения, а также обеспечивает создание и трансформацию новых знаковых систем, позволяет развиваться воображению, фантазии, мышлению. Можно говорить о том, что за осуществлением любых видов деятельности стоит необходимость удовлетворения специфи­чески человеческих потребностей.

По своему значению знаково-символическая деятельность может считаться универсальной, она оказывается носителем некоего всеоб­щего характера, независимого от конкретных видов деятельности, в силу того, что она может быть «двойником», заместителем любой другой деятельности, и не только данного конкретного субъекта,

но и общества в целом. Развитая знаково-символическая деятель­ность воссоздает вещи, явления, отношения и т. д. реального мира или идеальной природы, и все это функционирует в человеческом сознании именно как эти вещи, явления, отношения. Все, что субъект не может осуществить реально, он способен выполнить идеально с позиции владения «мерками всех вещей» (246, с. 15–16). Ци­тируя работу Л. К. Науменко, С. Д. Смирнов пишет, что «мерками всех вещей», снятыми с бытия практической деятельностью об­щества, являются категории мышления, зафиксированные, доба­вим, в знаково-символической форме. Подобно тому, как реальная мерка дана человеческой руке в ее орудии, так и идеальные мерки всех вещей даны голове человека в ее общественном орудии — в язы­ке, то есть в знаковых системах. Деятельность в плане языка, мыш­ления служит для самого субъекта символическим замещением универсальной чувственно-практической деятельности общества в плане природы, ее идеальным осуществлением. Активное восприя­тие мира состоит в расшифровке знакового «кода» в соответствии с общественно-разработанной формой чувственно-практической дея­тельности, идеальным образом которой являются категории мыш­ления.

С точки зрения генеза, знаково-символическая деятельность на­чинается во внешнем плане со-бытия, общения ребенка и взрослого, в межиндивидной форме, и, как любая деятельность, путем интерио-ризации превращается в личное достояние субъекта и становится средством регуляции собственного поведения и поведения других, сознательного управления внутренними процессами и т. д. Вращен-ная форма знаково-символической деятельности может экстериори-зироваться: например, продукты воображения, творчества, мышле­ния могут быть воплощены, «возвращены» в практику, и тогда появ­ляются новые вещи, идеи, действия, процессы. Таким образом, зна­ково-символическая деятельность не только отражает объективный мир, но и творит его в соответствии с собственной логикой. Этим мы хотели бы подчеркнуть сознательный и продуктивный харак­тер знаково-символической деятельности, что непосредственно выте­кает из ее целеустремленности, целесообразности.

Знаково-символическая деятельность может осознаваться субъек­том как особый процесс «воссоздания» мира, как активно твор­ческая, преобразующая деятельность. Одновременно сознание высту­пает и как нечто внешнее по отношению к ней, контролируя ее, управляя ее течением, формируя, представления о ее целях, смысле, оценке.

Опосредованный характер знаково-символической деятельности связан с ее непосредственной зависимостью от реальной дейст­вительности, предметов объективного мира, отношений к ним чело­века, первичных форм внешней деятельности. Она опосредована

W

социально: отношение субъекта к предмету деятельности опосредо­вано его отношением к другим людям. Она опосредована средствами, которые выступают в качестве ее орудий, в данном случае систе­мами знаков.

Анализ знаково-символической деятельности со стороны струк­турных (мотив, цель, средства, результат, операции) и функцио­нальных (ориентировочная, исполнительная, контрольная части) компонентов, проведенный Н. Г. Салминой (230, с. 76–83), позволяет и с этой стороны подвести оперирование знаковыми сред­ствами под категорию деятельности и выделить ее виды. Содер­жание знаково-символической деятельности, по Н. Г. Салминой, «составляет анализ системы знаково-символических средств, ее ис­пользование и преобразование» (230, с. 77). Характеризуя виды знаково-символической деятельности (замещение, кодирование, схематизацию, моделирование), она предлагает пользоваться рядом критериев: 1) функция — место и роль знаково-символи­ческих средств в деятельности (коммуникативная, познавательная, замещающая, которые дробятся на более частные функции); 2) фун­кция формы знаково-символических средств по отношению к со­держанию (изображение, обозначение, выражение отношения, рас­крытие сущности); 3) план, в котором осуществляется деятельность (символический или реальный); 4) замещаемое содержание — что им является (элементы, структура, функции, результат); 5) форма за­мещающих средств; 6) устойчивость-ситуативность знаковых средств;

7) индивидуализированность-коллективность знаково-символических средств (230, с. 78–86). С помощью этих критериев в принципе может быть описан любой вид знаково-символической деятельности.

Проделанный краткий анализ, безусловно, не исчерпывает всей сложности аспектов оперирования знаково-символическими средст­вами и частично мы будем возвращаться к ним в следующих пара­графах настоящей работы. В целом же, как нам кажется, мы можем применять термин «знаково-символическая деятельность» в отноше­нии процессов оперирования, освоения, преобразования знаков, символов, образов, моделей.

При использовании этого термина в дальнейшем мы будем по­нимать под знаково-символической деятельностью сложное, систем­ное, многоуровневое, иерархически организованное образование, позволяющее субъекту моделировать и преобразовывать во внутрен­нем плане сознания объективный мир, процессы конструирования идеализированной предметности и оперирования в ней знаковыми средствами. По сути это деятельность внутренняя, идеальная, но в своем становлении она формируется во внешней деятельности, может иметь внешний план (а может и не иметь его), и при экстерио-ризации ее продукты могут быть воплощены в материальные вещи, действия, процессы.

§ 2. Отражение и знаково-символическая деятельность

Согласно идеям, разрабатываемым в отечественной психологии, уже на уровне животной психики отражается не столько стимуля­ция, порождающая акты отражения как таковые и вызывающая субъективные впечатления разных модальностей, сколько индиви­дуальный опыт в отношении воспринимаемой наличной ситуации, открывающий возможности изменения этой стимуляции и средств, способов ее изменения. Именно этот опыт, существующий в виде умений, навыков, экспектаций, когнитивных схем и т. д., является детерминантой содержания психически регулируемой активности.

Однако богатство индивидуального опыта несравнимо с бес­прерывно накапливающимся опытом всего человечества, являющимся источником и основой развития процессов психического отраже­ния в условиях общества. Присвоение этого опыта позволяет вы­строить так называемый «образ мира» (94, 148, 192, 245, 246), а также собственную субъективность.

Важнейшую роль в процессе присвоения социального опыта, обогащающего и развивающего «образ мира», играют различные знаковые системы, в первую очередь, конечно, язык. Усвоенный язык, как неоднократно отмечали Л. С. Выготский, А. Н. Леонтьев, А. Р. Лурия и другие, как концентрированный продукт обществен­но-исторического опыта уже сам по себе есть в какой-то степени упорядоченный, обобщенный «образ мира». Он меняет само психи­ческое отражение, задает ему целый ряд новых качеств.

Речь идет о том, что все, что отражается человеком в многооб­разных формах активности, как правило, категоризуется, именует­ся, идентифицируясь не только по чувственным параметрам, но и в системе усвоенных значений. В этой связи вспоминается идея И. Канта из «Критики чистого разума»: «...хотя всякое наше позна­ние и начинается с опыта, отсюда вовсе не следует, что оно целиком происходит из опыта. Вполне возможно, что даже наше опытное знание складывается из того, что мы воспринимаем посредством впечатлений, и из того, что наша собственная познавательная способность... дает от себя самой» (110, с. 105).

То, что «познавательная способность дает от себя самой», мо­жет быть прокомментировано как наличие усваиваемых человеком знаковых систем, которые как бы набрасывают категориальную сеть на отражаемый мир. Общественный субъект отражает мир не напрямую, а через системы значений, выработанных в культурно-историческом развитии и зафиксированных в знаково-символи-ческих средствах. Подчеркивая важность знакового опосредования человеческого отражения, А. Н. Леонтьев писал: «Животные, чело­век, живут в предметном мире, который с самого начала выступает как четырехмерный: он существует в трехмерном пространстве и во

времени (движении)... Возвращаясь к человеку, к сознанию чело­века, я должен ввести еще одно понятие — понятие о пятом ква­зиизмерении, в котором открывается человеку объективный мир. Это — «смысловое поле», «система значений» (148, с. 4–5).

Развитию этой специфически человеческой формы отражения посвящено большое количество работ, общая логика которых вос­ходит к идеям Л. С. Выготского, А. Р. Лурии, А. Н. Леон-тьева и других. Суть ее кратко может быть выражена следующими положениями.

В эволюции живых существ происходит беспрерывное измене­ние и усложнение как способов жизнедеятельности, так и внутрен­них механизмов их регуляции. Последние должны закрепляться и передаваться из поколения в поколение, будучи закодирован­ными либо в универсальном генетическом коде, либо посредством систем, лежащих за пределами органического тела организма. Для животного мира основным является первый путь, и даже самые сложные поведенческие акты, действия родительского, брачного по­ведения, «язык» животных «схвачены» в этом коде. Как отмечает Г. А. Глотова, «кодирование же через неорганическое тело приводит лишь к уточнению каждой отдельной особью генетически заданных механизмов жизнедеятельности. Поэтому данный тип кодирования у животных при отсутствии кодирования генетического не может обеспечить передачу сложных способов жизнедеятельности и по­ведения» (66, с. 6).

В развитии человека также используется генетическое кодиро­вание информации, но поскольку человек рождается с «универ­сальным неспециализированным мозгом, функциональная система которого формируется условиями социального бытия» (76, с. 3), поскольку возникает необходимость кодирования посредством элемен­тов неорганического тела, становящихся материальными носите­лями, знаками способов и механизмов жизнедеятельности. Таким образом, в человеке оказываются заложенными как бы две про­граммы — инстинктуальная и социокультурная. Человек может адекватно отражать мир в многообразных формах: в форме частных моментов своей жизнедеятельности — процессов питания, роста и т. п; в форме двигательной активности; в форме эмоций; в форме ощу­щений и восприятии и т. д., но знаковое отражение оказывается наиболее существенным для его развития именно как человека. У животных практически нет необходимости кодировать какую-либо информацию посредством внешних систем, так как перед ними не стоит «задача отражения элементов кода своей собственной жиз­недеятельности, так как код этот — генетический, изнутри опреде­ляющий формирование основных механизмов жизнедеятельности» (76, с. 16). Специфически же человеческие формы поведения, спо­собы жизнедеятельности находятся вне человека и должны быть

в специальной активности отражены им, что позволит человечес­кому существу адекватно войти в социум, сформировать прижиз­ненно механизмы специфически человеческой деятельности. Этим моментом подчеркивается лабильность, гибкость, более высокий уро­вень отражения у человека по сравнению с животными. Животное неспособно выйти за пределы своей жизнедеятельности, оно «непос­редственно тождественно со своей жизнедеятельностью. Оно не от­личает себя от своей жизнедеятельности. Оно и есть эта жизне­деятельность» (166, с. 93). Для такого способа жизни более чем достаточно филогенетической программы. Для собственно челове­ческого способа отражения характерно делать «самое свою жизне­деятельность предметом своей воли и своего сознания» (166, с. 93), поэтому существование человека задает в бытии новый уровень жизнедеятельности и отражения: человек способен «программиро­ваться» на основе внешнего кода, то есть на базе знаковых обра­зований, в которых фиксирован этот код. Поэтому в эволюции и возникает своеобразное «семиотическое» отражение. Кроме того, что человек приобретает способность отражать специфическим обра­зом окружающую действительность, начинают формироваться адек­ватные этому уровню отражения виды деятельности (игра, учение и т. д.). Как пишет Г. А. Глотова, у человека знаковые образования «своими специфическими особенностями предопределяют, какие ва­рианты генетических программ... могут быть... благоприятными для „снятия“, „калькирования“, „распредмечивания“ тех форм жиз­недеятельности, которые зафиксированы в определенном предмете» (66, с. 17). Развитие человека идет не столько по линии совершен­ствования гййдтических программ, сколько по линии освоения все большего числа знаковых образований. В этом смысле знаково-сим-волической деятельностью является любая человеческая деятель­ность, требующая оперирования знаковыми образованиями любого типа,— это, так сказать, широкое толкование знаково-символичес-кой деятельности.

Суть отражения в форме знаково-символической деятельности состоит в том, что отражаемые предметы не деформируются, не деструктурируются прямым внешним взаимодействием их с чело­веком, но отражаются максимально полно и точно «уподоблением» активности субъекта процессам и качествам отражаемого предмета в идеальном плане. Если предмет отражается путем его реального изменения, то результат отражения уже не соответствует самому предмету, поскольку предмет уже изменился под отражательными действиями. «Воссоздание» же предмета в идеальном плане явля­ется качественно иным уровнем отражения. Отмечая особый ору­дийный характер знаковых образований, Л. С. Выготский (56) считал, что они как бы усиливают и удлиняют отражательные спо­собности человека.

Как и любая деятельность, знаково-символическая деятельность реально осуществляется в форме опредмечивания и распредмечи­вания. Опредмечивание есть переход процессов деятельности в покоя­щееся свойство объекта, превращение действующей способности в форму предмета. Распредмечивание — обратный процесс перехода предметности в живую деятельность, в действующую способность. Создавая различные знаковые системы для усиления своей отра­жательной способности, человек тем самым опредмечивает в них ее способы и механизмы в той исторической форме, в которой она к данному моменту сложилась. Распредмечиванием знака «являет­ся „вычерпывание“ из знака способов и механизмов стоящей за ним человеческой жизнедеятельности и присвоение... этих способов и механизмов жизнедеятельности. При этом интериоризуется... не сам знак, а его сверхчувственное содержимое» (66, с. 23). Ука­занные процессы имеют место в социокультурном развитии чело­века, когда он осваивает знаковые системы, уже существующие в обществе, и оперирует ими. Это как бы первый, базовый уровень развития знаково-символической деятельности.

Кроме того, как отмечал Л. С. Выготский, новые формы жиз­недеятельности в себе самом человек формирует также опосредо­ванно, то есть через создание знаковых систем и оперирование ими. Появляющиеся новые формы своей жизнедеятельности (новые спо­собы действия с предметами, например) человек опредмечивает в существующих знаковых образованиях (языке, формулах, нотных знаках и т. п.), и это позволяет активно оперировать своей собст­венной жизнедеятельностью в форме действий со знаками. Будучи вынесенными во внешний план, эти новые формы жизнедеятель­ности становятся для других людей объектами распредмечивания, так как воплощаются в общих для всех знаковых системах. Воз­можность осознать и опредметить фрагменты своей жизнедея­тельности, оперировать ими и воплощать во внешней форме пред­ставляет собой необходимое условие творческой деятельности. И та­кое творчество — новый уровень в развитии самой знаково-симво­лической деятельности,— условие движения вперед общекультурного опыта.

§ 3. Знаково-символическая деятельность и построение «образа мира»

Отражение, опосредованное знаковыми системами, позволяет че­ловеку эффективно присваивать общественно-культурный опыт ци­вилизации. Одним из его результатов является построение «образа мира» в индивидуальном сознании, который становится своеобразным регулирующим фильтром познания. Под «образом мира» или, в дру-

гой терминологии, моделью универсума, картиной мира, когнитивной картой и т. д., имеют в виду некоторую совокупность, упорядоченную систему представлений человека о мире, о себе, о других людях, о вселенной и т. д., которая опосредует, преломляет через себя лю­бое внешнее воздействие. «Образ мира» человека является универ­сальной формой организации его знаний, определяющей возможности познания и управления поведением" (245, с. 152).

Будучи активной инстанцией сознания, «образ мира» не сводим к функциям памяти, актуализации прошлого опыта при решении определенных когнитивных задач. Здесь действует не только линия объект —>• субъект, но и линия субъект —>- объект, определяюща:

на основе «опережающего отражения» именно то, что человек мо жет отобрать для своего понимания окружающей действительности. Модусом своего существования «образ мира» имеет непрерывное движение от субъекта на мир, развиваясь и функционируя как це­лостное образование. Сформировавшись в онтогенезе, «образ мира» становится в каком-то смысле «порождающей моделью» действи­тельности. Как пишет В. К. Вилюнас, «именно глобальная лока­лизация отражаемых явлений в „образе мира“, обеспечивающая автоматизированную рефлексию человеком того, где, когда, что и за­чем он отражает и делает, составляет конкретно-психологическую основу осознанного характера психического отражения у человека. Осознавать — это значит отражать явление „прописанным“ в глав­ных системообразующих параметрах „образа мира“ и иметь воз­можность в случае необходимости уточнить его более детальные свойства и связи» (48, с. 15). Способность человека произвольно управлять процессами отражения, актуализировать и просматри­вать необходимые стороны «образа мира», на наш взгляд, осу­ществляется на основе знаково-символической деятельности, через активное распредмечивание существующих знаковых образований. «Образ мира» имеет деятельностную и социальную природу. Деятельность всегда выступает как.первичное и ведущее начало становления «образа мира». Первичные формы движения от субъек­та к объекту — моторные процессы, в которых ребенок получает чувственные впечатления, присоединяющиеся к его чувственному на­чалу. Синкретическое единство моторных, сенсорных и аффектив­ных компонентов и есть то первичное начало, из которого позже будет выдифференцировываться «образ мира», то есть сначала это внешний процесс, целиком и полностью «завязанный» на со-бытии ребенка с матерью. «Образ мира» матери обязательно присутствует в этом со-бытии, сам ребенок вписан в него, и это в известной сте­пени определяет реальную социальную ситуацию его развития. По­степенно развиваясь в тесном со-обществе «мать-дитя», ребенок ин-териоризирует основные элементы «образа мира» матери, раздваи­вает первичное со-бытие. Ул<е с первых дней жизни действуют функ-

циональные системы поведения, которые легко считываются взрос­лым уже не только в семантике органических потребностей, но в се­мантике общения и отношений. Взрослый с самого начала семанти­зирует пространство со-бытия, втягивая в этот процесс ребенка. Направляя, ориентируя, оценивая и т. д. действия ребенка в про­цессе удовлетворения его потребностей, мать фактически выполняет функции его исходного «образа мира». Как пишет С. Д. Смирнов, «фактически существует и развивается не ребенок, а система „ребе­нок-мать“, в которой ребенок выступает в качестве бурно разви­вающейся части, постепенно выдифференцировывающейся в само­стоятельное образование; „образ мира“ матери, являясь „образом мира“ этой системы, постепенно и частично переходит в „образ мира“ ребенка на основе общения и совместной деятельности» (246, с. 147). Интериоризируя основные составляющие «образа мира» матери, до­полняя их в процессе дальнейшей социализации, активной деятель­ности по присвоению нужных ориентиров для регуляции деятель­ности (то есть встречной собственной активности ребенка), ребенок начинает самостоятельно использовать их тогда, когда освоенная им как совместно разделенная та или иная деятельность начинает осуществляться самостоятельно (293, с. 158).

Основные составляющие «образа мира» — это объекты леонть-евского пятого квазиизмерения, система значений, «смысловое поле». Развивающийся человек распредмечивает те знаковые образования, которые закреплены в предметах культуры, нормах поведения, эта­лонах деятельности, языках. За счет этого распредмечивания фор­мируется символическая репрезентация характеристик объективного мира. У взрослого человека «образ мира» представлен его наиболее глубокими, существенными характеристиками. В. М. Величковский в этой связи приводит пример из работы J. Hoffmann, в которой установлено, что испытуемые быстрее соотносят изображение кон­кретного объекта, например, розы, с именем его класса (цветок), чем с его названием (роза) (316).

Понятно, что «образ мира» различен не только на разных этапах возрастного развития, но и дифференцирован внутри себя на уровни, ступени. Г. А. Глотова, например, предлагает выделять жизнедея-тельностный образ мира, то есть его представленность в механиз­мах базальных форм жизнедеятельности организма; двигательный, в котором отражается мир в форме мышечных усилий; адапционно-защитный или эмоциональный и анализаторный (вкусовой, обоня­тельный, слуховой и т. д. уровни «образа мира»), а кроме того, собственно знаковый, орудийный, в котором мир представлен в ору­диях труда, формулах науки, текстах литературных произведений и т. д. (66, с. 34–35). Таким образом, «образ мира» иерархически организован, представлен системой уровней. Нам представляется, что этот подход в известном смысле воспроизводит модальностный

вариант «образа мира». Еще А. Н. Леонтьев выдвинул идею об амо-дальном характере «образа мира», чтобы избежать сведения его при­роды к некоторой наглядной картине, копии, выполненной на языке той или иной модальности. Можно предположить, что в процессе становления «образы мира» разных модальностей обобщаются, пере­структурируются, интегрируются, переводятся на единый, а именно знаково-символический язык, приобретая не только чувственный, но и сверхчувственные компоненты (смыслы, значения). В силу того, что человеческое дитя с первых дней своей жизни втянуто в зна­ковую среду, осваивает мир по-человечески, становящийся у него «образ мира» испытывает влияние универсального знаково-символи-ческого уровня, создается на универсальном языке, а не только на языке каких-либо модальностей.

Если принять во внимание, что амодальность «образа мира» — это и есть своеобразная универсальная знаково-символическая мо­дальность, то любые другие модальностные коды, в том числе дви­гательный, эмоциональный, анализаторный и другие, могут быть пере­ведены на язык этой модальности. Эти языки сами по себе уже «вписаны» в «образ мира», поскольку являются достоянием чело­веческого развития.

А. Н. Леонтьев говорил об иерархическом построении структуры «образа мира», имея в виду не линейную рядоп сложенность модаль-ностных и амодального уровней, а системность этих уровней. Ве­роятно, можно предположить известную специализацию этажей «образа мира», возникающую в процессе социального развития че­ловека, в его активной деятельности. И в этом случае мы должны го­ворить о существовании специфического видения мира, связанного с профессиональной, интеллектуальной и другими направленностями, уровнем психического развития и т. д. Тогда можно выделять фи­лософский, психологический, лингвистический, эстетический, мате­матический, технический, художественный и т. д. уровни «образа мира», раскрывающие, конкретизирующие универсальный деятель-ностный «образ мира», связывающие его с определенной мотива­цией. Вероятно, можно говорить о присвоении человеком некоторых побальных, общечеловеческих составляющих «образа мира» и о его этнических, национальных, возрастных, половых, профессиональных и индивидуальном уровнях. Именно при такой организации «образа мира» можно уловить его специфику.

Результатом работы «образа мира» становится пропуск через раз­ные уровни категориальных сеток воздействий, идущих от мира. По линии субъект —>- объект замечается именно то, что «узаконено» в структурах «образа мира», что представлено сознанию мира имен­но таким, субъективно-человеческим, а не другим. Смысл движения по линии объект ->-субъект связан с тем, что воздействия окружаю­щего мира постоянно уточняют, подтверждают, перестраивают исход-

ный «образ мира». Иными словами, «образ мира» как бы подстра­ивает действительность под конкретного субъекта, представленного как член социума, носитель общественно-культурного опыта и одно­временно как конкретная индивидуальность — носитель частного опыта, как субъективность. Если приводить какие-то возможные зрительные аналогии, то «образ мира» может быть похож на сеть, ячейки которой постепенно укрупняются (вспомним известную гипо­тезу Сепира-Уорфа). Мелкая ячея сопоставляет мир на конкрет­ных уровнях, крупные ячейки — на универсальном знаково-симво-лическом уровне. Именно этот уровень несет в себе исторически достигнутую ступень отражения мира человеческим со-обществом, и его специфическая особенность состоит в том, что «в нем отражен не только и не столько мир сам по себе, сколько то, как он открылся человеку, как он отражен человеком; в этом образе мира отражен сам человек, отражающий и преобразующий мир, или, словами К. Маркса и Ф. Энгельса, опредмечены сущностные силы человека» (66, с. 35).

Вооруженность человека «образом мира», способность к произ­вольной актуализации отражаемого в нем содержания способст­вуют развитию, видоизменению особого внутреннего структурного образования — человеческой субъективности.

Существование «образа мира» позволяет видеть мир не таким, каков он сам по себе (натуралистическая формула теории позна­ния), а таким, каким мы его понимаем с позиций имеющегося опыта. Понимаем же мы мир в конце концов так, как умеем с ним практи­чески обращаться.

§ 4. Знаково-символическая деятельность и формирование человеческой субъективности

Возникновение и развитие субъективности в последние годы становится одной из центральных исследовательских проблем (38, 96, 127, 128, 171, 244 и др.). Интерес к ней не случаен, он связан с постепенной сменой парадигмы в отношении целостного объекта психического развития, с попытками обозначить специфически чело­веческое в человеке, с идеей построения концепции целостного развития личности.

В литературе субъективность определяется в общих чертах как особая интегративная форма общественного бытия человека, форма практического освоения мира, где человек становится способным «ассимилировать явления бытия как факты жизнедеятельности» (96, с. 132). Под субъективностью часто имеют в виду «самость» человека, «индивидуальную всеобщность» (38), способность чело­века отнестись к себе и своей деятельности как к объекту. Нуж­но отметить, что вопросы, связанные с формированием человечес-

4 Звк. 78ф.

кой субъективности подробнее проработаны в философских иссле­дованиях (38, 77, 96, 171 и др.), конкретизация же общефилософ­ских положений на психологическом уровне еще ждет своего изу­чения, и в этом смысле одной из первых является работа В. И. Сло-бодчикова (244).

В контексте нашего исследования мы хотели бы подчеркнуть те связи, которые, как нам кажется, могут быть установлены при совместном рассмотрении вопросов знаково-символической дея­тельности и проблемы становления человеческой субъективности. Последнее мы связываем с процессами распредмечивания особых объектов, в качестве которых выступают другие люди, общество в целом как носители субъективности. По отношению к становя­щейся субъективности языки, знаки, символы носят инструмен­тальный характер. Подобно тому как обычные орудия и инструменты используются человеком для того, чтобы придать форму материа­лам внешнего мира, знаковые образования используются для «офор­мления» субъективности в нечто дискретное из зыбкости, неста­бильности, полисемантизма, континуальности, смежности процес­сов жизни человека. По К. Марксу, субъективность есть рефлек-тированный синтез возможных форм бытия человека в мире (164, с. 476), поэтому ее становление возможно в деятельности, в реа­лизации практических отношений человека к другому человеку, миру, обществу, истории, наконец, самому себе (244, с. 14).

Остановимся кратко на процессе формирования субъективности в указанном контексте.

Смысл субъективности, как признают многие авторы, состоит в возможности отношения человека к себе одновременно как к субъекту и как к объекту, что является результатом превращения собственной жизнедеятельности в предмет практического преобра­зования (96). По этому поводу К. Маркс отмечал: «Там, где су­ществует какое-нибудь отношение, оно существует для меня; жи­вотное не „относится“ ни к чему и вообще не „относится“; для жи­вотного его отношение к другим не существует как отношение» (165, с. 39). В основе субъективности человека лежит присвоение его соб­ственной природности и противостоящей ему его собственной со­циальности (244, с. 15), и «в понимании противоположности человека самому себе заключено понимание субъективности» (38, с. 45). К Маркс говорил даже не о субъективном в человеке, а о субъективном в субъекте, подчеркивая, что только на этом уровне выявляется субъективное в противоположность вещи, то есть в про­тивоположность внешней вещи и человеку как вещи. В «Капитале» он отмечал, что вещь есть объективное, некоторая предметность сама по себе, а субъективное есть принадлежащее человеку в противо­положность вещи, нечто относительно самостоятельное в человеке, имеющее собственное содержание и имманентную форму.

Становление такой субъективности связано с несколькими важ­ными моментами: отрывом функции от предметного носителя; пре­вращением ее из знака чего-то другого в знак самого себя; погло­щением функциональным бытием материального бытия; приобрете­нием функциональным бытием характера материального бытия; при­обретением функциональным бытием собственной объективной зна­чимости; двойной детерминацией самостоятельности функциональ­ного бытия непосредственной и более широкой системами «обраще­ния». Отчужденные от других человеческие качества оказываются вынесенными за пределы их непосредственных носителей и как бы противопоставленными человеку, то есть образуют особую предмет­ность. Субъективное бытие этой предметности поглощает ее мате­риальное бытие в процессе распредмечивания. Как пишет И. В. Ва­тин, «субъективность как бы отрывается от своей объективной основы, становится „знаком самого себя“, приобретает самостоя­тельную объективно-общественную значимость. По отношению к себе самой она становится самодостаточной» (38, с. 47). Из этого сле­дует вывод, что «хотя человеческая субъективность не обладает на­личным бытием вещи, это не означает, что она вообще не обла­дает бытием. Подобно стоимости субъективность идеальна» (38, с. 47).

Появление субъективности придает новое качество всему бытию, задает ему человеческое измерение (даже преобразование вещей, происходящее с учетом их собственной меры, имеет целью все же придать им меру человека). За счет субъективности человек спо­собен возвыситься над любой формой своей жизнедеятельности. Делая себя своим собственным предметом, человек приобретает универсальную, пластичную способность быть всем, способность к любым формам бытия, которые созданы предшествующим исто­рическим развитием (становится мерой всех вещей).

Для развития субъективности в онтогенезе существенно важным является тот факт, что рождающийся ребенок изначально вплетен в реальные разнообразные связи с другими людьми, уже воплощаю­щими в себе эту «индивидуализированную всеобщность». Посколь­ку первоначально развивается со-общность «мать-дитя», то субъек­тивность матери является специфичной предметностью для ребенка, подлежащей распредмечиванию. Говоря о том, что «мать есть гений ребенка» (63, с. 132), Гегель подчеркивал мысль, что изначально существует «единичная самость обоих», которую ребенок раздваи­вает фактом своего рождения, преобразуя жизнедеятельность дру­гого (матери) в способ своего существования, поляризуя эту единую «самость». В рождении ребенок впервые «переходит в состояние обо­собления — вступает в отношение к свету, воздуху, во все более развивающееся отношение к расчлененной предметности вообще» (63, с. 89–90). Но факт рождения—это не только обособление,

это и отождествление. Как отмечает В. И. Слободчиков, «в ходе обособления происходит преобразование связей в отношения, что... является фундаментальным условием становления индивидуальности;

в процессе отождествления — восстановление и порождение связей, что фактически лежит в основе приобщения к общечеловеческим формам культуры» (244, с. 17).

Поэтому так велика роль первых форм подражания — первич­ного варианта знаково-символической деятельности, как пытались доказать Ж. Пиаже, Л. С. Выготский и другие. Взрослый пред­стает перед ребенком как особая предметность, которую ребенок ассимилирует, воспроизводит в фактуре своих действий и обращает на взрослого. Превращая формы жизнедеятельности взрослого в спо­соб своего существования, ребенок как бы задает взрослому модель взаимодействия, возможную для него, для них обоих. Взрослый, считывая, подхватывая эту модель, воспроизводит ее на своем уров­не и как бы держит перед ребенком как образец, как предметность, требующую присвоения. Так происходит процесс взаимного, двойно­го подражания, в котором появляются формы поведения, изоморф­ные друг другу. В обоих случаях мы имеем дело с репрезентацией в материальных актах (эхопраксия, эхолалия), в актах действен­ного символизма (мимика, поза) распредмеченных способов обще­ния. Таким образом, между ребенком и взрослым образуется спе­цифическая знаковая общность, точнее со-общность, обеспечиваю­щая возможность движения, взаимопонимания в со-бытии. Спе­цифика ее состоит в том, что системы, которыми пользуются ребенок и взрослый, лишь частично пересекаются друг с другом и мо­гут функционировать только на уровне данного конкретного со-бы-тия. Подражая ребенку, взрослый как бы извлекает из его текущих чувственных возможностей доступные ребенку знаки и делает их предметом специальной активности: воспроизводит ребенку как бы для вторичного присвоения, но уже в трансформированной, «оче­ловеченной», окультуренной форме, со своей добавкой. Ребенок сно­ва схватывает какой-то слой этой предметности, снова воспроиз­водит его для взрослого и т. д. Этот процесс может повторяться сколь необходимо долго, пока ребенок в значительной степени не приблизится к использованию тех знаковых систем, которые употреб­ляются взрослыми, во всяком случае, более полно пересекаются с ними. Так постепенно в этом семантизированном пространстве со-бытия осуществляется движение, взаимопонимание ребенка и взрослого как воплотителя опыта цивилизации.

В онтогенезе субъективность возникает в виде отдельных качеств ребенка, причем первыми появляются такие, которые трансформи­руют живую активность человека в социальную активность. Они выступают формами, втягивающими в себя свое социальное содер­жание, преобразуя его в субъективность. Приобретение образцов

собственных человеческих качеств как бы опережает необходимость их появления: так, еще почти нечего в себе сознавать, а уже появ­ляется самосознание как таковое, как потенциальная способность. И. С. Кон приводит пример, когда ребенок плачет не потому, что ему больно, а потому, что плачем хочет заставить мать выполнить его желание (128, с. 260). С точки зрения знаково-символической деятельности мы имеем дело с производством нового значения и одновременно с трансформацией природного в социальное. То, что обозначало боль, в общении обозначает желание ребенка. Если это значение будет расшифровано и поддержано взрослым, то оно закре­пится, станет ступенью для следующего шага развития.

Можно сказать, что взрослый изначально, с первых же дней рождения, относится к ребенку как к «отдельности», «самости», продуцируя те формы поведения, которые как бы создают зону ближайшего развития субъективности. Субъективности, как таковой, еще нет, но взрослый готов допустить, признать ее наличие и ведет себя по отношению к ребенку так, как будто бы она уже есть. Дея­тельность взрослого уподобляется, если можно так выразиться, не только объективным свойствам ребенка, что естественно, но и под­разумеваемым, полагаемым субъективным особенностям. И именно это полагание позволяет ребенку находиться в том слое со-бытия, где можно действовать, не сознавая еще себя действующим. За­ставляя плачем вернуться вышедшую из комнаты мать, ребенок ре­ализует свою семиотическую, знаковую функцию быть знаком для другого человека, быть знаком для матери, но реализует пока еще неосознанно. Взрослый интерпретирует плач ребенка персонифици-рованно, признавая за ребенком еще объективно отсутствующие со­циально-личностные качества. И в таком случае не только взрослый является знаком для ребенка, но и ребенок для взрослого.

Подражание как бы удваивает жизнедеятельность ребенка и взрос­лого, конструирует пространство со-бытия, содержание которого пред­ставляет особой совместную собственность ребенка и взрослого. Механизмом рефлексии «эта „двойность“ преобразуется и закреп­ляется как их раздвоенность, как их иновыражение друг друга» (244, с. 19). Н. Г. Алексеев считает условием появления рефлексии у ребенка запрет, непонимание, препятствие и т. д. и фиксацию того, что прекратилось, в некоторой образцовой форме (так хорошо — так плохо, так можно — так нельзя, это правильно — это непра­вильно и т. п.), что является достаточным для первичного разли­чения (раздвоения) субъектом себя и своего действия (1, с. 133). Результатом раздвоения первичного со-бытия становятся "функцио­нальные органы^ отношения к различным условиям своего бытия и бытия других. Первые формы субъективности носят чувственно-практический и во многом телесно-выраженный характер.

С появлением комплекса оживления взрослый перестраивает

семантику со-бытия так, что ребенок становится адресатом, к ко­торому возможно личное обращение, в результате чего формиру­ется ситуативно-личностное общение (149). Появление прямохож-дения и речи знаменует собой новый этап развития субъективности. Ходьба, освобождающая руки и обеспечивающая попадание ребенка в четырехмерное пространство, где он видит действующего взрос­лого, дает возможность действовать самому; развивается предмет­ная деятельность. Речь, как самая универсальная из всех знаковых систем, «освобождает ребенка из погруженности в его со-бытие и делает возможной способность постигать свое собственное «Я» (244, с. 20). Через слово, которое противопоставлено всему остальному, субъективность становится сама для себя предметом. Сложившиеся к этому времени «функциональные органы» субъективности коммен­тируются и оцениваются взрослым в воспитании, закрепляя из всего богатства действий ребенка определенный круг типично поощряемых действий, которые становятся содержанием структуры самосознания «Я» как субъекта действия. И действия и речь ребенка, ориентиро­ванные на взрослого, «создают и закрепляют множественные точки идентификации, точки самотождественности и самодостоверности. Происходит своеобразное „одушевление“ жизнедеятельности ре­бенка» (244, с. 21). В речевом обращении развиваются и специали­зируются: 1) орудийные действия и действия квазиорудийные (иг­ровые, символические), смысл первых—включение ребенка в сов­местную деятельность со взрослым, смысл вторых — включение в жизнедеятельность взрослого, в те ее формы, которые реально ре­бенку еще недоступны (293); 2) предметные действия, позволяющие ребенку осваивать вещи в их материальном плане, и квази-пред-метные (речевые, умственные, познавательные), позволяющие дейст­вовать в идеальной предметности. Формы деятельности, осваива­емые ребенком в дошкольном возрасте (новые формы общения, сим­волические игры, сюжетно-ролевые игры) стимулируют дальнейшее развитие субъективности как целостности. В дальнейшем ребенок сравнивает себя, свои действия с эталонными и дифференцирует собственные представления о себе, учится управлять собой.

Таким образом, становление человека как субъекта осуществляет­ся не через предметность как таковую и даже не через обществен­ные отношения, в которых сконцентрированы отработанные, отшли­фованные формы деятельности, а через общение с другими людьми — носителями субъективности. Именно поэтому формы общения и об­служивающие их знаковые системы приобретаются ребенком раньше всех остальных форм активности. Эту мысль хорошо выразил И. В. Ватин: «...для того, чтобы стать субъектом, преодолеть себя как конечное существо и выйти на уровень всеобщего и бесконеч­ного, необходимо отношение не с объектом, а с таким же всеобщим и бесконечным существом. <...) Через... двойное отношение к чело-

веку — конкретному индивиду и человеку как роду — детская ко­лыбель становится „колыбелью социальности“, а находящийся в ней младенец „начинает относиться к самому себе как к человеку“, то есть начинает формировать свой внутренний мир как субъективный мир человека-субъекта... Индивид... [потому] необходимо и неиз­бежно становится субъектом, что рядом с этой колыбелью стоит взрослый человек» (38, с. 61).

Таким образом, можно полагать, что в онтогенезе в процессе становления субъективности с точки зрения знаково-символической деятельности реализуются три группы семиотических отношений:

взрослый человек, другой человек как знак для ребенка; ребенок как знак для других и, наконец, ребенок как знак для самого себя. Последнее связано не только с самопознанием, но и с раскрытием собственных возможностей, экстериоризацией их в продуктах твор­чества, собственной креативной деятельности. Тем самым в пробле­матике знаково-символической деятельности появляется специфичес­кий аспект: раскрывая себя как знак (свои эмоции, свои пережи­вания, свое видение мира и т. д.) в предметах культуры, музыке, художественных произведениях, науке и т. д.: человек усиливает, удлиняет себя, свою субъективность в бытии. Творчество есть усиление себя, закрепление своей субъективности в мире. Поэтому так важен вопрос духовного наследования, наличия у людей после­дователей, учеников, продолжателей его дела и традиций. Эта идея высказана, кстати, и Н. Ф. Федоровым в «Философии общего дела».

Из нашего предшествующего анализа можно сделать еще один важный вывод: распредмечивание людей-знаков оказывается дераич-нее распредмечивания вещей-знаков. Об этом пишет и Г. А. Гло­това: «...человек как знак — генетически исходная форма семиоти­ческого отношения человеческой жизни, развитие которой, претер­певаемые ею метаморфозы вызывают к жизни более конкретные формы семиотического отношения — семиотику естественного язы­ка и изобразительного искусства, семиотику товарообмена и обмена знаниями, семиотику музыки и невербальных средств коммуникации и т. д.» (66, с. 31). И в этом смысле освоение предметной действи­тельности, как отмечает И. В. Ватин, «играет роль посредника и выступает как «исчезающий момент» (38, с. 61), то есть цель раз­вития — не освоение мира как такового, а развитие субъективности, «личностности» человека, реализация ее в мире вещей и людей.

Представленный краткий анализ показывает, что развитие этого направления исследований в возрастной психологии имеет широкую перспективу.