Охрана территории есть одна из задач любой ком­муникативной стратегии

Другое дело, что задача эта, мягко говоря, не часто оказывается главной (хотя в ряде случаев значение ее может сильно возрастать: например, я строю коммуни­кативный акт, ориентированный на то, чтобы успокоить адресата, полностью подавляя собственное беспокой­ство по тому же самому поводу (модель: не волнуйся, посмотри, как я спокоен). Или другой пример: моей коммуникативной целью является не подать виду, что я осведомлен о предосудительной коммуникативной стратегии моего партнера — здесь задача по охране территории просто-напросто расширяется до комму­никативной цели.

Становясь или не становясь главной, эта задача учи­тывается практически всегда. Поэтому, когда мой собе­седник пытается разведать, «как обстоят дела на моей территории», проявляет излишнюю осведомленность в этом вопросе или, что хуже всего, пробует навести на моей территории порядок, я (иногда даже без преду­преждения) автоматически прерываю речевой контакт, чем бы собеседник в своей стратегии ни руководство­вался, хоть, скажем, и благородным желанием оказать мне помощь.

Осторожность (такт) как механизм речевого поведе­ния, разумеется, предусматривает не только «разумный эгоизм» в собственный адрес. Едва ли не в первую оче­редь она ориентирована на адресанта, который, подобно адресату, тоже охраняет свою территорию, причем не менее бдительно.

Интересно, что в науке то и дело встречается точка зрения, согласно которой сам по себе речевой акт по отношению к кому бы то ни было есть в известной степени «акт насилия»,— и, может быть, армейское «разрешите обратиться» отнюдь не в такой высокой степени достойно осмеяния как показатель жесткой субординации.

Полагать, что собеседник всегда расположен вступить в речевой контакт, есть одно из самых прагматически несостоятельных заблуждений. Предлагая контакт, мы уже тем самым нарушаем гра­ницы личной сферы, а потому согласие адресата на участие в инициируемом нами коммуникативном акте есть само по себе одолжение — и относиться к согла­сию как-нибудь по-другому значит совершать непро­стительную ошибку. Коммуникативная стратегия, предусматривающая предложение контакта как неко­его дара, в нормальных случаях почти не имеет шан­сов реализоваться успешно. Вот почему забота о со­блюдении интересов собеседника уже изначально не менее важна, чем забота об удовлетворении собствен­ных интересов.

Таким образом, уже на примере максимы такта хоро­шо видно, что применительно к принципу вежливости вопрос об «ощущении собеседника» стоит, не менее ост­ро, чем применительно к принципу кооперации. Этаблируя контакт или будучи приглашенным, к этаблированию контакта, собеседники почти всегда способны если не «просчитать» границы области частного интереса партнера, то, во всяком случае, ощутить их. Увидеть же область частного интереса означает фактически «разга­дать» коммуникативный акт, уяснив для себя коммуни­кативную цель собеседника.

В этой связи довольно остро встает вопрос о том, стоит или не стоит демонстрировать собеседнику, что его коммуникативная цель понятна. Разумеется, речь идет отнюдь не о предосудительных коммуникативных стратегиях, применительно к которым разгадка ком­муникативной цели чаще всего означает прерывание контакта,— речь идет о вполне обычных (так сказать, этически более или менее состоятельных) речевых си­туациях.

Хорошее общее правило, знание которого гаранти­рует ненарушение границ личной сферы собеседника, можно в этой связи сформулировать следующим обра­зом: делать коммуникативную цель собеседника предме­том обсуждения допустимо лишь в том случае, если цель эта им эксплицитно обозначена. Например, я — разуме­ется, при отрицательном ответе на соответствующий во­прос — имею право сказать: «К сожалению, тут ты не можешь рассчитывать на мою помощь» только тогда, когда мой партнер действительно недвусмысленно дал мне понять, что его коммуникативная цель — попросить меня о помощи.

Если я только догадываюсь об этой коммуникатив­ной цели, формулировать отказ весьма нестратегично: собеседник, которого застали врасплох, может возра­зить, что в его намерения вовсе не входило просить меня о какой-либо помощи, даже если на самом деле для это­го он и затевал разговор.

Понятно, что в состав личной сферы входит также незатрагивание тем, потенциально опасных. А потенци­ально опасными являются, как известно, темы, касаю­щиеся области частной жизни собеседника, а в ряде слу­чаев — его индивидуальные предпочтения, каких бы вопросов они ни касались. Вообще хорошим тоном не считается проявлять чрезмерную осведомленность в данной области, даже тогда, когда собеседник, казалось бы, не делает из этого тайны. Контакт — «дело тонкое» и может в подобном случае сорваться спонтанно.

Максима великодушия

Максима великодушия есть максима необременения собеседника.

Фактически она предохраняет собеседников от до­минирования в ходе коммуникативного акта. Коммуни­кативный акт, кто бы его ни инициировал и ни был за него ответственным, принадлежит обеим взаимодейст­вующим сторонам и строится в соответствии с демокра­тическим принципом равномерного распределения речевой инициативы. Любое речевое взаимодействие есть обмен коммуникативными стратегиями, обмен же есть процедура добровольная. Поэтому навязывание партнеру собственной коммуникативной стратегии, какой бы хорошей тебе самому она ни казалась, следо­вало бы внести в список запрещенных форм речевого поведения.

Коммуникантам, вступающим в речевое взаимодей­ствие, нелишне помнить, что «идеальное пространство коммуникативного акта» есть такое пространство, в ко­тором возможно бесконфликтное существование двух и более коммуникативных стратегий. Поэтому ровно в той же самой степени, в которой важно реализовать од­ну коммуникативную стратегию, важно реализовать и остальные. Принцип «живи и давай жить другим» как нельзя лучше подходит для описания полноценной рече­вой ситуации.

Ясно, что принцип такой заставляет собеседников идти на определенные жертвы по отношению друг к другу. Эти жертвы носят этикетный характер и могут быть сформулированы как речевая модель: я всецело в Вашем распоряжении. Однако такая речевая модель, вне всякого сомнения, есть лишь гротескная модель и в ре­альных ситуациях взаимодействия почти всегда оказы­вается, что реально следовать ей нет никакой возможно­сти. Ибо реальное следование ей фактически означало бы эксплуатацию собеседниками друг друга, в то время как очевидно, что если квалифицировать коммуника­цию в качестве вида игры, то принцип вежливости име­ет более игровую природу, чем принцип кооперации. И если собеседник утверждает, что готов есть землю, лишь бы ему поверили, надеяться на подобную трапезу все же особенно не стоит.

Что означает максима великодушия практически?

Скажем, предложение в хорошем коммуникативном акте всегда сформулировано таким образом, чтобы его можно было отклонить (ср.: вместо «Жду Вас сегодня в шесть ноль-ноль у себя»,— «Вы не заглянете ко мне ча­сиков в шесть?»). Это может быть форма просьбы, что­бы удобнее было отказать (вместо «Умоляю Вас: помоги­те мне — иначе я умру»,— «Я, конечно, легко бы справился и сам, но как насчет того, чтобы вместе сде­лать это?»).

Воспитанный собеседник не свяжет партнера обе­щанием или клятвой (вместо «Поклянитесь матерью, что не забудете купить сигарет по дороге»,— «Вы не захвати­те сигареты, если будете проезжать мимо какого-нибудь киоска?»); не станет брать с него обязательств (вместо «Дайте слово, что не обидитесь»,— «Я прошу Вас не при­нимать этого близко к сердцу») или ставить ему условий (вместо «Если Вы поддержите меня на собрании...»,— «Надеюсь, что на собрании мне удастся управлять ситу­ацией самому, но в случае чего...»). Иными словами, хо­роший коммуникативный акт не дискомфортен по отно­шению ни к одному из собеседников.

Однако, с другой стороны, коммуникантов следует предостеречь и против «слишком комфортных комму­никативных актов», поскольку как в дискомфортной, так и в чрезмерно комфортной ситуации собеседники чувствуют себя не в своей тарелке (подобно тому, как не очень удобно следовать классическому стилю одежды в течение всего дня, но не менее неудобно в течение всего дня репрезентировать и спортивный стиль. Поэтому «люди со вкусом» находят, как правило, некий промежу­точный вариант, который мог бы быть пригодным для максимально широкого крута ситуаций. (Ср. типичный в Дании неосторожно-иронический вопрос к человеку, который с утра при полном параде: «Простите, у Вас кто-нибудь умер?»).

В соответствии с принципом вежливости высоко це­нится умение таким образом вести беседу, чтобы, с одной стороны, избежать дискомфорта, с другой стороны — не доводить ощущение комфорта до абсурда.

Иными словами, собеседнику не следует быть обе­зоруживающе любезным: если он и приносит себя в жертву, то формы демонстративного речевого поведе­ния исключены. Так, согласие оказать помощь не мо­жет быть сформулировано следующим образом: «Это разрушает все мои планы, но я, разумеется, не могу от­казать Вам», утешение не предлагают в соответствии с моделью: «Не переживайте — мне еще хуже, чем Вам!», солидарность не проявляют так: «По-моему, Вы совер­шенно не правы, но, поскольку Вы мой друг, мне ничего не остается, как согласиться с Вами» и т. д.

Неприемлемость подобных форм речевого поведе­ния, в сущности очевидная, объясняется тем, что эти­кет запрещает ставить собеседника в неловкое поло­жение, когда ему приходится выбирать нужную партнеру реакцию (например, сомнительное предло­жение предполагает напряженный поиск решения, в силу чего сомнительное предложение и считается не­корректным). Исследователи этикета едины в своем мнении о том, что ситуацию речевого взаимодействия

нельзя превращать в экзамен, ибо приемлемый комму­никативный акт имеет достаточно свободную и доста­точно открытую структуру — во всяком случае, на­столько свободную и открытую, чтобы собеседники не чувствовали себя связанными по рукам и ногам ничем, даже избыточной любезностью друг друга.

В этом случае хорошими формами «демонстрации» любезности и являются формы косвенной речевой тактики.

Максима одобрения

Максима одобрения есть максима позитивности в оценке других.

Разумеется, и речи не может быть о том, чтобы да­вать отрицательные оценки коммуникативным действи­ям собеседника: принцип вежливости вообще (а также принцип кооперации, см. выше) запрещает собеседни­кам «переходить на личности», во всяком случае напря­мую негативно характеризовать особенности речевого поведения партнера (в другой связи об этом уже говори­лось выше).

Максима одобрения предполагает, что позитив­ность как принцип оценки должен, скорее, лежать в ос­нове мировосприятия говорящего. Конечно, это не означает, что коммуникантам следует награждать ком­плиментами всех и каждого и ни в коем случае не по-' зволять себе какой-либо критики. Такой подход к мак­симе одобрения был бы слишком радикальным.

Справедливо считается, что успешность комму­никативного акта во многом зависит от атмосферы, в которой он развертывается. Атмосфера же эта определяется не только позициями собеседников по отношению друг к другу, но и позицией каждого из них по отношению к миру, а также тем, совпадают ли эти позиции. Таким образом, речевая ситуация мо­жет осложняться тем, что «тонусы» собеседников бу­дут сильно различаться, а это, в свою очередь, потре-

бует совершенно специальных тактик. Подобная си­туация хорошо охарактеризована в известном дет­ском стихотворении:

Шел унылый, уныло вздыхая, и уныло качал головой. А веселый, напевая, рядом шел по мостовой.

Понятно, что хороших коммуникативных пер­спектив такой союз отнюдь не сулит. Видимо, рече­вое взаимодействие в подобном случае как раз и должно быть осложнено по линии интересующей нас максимы.

Несовпадения с собеседником в направлении оцен­ки мира (позитивно или негативно) очень сильно влия­ет на возможность реализации собственной коммуни­кативной стратегии. Происходит это прежде всего потому, что слишком много времени (гораздо больше, чем предполагает речевая ситуация) уходит на постро­ение метатекста, т. е. на всякого рода «выяснения от­ношений» с собеседником: возражения, аргументы и контраргументы, упорядочивание точек зрения и про­чее. В результате коммуникативный акт вполне может состояться как обмен метатекстовой информацией, но от самого текста мало что останется.

При одинаковом направлении оценки мира, когда между собеседниками как бы состоялся молчаливый договор (главная тема которого не судите, да не суди­мы будете), времени на «уравновешивание друг друга» в составе речевой ситуации уже не тратится. В сущности, бессмысленные инвективы в адрес отсутствующих мнений просто не произносятся и партнеры по речево­му акту, работая позитивными программами, гораздо быстрее достигают результата, причем результат чаще всего бывает успешным. Множество «мелких вещей» остается за пределами коммуникативного акта — собеседники их даже не касаются. Идет интенсивная

«наработка» непосредственно на предмет взаимо­действия, на обмен собственными мнениями (при том, что мнения друг друга тоже подлежат позитив­ной оценке).

Надо сказать, что сыграть ситуацию взаимопонима­ния практически невозможно. И даже если собеседники настолько воспитанны, что не позволяют себе негатив­ных характеристик в адрес речевых действий друг друга, но тем не менее отнюдь не имеют позитивного настроя, а напротив, находятся в состоянии внутреннего кон­фликта друг с другом,— говорить о контакте не прихо­дится. «Сила противоречия» настолько действенна, что обсуждение предмета — независимо от коммуникатив­ной цели — может происходить лишь на самом поверх­ностном уровне, поскольку отсутствие внутреннего кон­такта провоцирует стремление к завершению речевой ситуации также и внешне.

Итак, максима позитивного настроя «Не осуждай других» есть максима, обеспечивающая коммуника­тивному процессу благоприятные условия, то есть от­вечающая за создание необременительного речевого фона. Однако рассматривать эту максиму как вспомо­гательную все же не стоило бы. Поскольку, кроме все­го прочего, существует еще такое понятие, как речевая репутация.

Речевая репутация может быть одним из предвари­тельных условий для большой группы коммуникатив­ных актов, но в ряде случаев может складываться и не­посредственно в ходе речевого взаимодействия. Очевидно одно — коммуниканты в процессе общения постоянно фиксируют особенности речевой манеры друг друга, как бы занося свои наблюдения либо в «спи­сок благодеяний», либо в «список злодеяний».

Подсознательное сопоставление этих списков (осуществляемое на фоне коммуникативного опыта каждого из коммуникантов) и формирует представле­ние о речевой репутации партнера. Это представление складывается из наблюдений за речевыми действиями

партнера и во многом определяет «проведение в жизнь» собственной коммуникативной стратегии. Из­лишне говорить, что «плохая» речевая репутация раз­рушает контакт.

Максима скромности

Максима скромности есть максима неприятия по­хвал в собственный адрес.

Несмотря на конкретность этой формулировки, предложенной Дж. Личем, она обеспечивает доступ к го­раздо более широкой сфере речевых явлений, чем это может показаться на первый взгляд.

Разумеется, принцип вежливости предполагает, что я не соглашусь с даваемой мне моим собеседником чрез­мерно хорошей характеристикой и отклоню ее как не отвечающую действительности. Очевидно, что возраже­ния с моей стороны должны, по крайней мере, выглядеть как искренние, т. е. иметь некоторую силу убедительно­сти, чтобы ситуация не превратилась в фарс. Однако, во­обще говоря, за механизмом этим фактически стоит то, насколько высоко я сам себя оцениваю.

Вопрос о самооценках коммуникантов уже затраги­вался в главе, посвященной адресанту. Речь, в частности, шла о завышенных и заниженных самооценках. Само собой разумеется, что как сильно завышенная, так и сильно заниженная самооценка в условиях конкретного речевого взаимодействия способны отрицательно по­влиять на контакт и в редких случаях даже повлечь за со­бой остановку коммуникативного акта — либо по при­чине несоблюдения максимы скромности (завышенная самооценка), либо по причине «комедии бездействия» (термин Дж. Лича). Имеется в виду, что один из партне­ров бесконечное количество раз повторяет комплимент, в то время как второй партнер столько же раз его реши­тельно отводит. Но следует заметить, что катастрофиче­ских последствий несоблюдение данной максимы все же довольно трудно ожидать.

Однако наиболее интересная прагматическая ситуа­ция связана с конфликтом самооценок участников рече­вой коммуникации. Нормальные самооценки (или, осто­рожнее говоря, самооценки обычного типа), а также самооценки, не сильно отклоняющиеся от «этического стандарта», являются фактически одним из условий успешного развертывания коммуникативного акта. Если же перед нами случай сильного нарушения «этического стандарта», коммуникативный акт начинает давать крен в область метатекста, т. е. последствия оказываются прак­тически теми же, что и в случае с сильными расхождени­ями собеседников в оценке мира (см. анализ максимы одо­брения). Оно и понятно: оценка мира, и оценка «себя в мире» есть, разумеется, стороны одной и той же медали.

Самооценка, безусловно, поддается коррекции, и, если речь не идет о вопиющих случаях ее искажения (модель: я всегда прав), такая коррекция может быть осуществлена при помощи партнера по коммуникатив­ному акту и непосредственно в ходе речевого взаимо­действия — конечно, при соблюдении прочих максим вежливости (прежде всего максимы великодушия и мак­симы симпатии).

Понятно, что коррекция самооценки собеседника — дополнительная задача в составе коммуникативной стра­тегии его партнера и что задача такая отнюдь не облегча­ет коммуникативный акт. К тому же, если собеседник действительно берет на себя эту задачу, необходим весь­ма высокий уровень речевого мастерства, чтобы решение ее не увело его далеко в сторону от коммуникативной це­ли. Впрочем, минимальные навыки «речевой терапии» у коммуникантов, как правило, имеются, так что сохранить контакт при желании практически всегда удается.

Максима согласия

Максима согласия есть максима неоппозиционности. Фактически она представляет собой прямую проти­воположность бытующему стереотипному утвержде-

нию, согласно которому «в споре рождается истина». Полная — современная — версия этого утверждения звучит в высшей степени прагматично: «В споре рожда­ется истина, но гибнет симпатия». Союзом «но» в дан­ном случае разделены, в сущности, говоря, одинаково ценные коммуникативные стратегии: текстовая и ме-татекстовая. При том, что в ходе речевого взаимодей­ствия обе стратегии существуют как одна, ведущая к единой коммуникативной цели, афоризм, тем не менее, вполне удачно описывает противоречие в структуре коммуникативного акта.

Максима согласия позволяет, с другой стороны, ре­визовать еще один почтенный стереотип, известный со времен античности. Имеется в виду «Платон мне друг, но истина дороже». Стереотип этот фиксирует то же са­мое противоречие в структуре коммуникативного акта, причем в той же степени категорично.

Однако с точки зрения современной науки сомни­тельно, что имеет смысл противопоставлять друг другу стороны одного и того же коммуникативного процесса. Максима неоппозиционности как раз и предполагает если не устранение, то, по крайней мере, приглушение данного противоречия. Ее формулировка «Не возра­жай!», которая в общефилософском смысле может быть поддержана «Евангелием от Фомы» — «Будьте людьми, идущими мимо» предполагает от­каз от конфликтной ситуации во имя решения более се­рьезной задачи, а именно — сохранения предмета взаи­модействия.

Фактически любая достаточно серьезная конфликт­ная ситуация, возникшая по ходу взаимодействия, дела­ет коммуникативный акт безнадежным. Между тем трудно сказать, что коммуниканты хотя бы в каких-то случаях стремились именно к этому. Напротив, всякая разумная коммуникативная стратегия предполагает до­ведение коммуникативного акта до некоторого продук­тивного результата.

Однако, поскольку представления о «продуктивном результате» у собеседников могут довольно существен­но расходиться и поскольку, тем не менее, срыв комму­никативного акта со всей определенностью вообще не является никаким продуктивным результатом, то един­ственно трезвой коммуникативной стратегией для ре­чевых ситуаций подобного рода является «снятие кон­фликта» путем взаимной коррекции коммуникативных тактик собеседников.

Здесь-то как раз и вступает в силу максима согласия, или неоппозиционности. Вместо того, чтобы углублять противоречие (как это, к сожалению, принято в среде непрагматично настроенных коммуникантов), есть воз­можность «работать» над противоречием — путем вза­имных уступок — до тех пор, пока противоречие не эли­минируется. При готовности коммуникантов соблюдать принцип кооперации и хотя бы некоторые максимы принципа вежливости партнеры по речевому взаимо­действию, как правило, могут достигнуть некоего разум­ного согласия практически в любой речевой ситуации.

Например, если я считаю, что некоторое неудовлетво­рительное положение вещей требует моего вмешательст­ва, в то время как мой собеседник придерживается прямо противоположного мнения, мы можем согласовать наши коммуникативные стратегии в следующем направлении: требует ли данная ситуация вообще какого-либо вмеша­тельства извне?

Вариант 1:

Мы едины в том, что ситуация требует вмешатель­ства извне.

Я отвожу свою кандидатуру как кандидатуру потенциального участника.

Мы обсуждаем более пригодную кандидатуру, способ­ную действительно результативно вмешаться в ситуацию, и находим такую кандидатуру.

(Результат: я отказываюсь от моего коммуникатив­ного намерения, спасая коммуникативную цель.)

Вариант 2:

Наши мнения о необходимости вмешательства в си­туацию извне разошлись.

Я предлагаю мою кандидатуру и кандидатуру моего собеседника как «сторонних наблюдателей», не вмеши­вающихся в ситуацию, но находящихся в ней.

Мы даем возможность ситуации развиваться естест­венным образом, но теперь она находится под нашим контролем.

(Результат: я сохраняю мое коммуникативное наме­рение, отказываясь на данный момент от коммуника­тивной цели, к обсуждению которой, видимо, придется вернуться еще раз, — модель отсроченной коммуника­тивной стратегии.)

Предложенные варианты решения данной коммуни­кативной ситуации, безусловно, не единственно воз­можные, но вполне реалистические. Основной тактиче­ский ход, обеспечивший в обоих случаях частичный успех моей коммуникативной стратегии и сохранение контакта до момента завершения коммуникативного ак­та,— следование максиме согласия.

Максима симпатии

Максима симпатии есть максима благожелатель­ности.

Эта максима, как и другие максимы принципа веж­ливости, «работает» на метатекст, то есть создает благо­приятный фон для перспективного предметного разго­вора. Дж. Личем она формулируется так: «Выказывай благожелательность!» Речь в сущности идет о некоем ка­честве, демонстративно проявляемом собеседниками.

Американский принцип достаточно хорошо иллюстрирует эту максиму. Несмотря на то, что принцип этот неоднократно подвергался критике (причем часто критика бывала разумной!), оснований отказываться от него отнюдь не так много. Самым

сильным аргументом критиков была некоторая теат­ральность поведения собеседников, этот принцип ис­поведующих. Причина же критики имела чисто праг­матическую подоплеку: утверждалось, что постоянное следование принципу «Кеер зтпе!» может находиться в противоречии с критерием искренности. Это дейст­вительно так, однако противоречие такое на самом деле не является неизбежным: общеизвестно, что неис­кренность отнюдь не всегда сопровождает благожела­тельность.

Проанализировав множество самых разнообраз­ных коммуникативных стратегий, читатель и сам те­перь может заметить, что благожелательность вступает в конфликт с искренностью только при наличии у собе­седника (или обоих собеседников) предосудительной коммуникативной цели. В том же случае, когда комму­никативная цель оказывается достойной, возможность злоупотребления максимой доброжелательности прак­тически исключена.

Более того, доброжелательность часто является условием «работы» других максим вежливости. На­пример, максиму такта практически невозможно со­блюсти, не соблюдая максимы доброжелательности. В противном случае ненарушение границ личной сферы окажется настолько демонстративным, что мо­жет восприниматься партнером как отказ от взаимо­действия, а это фактически равносильно прекраще­нию контакта.

Понятно, что недоброжелательность — как качест­во, обратное доброжелательности,— делает речевой контакт невозможным. Во всяком случае, долго поддер­живать недоброжелательный контакт практически ни­когда не удается. Поэтому недоброжелательность и не составляет особенной проблемы для науки. Серьезную проблему между тем представляет так называемый бе­зучастный контакт, когда коммуниканты, не будучи врагами, тем не менее, не считают нужным демонстри­ровать или просто не демонстрируют доброжелатель-

ности по отношению друг к другу. Соответствующую группу обычно составляют «деловые контакты», по­скольку традиционно от коллег не требуется быть еще и друзьями. Подобный взгляд на коммуникацию давно и справедливо критикуется как ошибочный.

При нежелательном для одного из собеседников ис­ходе коммуникативного акта разочарование, наступа­ющее вследствие необходимости отказаться от собст­венной коммуникативной стратегии, как правило, оставляет его неудовлетворенным и коммуникативным актом в целом. Однако существует возможность созда­ния минимального комфорта даже для «проигравше­го». Такая модель носит ироническое название подсла­щенной пилюли, однако, даже если сравнивать подслащенную пилюлю с горькой (естественно, при не­обходимости принять пилюлю!), преимущества первой вполне ощутимы.

И правы, видимо, те, кто считает, что оценка атмо­сферы коммуникативного акта и оценка его практиче­ских результатов необязательно должны совпадать. А стало быть, если существует возможность выйти из коммуникативного акта с огорчением, но без сожале­ния, возможность такую лучше использовать. Напри­мер, принятая в некоторых европейских странах фор­ма отказа соискателю той или иной должности неизменно включает фразу: «Но мы тем не менее бла­годарим Вас за участие в конкурсе и надеемся на кон­такты в дальнейшем».

Максима доброжелательности, так же, как и мак­сима согласия, призвана «охранять» и речевые ситуа­ции с намечающимся конфликтом. Именно следуя максиме доброжелательности, оказывается возмож­ным перенос внимания с конфликта как такового на причину конфликта (модель: на самом деле нам нечего делить) с последующим ее обсуждением. Обычно та­кой простой акции, как перенос внимания, бывает до­статочно для того, чтобы сохранить находящийся под угрозой контакт.

Конфликты максим

Изучая принцип кооперации и принцип вежливос­ти как главные принципы коммуникативного кодекса, необходимо постоянно помнить, что ни одна из со­ставляющих их максим не имеет абсолютного харак­тера. А это значит, что сама по себе никакая максима не способна полностью гарантировать устойчивость контакта, тем более — благополучное завершение коммуникативного акта.

Любая из максим относительна и, более того, часто может не «согласоваться» с другими. О подобного рода конфликтах максим говорили как Г. П. Грайс, так и Дж. Лич. Несмотря на то что максимы обеих групп на правах составляющих частей входят в единый комму­никативный кодекс (принцип кооперации, с одной стороны, и принцип вежливости — с другой), единство максим в составе каждой группы отнюдь не само со­бой разумеется. В речевой практике то и дело встреча­ются случаи, когда коммуникант не имеет возможнос­ти выполнить одну максиму без того, чтобы не нарушить другую.

Так, применительно к принципу кооперации посту­лат «Будь краток» может вступить в конфликт с посту­латом «Твое высказывание должно содержать не мень­ше информации, чем требуется», поскольку краткость отнюдь не всегда гарантирует нужное количество ин­формации, и, если, например, адресата интересуют по­дробности, их трудно излагать кратко. Или постулат «Не отклоняйся от темы» иногда внезапно оказывает­ся конфликтным по отношению к постулату «Избегай непонятных выражений»: ведь существует круг специ­ализированных тем, предполагающих, в частности, ра­боту терминологией (т. е. не всем понятными выраже­ниями), объяснение которых может как раз и привести к отклонению от основной темы. На другие конфликты максим в составе принципа кооперации уже указывалось выше.

Как ни странно, принцип вежливости является еще более благоприятной почвой для конфликта максим,

чем принцип кооперации. Можно даже сказать, что тот, кто поставил перед собой задачу следовать сразу всем максимам принципа вежливости, в конце концов неми­нуемо попадет впросак. Впрочем, П. X. Ноуэлл-Смит вы­разил эту мысль гораздо раньше и лаконичнее: «Склады­вается впечатление, что в изучении этики все пути заводят в тупик» (П. X. Ноуэлл-Смит, с. 155).

Причина здесь в том, что, по справедливому утверж­дению Дж. Лича, этикет по природе своей асимметри­чен, то есть не предполагает зеркально точного воспро­изведения одних и тех же речевых действий по отношению к адресанту высказывания, с одной сторо­ны, и его адресату — с другой. Иными словами, речевое действие, осуществленное в адрес одного, не может быть, как правило, принято другим. То есть, например, максима одобрения требует от адресанта похвалить ад­ресата за удачное высказывание, тогда как максима скромности обязывает адресата отклонить похвалу. Вместе с тем максима согласия обязывает, опять-таки адресата, избегая возражений, все же принять похвалу.

Многие этические ситуации оказываются действи­тельно крайне сложными и часто не только в силу асим­метричности этикета, но и в силу чрезвычайно частот­ных конфликтов этических максим. Если я ставлю перед собой задачу соблюдать интересы собеседника (максима такта), я, видимо, не всегда в состоянии избе­гать возражений (максима согласия), поскольку собе­седник может легко оказаться недостаточно информи­рованным, что явно не в его интересах. Если я намерен последовательно придерживаться максимы скромности и решительно отстраняю комплименты, я не только на­рушаю максиму великодушия, затрудняя собеседника поиском других способов выказать благожелатель­ность, но и заставляю его вступить в конфликт с макси­мой одобрения (в соответствии с которой он обязан не осуждать меня!).

Существует даже такое понятие, как парадоксы эти­кета. Под парадоксами этикета понимаются модели зер­кального поведения в симметричных ситуациях; здесь следование правилам вежливости приводит к разыгры­ванию уже упоминавшейся выше комедии бездействия, как называет подобные ситуации Дж. Лич. В комедии бездействия следование только и исключительно макси­мам вежливости заводит собеседников в тупик, этичный выход из которого найти невозможно.

Всем знакома маниловская ситуация состязания в вежливости у дверей, когда собеседники, поочередно выказывая благожелательность (максима симпатии), фактически лишают друг друга возможности войти в помещение и наконец сталкиваются в дверях, одновре­менно соглашаясь на очередное предложение друг дру­га (максима согласия). Не менее известны ситуация де­мьяновой ухи, когда жертвой максимы согласия оказывается каждый раз позволяющий уговорить себя гость, или ситуация с котом и поваром («А Васька слу­шает да ест»), где повар выглядит заложником максимы такта.