История социологии. воплощением определенных классовых отношений и классовых интересов

воплощением определенных классовых отношений и классовых интересов.

Марксова теория классов и классовой борьбы анализируется ныне в работах американских социологов самым тщательным образом. И все же она интересует их скорее как достояние истории социально-философской мысли, чем выражение нынешнего положения дел.

По Марксу, пишет Козер, различие классовых интересов про­истекает не из классового сознания индивидов или его недостаточ­ности, а из их объективного положения в процессе производства. Люди могут не осознавать своих классовых интересов и тем не менее руководствоваться ими в своих поступках.

Козер скрупулезно и вполне академично, без каких бы то ни было «вольностей», излагает марксову концепцию развития произ­водственных отношений по мере изменения уровня производитель­ных сил, а также его идею неизбежности отторжения старой социальной структуры новыми, развившимися внутри нее классо­выми силами.

Нам важно, разумеется, не само по себе воспроизведение позиций Маркса одним из современных американских социологов, но оценка марксизме) как значительного, исторически обусловлен­ного этапа социологической мысли. Козср, так же как и многие другие западные марксологи, намекает, что, акцснтрируя внимание на главном в современный ему период, Маркс оставлял многие вопросы на будущее открытыми или проясненными лишь наполовину.

1. Проблема рационализации общества в «критической теории»

Неомарксизм, или «западный марксизм», зародившийся в Западной Европе и распространившийся несколько позднее в США, представ­ляет собою в первую очередь критическое переосмысление социоло гических идей Маркса Бернштейном и Каутским, Коршсм и Колетти, Лукачсм и Грамши и др.

«Западный марксизм» обладает несомненной эвристической цен­ностью, хотя до последнего времени он, как известно, с порога отвергался догматически ориентированными «марксистами» сталин­ской школы. В обход тупиковой «столбовой дороги» официального марксизма, имевшего сторонников и на Западе, сформировалась критическая позиция как в отношении сталинской ортодоксии, породившей тоталитарные режимы, разные по форме, но мало чем отличающиеся по своей антигуманной сущности. Объектом критики стала и сама марксова теория (за ее «экономический детерминизм», «механистичность» [4;21 |).

Речь шла не об ошибках экономического детерминизма в собст­венно экономической сфере, а о неправомерности такого подхода п области культуры. «Критическая теория» основывалась на марксовой же традиции, но на работах молодого Маркса, в частности на изданных в 1932 г. «Экономическо-философских рукописях».

Наиболее влиятельной неомарксистской теорией была социоло-

гическая критика марксизма в концепциях Франкфуртной школы, сформировавшейся в 30-е годы в рамках института социальных исследований во Франкфурте-на-Майне. С точки зрения франкфур-тцсв, социология Маркса не выполнила своих обязательств помочь людям, оказавшимся под прессом современного общества. Когда социологи рассматривают общество как целое, утверждали франкфур-тцы, они зачастую игнорируют взаимоотношение индивида и общества. Хотя большинство из них не виновны в этом, но так или иначе они оказались неспособны помыслить политические изменения, которые сделали бы общество более гуманным. Неомарксист Золтан Тар заметил по этому поводу, что социология становится «составной частью существующего общества вместо того, чтобы выработать аппарат для его критики, фермент его обновления» [3,с.10].

Если марксистская концепция нацелена в первую очередь на экономические проблемы, попадая «в тенёта экономического детер­минизма», «критическая школа» ориентирована на социокультур­ные проблемы: на исследование культурных феноменов как отра­жения реальности современного западного общества. «Критическая школа» концентрирует внимание на подавлении личности окружа­ющей ее и господствующей над ней культурной средой.

В этом плане очевидно влияние на «критическую школу» не только со стороны Маркса, но и Всбера, рассматривавшего «раци­ональность» в качестве доминанты развития современного мира. Т.Шройдср, например, заявлял, что человек в современном обще­стве подавлен скорее «рациональностью», чем экономическим или социальным принуждением [21]. «Критическая теория» исследует веберовское различение между формальной рациональностью и содержательной рациональностью или разумом. Формальная раци­ональность ассоциируется с «технократическим мышлением», цель которого далека от освобождения людей. Его задача — найти наиболее действенные средства для осуществления любых целей, важных с точки зрения тех, кто обладает властью. Технократиче­скому мышлению противостоит разум, предполагающий оценку средств с высоты общечеловеческих ценностей: справедливости, мира, счастья и т.д. С тачки зрения «критической теории», скажем, нацизм вообще, а концлагеря в особенности есть пример формаль­ной рациональности в ее смертельной битве с разумом: «Освенцим был сферой рационального, но неразумного» [6,с.15].

Несмотря на кажущуюся рациональность современной жизни, в действительности она глубоко иррациональна [131, Разве не ирра­ционально то, что так называемый рациональный мир разрушает индивидуальность человека, его потребности и способности, что только через войны достигается мир, что рядом с богатством и роскошью уживается нищета и эксплуатация? Современная техно­логия также являет собой пример формальной рациональности. Именно технология, по мнению Г.Маркузе, завела современное общество в тупик тоталитаризма. Технология не может быть нейтральной, она скорее выступает как средство установления власти одних людей над другими, служит подавлению индивиду-

12*

альности. В результате складывается «одномерное общество», в котором индивиды теряют способность критически оценивать обще­ство и свое собственное положение в нем. Что касается Маркузе, то он имеет в виду не технологию вообще, а технологию в «капиталистическом обществе». Маркузе поддерживает утверждение Маркса, что технология может быть использована и для того, чтобы создать лучшее общество. Марксов анализ капиталистического общества, пишет он, во всяком случае, давал надежду на это лучшее общество, тогда как большинству сторонников «критической тео­рии» она внушила лишь отчаяние.

Проблемы, поставленные неомарксистами, относились не только к западному обществу, но и ко всему современному «рационально­му» миру, включая и социалистическое общество. Дефицит пози­тивного содержания, который ощущали и сами представители «критической теории», затрудняет рассмотрение ее как законченной социологической концепции. Но в ее рамках был высказан ряд идей, вошедших в качестве существенных элементов в структуру совре­менной социологической мысли или заложивших основы новых ее направлений, таких, как современная социология культуры (пре­бывавшая до того, по сути дела, в эмбриональном состоянии).

Позитивен мощный критический заряд, направленный против «массовой культуры», или, как выражались франкфуртцы, «культур­ной индивидуальности». Последняя рассматривалась ими как «рацио­нализированная», «бюрок рати визированная» структура, контролиру­ющая всю современную культурную жизнь. В сущности, их интерес к культурной индустрии относился к массовому понятию «надстрой­ки», а не к экономическому базису. Под культурной индустрией подразумевалась «массовая культура», говоря словами Джся, «адми­нистративная... регламентированная (направленная), вторичная, под­дельная, а не реальная культура» [11,с.216]. «Критические» социоло­ги указывали на изначально фальшивый характер «культурной индустрии» как системы, направленной на массовое оглупление посредством распространения специально препарированной информа­ции. Это обусловливает репрессивный характер массовой культуры.

«Индустрия знания», которая организована в достаточно авто­номные структуры общества, также играет двойственную роль; помимо просветительской и под личиной просветительства практи­чески осуществляется подавление личности в обществе [21].

Проблема рациональности и рационализации занимает сущест­венное место и в работах представителя современного поколения франкфуртцев — Ю. Хабермаса. В рассуждениях Хабермаса о рационализации также заметно влияние Вебера. Центральным пунктом выступает различие между целерациональным и коммуни­кативным действием. Прежде, по мнению Хабермаса, внимание концентрировалось на рационализации разумного действия. Однако это привело к росту производительных сил и возрастающему социальному контролю над жизнью [10]. Именно потому данная форма рационализации представляет большую проблему для совре­менного общества.

Хабермас рассматривает вопрос о рационализации в другом аспекте. С его точки зрения, решение многих социальных проблем состоит в рационализации коммуникативного действия. «Это ведет к освобождению от господства, к свободному и открытому общению, к устранению ограничений коммуникации» [10,П8;7].

В нормативном плане такая рационализация повлекла бы к снижению репрессивности и жестокости. Следствием было бы возрождение индивидуальной гибкости и рефлексивности. Развитие этой новой, менее суженной или даже полностью свободной от ограничений формы рационализации составляет основу теории социальной эволюции Хабермаса. Рационализация, предлагаемая им, ведет не к новому способу производства, как у Маркса, а к новой нормативной системе человеческих отношений, свободных от извращения. Сам Хабермас оценивает свою позицию несколько иначе, однако многие авторы усматривают его вклад в социологию и в критическую переоценку марксизма именно в смещении акцента с производительной на нормативную или коммуникативную сторону.

Итог социальный эволюции, по Хабсрмасу, рациональная соци­альная организация, т.е. свободно коммуницируюшее общество. Это означает, что идеи открыто выдвигаются, отстаиваются, критику­ются, развитие мысли регулируют свободные соглашения.

Хаберма^ поставив перед собой задачу реконструкции истори­ческого материализма в «критическом стиле», опирается на многие исходные понятия, употребленные Марксом: «человеческие способно­сти», «форма бытия», «чувственная человеческая деятельность» и др. Однако он доказывает, что Марксу не удалось провести различие между компонентами бытия — трудом или целенаправленной дея­тельностью и социальным коммуникативным действием. По мнению Хабермаса, Маркс свел последнее к первому, т.е. к труду [8,42]. Противопоставляя свою концепцию марксовой, он пишет, к примеру: «В качестве исходной посылки, я начинал с фундаментального различия между трудом и интеракцией [10,с.91 ].

Таким образом, на передний план в концепции Хабермаса выдвигается понятие «коммуникативного действия». Целенаправ­ленное действие направлено на достижение цели, указывает Хабер­мас, задача же коммуникативного действия —. достичь понимания в общении. По его мнению, поступки действующих лиц определя­ются не эгоцентрическим подсчетом успеха, а актами достижения понимания. В коммуникативном действии участники ориентированы прежде всего не на свои собственные успехи; они преследуют собственные цели при условии, что могут гармонизировать свои планы действий на основе определения общей ситуации» [9,с.286].

Хабермас считает принципиально важным доказать в противовес марксизму, что коммуникативное действие (в отличие от целера-ционального, т.е. труда) — это первостепенный аспект человече­ского бытия, это основа всей социокультурной жизни, а также гуманитарных наук.

Если Маркс исследует труд как всеобщую социоэкономичсскую категорию, то Хабермас утверждает, что труду как целерациональ-

ному действию должен быть противопоставлен труд как коммуни­кативная деятельность, т.е. труд свободный и творческий. В нем кроется залог подлинно человеческого общения, свободного от принуждения. Маркс исследует превращенные формы труда, Хабер-_мас __ искаженные формы коммуникации.

Западные исследователи усматривают еще одну параллель между «осевыми ли^{нияш1>> в} концепциях Хабермаса и Маркса: их полити­ческие позиции. Цель Маркса — коммунистическое общество, тогда как идеал Хабермаса — общество, свободное от извращенных коммуникативных форм. В данном пункте Хабермас, как и другие сторонники «критической теории*, соприкасается не только с Марксом, но ^{и с} Фрейдом, перенося психоаналитические методы с индивидуального на социальный уровень.

Психоаналитик через общение пытается помочь преодолеть репрессивные блоки в коммуникациях. Подобным же образом посредством терапевтической критики «аргументации, которая слу-выяснению систематического самообмана* [21 ], сторонник

жит

«критической теории» пытается помочь людям преодолеть социаль­ные барьеры.

Хабсрмас вслед за Марксом полагает, что базис будущего общества закладывается в современном мире. Однако он имеет в виду не общественное бытие капитализма, а систему коммуникаций, из которой в новом обществе могут возникнуть неизвращенные взаимоотношения между людьми.

2. Гуманизм и «экономический детерминизм»

Одной из центральных тем в социологических воззрениях неомар­ксизма особенно в последнее время, является проблема гуманизма. Ее критический пафос связан с негативным отношением к «эконо­мическому детерминизму», который, как уже указывалось, считался основным недостатком марксовой концепции. Вряд ли такие суждения исторически справедливы. Самооценки Маркса и ответы Энгельса критикам в письмах 90-х годов свидетельствуют, что они с Марксом решали зад<1^ци> поставленные историей и развитием социальной и философской мысли своего времени и не могут нести ответственность за то чего не сделали их последователи. «Гуманистические» теории неомарксистов содержат рациональное зерно в тех случаях, когда исследуются аспекты, которые не охватывала (и не могла охватить) теория Маркса, Как бы то ни было, их суждения в этом плане безусловно представляют интерес.

Одной из самых заметных фигур среди неомарксистов 70-х годов был Луи Альтюссер (1918-1984). Лейтмотивом его работ было сравнение «Капитала» с «Экономическо-философскими рукопися­ми» Маркса- Молодой Маркс намечал концепцию активной, твор­ческой и свободной личности. Согласно Альтюссеру, суть зрелой марксовой теории - - в анализе структуры общества и законов, которые управляют действием этих структур, а не свободно действующими лицами. С его точки зрения, эта суть проявилась в

«Капитале» с особой ясностью. Альтюссер писал: «Если мы всерьез примем то, что Маркс говорил нам о реальной диалектике истории, то следует считать, что не люди делают историю — хотя ее диалектика реализуется в них и их практике, — а массы, вовлеченные в классовую борьбу» [6,с. 168].

Альтюссер доказывал, что есть очевидный эпистемологический разрыв между работами молодого и зрелого Маркса в переходе Маркса от филоихрской субъективности (идеологической позиции) к абстрактной теории (научной позиции). Альтюссер разделил творчество Маркса на два главных периода: до и после 1845 г. До 1845 г. он оценивается главным образом как философ-гуманист. Затем начинается период научной переориентации.

Альтюссер признает, что в 1845 г. Маркс сделал беспрецедентное по значимости научное открытие: «он основал новую науку — науку об истории общественных формаций» [2,с.13]. Но эта наука, с точки зрения Альтюссера, предполагала решительный отказ от теорий, выводящих историю и политику из сущности человека. Альтюссер усматривает в этом «драматическом» решении три главных момента. Во-первых, Маркс развил новую систему понятий, заменяющую гуманистическую терминологию («отчуждение», «срормы бытия» и др.) понятиями общественных формаций, надстройки, производственных отношений, производительных сил. Во-вторых, Маркс подверг теоре­тической критике все формы философского гуманизма. В-третьих, Маркс определил гуманизм как форму идеологии — элитарную и искаженную идею системы. Вывод Альтюссера весьма категоричен: «Этот разрыв со всяким философским.., гуманизмом — отнюдь не второразрядная деталь; это и есть научное открытие Маркса» [2,с.297 J.

Критический пафос, очевидно, направлен не по адресу: он бьет по тому догматизированному «марксизму», который распространил­ся среди ряда практиков революционного движения конца века. Они восприняли в вульгаризированном виде «Капитал», а «Экономичс-ско-философские рукописи» были утеряны и увидели свет лишь в 1932 г.

Разрабатывая структуралистскую версию марксизма («маркси­стский структурализм»), Альтюссер трактует труды Маркса как первый структуралистский анализ капиталистического общества. Он принимает позицию Маркса относительно определяющей роли экономического фактора, но определяющей лишь «в конечном счете». При всей важности экономического базиса, убежден он, огромную, если не первостепенную значимость имеют и другие структурные компоненты капиталистического общества.

Альтюссер говорил о капитализме как об общественной форма­ции в том смысле, что она является структурной целостностью на каждом этапе исторического развития (хотя в его трактовке понятие формации носит более статистический, внсисторический характер, чем в трактовке Маркса). Важно, однако, что он в отличие от вульгарных марксистов отходит от простой дихотомии базиса и надстройки и учитывает множество других социальных компонен­тов. Он признает, что надстройка капиталистического общества не

просто «отражает» экономический базис, а является относительно автономной. Каждая ее составляющая в определенный момент может стать доминирующей. Экономика оказывается «первичной» лишь в конечном счете. Альтюссера интересует диалектика взаимодействия трех основополагающих компонентов общественной формации: эконо­мики, политики и идеологии. Он акцентирует мысль Маркса о том, что общества не могут развиваться единообразно, что их развитие всегда неравномерно и неодномерно. Идея неодномерности развития различных компонентов социальной формации позволила Альтюссеру выйти за рамки вульгаризаторской концепции «тотального детерми­низма»: личности детерминированы структурами, но общественные формации не могут быть тотально детерминированы.

Противоречия в общественной формации рассматриваются Аль-тюссером в контексте динамической целостности. Он полемизирует с однофакторной моделью общественного развития, резко критикуя экономический детерминизм и его представителей. Примечательно, что он разделяет «аутентичный марксизм* и экономический детер­минизм: «Экономизм» (механизм), а не истинно марксистская традиция устанавливает иерархию структур, приписывает каждой определенную сущность и роль и обусловливает их универсальное содержание их взаимоотношениями, — пишет Альтюссер.— Эко­номизм навечно идентифицирует роли и личности, не осознавая, что неотъемлемое свойство процесса — именно изменение ролей соответственно обстоятельствам» [2,с.213].

Таким образом, Альтюссера можно отнести к группе неомарк­систов-диалектов.

Особое направление в критике марксистского «экономического детерминизма» составляет позиция Никоса Пулантцаса (1936-1979), грека по происхождению, видного социолога и политического деятеля.

Н. Пулантцас сосредоточил внимание на таких социальных феноменах, как классы, диктатура, фашизм. Он критиковал не только «экономический детерминизм* Маркса, но и структурализм Альтюссера и его коллег. Он занимает, таким образом, свое особое место среди французских «марксистов-структуралистов». Свои тео­ретические исследования он стремился сделать максимально конк­ретными, что связано, видимо, с его политической ангажированно­стью. Пулантцас не пытался конструировать общие теории. Но тем не менее многое объединяет его со структуралистами. В частности, критическое отношение к «экономизму» догматически ориентиро­ванных марксистов. Фактическое отсутствие исследований о госу­дарстве в современном ортодоксальном марксизме он объяснял, например, тем, что долгие годы доминировал экономизм.

Характерно, что Пуланцас рассматривал экономизм как «ук­лон», который обходится без революционной стратегии. «В дейст­вительности, — пишет он, — экономизм рассматривает другие уровни социальной реальности, включая государство, как эпифено­мен, сводимый к экономическому "базису",.. Экономизм полагает, что каждое изменение в социальной системе возникает прежде всего в экономике, а политическое действие направлено на экономический

результат как свою принципиальную цель» [19,с,238-253]. Пулан­тцас отвергал не только «экономизм», но и гегельянскую разновид­ность марксизма. И в «критической теории», и в работах ДЛукача его не удовлетворяет акцент на субъективные исторические факторы. Подобные социологические исследования, заимствующие, по мнению Пулантцаса, методологию Вебера и функционалистов,*...ведут в конечном счете не к изучению объективной системы координат, которая определяет место личности в классовой структуре общества и противоречие между классами, а к поиску неких абсолютов, окончательных объяснений, обосновывающих объяснение мотивации поведения индивидуальных деятелей» [19,с.242-243].

Основное содержание работ Пулантцаса — что объединяет его со структуралистским марксизмом — идея трехчленки социальной фор­мации (он имеет в виду прежде всего капиталистическую формацию): государство — идеология — экономика. Пулантцас воспринял реали­стическую точку зрения на эти структуры и, подобно другим структуралистам, дал их детальный эмпирический анализ. Но главная его заслуга состоит не в эмпирическом анализе, а в теоретических построениях относительно выявления «скрытых структур» капитали­стического общества. Один из главных тезисов, перекликающийся с построениями Альтюссера, — тезис «относительной автономии» струк­тур капиталистического общества. Пулантцас разработал эту идею шире, чем другие авторы. Он показал, например, что капиталистиче­ское государство характеризуется относительным отделением эконо­мики от политики и относительной автономией государства от господствующих классов. Это относится и к экономике и к идеологии. Он доказывает, в частности, существование относительной независи­мости различных компонентов классовой структуры, таких, как разного рода группы, фракции, кланы [1б,с.П2].

Исследуя взаимосвязь между государством и экономикой, Пулан­тцас утверждал, что на стадии монополитического капитализма государство приобретает решающее значение. Этот вывод был следст­вием его общей позиции, что государство при капитализме всегда играло важную экономическую роль. Империализм же, отмечал он, «не является феноменом, который можно было бы свести только к экономическому развитию... Империализм — явление, имеющее свои экономические, политические и идеологические предпосылки» [17,с.27]. Иначе говоря, Пулантцас также отвергал идею экономиче­ского детерминизма (в том упрощенном виде, в каком понимали его многие марксисты). Империализм — это качественное изменение роли надстройки, политико-правовые и идеологические формы вмешатель­ства в процесс производства. Плюралистическая позиция Пулантцаса (как и Альтюссера) вела его к представлению о неодномерности развития капиталистического общества. Его работы были достаточно диалектичны на структурном уровне анализа, что спасало его от тотально-детерминистских концепций.

Будучи структуралистом, Пулантцас доказал, что «классы струк­турно детерминированы; они существуют объективно, независимо от воли и сознания членов класса» [18,35], Это, однако, ювсе не

означает, что классы детерминированы только экономическими структурами. На их природу существенно влияют политические и идеологические факторы. Пулантцас стремился избежать обычной ошибки структуралистов — статического представления о классах. Он доказывает, что классы детерминированы и формируются в процессе непрерывной классовой борьбы, которая проявляется в экономической, политической и идеологической формах.

Следует отметить, что Пулантцас четко разделял общий анализ классов и классовые позиции в каждом конкретно-историческом контексте. В Ьпределснных случаях классы или отдельные группы внутри классов могут занимать ту или иную позицию, отличную от общей. Рабочая аристократия, например, может отождествлять свои интересы с буржуазией или средним классом, а может занимать позиции, близкие пролетариату. Но это временные исторические связи, не всегда укладывающиеся в общую тенденцию развития классовой борьбы. Такое отклонение возможно в ходе исторического процесса в весьма широких масштабах.

Итак, перед нами разные грани марксистского структурализма, свидетельствующие о гибкости и диалектичности его социологиче­ского анализа.

Среди современных неомарксистов отмечаются также направле­ния, оппозиционные структурализму. Прежде всего под удар критики попадает его внсисторизм. Так, известный марксолог Е.П.Томпсон оценивает позицию Альтюсссра как «нелепую», указывая на то, что структуралисты «не понимают* исторических категорий и поэтому упускают из виду противоречия, классовую борьбу и социальные изменения. Томпсон доказывает, что структуралисты не достигли своей цели возрождения истинного марксизма. «Структура­лизм Альтюссера статичен, — пишет он, — и отступает от собственно марксова исторического метода» |24,с.197]. В итоге Томпсон расценивает Альтюсссра как «опасного интеллектуала, милого сердцу буржуазных интеллигентов», которых притягивает в его работах «пссвдоутонченность», а также то, что он не требует от них участия в «унижающей их достоинство» классовой борьбе.

По мнению Вола Барриса, структуралистский марксизм упускает из виду, что по Марксу, анализ структур специфичен для каждой исторической эпохи. Структуралисты превратно представляют ис­торически особые формы как универсальные принципы обществен­ной организации.

Структурализм обвиняется и в догматически-элитарной ориен­тации: «Партия ученых и бюрократов*, являющихся единственными обладателями истины, единственными толкователями наследия Мар­кса, Энгельса, Ленина и Грамши, претендует на единственно правильное понимание истории. Массам остается только подчинять­ся. С этим связано и обвинение в "потере" личности и сознания как факторов исторического процесса, а также в недостаточном внимании к эмпирическим исследованиям.

Интересно отмстить, что структурализм ассоциируется у многих его критиков с социологическими теориями, которые предаются

анафеме некоторыми марксистами, а именно со структурным функционализмом и теорией конфликтов. Но как бы там ни было, «марксистский структурализм» дал импульс возникновению и развитию многих ответвлений неомарксизма. Он включает, как можно было заметить, критику некоторых разновидностей марксиз­ма, но оказывается и сам объект массированной критики со стороны марксистов иных направлений.

3. Ближе к истории

Апеллируя к Марксу, ряд современных неомарксистов полагают, что он был значительно истеричнее, чем многие его последователи (чаще всего имеется в виду структурализм). Историческую ориен­тацию неомарксизма наилучшим образом представляют, пожалуй, взгляды И.Валлсрштейна и Т.Скокпол. Хотя они не являются ортодоксальными ориентированными марксистами по всем парамет­рам, но пользуются значительным влиянием среди современных марксологов.

Предметом исследований Валлерштейна выступают не столько рабочие, классы, государство, обычные для марксистов, сколько более широкие экономические сущности, которые не скованы политическими культурными рамками. Такой «исходной клеточкой» его анализа выступает всемирная система, которая в некотором смысле самодостаточна, имеет свои собственные «берега» и свою внутреннюю связь. Она состоит из различных социальных групп. Однако дело не в консенсусе, который удерживает членов этих групп вместе, в единстве. Валлерштейн рассматривает «всемирную систему» скорее как своего рода конгломерат, образованный притя­жением разнообразных сил и характеризующийся постоянным внутренним напряжением. Составляющие его силы постоянно стре­мятся разорвать систему на части.

«Всемирная система» в том виде, в котором представляет ее Валлерштейн — крайне абстрактное понятие. История, по мнению этого социолога, знала два типа «всемирной системы». Один — «всемирная империя», примером которой может служить античный Рим. Другая — современная капиталистическая система. По мнению Валлерштейна, последняя более стабильна, чем «всемирная импе­рия», поскольку основывается не на политическом (и военном), а на экономическом господстве. Империя имеет более широкую основу, поскольку объединяет множество государств. Но капитали­стическая система обладает гораздо более надежным механизмом экономической стабилизации. Валлерштейн предвидит также воз­можность третьей мировой системы — всемирного социалистическо­го правительства. В то время как капиталистическая система, отделяет политику от экономики, социалистическая система, по его убеждению, могла бы восстановить их единство.

К марксистской традиции относятся и исследования Тед Скокпол (в частности, ее работа «Государство и социальные революции»), Скокпол признает значимость трудов Валлерштейна о развитии

«всемирных систем», но сама придерживается несколько иной ориентации. Она доказывает, например, что не следует считать национальное экономическое развитие полностью детерминирован­ным глобальными системами, динамикой рыночных отношений в мировой капиталистической системе [21,с.70]. По сути, это упрек в адрес Валлерштейна в экономическом редукционизме.

Скокпол критикует марксизм за не вполне адекватное понимание роли государств. «Марксизм, — пишет она, — не мог предвидеть и адекватно объяснить автономию государственной власти. Независимо от того, несет ли она добро или зло, она выступает как система административных и принудительных механизмов, воплощенных в милитаризированных межгосударственных системах» [21,292]. Хотя Скокпол и солидаризируется с марксовой традицией, однако полити­ческие факторы развития она считает более важными или, во всяком случае, заслуживающими большего внимания, чем им уделял Маркс и некоторые современные его последователи.

Проводя сравнительно-исторический анализ социальных револю­ций во Франции (1787-1800), России (1917-1920), Китае (1911-1949), Скокпол обращает особое внимание на сходные черты этих революций. В то же время она видит целый ряд существенных, хотя и весьма тонких различий. Это, с одной стороны, необходимо ей для того, чтобы объяснить природу тех революций, которые имели глубокие корни и приобрели широкое историческое значение. Но в то же время и для того, чтобы понять развитие наций, которые оказались не подверженными каким-либо революционным потрясе­ниям (Япония, Пруссия, Англия).

Особое внимание Скокпол привлекали социальные революции, которые она рассматривала как «быстрые, основательные преобра­зования классовой и государственной структуры общества, которые сопровождаются, а частично и осуществляются сверху посредством переворотов, имеющих классовую основу» [21,с.4]. Имея в виду этот тезис, она вновь и вновь обращается к экономическим (классово-ориентированным) исследованиям.

Во-первых, она стремится выдержать «структурную, неволюнта­ристскую перспективу* в осмыслении того, как происходят револю­ции. Большинство исследователей, по ее мнению, рассматривали революции как движения, возглавляемые и направляемые лидерами и их последователями (подобную позицию она усматривает даже в трудах Маркса и в еще более заостренных формах — в трудах его последователей). Эта позиция, считает Скокпол, проявилась, в частности, в особом внимании марксистов к таким факторам, как классовое сознание и партийная организация. Сама Скокпол отвергает эту точку зрения. Отсюда ее отрицательное отношение и к идеям, и к мотивам исторических деятелей, а также к обобщенным теоретическим системам, таким, как идеология и классовое созна­ние. Возможно, в этом есть доля истины, но это вовсе не означает, с нашей точки зрения, что другие уровни и факторы субъективности не имеют существенного значения.

Согласно Скокпол, революции не делаются, а «случаются» или

«происходят». Это касается оценки не только причин, но и итогов революций [22, с.18].

Второй ключевой момент ее концепции состоит, на наш взгляд, в том, что она, хотя и признает важность внутринациональных факто­ров, но особо подчеркивает значение транснациональных связей.

В отличие от Валлерштейна она делает упор не на межнацио­нальных экономических отношениях. Ее интересуют в большей степени межнациональные политические факторы. Правда, при этом Скокпол признает взаимосвязь между экономикой и политикой,

Скокпол различает два аспекта межнациональных отношений, складывающихся в процессе развития: структурные связи между государствами в определенный период времени и отношения между ними, так сказать, «вневременные». Например, деятели более поздней революции, как правило, находятся под впечатлением успехов или неудач зачинателей более ранней. Творцы индустри­альной революции создают цепь новых возможностей и предпосы­лок, своего рода мост от одной революции к другой.

Особое внимание Скокпол уделяет структурному анализу феноме­на государства. Она полагает, что государство представляет собой «структуру, имеющую собственную логику и интересы, не обязательно тождественные (или инспирированные) политическим интересом гос­подствующего класса в обществе или всех членов группы» [22, с.27]. Она стремится доказать, что для объяснения социальной революции нужна скорее «государствоцснтристская» чем «экономикоцентрист-ская» концепция. Политические факторы нельзя рассматривать как некие эпифеномены, они оказывают скорее прямое воздействие на возникновение и течение революции. Подчеркивая относительную автономию государства, Скокпол приближается к критикуемой ею структуралистской позиции неомарксистов.

Теоретическое введение к своей работе Скокпол завершает определением собственной точки зрения: «Мы будем анализировать причины и процессы социальных революций в неволюнтаристской, структуралистской перспективе, обращая внимание на межнацио­нальную, всемирно-историческую, так же как и на внутринацио­нальные структуры и процессы. А в центре внимания — важная теоретическая сопутствующая, которая обеспечивает движение го­сударств, понимаемых как потенциально автономные организации, локализованные на поверхности классовых структур и межнацио­нальных ситуаций» [21, с.ЗЗ 1-

Истоки французской, русской и китайской революций Скокпол видит в политических кризисах, которые возникали в «старорежим­ных», по ее терминологии, государствах. Кризис возникал, когда эти государства оказывались неспособными ответить на запросы, вырастающие из межнациональных отношений. Государства стал­кивались не только с межнациональными проблемами, но и с внутринациональными конфликтами между классами, особенно между земледельческой аристократией и беднотой. Из-за неспособ­ности противостоять этому давлению старорежимные автократиче­ские государства рушились.

Эти кризисы создавали предпосылки для революции, но она могла и не начаться, если социально-политическая структура была достаточно благоприятной для этого. Поскольку в данном случае речь идет преимущественно об аграрных обществах, решающей революционной силой были не столько городские рабочие, сколько крестьяне [22, 112-113].

Объясняя крестьянские революции, Скокпол отвергала сущест­вующие теории, которые фокусировались на идеологических фак­торах, равно как и теории, ставившие в центр событий историче­скую личность, в той или иной степени лишенную средств к существованию. С ее точки зрения, ключевыми факторами кресть­янских восстаний были факторы структурные и ситуационные. Один из них — степень солидарности в сельских общинах. Другой — степень свободы крестьян от повседневного контроля со стороны землевладельца и его управляющих.

Такие структурные факторы, по мнению Скокпол, играли существенную роль не только в генезисе социальных революций, но и в их результатах. Последние были фундаментальными и длительными структурными преобразованиями в рассматриваемых обществах. В ситуациях, которые она исследовала, есть как заметные различия, так и сходства. Прежде всего, отношения классов в сельском хозяйстве были сильно трансформированы. Кроме того, автократические и протобюрократические режимы старых государств были заменены бюрократическими, профессио­нальными государствами, способными управлять большими массами людей. В-третьих, в своем структурном анализе постреволюционных результирующих Скокпол возражает тем, кто акцентирует внима­ние на идеологических факторах. Она не желает видеть роли лидеров социальных революций только как представителей классов, а их действия как отражения идеологии этих классов. Она хочет исследовать сами практические действия революционных лидеров (процесс борьбы за государственную власть), которые оценивает как более значимые, чем факторы идеологического давления на них. Более того, она полагает, что результаты их деятельности форми­руются не идеологией, а структурными кризисами. Важно видеть реальные структурные силы и сдерживающие их пределы, а не то, как люди отображают их в системе своих идей.

4. Проблема отчуждения

Со времени опубликования «Экономическо-философских рукопи­сей» одной из основных тем размышлений о наследии Маркса и проблем социологических исследований в неомарксизме стало отчуждение — центральная тема ранних произведений Маркса. Эта тема стала в то же время точкой существенных расхождений между «официальным марксизмом», проповедовавшимся по «сталинским стереотипам», и неомарксизмом, стремившимся к гуманистическому прочтению Маркса и гуманному образу будущего.

После определенного всплеска интереса к этой теме в нашей

ли

литературе периода «оттепели» 60-х годов наступил спад, обуслов­ленный возвратом к административно-командному стилю управле­ния страной. Перестройка возродила не только научный интерес к проблеме отчуждения личности, но фактически признала как практическую задачу преодоления отчуждения также и в условиях социализма. Вот почему важно обращение к западным марксистам в связи с исследованием этой проблемы, ведь ее анализ имеет в их работах весьма солидную и давнюю традицию.

По мнению Дж.Ритцсра, Маркс никогда не порывал ни эмоци­ональной, ни логической связи со своими ранними работами. В зрелых работах Маркса тоже прослеживаются «микроуровневые» темы: способности человека, его силы, потребности, сознание и самосознание, деятельность, работа, творчество, труд (восприятие, ориентация, приспособление), объективирование, социализация и т.д. Но эти темы подробно разрабатывались главным образом в его ранних произведениях. Маркс редко позволял себе позднее возвра­щаться к философскому анализу, сосредоточив свое внимание на политэкономическом исследовании капиталистического общества. Принципиально важно, однако, что причину извращения человече­ской природы он увидел раньше — в структуре капиталистического общества, порождающей отчуждение, «Хотя, — пишет Ритцер, — позднее он отошел от этого тяжеловесного философского термина, он в разных вариантах оставался для него одним из основных центров притяжения мысли» [20, с.51 ].

Главным теоретическим стержнем работ Маркса после 1845 г,, отмечает Ритцер, становится структура капитализма как причина отчуждения, но именно человек выступает в качестве объекта отчуждения. Таким образом, вопреки мнению многих интерпрета­торов Маркса, которые доказывали, что у него преобладает соци­ально-психологический подход, Ритцер утверждает, что Маркс разрабатывал теорию отчуждения, корни которого уходят в соци­альную структуру.

Американский социолог, основываясь на работах Маркса, рас­сматривает различные системы отчуждения. Он выделяет четыре его аспекта. Во-первых, то, что рабочие в капиталистическом обществе отчуждаются от процесса производственной деятельности, Они работают не для удовлетворения своих потребностей, они работают на капиталистов, которые оплачивают их труд, с тем чтобы обеспечить их существование и получить тем самым право использовать рабочих так, как им выгодно.

Во-вторых, рабочие отчуждаются от результата своей деятель­ности, т.е, продукта труда. Последний не принадлежит рабочим, он используется ими лишь для того, чтобы удовлетворить основные нужды.

В-третьих, рабочие в условиях капитализма отчуждаются друг от друга. Маркс имел в виду, поясняет Дж.Ритцер, что люди в основном стремятся к коллективному труду. Это соответствует их природе и потребности выживания. Эта естественная кооперация разрушается капитализмом. Если даже рабочие — близкие друзья,

технология капиталистического производства потенциально отделя­ет их друг от друга.

Наконец, Ритцер обращает внимание на то, что рабочие в капиталистическом обществе отчуждаются от самих себя, своих собственных человеческих способностей и потенций. Люди стано­вятся все менее и менее человеческими существами. Работа низводит их до положения животного или человеко-машины. В результате массы людей не могут реализовать свои человеческие качества [20, с.52].

Тема отчуждения в трудах Маркса существенным образом зани­мает и Л,Козера. Маркс, отмечает Козер, рассматривает историю человечества в двух аспектах: это история усиления контроля над природой и в то же время история возрастания отчуждения человека. Отчуждение может быть описано как условие, согласно которому люди подчиняются ими же самими созданным силам, которые выступают для них как отчуждение силы. Это понятие является центральным для всех ранних философских работ Маркса, оно содержится и в его поздних работах, но уже не как философская проблема, а как социальный феномен. Молодой Маркс задается вопросом: в каких обстоятельствах люди рассматривают свои собственные силы, свои собственные ценности как не подчиняющиеся их контролю? Каковы социальные причины этого явления?

Для Маркса все основные институциональные сферы капитали­стического общества, так же как религия, государство и политиче­ская экономия, отмечены отчуждением. Более того, эти различные аспекты отчуждения взаимосвязаны. Деньги — это отчужденная сущность человеческого труда и существования, эта сущность подчиняет человека, и он поклоняется ей. Государство — посредник между людьми и человеческой свободой. Отчуждение подстерегает человека во всем институциональном мире. Но отчуждение труда играет для Маркса особенно важную роль, поскольку для него человек — это прежде всего homo faber, человек деятельный.

«Экономическое отчуждение при капитализме, — подчеркивает Козер, — включает повседневную деятельность людей и не только сферу сознания, но и все другие формы отчуждения* [5,с,51 ]. Религиозное отчуждение, например, занимает только сферу созна­ния, внутреннюю жизнь, в то время как экономическое отчуждение занимает реальную жизнь человека, охватывает его всего.

Козер также выделяет четыре аспекта отчуждения в сфере труда: 1) отчуждение человека от предмета производства; 2) от процесса производства; отчуждение от самого себя и 4) от других людей^ Теперь предмет, произведенный рабочим, противостоит ему, отчуждается от него, становится силой, независимой от своего производителя.

Сам термин «отчуждение» уже не встречается в поздних работах Маркса, но современные исследователи, утверждает Козер, ошиба­ются, считая, что Маркс отказался от этой идеи. Она проходит и сквозь его последние работы, включая «Капитал». В понятии «товарного фетишизма», центральном для его экономического анализа, Маркс снова возвращается к концепции отчуждения.

Однако Козера интересуют и те формы отчуждения, которые складываются за пределами сферы производства, хотя он вполне осознает, что их рассмотрение немыслимо иначе, как на основе, заложенной Марксом. Козер дает свою оригинальную интерпрета­цию этой стороны марксова наследия. Он стремится, например, раскрыть логику становления социологический воззрений Маркса на основе гегелевских философских идей. Отмежевываясь от пан-логической системы своего учителя, а также от младогегельянцев, Маркс в своих ранних работах предпринимает попытки установить связь между общефилософскими идеями и теми конкретными социальными структурами, внутри которых эти идеи возникли. С точки зрения Козера, это продиктовано необходимостью установле­ния связи между немецкой идеологией и историческими условиями, сложившимися в Германии начала XIX столетия.

В противоположность другим мыслителям своего времени, подчер­кивает Козср, Маркс говорил об относительности идей. Единственная константа — это то, что они являются прямым или опосредованным выражением классовых интересов [5,с,53]. Это было одним из его открытий, полагает Козер: объяснять идеи, мысли индивидов их социальной ролью и классовой позицией. Идеи, по Марксу, должны быть выведены из жизненных условий и исторических ситуаций, поддерживающих эти идеи, как революционные, так и консерватив­ные. Существование революционных идей в определенные эпохи объясняется существованием революционных классов. Господствующие идеи каждой эпохи — это идеи господствующих классов.

В поздних работах Маркс и Энгельс пришли к выводу об относительной независимости развития правовых, политических, религиозных, литературных и художественных идей. Они подчер­кивали, что математика и естественные науки свободны от прямого влияния социального и экономического базиса, что они не только являются отражениями базиса, но и имеют обратное влияние на него. Таким образом, центральный тезис Маркса о первичности общественного бытия по отношению к сознанию в интерпретации Козера приобретает значительную гибкость, хотя частично теряет первоначальную определенность и однозначность.

Обзор концепций современного западного марксизма (неомарк­сизма) показывает, сколь трудна задача оценки современного состояния и перспектив развития марксистской мысли. Когда сейчас говорят о кризисе марксизма, такая констатация, как это ни парадоксально, относится не ко всему «древу» этого учения, а, скорее, к тем его ответвлениям, которые были связаны с его догматизированной версией и практикой административно-бюрокра­тического социализма.

Ветви, представляющие западный марксизм, остаются и ныне почти не подверженными усыханию благодаря тому, что во многих существенных моментах они были свободны от груза авторитетов и связаны с реальной борьбой левых сил за демократизацию капиталистической системы. Неомарксистская литература наряду с критическим анализом некоторых положений теории Маркса и

Энгельса даст более взвешенную оценку их наследия, чем некото­рые советские авторы.

В Советском Союзе наряду со стремлением консервативных сил сохранить старый идейный багаж в неприкосновенности отчетливо проявляется и активный нигилизм в отношении к марксизму. Однако этот нигилизм, как видим, диссонирует с тоном западной социологической литературы. Она, в значительной своей части, признает значение Маркса как одного из первопроходцев в социоло­гии, подготовившего «включение всех стран и народов в единый прогрессивный процесс, связанный с соблюдением прав и достоинств человека, обеспечением его свободы и равенства, развитием лично­сти и созданием необходимых условий для проявления индивиду­альности, достижения социальной справедливости» [1].

Активное исследование истории и теории мировой обществовед­ческой в том числе социологической, мысли очень важно в настоящее время не только для того, чтобы понять пути развития западного общества, но и для того, чтобы определить наше собственное отношение к марксизму и социализму,

Глава шестнадцатая ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ

ЛИТЕРАТУРА

2. 3.

4.

5. 6. 7-8. 9.

Осипов Г.В. Социализм: утопия или реальность? // Вести. АН СССР. № 9. 1990.

С. 15.

Altusser L. ForMarx- Harmondsworth, 1969.

Altusser. LPolitics and History. L., 1977.

Antonio R.J. Domination and production in Buaracracy // Amer. Sociol. Rev. 1979.

N 44- P. 895-912.

Coser L.A. Masters of sociological thouqht. 2 ed. N.Y., 1988.

Friedman G-The political philosophy of the Frankfurt school. N.Y., 1981.

Habermas /.Communication and the evolution of society. Boston. [979.

Habermas /.Knowlcdqe and human interests. Boston, 1970.

Habermas /.The theory of communicative action. Boston, 1984. Vol. 1: Reason and

the rationalisation of society.,.

10. Habermas /.Toward a rational society. Boston. 1970. \\.Jav Л/.The dialectical imagination. Boston, 1973.

12. Lefebre //.The sociology of Marx. N.Y., 1968.

13. Marcuse //.One dimensional man. Boston, 1964.

14. Milts СЛ.Л-The maraists. N.Y., 1962.

15. Oilman, Alienation. 2 ed. Cambridqe, 1976.

16. Poulantzas A'.The crisis of the dictatorships. L., 1976.

17. Poulantzas M Fascism and dictatorship: The third international and the problem of fascism. L., 1974.

18. Poulantzas ^.Political power and social classes. L., 1973.

19. Poulantzas A'.The problem of the capitalist state // Ideology in social science / Ed. R.Blackburn. L., 1972.

20. Ritzer C.Sociogical theory. 2 ed. N.Y., 1988.

21. Schroyer 7'.Toward a critical theory of advanced industrial society // Recent. Sociology. 1970. N 2.

22. Skocpol T. Slates and social revolution. Cambridqe, 1979-

23. Tar Z. The Frankfurt school: The critical theory of Marx Horkheimer and Theodor W.Adorno. L., 1977.

24. Thompson E.P.The poverty of theory. L., 1978.

1. Основные направления и особенности современной западной теоретической социологии

Прежде чем распрощаться с читателем, представим кратко, насколь­ко позволяет объем статьи, некоторую обобщающую панораму современной западной социологии с середины века и до наших дней. Мы проследили основные теории западной социологии. Они нахо­дились и находятся в процессе активного взаимодействия, столкно­вений и взаимовлияния.

Наработано множество концепций, возрастает специализация социологического знания, продолжаются напряженные поиски адек­ватного определения предмета социологии.

Американские исследователи Ф.Баали и М.Мур, выписав все определения, приведенные в 16 учебных пособий по общей социологии, изданных в США за 20 лет (1951-1971), выяснили, что в начале 70-х годов имелось восемь разных подход к предмету социологии как науки об обществе. Предметом социологии объявлялось: социальное взаимо­действие, социальные отношения, групповая структура, социальное поведение, социальная жизнь, социальные процессы, социокультурные явления, человек в обществе |12, с.1-2].

Анализ основных факторов, включенных различными американ­скими теоретиками в определение предмета социологии, позволяет выявить тенденцию ее развития, характерную для середины века. Это переход от «номиналистического» видения общества и человека к «реалистическому», от «субъективизма» к «натурализму». Обще­ство трактуется как структура социальных отношений, социальная группа — как сеть межличностных взаимодействий, человек выступает как актер {действующий субъект), выполняющий пред­писанную ему роль.

Этот подход наиболее ярко был выражен в работах Т.Парсонса, Ф.Сслзника и других представителей американского структурного функционализма.

В 70-е годы в американской социологии проявляется новая тенденция, которую легко проследить по учебным пособиям, общей социологии [12, с.54,87,89] и наиболее используемым социологиче­ским словарям [41, с.73]. Согласно их определениям, социология — это «научное исследование человеческого общества и человече­ского поведения» [89, с.З], «изучение человеческих существ в их социальном контексте» [87, с.6], «изучение: а) человека в группе;

системы, равно как и пути снятия прежних эмоциональных напряжений у членов общества. Последние две функции Парсонс и Шилз назвали латентными.

С введением Парсонсом и Шилзом понятий адаптации, дости­жения целей, интеграции и латентности наметился существенный сдвиг в теории от анализа структур к анализу функций. Структуры теперь рассматриваются эксплицитно, с точки зрения их функцио­нальных последствий для решения названных четырех проблем. Взаимосвязь между частными структурами анализируется в плане се влияния на те условия, которые каждая из структур способна удовлетворить [90, с.39].

Результатом исследования взаимозависимостей между четырьмя системами (культурой, социальной системой, личностью и организ­мом), как отмечал Тернер, явилась периферия информационного контроля, при котором культура информационно ограничивала социальную систему, социальная структура информационно регу­лировала личностную систему, а личность информационно регули­ровала организмическую систему, а с другой стороны, каждая система в иерархии является «энергетическим условием», необхо­димым для действия высшей системы. Таким образом, «отношения входа—выхода между системами действия являются взаимными: системы обмениваются информацией и энергией» [94,с.44].

Тем самым Парсонс и Шилз попытались решить проблему развития и изменения системы как проблему приведения ее в соответствие с требованиями институционализированной норматив­ной модели. Правда, они вводят понятие латентности, относящееся к действующим в системе лицам. Однако принятие латентных функций отнюдь не означает отказа от нормативного подхода к пониманию социального действия. Как и во многих работах, подход Парсонса и Шилза, несмотря на некоторый сдвиг акцентов, остается нормативистским.

Еще один шаг в сторону синтеза системного подхода и эволю-ционализма был сделан Парсонсом в статье «Эволюционные уни­версалии в обществе», в которой он обратился к первоначально отвергавшейся им эволюционной схеме Г.Спенсера. В статье он попытался дать ответ тем критикам, которые обвиняли структурный функционализм в неспособности объяснить социальные изменения в современном обществе.

Однако, кроме утверждения о том, что в обществе существуют некие «эволюционные универсалии», т.е. определенные характери­стики систем, способные служить критерием достигнутого уровня развития, эта статья Парсонса не содержала существенно новой перспективы.

Наконец, Парсонсом была предпринята еще одна попытка совместить идею эволюционизма со своей социологической схемой. Он обратился к проблеме человека и попытался объяснить процесс усложнения социальных систем через все возрастающую дифферен­циацию функций, выполняемых индивидами в системе. Он утвер­ждал, что процесс все возрастающей дифференциации ролевых

функций оказал воздействие на эволюцию человеческих обществ и конкретных социальных систем. На ранних этапах человеческой эволюции, отмечал Парсонс, различные ролевые функции выпол~ нялись одним лицом. В современном мире произошла дифференци­ация ролевых функций, которые стали выполняться различными лицами. Таким образом, делается вывод: современные общества эволюционировали в высокодифференцированные структуры, спо­собные осуществлять эффективный контроль над окружением. Тем самым они достигли не только экономической, но и культурной продуктивности и притом в такой степени, о которой на ранних стадиях не имели никакого представления. Парсонс сумел подняться над функционализмом, не отбросив его, а приспособив к требова­ниям эволюционного подхода. Однако сохранить функционализм оказалось возможным только лишив эволюционизм присущего ему духа развития и прогресса. Содержание социальной эволюции свелось у Парсонса к усложнению системы и увеличению ^ее адаптивной способности.

В отличие от Парсонса известный теоретик С.ЭйзенштЗДт сконцентрировал внимание на проблеме дифференциации ролевых функций человека не в плане поиска механизмов изменения, а ^в направлении исследования процессов достижения новых уровней интеграции в культурных системах. «...Переоценка интеграции эволюционного направления, — писал он, — возможна на осн0я^е системного объяснения процессов изменения внутри обществ³» процессов перехода от одного типа общества к другому, и особенно изучение ступеней или стадий, обнаруживающих некоторые основ­ные характеристики, общие для различных обществ» [43, с.3781-

Эйзенштадт обусловил оценку процессов развития не адаптивными достижениями системы, но и возможностями, система создает для институционализации и интеграции социальных структур.

Известный интерес представляют культурологические варианты неоэволюционистских теорий, выдвинутые американскими социол°~ гами и антропологами Л.Уайтом, Дж.Стюардом, Дж.Мсрдоком и ДР-Различие их эволюционалистских подходов определяется преясД⁶ всего выбором фактора, который они кладут в основу общественного развития. Так, Уайт придерживается концепции «технологического детерминизма» в культурной эволюции, Стюард стоит на позиции многолинейной эволюции, Мсрдок акцентирует внимание на роли социальной организации и т.д. [3, с.50-51 ].

Теория «социальных изменений» в социологии существует ^в нескольких вариантах. Сконструировать модель социального изме­нения в традициях структурно-функционального анализа попытал^ся Р.Мертон, находящийся под сильным влиянием идей П.Сорокина и Т.Парсонса. Основываясь на методологических принципах структур* но-функционалыгого анализа, Мертон заявил об отказе от создания общей социологической теории, В книге «Социальная теория ^и социальная структура» он предложил систему множественных парадигм функционального анализа на уровне конкретных социаЛ^ь"

ных систем и общностей (анализ в терминах референтных групп и т.д.). Пытаясь преодолеть метафизичность структурно-функцио­нального подхода Парсонса, Мертон наряду с понятием функций ввел понятие «дисфункции», т.е. заявил о возможности отклонения системы от принятой нормативной модели, что в свою очередь должно повлечь за собой или новый этап в приспособлении системы к существующему порядку, или определенное изменение системы норм. Таким путем Мертон пытался ввести в функционализм идею изменения. Но он ограничил изменение «средним» уровнем — уровнем конкретной социальной системы, связав его с проблемати­кой "разлада" системы — с понятием аномии.

Кроме разработанной Мертоном «структурно-дисфункциональ­ной» модели социального изменения, существует целый ряд других -однофакторных и многофакторных — моделей. Общее, что харак­теризует все эти модели, — это попытка выяснить причины становления и развития тех или иных социальных явлений, т.е. попытка дать им причинно-следственное объяснение. На протяже­нии длительной истории развития социологической мысли называ­лись самые различные причины социальных изменений: естествен­ный отбор (Г.Спенсер), географическая среда, и особенно климат (Г.Бокль), народонаселение (Р.Мальтус), раса (А.Гобино), выдаю­щиеся личности (Ф.Ницше), война (А.Тойнби), технология (У.Ог борн), разделение труда и кооперации (Э.Дюркгейм), экономика (У.Ростоу), идеология (М.Вебер) и др.

В теориях «социальных изменений» структурно-функциональной модели оказалась противопоставлена причинно-следственная модель анализа социальных изменений. В качестве альтернативы норма тивному детерминизму было выдвинуто несколько видов детерми низма — от биологического до технологического и экономического Однако общая точка зрения так и не выкристаллизировалась. Как отметил американский социолог Р.Бирштедт, «проблема социально го и культурного изменения остается нерешенной» [21, с.567].

Обострившиеся социальные противоречия, волна столкновений и конфликтов 60-х годов побудила социологов обратить внимание на проблемы социального конфликта.

Теории «социального конфликта» сложились на основе критики метафизических элементов структурного функционализма Парсон са, который обвинялся «в чрезмерном акцентировании внимания h;i комфортности, в забвении социального конфликта, в неумении учесть центральное место материальных интересов в человеческих делах, в неоправданном оптимизме, в подчеркивании значении интеграции и согласия за счет радикального изменения и неста бильности» [37, с.572]. К 70-м годам «исследование конфликта, -отмечает американский социолог И.Горовитц, — оказалось главным течением американской мысли, и отсюда и американской социоло гни» [62, с.361 ].

У истоков теории «социального конфликта» стоял американский социолог леворадикальной ориентации Ч.Р.Миллс. Опираясь на идеи К.Маркса, Т.Веблена, М.Вебера, В.Парето и Г.Моска, Миллс

утверждал, что любой макросоциологический анализ чего-то стоит лишь в том случае, если он касается проблем борьбы за власть между конфликтующими классами, между управляющими и управляемыми, между высшими и могущественными и обычным человеком [4 ].

Более четкую формулировку теория «социального конфликта» получила в работах западногерманского социолога Р.Дарендорфа [39], английского — Т.Боттомора [25], американского — Л.Козера [37 ] и других западных социологов.

Обосновывая главные положения теории социального конфликта, Дарендорф утверждает, что все сложные организации основываются на перераспределении власти, что люди, обладающие властью, способны с помощью различных средств, среди которых главным является принуждение, добиваться выгоды от людей, обладающих меньшей властью. Возможности распределения власти и авторитета крайне ограничены, и поэтому члены любого общества борются за их перераспределение. Эта борьба может не проявляться открыто, но основания для нее существуют в любой социальной структуре.

Таким образом, согласно Дарендорфу, в основе конфликтов человеческих интересов лежат не экономические причины, а стремление людей к перераспределению власти. Источником конф­ликтов становится так называемый homo politicus («политический человек»), а поскольку одно перераспределение власти вьщвигает на очередь другое, социальные конфликты имманентно присущи обществу, любому обществу. Они неизбежны и постоянны, служат средством удовлетворения интересов, смягчения проявлений различ­ных человеческих страстей. «Все отношения индивидов, постррен-ные на несовместимых целях, — утверждает Дарендорф, — являются отношениями социального конфликта» [39.Р.135].

Дарендорф, отбросив крайние утверждения Парсонса о всеобщем согласии, сам впал в крайность, провозгласив всеобщность конфликта, т.е. конфликт всех против всех. Теория "социального конфликта" Дарендорфа — это «политический детерминизм». Такого рода подход ведет к вульгаризации социального анализа, сведению сути к непос­редственно очевидному — к столкновению интересов — оставляя неисследованными истинные глубинные экономические источники самого различного рода конфликтов, проявляющихся в разнообразных и бесконечно сложных перипетиях жизни общества.

Именно вульгаризация природы конфликта не дает Дарендорфу возможности выделить основные, антагонистические и второстепен­ные, неантагонистические конфликты, не позволяет ему увидеть, что непреходящий характер конфликтов второго рода не требует с неизбежностью постоянного наличия конфликтов первою рода. Нарисованный Дарендорфом образ социального мира, воскрешаю­щий гоббсовские представления о войне всех против всех, искажает действительную природу социальных отношений.

Тернер справедливо отмечает, что «Дарендорф использует ри­торику "насилия", "диалектики", "господства и подчинения" и "конфликта" для вуалирования видения социальной реальности, близкого... к утопическому образцу» [93,р.105].

Крайности Парсонса и Дарендорфа попытался уравновесить американский социолог Л.Коаср. Его основная идея состоит к подчеркивании необходимости «исследовать как корни согласия, так и корни конфликта между индивидами и классами индивидов» [38.С.581].

Однако вопрос ° том, как соотносятся «согласие» и «конфликт» в общей теории «социального конфликта», остается открытым. Западные социо/¹⁰™ ^в большинстве своем рассматривают социаль­ный конфликт йк исторически инвариантную форму социального взаимодействия, а не как характеристику исторически определенных социальных стрУ^ктУР» сводят конфликт к внутри- или межгруппо­вым отношениям и отрицают его макросоциологический характер. Хотя теория "социального конфликта" и является существенным противовесом односторонности структурно-функциональной теории, она оказываете* ^{не в} состоянии дать строгое и непротиворечивое объяснение провесам общественного развития. Теоретики "конф­ликта" обычно ссылаются на К.Маркса, но без теории классовой борьбы и революции-

Своеобразным синтезом структурно-функциональной модел