Современное состояние бихевиористских теорий 4 page

Однако все больше образ мыслей первого советского профессора социологии не удовлетворял власти. По меньшей мере «некоррект­ным» был сочтен разгромный тон его рецензии на книгу Н.И.Бу­харина «Теории исторического материализма» (Москва, 1922).

К 20-м годам сложившаяся менее десятилетия назад на вид
довольно «наивная» схема быстро «разбухла» и обрела законченно
логический вид.... -^

, - "Согласно Сорокину, теоретическая социология, призванная изу­чать социальные явления с точки зрения сущего (должного), логически распадается на три основных раздела: 1) социальную аналитику (социальную анатомию или морфологию); 2) социальную механику (ее объект социальные процессы); 3) социальную генетику (теорию эволюции общественной жизни). Такое видение структуры ₍

~~-----------------------------------------, 335/-''

социологического знани^^ор^дкин практически_без_существенных изменений сохранит на долгие годы7И~в"этом смысле'оказываются содержательно довольнсГблизкйми как его «Система социологии», так и «Общество, культура и личность» [35]. В их основе— квинтэссенция структурного метода в социологии, а методологи­ческий базис — синтез неопозитивизма и умеренного бихевио­ризма.

С этих позиций он ''формулирует свой исходный тезис о том, что социальное поведение основано на психофизических механиз­мах, а субъективные аспекты поведения суть" «переменные» вели­чины,

Интегральным фактором всей социальной жизни выступает «коллективный рефлекс» [2, с. 124]. Концепция «Системы социоло­гии* довольно подробно изложена И.А.Голосенко [2, с.124-134], а посему лишь конспективно укажем основные положения книги.

Взаимодействие_Ссфокин рассматривает в качестве простейшей модели социального яенияТгралеа1таончггал: индивидов,

_^

кты^ (действия) и проводники общения (они же символы~инте'рак-ции). Взаимодействующим индивидам свойственны наличность вы­сшей нервной системы, потребности и способность реагировать на стимулы. Акты сострят H3_BHjEjUHjjjt_ раздражителей и внутренней реализации психологической.жизни индивидов. Проводники "суть символы п_ередачи_ реакций __между су^ектами_шп^р^к;ции (язык, письменность, музыка,' и^к^сство, "деньги и т.п.). Взаимодействие может15ыть как антагонистическое шнГсолидаристическое, односто­роннее или двустороннее, шаблонное или нешаблонное. От взаимо-действия Сорокин ncQCx^^HT к co^s^»oa^rpynnt_t т.е. разорванное коллективное единство заново смыкает. Совокупное взаимодействие.социальных групп есть народонаселение. По Сорокину, социальные ^РУ™^^от^ быть^^^ст^ря^^~(семьу, по половому признаку^ возрастному, религиозному^ 'партийному и прочим одномерным критериям), куммулятивными (сочетание элементарных групшГро-вок: к примеру, каста, национальность, класс и т.п.) и сложным (население — комбинация элементарных и куммулятивных групп). Социальную механику "Ш!__Сррокин ^еспроста~7сравнивал с «физиологией общества». Его представления о социальных процес­сах в те времена, действительно, содержали многое от биосоциаль­ного и бихевиористического, в духе бехтеревского концепта «кол­лективной рефлексологии», взглядов на социальные механизмы в обществе. Так, к числу фактордв^^^лия^щих на_ чадовеческдс поведение, он относил.космические, биологическиёТ социально-пси­хологические. Ну и, наконец, под социальной генетикой Сорокин имел в виду «не винегрет из истории отдельных социальных институтов», изучение которых дело исторических дисциплин, а исследование возникновения и основные линии развития в сфере строения населения и общественных процессов. Рассмотреть вопросы социальной генетики Сорокину менее всего удалось в русский период. Из всего сказанного явствует, что в «Системе социологии» все еще присутствует «тень» социологии XIX в., со свойственной

ей приверженностью к универсальным классификациям и контов-скому делению социального на статику и динамику. Сорокин окончательно отходит от парадигм старой социологии лишь в бытность американским гражданином,

Летом 1922 г. ситуация в стране резко изменяется, Ленин остро ставит вопрос о необходимости коммунистического контроля над программами и содержанием курсов по общественным наукам. Буржуазная профессура постепенно отстраняется от преподавания и тем более от руководства наукой. Летом 1922 г. прокатилась волна массовых арестов среди научной и творческой интеллигенции. Для Сорокина наступает критический час. И поскольку об отъезде Сорокина существует много легенд, то остановимся на этом вопросе детальнее.

В августе 1922 Сорокин находился в Москве по приглашению экономиста Н.И.Кондратьева. В день его приезда были арестованы более сотни крупнейших представителей русской творческой мысли. Среди них — Бердяев, Франк, Осоргин, Пешехонов и многие другие. Через пару дней аналогичные аресты были произведены и в Петрограде. Посещали сотрудники ЧК и петроградские апарта­менты профессора Сорокина, который, по счастью, все еще нахо­дился в Москве. Тем временем «Правда» опубликовала статью Троцкого, где говорилось о том, что арестованных не собираются казнить, а лишь выдворить за пределы страны [46, с. 193]. Арестованных постепенно начали отпускать домой, сперва получив от них расписку в том, что они обязуются в течение десяти дней покинуть страну, а в случае неразрешенного возвращения их ждала смертная казнь. В сложившейся обстановке Сорокин принимает решение присоединиться к группе тех, кто подлежит депортации. В бюрократизированной Москве выполнение всех формальностей оказалось делом довольно простым, и уже 23 сентября с небольшим скарбом Сорокин с женой покидают страну навсегда. Такова официальная версия, поддерживаемая самим Сорокиным. Насколько она правдива, что осталось за кадром, знал ли Ленин о высылке Сорокина, о чем нередко пишется в литературе [56, с.З], сейчас установить, пожалуй, уже не удастся.

После непродолжительного пребывания в Берлине, Сорокин приезжает по приглашению президента Чехословакии Б.Масарика в Прагу, где обретает как бы «второе» дыхание: участвует в организации новых журналов, читает много лекций, со свойственной ему творческой энергией подготавливает к печати пять книг. Значительно поправив свое здоровье за год относительно спокойной, даже непривычно для него спокойной, жизни в Праге, он приступает к реализации своих былых замыслов и садится за написание нового фундаментального труда — «Социологи революции».

Но уже осенью 1923 г. по приглашению видных американских социологов того времени — Э.Хайэса и Э.Росса — прочесть серию лекций о русской революции в некоторых американских универси­тетах, Сорокин вновь принимает критическое решение и оконча­тельно перебирается в Соединенные Штаты Америки, покидая

границы страны крайне редко и то в качестве визитера. С этого момента начинается новая страница его биографии и Сорокин-со­циолог приобретает поистине мировую славу.

Менее года понадобилось Сорокину для языковой адаптации. Посешая церковь, публичные собрания и университетские лекции, он довольно быстро обрел свободный разговорный английский язык и уже летним семестром 1924 г. приступил к чтению лекций в Миннесотском университете, сотрудничая при этом и с универси­тетами в Иллинойсе и Висконсине. Первым печатным результатом становится его книга «Листки из русского дневника» [26 ], где он описывает и анализирует события в России с января 1917 и по сентябрь 1922 г.

Примечательно, что с момента своего пребывания в Америке Сорокин сталкивается с оппозицией академических кругов, предпо­читавших тогда, по выражению Л.Козера [19, с.487], видеть в нем «рассерженного политического эмигранта, злопамятного и неизвлек­шего никаких уроков». Лишь после того, как в его защиту выступили Ф.Гиддингс, Ч.Кули, Э.Росс, предвзятость в отношении Сорокина постепенно спадает. Так, случайные лекционные сериалы стали сменяться приглашениями на постоянную работу, хотя его изначальная зарплата в то время едва достигала половины принятых размеров «полного профессорства» [46,с.219 J. При всем при этом годы, проведенные в Миннесоте, были, пожалуй, самыми продук­тивными в его жизни. С интервалом приблизительно в один год Сорокин издает последовательно «Социологию революции» [27 ], новаторскую «Социальную мобильность» [28], «Современные со­циологические теории» [29], затем в соавторстве со своим другом К.Циммерманом — «Основания городской и сельской социологии» [30 L и, наконец, трехтомную «Систематическую антологию сель­ской социологии» [31]. Все эти труды представляют собой много­страничные и увесистые фолианты, ярко свидетельствующие вдоба­вок не только о научном, но и о литературном гении Сорокина, своего рода «Набокове от социологии», с неменьшим талантом писавшем и на неродном языке. Первые работы из этого цикл;! были задуманы Сорокиным еще в России, и они логически продолжали его «Систему социологии». Все эти издания были неоднозначно встречены и оценены американским научным сооб­ществом, тем не менее с их помощью Сорокину удается оконча­тельно преодолеть предвзятую настороженность в отношении своей персоны и даже, более того, с «задворок» политической эмиграции передвинуться на авансцену американской социологии.

Показательно, что само название книги «Социология револю­ции» стало нарицательным для обозначения целого направления в современной науке. В ней сорокин утверждал наличность двух этапод в любой великой революции: вся цельная революция рассматривается в качестве дискретного хиатуса в нормальном функционировании общества, но если первый этап революции подлинно революционен, то за ним с железной необходимостью наступает второй этап — контрреволюционный. По завершении

периодов контрреволюции можно говорить о конце всей революции.

Диктатуры Кромвеля, Робеспьера, Ленина, по мысли Сорокина, знаменуют собой имманентное перерастание революций в свою вторую фазу [27, с.7-8 ].

С позиций умеренного бихевиоризма Сорокин трактует причины революций. «Все возрастающее подавление основных инстинктов населения; их базовый характер и бессилие групп, стоящих на страже порядка, — таковы три элемента адекватного описания условий революционного взрыва» [27, с.370-371 ]. Однако в основе этих процессов лежит подавление базовых инстинктов людей — пищеварительных, сексуальных, инстинктов собственности, самовы­ражения, самосохранения и многих других. Подавление инстинктов на групповом уровне приводит к «биологизации» определенных форм поведения и ослаблению тормозов, удерживающих индивидов от совершения антисоциальных поступков. «Конвенциональные одежки цивилизованного поведения быстро срываются, и вместо них социум оказывается лицом к лицу с выпущенным на волю зверем» [27, с.327 ]. Но революция, по мнению Сорокина, не приносит никогда удовлетворения репрессированным инстинктам^подей7 бо­лее того Осиливает их подавление. Когда же оноТгерсхлестывается накопившейся усталостью масс, то складываются все условия, необходимые для контрреволюционного переворота. Потребность в массах в сильной личности (или группе) и твердой власти столь велика, что революция, которая начиналась с уничтожения всех социальных ограничений в обществе, быстро реверсирует и создает, все условия для формирования новой диктатуры. Словом, револго-^ ции суть периоды общественных бедствий, кштщ^нарушаются все механизмы нормального функционирования общества. И Сорокин

'убедительно показывает, какие сдвиги происходят в составе наро­донаселения, "соцйальньТх~сгруктурах, общественно^экономическом организме, отношениях" собственности, власти и субординации и, наконец, в духовной сфере. При этом, правда, его рецепты мирного и конституцибнного~реформирования общества выглядят несколько наивными [27, С.14-13Т

«Социальная мобильность», по единодушному суждению боль­шинства социологов, является классическим для западной социоло­гии трудом по проблемам стратификации и мобильности. Несмотря на то что своего рода заявки на некоторые положения и идеи книги были сделаны Сорокиным еще в русский период [17,18], работа безусловно в свое время была новаторской и по языку, который и поныне общепринят для описания процессов социальной динамики внутри общества. Но особенно книга «интересна благодаря теоре­тическому различию, проводимому между горизонтальной и верти­кальной мобильностью, и глубокому анализу основных средств или каналов, при помощи которых индивидуумы могут достигнуть

вертикальной мобильности» [1. с.4241.

''Согласно Сорокину,"социальная мобильность есть естественное,⁴

^/ нормальное состояние общества и включает в себя регулярные

| перемещения не только индивидов, групп, но и социальных объектов

339 3 '

(ценности), ^т.е. всего того, что создано/ или модифицировано _в_ процессе человеческой деятельности, из одной социальной _пр.зиции в другую. Им различается горизонтальная и вертикальная мобиль-

ности. Первая предполагает переход из одной социальной группы в
другую, расположенных на одном и том же уровне общественной
стратификации. Под вертикальной мобильностью он подразумевал
перемещение индивида из одного пласта в другой, причем в
зависимости от направления самого перемещения можно говорить
о двух типах вертикальной мобильности: восходящей и нисходящей,

________ и социальному спуске_ [43, с.133-134].

Вертикальную мобильность, "по мнению Сорокина, должно рассматривать в трех аспектах, соответствующих трем формам социальной стратификации (политическая, экономическая, профес­сиональная), — как внутрипрофессиональное или межпрофессио­нальное перемещение, политическую циркуляцию и продвижение по «экономической лестнице». Восходящую линию в мобильности он предлагает оценивать двояко: не только как индивидуальное поднятие или, по выражению Сорокина, индивидуальное просачи­вание, инфильтрацию, но и как коллективное восхождение, когда в более высоком страте создается новая группа индивидов. «Зани­мать высокое положение при дворе Романовых, Габсбургов или Гогенцоллернов до революций означало иметь самый высокий социальный ранг. "Падение" династий привело к «социальному падению» всех связанных с ними рангов. Большевики до революции в России не имели какого-либо особо признанного высокого положения. Во время революции эта группа преодолела социальную дистанцию и заняла самое высокое положение в русском обществе. В результате все ее члены были подняты до статуса, занимаемого ранее царской аристократией» [43, с.135].

Основным препятствием для социальной мобильности в страти­фицированном обществе является наличие специфических «сит», которые как бы просеивают индивидов, предоставляя возможность одним перемещаться вверх, тормозя передвижение других и задер­живая их в низших стратах общества. Это «сито» суть механизмы социального тестирования, отбора и распределения индивидов по социальным стратам. Как правило, эти механизмы в мобильных обществах, по мысли Сорокина, совпадают с традиционными каналами социальной вертикальной мобильности. К их числу он относил: семью, школу, церковь, армию, всевозможные професси­ональные, экономические и политические организации и объедине­ния. На базе богатого эмпирического материала Сорокин делает вывод, что «в любом обществе социальная циркуляция индивидов и их распределение осуществляются не по воле случая, а по необходимости и строго контролируется разнообразными институ­тами» [43, с.207]. Но при этом он делает важное добавление: «за исключением периодов анархии и социальных потрясений». Короче, уже при написании этой книги Сорокин четко различал социальную мобильность в так называемые нормальные периоды относительной общественной стабилизации и мобильность в периоды социальной

дезорганизации (войны, революции, голод, эпидемии и т.п.). «И если мобильность в нормальные периоды постепенна, регулируема и контролируется твердыми правилами, то в периоды великих бедствий... поступательность, упорядоченность и строго контроли­руемый характер мобильности существенно нарушаются» [34, с.113 ]. Однако в периоды хаоса, разрушения внутренней социальной структуры общества все равно, по Сорокину, сохраняются помехи к неограниченной социальной мобильности: остатки «сита» старого режима и быстрый рост нового «сита» зарождающегося порядка.

Говоря о факторах, влияющих на вертикальную циркуляцию индивидов, Сорокин в качестве наиболее константных выделяет демографический, различие между родителями и детьми, динамику антропосоциального окружения. Так, к примеру, по его мнению, низкая рождаемость или высокая смертность в высших стратах приводит к «социальному вакууму», который постепенно заполня­ется представителями низших страт [43, с.358], иными словами, происходит как бы круговая циркуляция внутри элиты общества.

Для Сорокина, как, впрочем, и для многих исследователей до и после него, очевиден внеисторический динамизм самой социальной стратификации. Абрис и высота экономической, политической и профессиональной стратификации - вневременные характеристики и нормативные черты стратификации. Их временные флуктуации не имеют никакого однонаправленного движения, скажем, в сторону увеличения социальной дистанции или ее сокращения. Правда, при этом он осторожен и в утверждении факта периодичности времен­ных флуктуации стратификации [43, с,55-56]. «Социальная стра­тификация — это постоянная характеристика любого организован­ного общества. Изменяясь по форме, социальная стратификация существовала во всех обществах, провозглашавших равенство лю­дей. Феодализм и олигархия продолжают существовать в науке и искусстве, политике и менеджменте, банде преступников и демок­ратиях уравнителей — словом, — повсюду» [43, с.16]. Воистину, пока история показывает, что нестратифицированное общество с подлинным и последовательно проведенным принципом равенства его членов, есть миф, так и никогда не реализованный на практике и оставшийся лишь знамением всемирных эгалитаристов.

Сциентистское новаторство Сорокина, «пионера» в области теоретической и специальной социологии, популяризаторство идей европейской социологии в замкнутой на самой себе и эмпирио ориентированной американской социологической школе, созидание «нового» категориального словаря современной парадигмы социоло­гии, феноменально быстро сделали Сорокина фигурой довольно популярной, хоть и одиозной в академических кругах Америки. В 1930 г. занавес враждебности окончательно пал. Всемирно извест­ный уже тогда Гарвардский университет учреждает социологический факультет и предлагает Сорокину возглавить его. И если ранее Сорокин предпочитал уклониться от предложений подобного толка, то на сей раз он принимает приглашение и на долгие годы (вплоть до полной отставки) занимает кресло декана факультета. Пусть

гарвардский период и не стал самым плодотворным периодом в жизни Сорокина, но, очевидно, — самым творческим. Именно в 30—50-е годы он достигает своего акме, его труды приобретают мировую известность, а благодаря прежде всего им их автор и поныне считается крупнейшим социологом столетия.

Сохранились многочисленные воспоминания о Сорокин е-педаго­ге. По рассказам, он был безусловно нестандартным лектором с присущим только ему стилем преподнесения материала и манерой говорить. Он так никогда и не утратил специфического русского акцента. Когда он всходил на кафедру и начинал говорить, многим из его слушателей казалось, что они скорее внимают восторженной церковной проповеди, чем учебной лекции. Обладая громадной физической силой, он совершал бешеные натиски «атак» на классную доску, кроша мел. И еще один довольно характерный набросок. Сорокин почти никогда не хвалил своих американских коллег, даже скорее наоборот. Следующий отрывок из его речи в этом смысле довольно показателен. «В другой раз он сказал мне: "Джон Дьюи, Джон Дьюи, Джон Дьюи! Ну, прочел я одну его книгу. Прочел другую. Прочел, наконец, третью. Но в них ничего нет такого!"» [19, с.489].

В середине 30-х годов Сорокин анонсирует новое направление своих штудий и публикует ряд статей на темы, в общем не свойственные его предшествующему творчеству. К примеру, «Пути арабского интеллектуального развития с 700 по 1300 гг.» {1935 г.), «Флуктуации материализма и идеализма с 600 г. до н.э. и вплоть до 1920 г.» (1936 г.). Для осуществления сорокинских замыслов Гарвардский университет выделяет колоссальный по тем временам грант в размере 10 тыс. долларов. Сорокин привлекает многих русских ученых-эмигрантов, а также многих своих гарвардских учеников (среди них был и самый блистательный, по его словам, Роберт Мертон) как соавторов, так и для сбора массового эмпири­ческого материала, статистических подсчетов и технической обра­ботки всякого рода источников и специальной литературы. В результате с 1937 по 1941 г. выходит его главное детище — четырехтомная «Социальная и культурная динамика» — беспреце­дентный по объему и эмпирическому охвату социологический труд, превзошедший в этом смысле и «Капитал» Маркса, и даже «Трактат по общей социологии» В.Парето.

В отличие от его предыдущих исследований реакция на книгу была крайне неоднозначной и в целом далеко не в пользу Сорокина. По подсчетам А.Тиббса, в популярных американских журналах из семи рецензий лишь две были неблагосклонными; в специализиро­ванной несоциологичсской периодике из шести рецензий благоже­лательной оказалась только одна; а в специализированных социоло­гических журналах из.одиннадцати рецензий шесть были амбива­лентными, четыре — отрицательными и лишь один отклик — положительным. Рецензии Р.Макайвера и Г.Шнайера в центральном органе Американской социологической ассоциации — «Американ­ское социологическое обозрение» — оказались и более того: резко

отрицательными [19, с.506]. Автоматически интеллектуальная изо­ляция Сорокина стала вновь возрастать.

Тем не менее именно в «Социальной и культурной динамике» былые интегралистские настроения и тенденции ученого оконча­тельно оформляются в единую интегральную модель. Не претендуя на последовательное и систематическое описание когнитивной модели Сорокина, аккумулировавшей, как может показаться, идеи почти всех отраслей гуманитарного знания, постараемся довольно лаконично очертить как саму модель, так и основные ее методоло­гические основания. Кроме «Социальной и культурной динамики», особенно вводного раздела первого тома и весь четвертый том, мы будем апеллировать к прецеденту «телеграфного конспекта», одоб­ренному самим Сорокиным, его интегральной модели [21].

Все люди так или иначе вступают в систему социального взаимодействия под влиянием целого комплекса факторов: бессоз­нательных (рефлексы), биосознательных (голод, чувство жажды, половое влечение и т.п.) и социосознательных (значения, нормы, ценности) регуляторов. В отличие от случайностных и временных агрегатов людей (толпа), характеризуемых отсутствием ясных и пролонгированных связей, только общество способно продуцировать значения, нормы, ценности, существующие как бы внутри каждого из социосознательных «эго» — конституирующих общество членов. В этом смысле любое общество можно описать и понять только лишь сквозь призму присущей ему системы значений-норм-ценно­стей. Эта система суть единовременное культурное качество.

Скрытые в социосознательных индивидах и обществах культур­ные качества (социологический реализм) обнаруживаются во всех достижениях человеческой цивилизации, сохраняющиеся даже в дискретные периоды культурной истории, вызванные общественны­ми бедствиями (войны, революции, голод и т.п.).

Социоэмпирические исследования культурных качеств (значе­ний, норм, ценностей) позволяют выявить весьма длительные периоды истории, в течение которых проявляются относительно близкие и даже идентичные культурные образцы — виды деятель­ности, мысли, творчества, материальное производство, верования и т.п. Эти продолжительные образцы культурной жизни, несмотря на всевозможные и случайностные девиации, эмпирически устанавли­ваются лишь потому, что сами они суть продукт логико-значимых культурных систем.

При этом логико-значимые культурно-ценностные системы — детерминанты культурного качества — формируются под воздейст­вием «двойственной» природы человека, существа мыслящего и существа чувствующего. Преимущественное качество тем самым совпадает с одним из полюсов ценностно-культурной шкалы. Если основной акцент сделан на чувственной стороне человеческой природы, то соответственно детерминируется чувственный образец культурных ценностей; на воображении и разуме — нечувственный, хотя и в том и другом случае не нейтрализуются полностью противоположные мотивы поведения, мышления. При условии же

баланса чувственных и рациональных стимулов формируются осо­бые идеалистические культуры.

В соответствии с этим выделяются и три типа мышления. В одном случае истинная реальность рассматривается как нематериальное и вечное бытие, физические запросы и потребности человека при этом минимизируются за счет гипертрофированного акцента на духовных устремлениях личности. В другом реальностью считается лишь то, что открывается органам ощущений (чувств), медитация «низвергается», удовлетворение физических потребностей абсолютизируется. Наконец, в третьем случае осуществляется специфический синтез чувственного и внечувственного познания и критерия истинности.

Перегруппировка всех классов ценностей, значений и норм в этом ключе, их вскрытие на основании исторического исследовании показывают удивительное соответствие с ценностными классами, выработанных древнегреческой философией. А именно: ценности, происходящие в результате когнитивной деятельности (Истина); ценности эстетического удовлетворения (Красота); ценности соци­альной адаптации и морали (Добро, Добродетель); и, наконец, конституциирующая вес остальные ценности в единое социальное целое — ценность Пользы. Любую социально значимую человече­скую активность можно объяснить посредством этих четырех, поистине универсальных категорий. Игнорирование их или подмена другими объясняющими принципами неизбежно приведет к сциен­тистской неудаче искусственного перевода этих категорий на язык других и менее адекватных терминов.

Интегральный подход в равной мере применим при описании индивидуального типажа (личности) или культурных ценностей* В самом деле, любой индивид вписан в систему культурных ценно­стей, а его бессознательные мотивы и биосознательные стимулы так или иначе контролируются и подчиняются его социосознательному «эго». Также и культура становится интегральной лишь тогда, когда общество добивается успеха, балансируя и гармонизируя энергию людей, отданной на службу Истине, Красоте и Добру. Подобный интегрализм характеризуется логико-значимой взаимосвязью всех существенных компонентов личности или культуры. Модель «ин­тегральной» культурной сверхсистсмы — результирующая система­тического и гармонизирующего ценностного образца — дает значи­тельно больше для полноценного и адекватного определения и описания культуры, нежели традиционные социологические, антро­пологические или культурологические методы.

Вот почему дискриптивный анализ социальной жизни должен быть подчинен исходному примату культурных ценностей даже в таких аспектах социального бытия, где, как может показаться с первого взгляда, отсутствует прямое восхождение к культурно-цен­ностным системам. К примеру, понятия «группы», «роли», «класса», «стратификации», «социального действия» и им подобные приобре­тают научную валидность лишь тогда, когда интерпретируются как переменные культурных сверхсистем, конгруэнтных связей значе­ний-норм-ценностей.

В силу этого новая философия истории должна исходить из тезиса о том, что в пределах, заданных относительно константными физи­ческими условиями (будь то климат или географическое положение), наиважнейшим фактором кардинальных социокультурных изменений (т.е. динамики в подлинном смысле понятия) становится распад той или иной доминантной культурной сверхсистемы — «идсациональной» («idealional»), «идеалистической» («idealistic»), «чувственной» («sen-sate»). Именно в этом смысле тождественны социология и философия истории, ибо они концентрируют свое внимание на проблематике генезиса, эволюции, распада и кризиса доминантных систем, в результате чего проясняются вопросы как?, почему? и когда? проис­ходят те или иные социокультурные изменения.

Каждая из культурных свсрхсиетем «обладает свойственной ей мснтальностью, собственной системой истины и знания, собственной философией и мировоззрением, своей религией и образцом "свято­сти", собственными представлениями правого и недолжного, собст­венными формами изящной словесности и искусства, своими нравами, законами, кодексом поведения, своими доминирующими формами социальных отношений, собственной экономической и политической организации, наконец, собственным типом личности со свойственным только ему менталитетом и поведением» [32. Т.1, с.67 ].

Таков в общих чертах «интегральный» синтез сорокинской макросоциологии, где первичной единицей анализа выступает интегральная цивилизация.

Завершив титаническую работу над «Динамикой» и, видимо, разуверовавшись в адекватности восприятия своих идей в академи­ческих кругах Америки, Сорокин апеллирует к читающей публике. Сперва появляется популярная адаптация «Социальной и культур­ной динамики» для массового читателя — «Кризис нашего времени» [33 ], ставшая впоследствии самой многотиражной и самой перевод­ной книгой ученого, а затем не менее известная «Человек и общество в бедствии» [34]. Все больше Сорокин превращается, по меткому выражению ряда специалистов, в «одинокого волка от науки». Его малые труды 50-х годов и высказываемые в них идеи приобретают эксцентричный характер, а выступления на обществен­ной арене становятся все более критичными.