Построение отношения предметов во времени. Субъект, действие и предмет

В познании себя предмет дан чисто формально, другими словами, в предмете форма дана самой себе как форма. В числе форма соотносится с собой (рефлектирующая форма относится к телесной форме), но это отношение есть действие. В воображении форма предметно соотносится с собой, но предмет определен как несуществующий. Сейчас форма дана себе предметной и существующей. Это, по-видимому, противоречит тому, что форма существует во времени и не имеет пространственной конфигурации, но в действительности просто изменяется свойство времени. Смысл последнего логического движения заключается в том, что совершается переход от «мы сознаем себя строящими нечто» (например, прямую) к «мы сознаем себя строящими», т. е. сознаем само построение вне связи с каким-либо предметом. Форма познает себя как форму, а не как форму чего-то. Безотносительно к тому, чт о строится, мы схватываем сам момент построения. Это и означает, что предмет дан «чисто формально», не как предмет, а как форма.

В этом схватывании форма дана себе и как предмет, и как отношение: телесная форма, в силу своей телесности, служит предметом, но она же является отношением. При этом, когда телесная форма дана в качестве предмета, момент отношения скрадывается, исчезает, а когда телесная форма дана как отношение, наоборот, скрадывается и исчезает момент предметности. Кроме того, отношение познается после предметности как разворачивание предметности, подобно тому, как линия представляет собой развернутую точку.

Таким образом, познание формой себя представляет собой движение от предметности к отношению. Это движение совершает рефлектирующая форма, которая познает телесную форму вне связи с каким бы то ни было предметом. Поэтому это движение служит до-опытным, априорным условием представления любого предмета во времени. Мы видели, как возникают во времени простые предметы, вроде прямой и кривой. Теперь во времени выстраиваются сложные предметы. Это выстраивание происходит таким образом: сначала берется форма как предмет, при этом отношение (телесная форма как отношение) не осознается; затем берется другой предмет и мыслится как отношение к первому предмету, предмет сознается вместе с сознанием отношения.

Мыслить время и значит мыслить отношение одного предмета к другому, при этом один предмет является тем, к чему относятся, а другой – тем, чт о относится к первому предмету. Другими словами, один предмет служит субъектом отношения, а другой сознается не сам по себе, а по отношению к первому предмету. В пространстве, строго говоря, нет отношений между предметами; предметы мыслятся рядоположенными. Напротив, время есть отношение.

И тот, и другой предмет мыслится одной и той же рефлектирующей формой. Именно для рефлектирующей формы существует отношение между безотносительно и относительно взятыми предметами, и они составляют единство. Это объясняется тем, что для рефлектирующей формы «безотносительный» и «относительный» предметы – лишь два способа мыслить одну и ту же телесную форму.

Поскольку для рефлектирующей формы оба предмета составляют одно целое (точнее, целое, существующее через отношение), рефлектирующая форма в состоянии различить также целые, у которых отличаются относительные части. Относительно данные части или предметы по определению являются признаками безотносительно данных частей или предметов, ведь они существуют не сами по себе, а в отношении. Когда эти относительно данные части или предметы изменяются, мы осознаем это не просто как изменение, т. е. превращение одного целого в другое, а как изменение в данном целом; целое не изменяется само, а меняет свой признак.

Другими словами, появляется возможность сравнивать различные целые. Где нет признаков, нет и сравнения. Данные в пространстве предметы не могут сравниваться как целые. Например, дан предмет, у которого правая сторона красная, а левая зеленая, и другой предмет, у которого правая сторона тоже красная, а левая синяя. Сравнивая эти предметы, мы придем к выводу, что одна сторона у них одинаковая, а другая различная. Но при этом мы сравниваем предметы по частям, т. е. сравниваем между собой части, а не целые. Напротив, данные во времени предметы сравниваются по своим относительным частям или по признакам.

Предмет, данный и выстраиваемый во времени, есть язык. До сих пор в качестве примера временного построения мы брали линию. Но этот пример неудачен, потому что линия – геометрическое понятие и строится в пространстве. Как только мы начинаем вести линию во времени, т. е. сознавать не то, чт о проводим, а что пров о дим, – линия превращается в элемент языка. Простейшим элементом языка, как известно, является фонема. Произнося (или пиша) «а», мы сознаем не что такое «а», а сознаем само событие или действие произнесения. «А» представляет собой нечто однородное, потому что однородность или «правильность» является условием самосознания.

Из различных фонем складываются морфемы, и складываются таким образом, что одна фонема служит основанием для сравнения двух других фонем, которые являются ее признаками. Например, «ха» и «хе» служат различающими признаками, а «х» – основанием этого различения. Морфемы соотносятся или сравниваются между собой как целые, потому что в каждой морфеме одна из фонем служит признаком другой. При этом фонема-признак может стоять как после, так и перед фонемой, признаком которой она является. Сами определения «до» и «после» выступают как отношение, которое осознается и превращает одну из фонем в признак другой. Например, «ах» и «ох» сравнимы потому, что «а» и «о» осознаются как стоящие «перед» «х».

В словах (словоформах) отношения задаются уже не фонемами, а морфемами, которые служат признаками других морфем. Например, приставка служит признаком корня (мыслится в отношении к корню): при-шел, за-шел. Слова опять-таки сравниваются как целые, а не по частям, потому что одна из частей является признаком другой части.

В морфемах и словах их части связываются только одним способом – последовательностью во времени. Одна часть морфемы или слова стоит «до» или «после» другой части; поскольку это осознается, она часто становится признаком, т. е. берется в отношении к другой части. В отличие от этого, в предложении существует много разных способов связи между его частями. Частью предложения является слово, и предложение строится таким образом, что одно слово в нем мыслится безотносительно, само по себе, а другое – по отношению к первому слову. Например: Сократ бледен. «Сократ» – то, о чем говорится в предложении, «бледен» – то, что говорится о Сократе. Но «бледен» осознается нами не только как то, что стоит «после» Сократа, но и то, что дает определение Сократу, т. е. отвечает на вопрос: какой? «Сократ – какой? – бледный». Согласно Аристотелю, существует десять способов связи слов в предложении: какой, когда, где, что делает, в каком положении находится и т. д. В результате предложения не только отличаются друг от друга, как морфемы и слова, но отличаются внутренней структурой, т. е. способом связи частей. «Сократ бледный» и «Сократ бежит» отличаются не только признаками, которыми наделяется Сократ, но и характером отношения признаков к «Сократу»: «Сократ – какой? – бледный» и «Сократ – что делает? – бежит».

Итак, язык представляет собой действительное предметное построение во времени, части которого соотносятся так, что одна часть существует самостоятельно и независимо, а другая – через отношение к первой части. Если в построении участвует еще одна, третья часть, то она ставится в отношение ко второй части и т. д. Язык возникает вследствие того, что форма познает себя. Вернемся и вспомним условия, при которых форма познает себя. Исходным моментом здесь является внешнее восприятие, когда предмет воздействует на форму, а форма остается неизменной и равной себе (является энтелехией воспринимаемого предмета). «Энтелехийность» формы по отношению к предмету возникает потому, что рефлектирующая форма существует в определенности телесной формы. Поскольку форма в восприятии равна себе, она может осознать себя, отдать отчет в себе как моменте восприятия. Отдав отчет в себе как в моменте восприятия, форма тем самым оказывается перед вопросом: является ли она формой предмета или собственно формой? Правильно сказать, что этот вопрос возникает перед рефлектирующей формой, и для рефлектирующей формы ответ вытекает из самой постановки вопроса – форма осознает себя как собственно форму, а не форму предмета. Таким образом, форма отличает себя от предмета и, будучи основанием предмета, познает себя отличной от его содержания.

Это отличение формы от содержания предмета (для которого она является основанием) составляет условие познания формой себя. Отличив телесную форму (или себя в определенности телесной формы) от предмета, рефлектирующая форма затем отличает себя от телесной формы и познает телесную форму как таковую. Сделав телесную форму предметом для себя, рефлектирующая форма обнаруживает в ней нечто, принадлежащее телесной природе формы и связывающее ее с предметом, а именно неподвижность, равенство себе; и, с другой стороны, нечто, принадлежащее «формальной» природе телесной формы и связывающее ее с рефлектирующей формой, а именно движение. Отличив в телесной форме ее «формальную», деятельную сторону, рефлектирующая форма как бы поднимает телесную форму до себя и образует с ней единство в движении.

Получается новое различение. Если сначала форма отличала себя от предмета, то теперь форма отличает себя от себя, находя в себе два различных момента. Но второе отличение не касается первого, (отличения формы от предмета) и не делает его глубже. Дело обстоит так, что в пределах общего различения формы и предмета совершается отличение формы от самой себя. Это последнее отличение дает нам построение во времени, сначала простое, затем сложное, но поскольку это построение остается в пределах общего фундаментального различения формы и предмета, временное построение так же относится к предмету, как отличенная от него форма. Форма, как мы знаем, является основанием предмета и, как основание, отличает себя от предмета. И временное построение точно так же является основанием, которое, как основание, не тождественно предмету, есть нечто иное, чем предмет.

Инаковость формального построения и заключается в том, что оно – временное построение, тогда как предмет дан в пространстве. Отличая себя в качестве основания и познавая себя, форма познает себя как время, и как время оно относится к пространству предмета. Форма остается чем-то иным, нежели предмет, – в том смысле, что пространство предмета познается в форме или под формой времени.

Итак, благодаря фундаментальному отличению формы от содержания предмета возникает новое, временное измерение языка. Однако, хотя язык существует в пределах этого общего отличения формы от предмета, все-таки остается непонятным, как язык связан с познанием пространственного предмета. Ведь в языковом построении один элемент раскрывается через другой, следовательно, язык сам себя объясняет и сам себя познает. Например, я вижу желтый стол и говорю: стол желтый. Во временной или языковой конструкции, которую я построил, слово «желтый» относится и раскрывает значение слова «стол». Если мое знание или в и дение стола, а также того, что он желтый, остается в пространстве, то языковая и познавательная конструкция оказываются никак не связанными между собой.

Правда, если вообще возможна познавательная конструкция «желтый стол», то она не имеет пространственного вида, потому что желтизна не является частью стола, а свойственна всему столу. Следовательно, желтизна не может быть познана рядом со столом, а только в отношении к нему. А если элементы связаны отношением, и при этом необратимым отношением, то они существуют во времени. Вопрос заключается лишь в том, как возможно познавательное временное построение и как оно относится к построению языка.

Чтобы ответить на этот вопрос, еще раз вернемся к отличению формы от содержания предмета. Почему необходимо это отличение? Потому что мы не можем мыслить форму как форму предмета. Предметом является «одно», а «одно» – то, что определено и задано формой. Поэтому, мысля форму, мы мыслим ее неотличимо от содержания, не мыслим форму как форму. Чтобы добиться этого результата, мы и отличаем форму от содержания предмета. В качестве отличной от предмета, форма подлежит рефлексии, осознает себя. И в этой рефлексии, как мы говорим, форма дана себе не как форма предмета, а как собственно форма. Однако, это не совсем верно. Форма действительно не может мыслиться как форма предмета, если предметом является «одно» или «единое». Но, отличая себя от такого предмета и познавая себя в этом отличии, форма познает себя как форму целого. Мы знаем, чем отличается «целое» от «одного»: «целое» есть проясненность формы «одного». Мысля целое, мы не просто мыслим некое «одно», но мыслим саму форму «одного»; «одно» как «одно».

В мышлении целого форма уже отделена от предмета и вместе с тем не мыслится как нечто самостоятельное. Очевидно, что это создает противоречие. Поскольку форма отделяет себя от предмета, она мыслит себя как собственно форму, форму как таковую. Но, поскольку форма остается в отношении с предметом, она мыслит себя как форму предмета, его границу и определенность. Что означает, что форма мыслит себя? Это значит, что рефлектирующая форма сознает телесную, чувственную форму. В мышлении себя форма здесь поднимается до того, что сознает себя опосредующей предмет. Форма всегда опосредовала собой предмет, т. е. знала себя и тем самым знала предмет. Но теперь форма понимает, схватывает свое опосредование. Рефлектирующая форма сознает телесную форму как то, чт о опосредует предмет. И в этом сознавании рефлектирующая форма обнаруживает двойственность, или противоречие. С одной стороны, телесная форма, мыслимая как то, чт о опосредует предмет, мыслится при этом как таковая, как форма. А с другой стороны, мыслимая как опосредование, телесная форма предстает в качестве границы и определенности предмета.

В мышлении «единого», или «одного», форма также сознает свое опосредование, т. е. понимает, что мыслит предмет через себя (через форму). Но это означает, что форма либо мыслит сам предмет, либо себя в предмете, т. е. мыслит тот факт, что в предмете форма опосредует себя собой. Это последнее обстоятельство, а именно опосредование формой себя, может мыслиться лишь тем способом, что форма отличает себя от предмета; опосредование себя собой есть действие, а не созерцание. В мышлении единого, таким образом, исчерпывается противоречие между предметом и формой, т. е. исчерпывается то положение, когда форма в себе обнаруживает противоречие между собой и предметом. Причина этого положения заключалась в том, что форма не сознавала, что опосредует собой предмет, другими словами, форма не знала себя в предмете. Теперь, отличив себя от содержания, форма сознает себя как форму предмета. Но при этом возникает новое противоречие: форма знает себя как форму, границу, определенность предмета и в то же время как собственно форму. Оба эти знания по-разному выражают то новое положение или достижение, что форма в предмете сознает себя или сознает свое опосредование. Что означает, что форма сознает себя в предмете? Это означает, что либо форма сознает себя как форму, т. е. сознает саму себя; либо что форма сознает себя как границу и определенность предмета.

Для рефлектирующей формы при этом остается неясным, заключено это противоречие в телесной форме, которую она схватывает как форму предмета, или оно заключено в способе понимания телесной формы, т. е. в том, как относится сама рефлектирующая форма к телесной форме. Если противоречие содержится в телесной форме, то оно представляется неразрешимым, но рефлектирующая форма может поменять свое отношение к телесной форме. До сих пор отношение состояло в том, что рефлектирующая форма мыслила телесную форму опосредующей предмет, но при этом сама рефлектирующая форма не участвовала в опосредовании, не составляла с телесной формой одно целое. Столкнувшись с противоречием, рефлектирующая форма становится одним целым с телесной формой и сознает уже не только телесную форму, но и саму себя как то, чт о опосредует собой предмет.

Рефлектирующая форма при этом не отождествляется с телесной формой. Будучи частью, рефлектирующая форма является активной частью – активной по отношению к телесной форме. Активность рефлектирующей формы выражается в том, что она различает в телесной форме две ее стороны. Рефлектирующая форма мыслит телесную форму либо как собственно форму, и это оказывается отдельным, относительно самостоятельным опытом; либо как границу предмета – так что этот опыт также не вступает в противоречие с первым опытом.

Надо отметить, что если бы рефлектирующая форма не столкнулась с противоречием в мышлении телесной формы, она все равно могла бы изменить к ней свое отношение. Движение здесь заключается в следующем: мы (все та же рефлектирующая форма) сознаем свое опосредование, т. е. сознаем, что сначала познаем самих себя и через знание себя познаем предмет; более определенно это означает, что мы сознаем свою телесную форму (форму чувства) как форму предмета; затем мы сознаем, что участвуем в опосредовании, и поскольку мы (рефлектирующая форма) по определению активны, наше участие заключается в том, что мы меняем формы или способы опосредования. Поскольку мышление телесной формы содержит противоречие, то наше участие выражается в том, что мы различаем стороны противоречия и представляем их в качестве самостоятельных моментов.

Рассмотрим сначала первый момент, когда мыслится собственно форма, или форма как таковая. Рефлектирующая форма вычленяет этот момент и мыслит телесную форму как таковую. В телесной форме рефлектирующая форма при этом обнаруживает, с одной стороны, то, чт о в этой форме от формы, ее тождественность, равенство себе. Следовательно, снова обнаруживаются два момента, или две стороны, которые принадлежат одной и той же телесной форме и которые не могут мыслиться одновременно. Рефлектирующая форма должна выбрать один из этих новых моментов, и поскольку выбор совершается с позиции формы, выбирается не предметный, а формальный момент; в телесной форме мыслится ее тождественность.

Но нельзя забывать, что с самого начала мы мыслим опосредование формой предмета, т. е. сознаем, что сначала мы познаем форму, или себя, и через познание себя познаем предмет. И поскольку в форме, которую мы мыслим и через которую мыслим предмет, нет ничего от чувственного содержания предмета, – предмет мыслится нами как абстрактный или просто предмет; как определенное нечто. У этого «нечто» нет никаких других определенностей, кроме собственно определенности – нет места, положения, формы, размера, характера изменения, цвета, запаха и пр. Все, что можно сказать о предмете, который познается через тождественность телесной формы, – что он определен, но как именно он определен, остается неизвестным. В самом деле, когда мы мыслим тождественность формы, мы не мыслим ничего, кроме тождественности. И предмет, познаваемый через так понимаемую форму, может быть лишь простым равенством с собой.

Особенность этого опыта мышления заключается в том, что сначала мыслится форма и лишь тем самым, через мышление формы, мыслится предмет. Именно поэтому рефлектирующая форма не может мыслить предмет до тех пор, пока не разрешит противоречие в мышлении телесной формы. Вместе с тем, хотя предмет мыслится через форму, само мышление формы не выступает в качестве самостоятельного момента. Поэтому, когда мы говорили, что логически мы сначала мыслим форму, а затем предмет, это не означало, что существует два независимых логических шага и что можно помыслить форму, не мысля при этом предмет. Дело обстоит так, что мы мыслим опосредование формой предмета, т. е. мыслим форму и тем самым мыслим предмет.

Предмет, мыслимый через абстракцию телесной формы, Аристотель называет сущностью. Согласно Аристотелю, материя, т. е. возможное или становящееся бытие, сначала получает определенность сущности, а затем сущность получает все дальнейшие определения – качества, количества, места, времени, формы, положения и т. д. Сущность – то, к чему относятся все определения, тогда как сама сущность не относится ни к чему. Сущность обладает абсолютным бытием, а все остальное обладает бытием относительно сущности.

Рассмотрим теперь второй момент, когда рефлектирующая форма мыслит телесную форму как границу. Другими словами, мысля форму как границу, мы посредством этого мыслим предмет. Граница – это либо сам предмет, как таковой, в его непосредственности, либо форма, которая опосредует собой предмет. В первом случае, следовательно, результатом опосредования является непосредственная данность предмета; во втором случае опосредование обнаруживает себя как опосредование. Когда мы рассматривали форму не как границу, а как собственно форму, такого противоречия не возникало, потому что мы начинали с опосредования, с сознания формы как опосредования. Но если мы рассматриваем границу, то опосредование здесь имеет своим результатом как непосредственность, так и опосредование. Поскольку непосредственность как результат противоречит действию опосредования, мы (рефлектирующая форма) выбираем или приходим к мышлению опосредования или формы как таковой.

Но форма как таковая, как мы знаем, также оказывается двойственной, поскольку, с одной стороны, содержит свойства вещи, формой для которой служит, а с другой стороны, заключает в себе природу формы. И если мы, следуя прежней логике, выделяем в форме ее формальную природу, т. е. не мыслим в ней ничего, кроме ее тождественности, – то что это означает для мышления границы вещи? Ведь остается верным, что мы мыслим предмет через мышление его границы, а граница – это всегда граница чувственных качеств предмета, определенность предмета как такового. Поэтому в «границе» есть момент непосредственности рядом с моментом опосредования. В силу этого к границе не применима та логика, которая была при рассматривании первого из наших «моментов», когда форма бралась как собственно форма. Тогда логика была такой: предмет познается через познание формы, поэтому в зависимости от того, как мы познаем форму, изменяется и предмет. Применительно к границе также остается верным, что сначала познается форма, а затем и через нее предмет. Но природа предмета при этом остается неизменной, поэтому познавая форму, мы изменяем не предмет, а изменяем или проникаем в то, как мы познаем предмет.

Мысля тождество формы (абстракцию тождества телесной формы), мы мыслим отрицательное определение предмета, сознаем предмет через его предел или его отсутствие. Выше (в главе о Гераклите) мы говорили, что не существует качеств, стоящих рядом и «оттеняющих» воспринимаемое качество, например, темноты рядом со светом. «Темнота» – лишь осознание границы света. Но прежде мы не могли развить понятие «отрицательного определения», поэтому «присутствию» предмета противопоставлялось просто его «отсутствие». Отрицательное определение – это знание предмета через его предел, когда форма сознает себя границей предмета, не отсутствующего, а наличествующего в восприятии. Форма в самой себе различает не то, что в ней зависит от предмета, а то, что не зависит от него, и тем самым сама (или собой) устанавливает предел предмету. Предмет познается через его отсутствие. Существует старый, еще Спинозой излюбленный, тезис: определить значит ограничить. Форма собой ограничивает содержание предмета и сознает себя в качестве такой границы.

Для обоих рассмотренных моментов верным остается то, что форма знает себя и тем самым, через знание себя, знает предмет. Но в первом случае форма через знание своей определенности приходит к определенности предмета; через абстракцию формы мы мыслим абстрактный предмет. Во втором случае форма не сознает ничего, кроме самой себя. Но при этом форма сознает себя не как таковую, не как форму, а как форму предмета. Граница или определенность предмета осознается вне связи с какими бы то ни было свойствами, с каким бы то ни было содержанием самого предмета, и, тем не менее, сознается именно определенность предмета.

Это и означает, что мы понимаем, отдаем отчет в том, чт о воспринимаем. В самом деле, отдать отчет можно только в форме, которую принимает содержание, а не в самом содержании. И до сих пор мы понимали содержание как «вот это» или «часть» и т. д. В определении «бытия» мы мыслили содержание как таковое, предмет предстал для нас как предмет. Теперь мы сознаем не просто содержательность, или предметность, предмета, а то, каково именно это содержание. Ведь когда мы мыслим границу предмета, мы мыслим конкретную, определенную границу и через эту конкретную, «какую-то» границу, или форму, мыслим конкретный предмет.

Рассмотрим подробнее то, как получено «отрицательное определение». Мы видели, что рефлектирующая форма участвует в опосредовании и в силу этого различает форму как таковую и форму как границу предмета. В мышлении границы имеется момент непосредственности и момент опосредования. Это не означает, что мы снова возвращаемся к противоречию предмета и формы: предмет или непосредственность здесь получается в результате мышления границы и является моментом этого мышления. Мысля опосредование, мы мыслим как непосредственность (сам предмет), так и опосредование (форму). Из этих двух моментов рефлектирующая форма выбирает опосредование (себя). Это означает, что рефлектирующая форма мыслит телесную форму как границу предмета. Однако, телесная форма, как мы знаем, также заключает в себе момент предметности, то, что в ней проистекает от предмета, и момент собственно формальный, то, что проистекает из ее формальной природы. Поскольку телесная форма в данном случае берется как граница, ее предметная сторона по-прежнему несет в себе непосредственность. Казалось бы, мы уже преодолели непосредственность предмета и мыслим границу только как форму. Но, поскольку в самой форме есть предметность и поскольку форму мы мыслим не саму по себе, а в качестве границы, – непосредственность сохраняется в нашем мышлении. Мы, следовательно, должны так помыслить телесную форму, чтобы она утратила свою непосредственность и получила опосредованный вид. При этом мы должны сохранить исходное условие, т. е. мыслить границу, а не форму как таковую. Мы (рефлектирующая форма) достигаем этого результата тем способом, что мыслим предметную сторону формы через посредство ее формальной стороны. Другими словами, сначала (логически сначала) мыслим формальную сторону и тем самым мыслим предметность формы. Таким образом, мы проясняем, что означает помыслить границу, а точнее, познать предмет через знание его предела. Это означает, что мы должны сначала осознать формальную природу телесной формы, через формальную природу помыслить предметность, именующуюся в телесной форме, и через предметность формы помыслить предмет в его чувственной реальности.

Все это построение, предполагающее двойное опосредование, держится на том, что мы мыслим формальную сторону телесной формы как границу предмета, которая представлена предметной стороной формы. А мысля предметную границу, мы определяем, каково чувственное содержание предмета, каков предмет. Например, «красный», «круглый». Еще раз повторим: до сих пор во всех рассмотренных опытах сознания, воспринимая что-либо, мы осознавали только его форму. Например, воспринимая что-то, мы осознавали, что это – «часть». Только в мышлении бытия мы пришли к тому, что осознавали содержание предмета, однако содержание для нас не было чем-то конкретным, не было определенным содержанием. Причина этого заключалась в том, что, мысля форму, мы не мыслили форму в предмете. Мы давали формальное определение предмету – «вот это», «часть», «бытие», но не сознавали, не прослеживали того, как форма задает определенность предмета. Теперь мы делаем это: мы сначала мыслим форму, а затем и через нее мыслим предмет. Если мы берем форму как границу, то мы сначала мыслим определенность границы, а затем и через нее определенность предмета. Поскольку граница мыслится как чувственная, конкретная граница, то и предмет сознается в его чувственной определенности.

Однако в таком определенно чувственном знании предмета знание не отделено от восприятия. Видя красное, мы понимаем то, чт о видим, сознаем определенность данного содержания, но наше сознавание не отделено от нашего восприятия; знание и восприятие совпадают. Это вытекает из того, что определенность содержания мы сознаем через форму восприятия, через предметную сторону телесной формы. Мы познаем форму восприятия и тем самым познаем предмет. Вместе с тем, как мы уже заметили, опосредование здесь двойное. А именно, сначала мы познаем формальную сторону телесной формы, ее тождественность и неизменность и через это знание или в этом знании познаем форму восприятия; а затем, зная форму восприятия или форму чувства, через нее познаем содержание предмета. Так как опосредование двойное, то, сознавая формальную сторону предметной формы, мы можем не только познавать через нее предметную стороны, но и осознать формальную сторону как таковую, познать телесную форму как форму. В результате мы получаем новое определение предмета, которое уже не совпадает с определенностью восприятие. Мысля телесную форму как форму, мы отдаем отчет в своем восприятии и этот «отчет» существует как «чистое» отношение формы с собой без какого бы то ни было участия предмета. Мы получаем чисто формальное определение предмета.

Однако этот результат оказывается совершенно неустойчивым. Отрицательное определение сознает здесь свою отрицательность. Прежде отрицательность заключалась в том, что форма, зная себя как форму, через это знала форму чувства, которая, в свою очередь, было знанием предмета. Отрицательность состояла в том, что предмет познавался через форму (формальную сторону телесной формы), которая предметом не является и находится как бы «за пределами» предмета. Но отрицательность определения при этом не осознавалась как отрицательность. Теперь это осознание происходит. Форма осознает, что она никак не опирается на предмет, хотя является его определением, форма сознает себя пустым, беспредметным определением и в то же время соотносит себя с определением сущности, т. е. с определением абстрактного предмета.

Мы помним, что все наше построение основано на отношении определений сущности и границы. Исходным пунктом построения служит то, что форма знает себя в предмете, т. е. форма сознает, что сначала познает себя, а через себя и предмет. Делает она это двояко: мысля себя как собственно форму и как границу предмета. В первом случае форма сразу оказывается в области опосредования, т. е. знает себя как то, что опосредует собой предмет. Во втором случае форма также знает прежде всего себя, но в этом знании она обнаруживает себя как непосредственность, именно непосредственность предмета, так и опосредование, т. е. себя. В результате первый путь приводит к тому, что предмет мыслится через «чистую» форму, является «чистым» продуктом опосредования; второй путь завершается тем, что предмет мыслится в его непосредственности, но отрицательным образом; оставаясь границей, форма не может избавиться от непосредственности, от чувственной конкретности предмета, и мыслит его отрицательно.

Другим путем, т. е. мысля эмпирический, а не абстрактный предмет, форма, в отношении себя, приходит к тому же результату – сознает себя как собственно форму, форму как таковую. Но в мышлении сущности это положительный результат, так как, мысля себя, форма опирается на определенное, хотя и абстрактное, предметное основание. Сознавая же себя как отрицательное определение, форма такого основания не имеет. Это не значит, что отрицательное определение невозможно, но оно не может быть осознано как определение только в отношении к определению сущности.

В самом деле, оба определения, взятые не в отношении к предмету, а именно как определения, дополняют друг друга. В определении сущности, как мы уже видели, форма мыслит себя и тем самым мыслит предмет. Мышление формой себя не является самостоятельным логическим моментом, который мог бы быть отделен от мышления предмета. Мышление формой себя является условием мышления предмета, но не сознается как условие. В отрицательном определении, когда оно сознается как отрицательное, форма мыслит себя вне связи с предметом, форма именно сознает себя в качестве условия мышления предмета. К этому надо добавить, что оба определения служат лишь моментами или двумя разными способами раскрывают то обстоятельство, что форма знает себя в предмете, т. е. знает, что сначала она познает себя, а через себя предмет. Также следует добавить, что в обоих определениях форма сознает себя как таковую, как собственно форму, поэтому когда отрицательное определение сознает свою неустойчивость, неспособность мыслить себя как определение, оно вместе с тем сознает себя моментом или дополнением определения сущности.

Отрицательное определение сознает себя относительным к определению сущности. Соответственно, предмет отрицательного определения, (конкретный чувственный предмет) оказывается относительным к сущности, (к абстрактному предмету). Сущность, или абстрактный предмет, обладает самостоятельным определением; конкретный предмет обладает определением относительно сущности. Мы мыслим чувственный предмет тем способом, что относим его к абстрактному предмету. Но таким способом мы мыслим чувственный предмет не тогда, когда воспринимаем его, когда наше знание тождественно восприятию, а тогда, когда мыслим его формально, вне связи с каким бы то ни было содержанием.

Когда отрицательное определение мыслилось независимо от сущности, оно оказывалось неустойчивым, сознавало свою невозможность. Это приводило к тому, что мы мыслили определение отрицательно (или определение мыслило себя) в отношении к сущности. Но при этом мы не мыслили самой относительности отрицательного определения. Мы мыслили отрицательное определение тем способом, что относили его к сущности, но мы не мыслили самого способа нашего мышления. Это можно выразить иначе. Отрицательное определение с самого начала, когда мыслило свою невозможность и пустоту, было чисто формальным определением, в нем не было ничего от содержания. Теперь оно должно помыслить, осознать свою формальность.

Что значит помыслить способ своего мышления? Это означает, что рефлектирующая форма сознает, что ее мышление телесной формы состоит в отнесении ее к сущности. Прежде было так: рефлектирующая форма сознает пустоту телесной формы в качестве отрицательного определения и тем самым относит ее к сущности. При этом рефлектирующая форма отличает себя как действующее начало и телесную форму как пассивную, движимую и в самой себе неизменную. Мышление, или действие, рефлектирующей формы заключается в отнесении телесной формы к сущности. Теперь рефлектирующая форма сознает, что ее мышление состоит в мышлении отнесенности. Поскольку рефлектирующая форма не только мыслит телесную форму, но мыслит себя в мышлении, она уже не делает различия между собой и телесной формой. Рефлектирующая форма отдает отчет в том, что ее мышление отнесенности и сама отнесенность – одно и то же. Это становится явным не с позиции самой рефлектирующей формы, а с позиции ее осознания себя. Поскольку рефлектирующая форма сознает себя в своем мышлении, она сознает, что составляет одно целое с телесной формой. Это не отменяет природы телесной формы, которая остается пассивной и тождественной себе. Но в мышлении рефлектирующей формы она (телесная форма) становится тождественной рефлектирующей форме.

Таким образом, мы снова пришли к уже рассмотренному выше результату, т. е. к тому, что рефлектирующая форма в действии совпадает с телесной формой. В самом деле, рефлектирующая форма существует как действие, и, помыслив себя совпадающей с телесной формой, она в тот же момент начинает произвольное, свободное построение, которое мы назвали языком, или действием во времени. Но теперь мы более подробно рассмотрели отношение языка и познания и выяснили, что уже в знании предмета форма различает сущность, т. е. то, что существует и сознается как нечто самостоятельное, и конкретное, чувственное знание, которое не сознает себя иначе, как в отношении к сущности. Затем мы выяснили, что, осознавая конкретное восприятие, мы приходим к чисто формальному построению, которое состоит в мышлении отнесенности как таковой. При этом рефлектирующая форма не только мыслит отнесенность, но и сознает себя в мышлении. Этот последний вывод – то новое, что мы получили при более подробном анализе предпосылок языка. Раньше мы говорили, что рефлектирующая форма при свободном временном построении сознает свое построение, поэтому свободное построение совершается по правилу. Теперь выяснилось, что для того, чтобы вообще стало возможным действие во времени, рефлектирующая форма должна осознать себя в своем мышлении. Поэтому, мысля отнесенность – а построение во времени и есть мышление отнесенности одного другому, – рефлектирующая форма еще относится к себе, т. е. мыслит самое себя.

Следовательно, структура временного построения троична: она предполагает субъект, действие (отношение) и предмет (то, на что направлено действие). Причем все это – субъект, действие и предмет – содержится в самой форме. В построении фонем эта троичность не выражена и как бы свернута: рефлектирующая форма, сознавая свое построение, не относится к самой себе. В морфеме и слове уже мыслится отношение, и, следовательно, рефлектирующая форма сознает себя. Однако в построении морфем и в построении слов отношение мыслится как таковое и остается всегда одним и тем же – просто отношением. Другими словами, субъект, мысля отношение, не воздействует на него, не делает в нем никаких различий. На уровне слов, как мы уже говорили, отношение становится определенным и разнообразным. Необходимо понять, как совершается этот переход от вообще отношения к отношениям определенным и различимым.