Операции и целое. Целое – априорное условие называния

Количественный счет является законченным, непротиворечивым в себе действием, и только рефлексия обнаруживает в нем два различных момента. «Единица», с которой начинается счет, представляет собой, с одной стороны, определенность, нечто устойчивое, равное себе; а с другой стороны, действие определения, выражение активности, деятельности сознания.

Эта двойственность в определении числа объясняется тем, что это определение складывается из двух форм: телесной, которая, по определению, равна себе, и рефлектирующей, которая по своей природе есть действие. Поскольку рефлектирующая форма мыслит телесную форму, она мыслит число устойчивым и тождественным; поскольку рефлектирующая форма мыслит, она мыслит число как действие построения числа. «Единица» есть, и «единица» становится в мышлении.

Можно вспомнить, что предшествовало этому различению. В порядковом счете формальное определение «единицы» существует вместе с предметным определением; форма определяет собой предмет (абстрактный, счетный предмет). В количественном предметном счете форма «единицы» мыслится отдельно, но как сторона определения, другой стороной которого является предмет. При этом форма выражает изменчивость и переход, а устойчивость определения связывается с предметом. Теперь, когда форма мыслится самостоятельно, как число, мы в ней самой различаем устойчивость и изменчивость.

Как мы уже заметили, этого различения в количественном счете нет. Мысля «единицу» как первый элемент количественного счета, мы можем не делать различия между устойчивостью и изменчивостью. Это относится и к «двойке»: как мы знаем, определенность «двух» совпадает с действием прибавления; «два» и «больше, чем один» суть одно и то же. Отличие «двойки» от «единицы» заключается в том, что в случае «двойки» действием определения является прибавление.

Причина неразличенности состоит в том, что при количественном счете рефлектирующая форма не знает себя, а знает только определенность и движение телесной формы. В действительности именно рефлектирующая форма, т. е. мы, считает: мыслит «единицу», совершает переход к «двойке» и т. д., но мы не сознаем свою деятельность, и содержанием нашей мысли служит только состояние и изменение телесной формы.

Поэтому рефлексия, которая делает указанное различие, состоит в том, что мы сознаем себя. Сознавая себя, мы различаем в телесной форме устойчивость и изменчивость. Причина этого противоречия заключается в том, что мысль непосредственно выражается в чувстве и непосредственно определяет чувство. (Иными словами, рефлектирующая форма сознает, что непосредственно определяет собой чувственную форму). Вообще определение, или действие мысли на чувства, предполагает и то, что мысль, будучи сама действием, превращает в действие чувство, и то, что мысль посредством чувства определяет предмет как некий устойчивый результат действия чувства. Чувство, рожденное мыслью, заключает в себе и действие, и результат действия, однако в силу непосредственности действия мысли мы мыслим либо действие, либо результат. Как действие чувство оказывается тождественным мысли, поэтому мы владеем чувством, и разные состояния чувств служат проявлением одного и того же «я», а как результат чувство представляет собой нечто иное, нежели мысль, и мы теряем себя в своем чувстве.

Поэтому активность мысли должна заключаться не в том, чтобы непосредственно воздействовать на чувство, а в том, чтобы обнаружить и вычленить в телесной форме деятельную, изменчивую сторону. Выше мы писали, что телесная форма по своей природе неизменна, тождественна себе и изменяется под воздействием рефлектирующей формы, но понятно, что такое воздействие не может быть механическим, и если телесная форма испытывает воздействие и изменяется, то только потому, что заключает в себе момент изменчивости. Другое дело, что эту изменчивость в телесной форме обнаруживаем мы, рефлектирующая форма, и в этом смысле остается верным, что рефлектирующая форма является причиной движения телесной формы; чувство пассивно, мысль активна.

Мысля себя, мы не отличаем себя от деятельной стороны телесной формы. Это означает, что мы, в собственных глазах, не являемся чем-то отличным от телесной формы, но телесная форма нами мыслится через посредство ее деятельной части, поэтому «единицу» мы мыслим уже не как самостоятельное определение, к которому прибавляется «двойка», а как момент движения. За действием определения «единицы» следует действие прибавления «двойки».

«Двойка» состоит из определенности «двух» и действия прибавления. Если мы сознаем себя, то тем самым мы вычленяем действие прибавления как таковое, мыслим прибавление как отдельное событие, столь же отличное от «двойки», как и от «единицы». Таким образом, результатом рефлексии является то, что вслед за «единицей» мыслится не «двойка», а собственно прибавление: «плюс».

Так как прибавление мыслится самостоятельно, то «двойка» уже не может сознаваться как «двойка». В количественном счете «двойка» и была прибавлением. Но теперь, когда прибавление уже помыслено, вслед за ним и в качестве того, что прибавляется, возможно мыслить только «единицу».

Возникает формула, или операция: 1 + 1. При этом вторая «единица» не может мыслиться со своей изменчивой и деятельной стороны, потому что изменчивая и деятельная сторона уже вычленена и мыслится самостоятельно как прибавление, «плюс». Поэтому вторая «единица» сознается нами только как устойчивая и равная себе определенность. И чтобы перейти к прибавлению третьей «единицы», мы сначала должны во второй «единице» вычленить ее деятельную сторону. В результате операция сложения выглядит не как 1+1+1 и т.д., а как (1+1)+1)+1 …. В самом деле, если бы прибавление имело вид 1+1+1, то в каждом прибавлении мы не знали бы, что ему предшествовало, и какое именно по счету прибавление мы совершаем. Но так как каждое новое действие прибавления опосредовано вычленением деятельной стороны в предшествующей ему «единице», то прибавление является не просто еще одним, следующим прибавлением, а известно, каким именно «следующим», или каким по счету прибавлением оно служит. Определения «двойки», «тройки» и пр. при этом не исчезают, а сохраняют значение результата операции сложения: 1 +1 = 2, (1 + 1) + 1 = 3, или 2 + 1 = 3 и т. д. Операция сложения лишь раскрывает, эксплицирует содержание количественного счета.

При сложении, как мы видим, рефлектирующая форма не отличает себя, совпадает с изменчивой стороной телесной формы. Рефлектирующая форма сознает себя и отличает себя от телесной формы тем способом, что сознает и отличает в телесной форме момент движения. При этом остается неясность: с одной стороны, рефлектирующая форма сознает себя как действие и причина изменения телесной формы и никак иначе сознавать и отличать себя не может; с другой стороны, рефлектирующая форма не отличает себя от части телесной формы и, следовательно, не сознает себя причиной, которая действует на телесную форму. Таким образом, осознание рефлектирующей формой себя оказывается незавершенным. Если рефлектирующая форма не отличает себя от телесной формы, то мы возвращаемся к количественному счету, где сознается только состояние и изменение телесной формы. Если же рефлектирующая форма сознает себя причиной изменения телесной формы, или, другими словами, причиной, которая воздействует на изменчивую часть телесной формы, то рефлектирующая форма должна сознавать себя причиной самой себя. Только в этом случае рефлектирующая форма сначала мыслит себя, свое действие, а затем и вследствие этого мыслит действующую часть телесной формы. (Нет нужды повторять, что «сначала» и «затем» здесь, как и везде, понимаются в логическом смысле).

Это означает, что, мысля «единицу», рефлектирующая форма сначала мыслит себя, как действие, а затем мыслит действие определения «единицы». Вслед за этим мы (рефлектирующая форма, мысль) мыслим переход к «двойке». И переход также мыслится как движение самой мысли, когда мысль сама действует на себя, сама определяет себя к движению. Но такой переход будет связывать мысль с самой же мыслью, будет отношением между нами и нами же; отношением мысли с собой. «Отношение с собой» здесь не означает, что мысль остается неизменной, равной себе. Напротив, мысль относится с собой тем способом, что деятельно воспроизводит себя. Отношение с собой есть отношение между актами мысли. С другой стороны, это воспроизведение не есть последование, следование одного за другим. С последованием мы имеем дело в порядковом и количественном счете, и определение последования заключалось в том, что за одним следует «другое такое же». Но определение, «другое такое же», очевидно, применимо к счетным предметам и к пустым чувственным формам, а не к мысли. Когда бестелесная мысль воспроизводит себя, она воспроизводит себя не как «другое такое же», а как «то же самое, относящееся с собой»; воспроизводит отношение с собой.

Иными словами, мысль воспроизводит себя не во времени. Время предполагает изменение, переход к иному. Если же я вновь мыслю себя, то переход от меня ко мне не является временн ы м переходом. Такой переход столько же содержит в себе изменение, сколько не содержит никакого изменения.

Так как в мысли не существует последования, или времени, то не существует и прибавления. Смысл прибавления заключается в том, что за одним следует «другое такое же, находящееся в связи, в отношении с предыдущим»; одно прибавляется к другому. Но одно не может прибавляться к самому себе. Поэтому мы не можем сказать, что воспроизводя себя, мы мыслим себя два, три раза и т. д.

Мы можем утверждать только то, что мысль мыслит себя снова и снова, раз за разом. Отношение с собой существует как построение, установление отношения между актами мысли, и отношение с собой существует до тех пор, пока продолжается такое построение. «Раз», или «снова» означает то, что мысль устанавливает отношение с собой.

В этом установлении сама мысль и отношение между мыслями ничем не отличаются. Помыслить себя и помыслить отношение с собой – для мысли одно и то же. Вследствие этого мысль в своем движении не различает то, что заключено в этом движении: с одной стороны, отношение предполагает действие, переход, изменение; а с другой – отношение с собой означает тождество, равенство себе. Мы можем раз за разом устанавливать отношение с собой и не замечать этой двойственности. Но рефлексия ее обнаруживает. Рефлексируя, мысль обнаруживает, что она едина и множественна.

Чтобы разрешить эту двусмысленность, мы должны вернуться к определению мысли как таковой, как действия, или причины самой себя. Дело в том, что так определенная мысль уже есть отношение с собой и существует самостоятельно, безотносительно других актов мысли. Последующие же акты мысли существуют относительно первоначального акта. Следовательно, в этом первом акте, где мысль уже является отношением с собой, необходимо обнаружить и разрешить противоречие, проявляющееся в дальнейшем движении мысли.

Действительно, определение «причина самой себя» заключает такое противоречие. «Причина себя» означает, что причина тождественна себе в своем следствии. Если я порождаю себя, то я не отличаю себя порождающего от себя порожденного. Причина и следствие – одно и то же. Вместе с тем «причина себя» означает то, что совершается действие. Быть причиной и не действовать невозможно. Но действие и равенство себе, очевидно, противоречат друг другу. Если я действую, то я не равен себе, а если равен себе, то не действую.

Поскольку противоречие осознано, мы (я, мысль) можем задать вопрос: чт о есть мы, или чт о есть причина самой себя: действие или равенство себе? До сих пор, когда, в результате очередного акта рефлексии, мы задавали себе вопрос, на него существовал ответ, исключающий одну из возможностей: мы есть то, а не это. Но до сих пор общим условием нашего движения было отношение с иным: отношение формы с предметом (конкретным или абстрактным), отношение рефлектирующей формы к телесной форме. В области «чистой» мысли движение совершается не в отношении с иным, а в отношении с собой. Поэтому нельзя сказать, что вопрос задается с позиций формы, или нас, и сама постановка вопроса дает ответ на него. В области мысли мы не только задаем вопрос себе, но и о себе. И ответом на вопрос служит не исключение одной из возможностей как чего-то иного и «чуждого» вопрошающему, а установление определенного отношения между возможностями: мы в одном отношении есть то, а в другом отношении – это. В то же время остается верным, что одна из возможностей логически предшествует другой: мы сначала есть то, а затем и в отношении к тому – это.

Применительно к «причине самой себя» нельзя сказать, что такая причина есть тождество, а не действие. И вместе с тем тождество предшествует действию, потому что действие предполагает изменение, переход, и прежде, чем изменение совершилось, должно быть то, чт о изменяется. Кроме того, если тождество предшествует действию, то в изменении сохраняется тождество, и изменение является отношением с собой. Если же действие предшествует тождеству, то в изменении тождество не сохраняется, и изменение является отношением с иным.

Поэтому на вопрос: чт о есть мы, или чт о есть причина самой себя, – мы отвечаем, что мы есть тождество, образующее (производящее, определяющее) себя как тождество. Это значит, что сначала мыслится тождество само по себе, а затем это тождество мыслится образующим себя. Тождество, следовательно, представляет собой субъект действия: то, чт о действует, а лучше сказать, то, кт о действует.

Понятно, что субъект, основание действия может быть выделен только в том случае, если действие направлено на само себя. Если мы (мысль, рефлектирующая форма) воздействуем на что-то иное, то мы являемся причиной этого иного, являемся действием, однако бессмысленно при этом говорить, что мы является основанием своего действия. Если же наше действие направлено на нас самих, то, чтобы это стало возможным, мы должны сначала помыслить себя основанием своего действия, а затем помыслить действие этого основания.

Поскольку действие происходит из основания, а основанием служит тождество, то, хотя действие представляет собой изменение, переход, этот переход мыслится как отношение основания с самим собой.

Это останется верным и для перехода к другому акту, или действию мысли. Осознав и установив себя в качестве тождества, субъект сначала производит себя, а затем производит себя заново. Так как тождество установлено прежде всякого действия и служит условием действия, то действия превращаются в различные проявления одного и того же субъекта.

Поскольку действия мысли различны, они существуют во времени: одно действие следует за другим. Однако действия различны не относительно друг друга, а относительно субъекта, или в субъекте. Поэтому различие заключается в том, что один и тот же субъект мыслит себя во времени. Поскольку же действия субъекта соотносительны, связаны самим субъектом, то субъект мыслит себя не только последовательно, но и прибавляя одно действие к другому. Субъект, следовательно, мыслит себя не раз за разом, а определенное и увеличивающееся количество раз. Мы мыслим себя один, два, три и т. д. раза. В этом заключается операция умножения.

В самом деле, умножение состоит в том, что одно и то же мыслится, или «берется» определенное число раз. То обстоятельство, что в каждом новом акте мысли мыслится то же самое, а не другое такое же, означает, что в каждом новом, следующем акте мысль соотносится с собой. Более того, когда одно и то же мыслится несколько раз, это предполагает, что это «одно» мыслится в первый раз, или мыслится один раз. Следовательно, «одно» должно мыслить себя безотносительно, как таковое. А для этого «одно» должно различить в себе «одно» и «действие произведения одного».

Таким образом, в умножении мысль сознает, что именно она, мысль, является причиной того, что мыслит себя один раз, затем второй раз, третий раз и т. д. Состояния, или, лучше, акты мысли («один», «второй», «третий») являются моментами и выражениями одной и той же мысли. И только потому, что они являются моментами одной мысли, или следствиями одной причины, оказывается возможным переход от одного акта мысли к другому. Переход (т. е. изменение, увеличение) перестает быть равноправной, наряду с единством, стороной движения мысли, и превращается в следствие единства.

В этой новой рефлексии мысль, рефлектирующая форма, сознает себя вне связи с телесной формой, сознает исключительно себя саму и свое движение, т. е. то, что она мыслит себя один, второй, третий раз и т. д. Рефлектирующая форма соотносит себя как единство и причину со своими состояниями. Понятие «причина себя», следовательно, дополняется смыслом целостности.

Но целостность здесь мыслится еще незавершенно и противоречиво. Дело в том, что понятие целого предполагает наличие всех частей одновременно. И наоборот, последовательное во времени движение от одного состояния мысли к другому исключает целое. Следовательно, чтобы мысль была единством своих состояний, или действительной причиной себя (а «причина себя» с самого начала предполагает единство, поэтому Гегель уподобляет причину самой себя змее, кусающей свой хвост), она должна осознать себя не как причину, производящую свои состояния, а как целое, предпосланное своим частям. Мы выходим за пределы математических операций и переходим в область не количественного, а качественного знания.

Качественное знание предполагает, что мы мыслим не только бытие, но и то, чт о бытие собой представляет; мыслим не только «есть», но и «чт о есть». Другими словами, мы не только указываем, но и называем. Условием мышления «что», или называния, является мышление целого, содержащего части.

Частями мысли являются тоже мысли, поэтому чтобы перейти от «чистой» мысли к чувству, т. е. к телесной форме, мы должны сначала помыслить одно из состояний мысли как таковое, как мысленную часть мысленного целого, а затем помыслить ее как причину чувственной формы.

Движение от мысли к чувству опосредовано мыслью. Это значит, что мы не сознаем чувственную форму целого, не воспринимаем (не видим, не слышим) целое как целое. Целое существует только как мысль. Части же сначала мыслятся, а затем и вследствие этого воспринимаются.

Так как чувственная форма части берется при этом со своей деятельной, изменчивой стороны, то мы не можем «остановиться», «задержаться», т. е. в каком бы то ни было смысле созерцать чувственную форму или созерцать что-то посредством чувственной формы. Мышление чувственных, телесных частей целого заключается в том, чтобы переходить от одной части к другой, как бы «перебирая» их. Формально возможно и обратное «восхождение» от мышления частей к мышлению целого.

Есть еще одна причина, почему мы не можем созерцать что-либо в чувственной форме. Она состоит в том, что нам нечего созерцать. Телесная форма, как мы имеем ее при переходе от части к целому, пуста, не является предметной формой. Поэтому все логическое построение, которое заключает в себе понятие целого (сначала отношение мысли к мысли, затем отношение мысли к чувству), является априорным условием мышления целого, которое само по себе, без предмета остается бессмысленным.

Чтобы мышление целого стало действительным, и вместе с ним действительным стало называние, или именование, мышление целого должно стать предметным. Но прежде, чем перейти к этой проблеме, скажем еще несколько слов о природе числа.

Способ существования числа состоит в том, что число считает себя. Мы видели, что количественный счет, сложение и умножение представляют собой отношение телесной и рефлектирующей формы. Телесная форма сама по себе неизменна и является считаемой, тогда как рефлектирующая форма по существу есть деятельность и является считающей. Поскольку телесная форма неизменна и равна себе, число первоначально выступает как целое число. Учение о числе, считающем себя, выдвинули пифагорейцы. Именно следуя пифагорейцам, Аристотель пишет: «Число имеет двоякое значение: мы называем числом, с одной стороны, то, что сосчитано и может быть сосчитано, а с другой – то, посредством чего мы считаем»[7]. Мы видели, что число возникает из понятия «одного», или «единого», потому что в мышлении «одного» форма впервые соотносится с собой. «Число, – пишет Аристотель, – происходит из единого»[8].

Согласно пифагорейцам, число служит «началом всего». Но чтобы быть таким началом, число, очевидно, не может относиться, считать то, чт о числом не является, а должно относиться с собой. В самом деле, предположим, что мы хотим получить временн у ю определенность. Тогда сначала за время, или единицу времени, мы принимаем некое различимое изменение, или движение, например, движение стрелки часов: механическому перемещению предмета мы даем смысл протекшего времени. Но этим мы еще не определили количество времени: сказать «единица времени» все равно, что сказать просто «время». А так как время в данном случае это количественная характеристика движения, то, выбрав единицу времени или приняв какое-то перемещение за время, мы ничего о времени не узнали. Чтобы получить определение времени, необходимо выбранную «единицу» сосчитать, т. е. взять определенное количество раз. Число, следовательно, определяет предмет тем способом, что определяет, или считает, само себя.

§ 4. Сравнение через эталон. Одинаковое и различное. «Это» и «то»

Мы выяснили формальные условия мышления целого и частей. Но, чтобы мышление целого состоялось, необходимо, чтобы форма целого, так же как и форма частей, была предметной, т. е. формой чего-то. А для этого у нас пока нет достаточных предпосылок. Дело в том, что формой существования конкретного чувственного предмета, которая нам известна и которая имеется в нашем распоряжении, является форма «вот» – форма указывания или непосредственного чувственного восприятия. Но вещи, данные в этой форме, как мы помним, безотносительны друг другу: о них нельзя сказать, что они одинаковы, и нельзя сказать, что они различны. А чтобы было возможно рассматривать вещи как части целого, они, очевидно, должны быть либо одинаковыми, либо различными – иными словами, быть соотносимыми друг с другом. Следовательно, если мы возьмем форму целого и частей, с одной стороны, и форму непосредственного восприятия, с другой, то эти формы представления или формы существования вещей не совпадут друг с другом. Форма «вот» является недостаточно развитой, чтобы дать предметное основание для мышления целого.

Поэтому мы должны вернуться к непосредственному восприятию и снова, более подробно, заняться рефлексией этой формы. Мы уже выяснили, что рефлексия восприятия заключается в том, что мы познаем форму восприятия и устанавливаем, чт о именно познает эта форма в предмете. Оказывается, что форма познает в предмете его тождество, равенство самому себе. Сознавая это обстоятельство, мы тем самым отличаем в предмете его тождество, или предметность как таковую, и рассматриваем эту предметность независимо от конкретного предмета.

Форма восприятия, которую мы рефлектируем и через рефлексию которой вычленяем абстрактный предмет, не является какой-то определенной формой, например, зрением или слухом, а формой телесного восприятия вообще. Поэтому предмет, познаваемый через познание этой формы, является просто абстрактной предметностью.

Но если может быть познана форма тела или форма чувства как такового, то, очевидно, может быть познана и форма зрения как такового, или форма слуха как такового. Мы уже говорили, что познаем, схватываем свое восприятие как действие, иными словами, схватываем тело как наше тело, когда познание и предмет познания совпадают. Но в таком случае зрение и слух, с одной стороны, как действие одинаковы, и поэтому мы познаем свое тело или восприятие, как таковые; а с другой стороны, как действие зрения и действие слуха они различны. Каждый орган восприятия представляет собой как бы тело в теле.

В сам о м непосредственном восприятии – до того, как мы рефлектируем его форму – акты восприятия (отдельные «вот», «вот», «вот») не отличаются по способу совершения действия. Видимое «вот» ничем не отличается от слышимого или осязаемого. Но в рефлексии, которая заключается в том, что предмет познается через форму его восприятия, форма в и дения может быть отличена от формы слышания или формы осязания.

Но осознать форму зрения означает осознать не предмет вообще, а цвет вообще – поскольку зрением мы воспринимаем цвета. Точно также осознать форму слуха – значит познать звучание как таковое. Более того, сознавая форму, или действие восприятия, мы в действии каждого органа можем различить аспекты этого действия. Например, в цвете вообще различить яркость вообще и насыщенность вообще. Ведь яркость существует потому, что она, как яркость, тождественна себе, и воспринимая яркость цвета, мы воспринимаем тождество яркости. Также обстоит дело и с насыщенностью.

Итак, рефлексируя непосредственное восприятие (отдельное «вот» или «это»), мы в предмете этого восприятия можем отличить просто предметность или же предметность определенного рода. И так же, как познание простой предметности привело нас к понятию повторения, счета и числа, – по такому же пути должно двигаться и познание предметности определенного рода.

Однако простая предметность, поскольку она вычленена и стала самостоятельным предметом познания, никак не соотносится с конкретным предметом непосредственного восприятия. Иначе обстоит дело с абстрактным предметом определенного рода. Будучи отличен в качестве самостоятельного предмета познания, он, тем не менее, может быть соотнесен с конкретным предметом, от которого он отличен.

Казалось бы, если орган восприятия есть тело в теле, то рефлексия этого органа, или способа восприятия, должна привести к такому же результату, как и рефлексия телесного восприятия вообще. И если простой абстрактный предмет не соотносим с конкретным предметом восприятия, то не может быть соотносимым и абстрактный предмет определенного рода. Тем не менее такое соотнесение оказывается осуществимым.

Для этого сначала необходимо установить, что восприятие конкретного и абстрактного предмета – это одно и то же восприятие, осознанное или же неосознанное как восприятие. Другими словами, что абстрактный предмет – это тот же самый конкретный предмет, осознанный со стороны формы его восприятия. Следовательно, чтобы соотнести абстрактный и конкретный предмет, абстрактный предмет надо помыслить двояко: мыслить равным, тождественным конкретному предмету, а значит, мыслить его конкретным; и в то же время мыслить его абстрактным, тождественным себе предметом.

Рассмотрим сначала вопрос о равенстве конкретных предметов. Возьмем пример. Предметом осязания является плотность, или твердость, вещей (воздух мы не осязаем в силу его разреженности). Аспектами, или модальностями, осязания служат чувство шершавости (абсолютно гладкую вещь мы не могли бы осязать), чувство тяжести (полная невесомость также неосязаема), и пр. Возьмем для примера чувство тяжести. Поскольку формой знания является непосредственное восприятие, то предметы даны безотносительно, т. е. мы не знаем, одинаковы они, различны и пр. Мы также не в состоянии рефлектировать знание конкретных предметов как конкретных (т. к. рефлексия превращает конкретный предмет в абстрактный), однако мы в состоянии рефлектировать, или осознавать равенство восприятий.

Вообще, условием восприятия (хотя и неосознанным в самом восприятии) является неравенство, контрастность предметов восприятия. Например, тяжесть может быть воспринята только в сравнении с другой, отличной от нее тяжести. Напротив, одинаковые, неразличимые чувством тяжести не воспринимаются. Но именно равенство восприятий, т. е. состояние, когда восприятие в собственном смысле уже не существует, – является основанием для рефлексии формы восприятия. Познавая равенство чувственно конкретных тяжестей, мы познаем не конкретную тяжесть, или тяжесть конкретной вещи, а познаем способ чувствования тяжести. Но мы знаем, что значит познавать форму чувства конкретной вещи. Это значит познавать ее как абстрактную вещь, как вещность. Следовательно, сознание равенства двух конкретных вещей и вычленение из конкретной вещи абстрактной вещности – одно и то же мыслительное действие.

Поэтому ничто не мешает нам мыслить абстрактный предмет, с одной стороны, как конкретный предмет, равный другому конкретному предмету; а с другой стороны, как абстрактный предмет, равный самому себе. Другими словами, соотносить между собой абстрактный и конкретный предмет. Соотносить в данном случае означает устанавливать отношение равенства.

Поскольку такое отношение установлено и поскольку абстрактный предмет, по своей природе, может мыслиться только посредством счета и числовых операций, то установленное отношение между абстрактным и конкретным предметом с необходимостью принимает вид измерения.

В самом деле, всякое измерение предполагает приравнивание вещей к некоторому «эквиваленту». Например, взвешивание заключается в том, что мы приравниваем по весу ту или иную вещь с тем или иным количеством металлических гирь. Гири и служат «воплощением» веса. Одна вещь сравнивается с другой не непосредственно, а через приравнивание каждой из них к металлическим гирям. Если одна вещь равна по весу гире, а другая – двум таким же гирям, то вторая вещь в два раза тяжелее первой.

Однако и сама гиря, которая служит эталоном, может быть измерена, а именно измерена собой. Для этого на одну чашу весов кладут гирю, а на другую – точно такую же гирю. Одна из гирь здесь исполняет роль измеряемой вещи и стоит в ряду со всеми другими вещами, подлежащими измерению, а другая – роль «субстанции» веса. Вторая гиря – уже не вещь, которая обладает весом и может быть в этом отношении измерена, а единица веса, предметное выражение тяжести как таковой.

Операция измерения вещи собой лежит в основании всякого измерения вообще, т. к. логически, прежде чем начать измерять, мы должны различить в какой-то выбранной нами вещи ее конкретную чувственную определенность и «чистого» представителя измеряемого свойства, «субстанцию» этого свойства, которая существует в отвлечении от всех чувственных особенностей, например, как «вес вообще», или «существование веса».

Посредством измерения устанавливается отношение между конкретными вещами. Оставаясь конкретными, вещи перестают быть безотносительными и становятся одинаковыми или различными. Благодаря измерению мы в состоянии уже не только указать на предметы чувственного восприятия («вот», «это»), но различать или отождествлять их.

При этом отношения, которые устанавливаются между конкретными вещами, являются не качественными, а только количественными. Когда говорят о качестве, предполагают, что качество непосредственно проявляет себя в сравнении с другим качеством. Но «тяжелое» и «легкое» мы познаем не в непосредственном сравнении. Непосредственно мы познаем их в непосредственном восприятии, но тогда они не могут быть сравниваемы. Если же мы сравниваем их, то не непосредственно, а через отнесение к «эквиваленту», т. е. измеряя их.

Измерение, как мы видели, предполагает два логических и в то же время операционных действия. Во-первых, уравнивание, в нашем случае уравновешивание конкретного предмета с абстрактным эквивалентом. И в этом уравнивании, или сознании тождества, исчезает конкретность предмета и остается абстракция его существования. Во-вторых, придание эквиваленту количественной определенности, подсчет эквивалента.

В результате мы не чувствуем «тяжелое» и «легкое» (чувствуем мы только в непосредственном восприятии), а сознаем их как количественные определения. «Тяжелое» и «легкое» – не качества, воспринимаемые нами, а сознаваемые нами количества. То же самое относится к «шершавому» – «гладкому», «плотному» – «разреженному», «громкому» – «тихому», «светлому» – «темному» – ко всем родам и модификациям чувства.

В этом можно убедиться, если обратить внимание на то, каким образом мы отдаем отчет в своих чувственных впечатлениях. Например, различив «тяжелое» и «легкое» и испытав новое впечатление, мы осознаем его как «еще более тяжелое» или «легче последнего, но тяжелее предпоследнего» и т. п.