Формально определенное «бытие». Форма, сознающая себя предметно. Память и воображение

Учение Гераклита о внутреннем чувстве позволяет объяснить субъективные способности человека – память и воображение. Особенностью внутреннего чувства, как мы видели, является то, что мы знаем себя как форму вещи, и то, что вещь, предметное содержание, не отличается нами от состояния нашего тела. Парменидово бытие или свет – уже предмет внутреннего чувства, где «мыслить» совпадает с «чувствовать» и «мыслить себя» совпадает с «мыслить иное». Поскольку мы сознаем форму и относимся в предмете с собой, мы являемся причиной существования формы и можем произвольно воспроизводить ее, вызывать форму в себе. А поскольку предмет для нас неотличим от состояния нашего тела, то, когда мы вызываем в себе данную определенную форму, нашему «внутреннему взору» предстает некоторое подобие предмета. Совершая определенное формальное действие, мы воспроизводим то телесное состояние, которое испытывали при прежнем восприятии. Например, говоря «красное», мы вызываем в себе чувство красного, хотя ничего красного в действительности не видим. Именно потому, что при живом, непосредственном восприятии мы не отличали форму, телесное состояние от предмета, – воспроизводя форму, мы как бы воспроизводим предмет.

Во внутреннем чувстве, как мы знаем, мы имеем дело с целым предметом, не делимым на части и не стоящим рядом с другими предметами. Поэтому и в памяти мы воспроизводим предмет как целое. В отличие от памяти, воображение состоит в произвольном сочетании встречающихся в опыте элементов, частей. Например, женское туловище присоединяется к рыбьему хвосту. Для природы воображения поэтому главным является вопрос, как во внутреннем чувстве может быть представлена часть вещи. Чтобы понять это, мы должны вернуться к определениям существования и несуществования. Мы уже говорили, что помыслить вещь, данную в опыте, несуществующей – не что иное, как акт воображения. Здесь форма активна по отношению к предмету и мыслит самое себя. В мышлении существования форма, сознание, также активна в отношении к предмету, потому что дает ему новое, дополнительное определение бытия. Однако существование нельзя мыслить как «чистую», пустую форму, а только как существование предмета. И в этом заключается различие между определениями существования и несуществования. Мысля небытие, мы также мыслим его как определенное небытие, однако, здесь речь идет об определенности формы. Мы можем не обращать внимание на определенность формы и сосредоточиться на отсутствии предмета; помыслить то, что данного предмета нет. Однако, и в этом случае нельзя сказать, что «отсутствие» является характеристикой или определением вещи. Мысля отсутствие, мы ясно понимаем, что мыслим его, что вещь «отсутствует» только в нашем сознании. А когда мы обращаем внимание на собственно определенность формы отсутствия, предмет вообще перестает быть для нас этим предметом и превращается в форму или значение другой вещи. Таким образом, хотя небытие мыслится определенным, т. е. небытием какого-то предмета, оно в нашем сознании не принадлежит предмету, является не его определением, а определением формы.

В отличие от этого, существование мыслится как существование предмета. Поэтому, хотя форма активна в отношении к предмету и именно она, форма, дает ему определение бытия, эта активность самой форме не дана. И в этом заключается противоречие. Дело в том, что в определениях бытия и небытия сознание не просто соотносится с собой в предмете, а знает свое отношение. Другими словами, не только определяет свой предмет как бытие, т. е. неделимое на части и ни с чем не соседствующее целое, но еще и дает этому предмету новую характеристику или признак: «бытие есть» или «бытия нет». Просто «бытие» означает, что мы познаем предмет, ни с чем не соотносящийся ни внутри себя, ни снаружи, и о таком предмете нам нечего сказать, кроме того, что он существует. В результате деятельности сознания мы получили такой, совершенно простой предмет. Другое дело, когда мы осознаем, что получили этот предмет именно в деятельности сознания. В своем существовании предмет оказывается опосредован сознанием, и это выражается в том, что сознание приписывает ему признаки бытия и небытия. Такова природа утверждений «бытие есть» и «бытия нет». В утверждении «бытия нет» эта природа очевидна, т. е. очевидно, что «нет» принадлежит не бытию, а сознанию. В утверждении «бытие есть» это не очевидно, т. е. не видно, чт о в утверждении принадлежит предмету, а чт о сознанию. Природа утверждения скрыта, не проявлена в созерцании утверждения. По существу в утверждении «бытие есть» «есть» принадлежит сознанию, но самому сознанию в его опыте это не дано.

Вместе с тем понятно, что сознание в состоянии обнаруживать в своем опыте то, что действительно ему принадлежит, т. е. отличить форму существования от предмета. Форма в результате предстает познанию как таковая, как форма. Однако это не пустая (хотя и определенная) форма небытия, а форма бытия. Поэтому она с необходимостью имеет отношение к предмету, является определенностью предмета, а не самой себя. Обнаруживая форму бытия, сознание тем самым обнаруживает, осознает свое отношение к предмету, обнаруживает, что именно оно, сознание, дает предмету определенное бытие. И в то же время это определение остается определением предмета, а не сознания.

В этом положении, очевидно, заключена двойственность, причина которой в том, что сознание здесь еще не вполне активно и не полностью овладело своими предпосылками. Рассмотрим подробнее характер активности сознания в определении бытия. Первоначально сознание было активно в отношении к предмету, однако не сознавало своей активности: мы давали предмету определение бытия, но для нас самих определение принадлежало предмету, а не нам. Затем сознание отличило определение от предмета и поняло его как собственное определение предмета. Этим оно обнаружило свое отношение, свою активность в отношении к предмету. Но этим оно еще никоим образом не обнаружило свое отношение к себе. Ведь сознание, как мы помним, это отношение рефлектирующей и рефлектируемой, телесной, формы. Рефлектирующая форма в отношении к телесной может быть активной или пассивной. Активна она тогда, когда осознает свое отношение к телесной форме. Отличив определение бытия от предмета, рефлектирующая форма тем самым превратила это определение в свою предпосылку – в форму, которую она осознает и находится с ней в некотором отношении. Но в каком отношении? Является ли эта форма («бытие») определением предмета или определением самого сознания, именно его активной, рефлектирующей части? В решении этого вопроса, (вопроса об отношении формы к себе самой) мы, рефлектирующая форма, как раз и проявляем свою активность или пассивность.

Пассивность означает то, что мы не удерживаем саму форму вопроса и тем самым превращаем определение в то, что свойственно самому предмету. Речь идет уже не о содержании предмета, а точнее, не о содержании нашего восприятия, а об определении признака, который отличен от содержания и приписывается содержанию. Но этот признак берется нами непосредственно – как присущий самому содержанию или самому предмету. Предмет значит. Поскольку признак приписывается содержанию и содержание понимается через признак, содержание также превращается в значащее. Но поскольку само содержание, сам предмет, значит, он значит не себя. Если не себя, следовательно, нечто иное, но это иное не дано этой форме сознания. Сознание пассивно и в силу пассивности останавливается на том, что приписывает, придает некоторому содержанию значение. Но значение чего? Этот вопрос остался бы без ответа, и вся процедура приписывания предмету признака как присущего самому предмету оказалась бы совершенно бессмысленной, если бы прежде сознание не выработало уже понятия времени и не совершило бы переход от одной определенности к другой. Мы видели, что это требовало активности сознания, именно активности постижения себя как определенной, хотя и пустой, беспредметной формы. Именно поэтому мы сначала рассматривали определение небытия, а уже затем определение бытия. В определении небытия сознание с самого начала более активно, в утверждении «бытия нет» форма или признак, приписываемый бытию, с самого начала отличен от бытия, и, опираясь на это отличие, на форму как таковую, сознание получает определение последовательности, перехода от одного к другому. Что же касается утверждения «бытие есть», то здесь признак может быть лишь отличен от бытия, и все усилия сознания сводятся к этому различению. Поэтому результаты, полученные из «бытие есть», «идут вслед» тем результатам, которые были прежде получены из «бытия нет». В частности, если бы не было понятия времени, нельзя было бы понять, как предмет, взятый как таковой – не как пустая форма, а именно как предмет, – может означать собой нечто иное.

Но поскольку в активном состоянии сознание уже проделало переход от одной определенности к другой, – теперь, в пассивном состоянии, оно может повторить этот переход; пройти проторенным путем. Это действие – превращение предмета в значение, которое открывает другой предмет – есть ни что иное, как установление последовательности в памяти. Память и последовательность в памяти – не одно и то же. Память как таковая предполагает восстановление во внутреннем опыте прежде бывшего и совсем не обязывает к выстраиванию последовательности событий. С другой стороны, восстановление ранее бывшей последовательности возможно и в действительном, живом опыте, и во внутреннем переживании, в памяти. Имеем ли мы дело с действительными или представляемыми вещами, мы одинаково вспоминаем, что за чем следовало прежде. Формальное различие памяти и восстановления временного порядка состоит в том, что в памяти восстанавливается содержание, а для временного порядка требуется восстановить признак или значение, которое приписывается, а точнее, приписывалось данному содержанию. Второе действие, следовательно, более субъективно. В памяти мы воспроизводим форму данного содержания, а восстанавливая последовательность, – форму, которую приписываем данному и уже определенному содержанию.

Особенностью этой процедуры восстановления цепочки событий является то, что каждое звено цепочки восстанавливается отдельным действием сознания. Превращая предмет А в значение предмета В, мы затем должны предмет В, сначала данный как предмет, превратить в значение, именно, в значение предмета С. Каждый переход в цепочке воспоминаний строится нами заново. Поэтому восстанавливаемая нами последовательность для нас самих существует во времени: мы понимаем, что сначала следует одно, затем другое. После того, как мы выстроили цепочку воспоминаний и, если нужно, повторили построение несколько раз, у нас возникает ассоциативный ряд образов: один образ «автоматически» вызывает другой. В ассоциативном ряду уже нет времени: один образ следует за другим без понимания того, что один «до», а другой «после». Переход здесь совершается не от значения к предмету, а от значения к значению, и как в тексте нет времени, так и в ассоциативной связи. Надо сказать, что связь по ассоциации представляется простейшей формой опыта и на самом деле является простой – в том смысле, что она лишена каких-либо опосредований. Но отсюда обычно делают вывод, что ассоциация – первая форма опыта, возникающая до определенной рядоположенности и последовательности. При этом упускают из вида, что ассоциация связывает не предметы, а значения и, чтобы осуществилась ассоциативная связь, должен быть подготовлен материал для нее.

Таким образом, если сознание пассивно в определении бытия, оно лишь воспроизводит ту последовательность восприятий, которая прежде была образована самим сознанием. Первая же, исходная последовательность создается в определении небытия, когда предмет утрачивает для сознания собственно предметное содержание и берется как определенность формы. Это отношение активности сознания, когда оно соотносится с собой как с «чистой» формой, и пассивности, когда сознание наделяет значением сам предмет, – это отношение превосходно выражено в классическом интеллектуальном детективе. Например, у Г. К. Честертона сыщик, потерявший след преступника в огромном городе, ищет не там, где «естественно» искать – в злачных местах, банках и пр., а, напротив, там, где, казалось бы, ничего найти нельзя – на свалках, в тихих улочках, пустых ресторанах. В таких местах нет вещей, которые бы «сами» указывали на преступника и преступление. Но именно здесь сыщик находит признаки, указывающие путь «во тьме неведенья». Соленый кофе, поданный в ресторане, побуждает его начать погоню. Точно так же у Э. А. По Дюпен, в поисках разгадки убийства, исследует не то, что непосредственно связано с личностью жертвы, временем или местом преступления, но изучает по газетам то, что вообще происходило в городе, надеясь в событиях, «тематически» никак не связанных с убийством, найти ключ к разгадке. Определяя предмет как значащий, сознание тем самым с необходимостью соотносится в предмете с собой, но при этом сознание может пассивно соотноситься с собой, и тогда окровавленные руки изобличают убийцу, может быть активным – и тогда предмет утрачивает для него предметность и становиться формой указания.

Вернемся к общему ходу рассуждения, к тому, что в определении бытия создание бывает не только пассивным, но и активным. Это значит, что сознание, отличив форму определения от предмета, задается вопросом, чему принадлежит эта форма – предмету или самому сознанию. Этот вопрос, напомним, имеет смысл потому, что, отличив форму от предмета, сознание получает не пустую определенность или определенность самой формы, а определенность предмета. Поэтому, отличив форму «бытия» от самого бытия, сознание констатирует двойственность, неустойчивость своего результата: с одной стороны, форма отличена сознанием и стала предметом сознания, а с другой стороны, она по существу является формой или определением предмета. Но коль скоро сознание ставит вопрос, ответ на него становится очевидным. Дело в том, что в самой постановке вопроса сознание делается активным по отношению к самому себе: рефлектирующая себя форма ставит вопрос, ей или предмету принадлежит рефлектируемая, телесная форма. По существу, этот вопрос для рефлектирующей формы означает: станет ли она активной по отношению к телесной форме или проявит пассивность. Если форма может помыслить себя принадлежащей себе и принадлежащей предмету, очевидно, что из этих двух возможностей она выбирает первую. Форма овладевает собой как своей предпосылкой. Что это означает? Это означает, что в своем результате – мыслимом, представляемом предмете – сознание обнаруживает себя, т. е. форму. Предмет оказывается полностью сведенным к форме и теперь представляет собой ни что иное, как форму, данную себе.

Форма уже была дана себе: в парменидовом бытии сознание обнаруживает, что оно, как форма, образует собой предмет. Но этот результат, напомним, оказался двойственным: осознавать, созерцать себя в предмете означало либо созерцать содержание предмета как таковое («бытие»), либо созерцать себя или саму форму. Это последнее созерцание не дает, как думает Гегель, «небытия», а распадается, в свою очередь, на два созерцания: созерцание формы предмета и формы как таковой, пустой формы. Мы сейчас прослеживаем созерцание формы предмета и видим, что она ведет к отделению формы от предмета и, в конце концов к осознанию того, что форма и есть предмет; форма замещает собой предмет.

В памяти форма также замещает собой предмет. Но в памяти, воспроизведя прежнюю форму, мы представляем не форму, а предмет; воспроизведение формы служит лишь условием воспроизведения предмета. Теперь же мы не форму мыслим как предмет, а наоборот– предмет как форму. Такое состояние сознания, когда место предмета занимает его форма, называется воображением.

В воображении рефлектируемая, телесная форма превращается в предмет для формы рефлектирующей. Мы сначала отличаем определение, признак бытия от предмета, а затем делаем его предметом для себя. В этом заключается отличие воображения от мышления небытия. В мышлении небытия мы мыслим отсутствие предмета. Либо, когда мы мыслим саму форму, то мыслим ее формой иного предмета, мыслим переход от одной определенности к другой. В воображении мы находимся в мире форм.

Так как в воображении мы мыслим форму, это состояние не может быть устойчивым, в нем нет ничего от «спокойного созерцания». Поэтому воображение состоит не в созерцании, а в конструировании образов; один образ связывается с другим. Из природы воображения следует, что нельзя вообразить нечто одно, но одно ставится в отношение с другим, мыслится как часть последовательности построения. Эта последовательность не имеет ничего общего с повторением прежде бывших событий. Сознание имеет дело с формой, свободной от предпосылок, и в силу этого перемещает формы произвольно.

Произвольность воображения – двоякого рода. В одном случае в качестве образов берутся самостоятельные элементы, вещи, и из них складывается новый сюжет. Например, человек представляет себя живущим в средневековье, одетым в латы и участвующим в рыцарском турнире. Воображение здесь состоит в присоединении к современному человеку лат, копья, других атрибутов турнира и в построении перипетий боя. В другом случае за основу берутся не вещи, а их части. Мы уже говорили о том, что сознание в своем опыте свободно переходит от частей к целому и обратно и способно представить всякую действительно вычленимую в предмете часть как целое, так же как и любое целое помыслить как часть. Воображение в этом случае состоит в том, что часть, взятую отдельно, присоединяют к другой части, создавая новый предмет для дальнейшего сюжетного построения. Но и здесь воображение состоит не в созерцании нового предмета, например, русалки, а именно в построении его. Русалка для нас – не предмет, а род деятельности, и мы понимаем, чт о такое русалка, совершенно так же, как понимаем, чт о такое прямая линия – только в деятельности построения ее. Поэтому, кстати сказать, Спиноза относит геометрические построения к воображению.

Итак, мы рассмотрели определение бытия и обнаружили в нем три субъективных состояния: память, последовательность в памяти и воображение. (Строго говоря, память относится не к определению бытия («бытие есть»), а просто к мышлению бытия, в котором затем различаются определение бытия («бытие есть») и определение небытия («небытия нет»). Но сейчас для нас это различие несущественно.) Обычно полагают, что в этих состояниях по-разному используются одни и те же по своим формальным характеристикам элементы, и воображение произвольно комбинирует те же самые образы, которые память только воспроизводит. Что касается последовательности в памяти, то ее вообще не отделяют от самой памяти. Мы хотели показать, что все три субъективных состояния используют формально различные предметы. И, скажем, переход от памяти к последовательности в памяти возможен только потому, что сознание иначе определило свой предмет. В воображении к последовательности добавляется произвольность – и тоже по той причине, что сознание меняет свой предмет.

Из-за того, что не видят разницы в предмете памяти и воображения, дают внешние, чисто описательные определения воображения. Например, Гуссерль определяет воображение как создание конструктов, которым не дается признак существования. Действительно, такое определение согласуется со здравым смыслом. Всякий скажет, что русалка – конструкт, который в нашем сознании лишен бытия. Но то, что вообще лишено бытия, не может быть нашим опытом: если есть опыт, значит, он в каком-то смысле причастен бытию, если это не опыт о чем-то, значит, опыт чего-то. Объясняя реальность воображения, обычно указывают на то, что, хотя конструкт как таковой не существует, существуют части, из которых он сделан, следовательно, воображение опирается на реальность. Хотя русалок в действительности не бывает, но в них реально представлены «верх» женщины и «низ» рыбы. Но тогда получается, что целью воображения является уменьшение реальности живого опыта. Самой русалки ведь нет, а полноценная реальность женщины и рыбы замещается полуреальностью туловища и хвоста. Такой вывод оказывается неизбежным, если мы будем считать, что воображение – это опыт «о чем-то». Воображение на самом деле субъективное состояние, и его действительность не может быть почерпнута из вещей. Действительно в воображении действие построения, точнее, построение форм. Именно построение захватывает нас и оправдывает опыт воображения. Мы не переходим от большей реальности живого восприятия к меньшей реальности воображения, а изменяем характер реальности, которой причастны в опыте.

Интересную теорию воображения предлагает Фихте. У него воображение основывается на внутреннем чувстве и существует во времени. А в обычном, живом чувственном восприятии, утверждает Фихте, предметы выстраиваются в пространстве. Переводя взгляд с одного предмета на другой, мы устанавливаем их местоположение относительно друг друга, а вовсе не последовательность. Напротив, предметы воображения выстраиваются нами во временной последовательности и этим отличаются от предметов восприятия. Фихте, таким образом, дает ясное отличие «рода реальности» воображения от «рода реальности» восприятия. И в самом деле, построение – это всегда последовательность. Однако это вовсе не означает, что построение – это время. Мы видели, что для определения времени необходима дискретность моментов. А, скажем, в проведении прямой ее нет: мы не разделяем свое действие на части и поэтому не сознаем, чт о идет раньше, а чт о позже. То же самое и с русалкой: хотя этот образ выстраивается нами из элементов, в нем самом нет различия частей; русалку мы строим как целостное представление.

В чем причина этого своеобразного состояния, когда, живя временем (построением), мы не осознаем последовательности своих действий? Дело в том, что в воображении мы, т. е. рефлектирующая форма, мыслим телесной формой, телесная форма есть то, чт о собственно мыслится. Выше было сказано, что телесная форма становится предметом для рефлектирующей формы, и это может иметь только тот смысл, что мы мыслим посредством телесной формы, через нее или ею. Поскольку мы мыслим телесной формой, мы не отличаем себя от нее. До сих пор во всех рассмотренных нами состояниях сознания телесная форма была чем-то неизменным, равным себе, а рефлектирующая форма была деятельной и своей деятельностью обеспечивала тождество телесной формы. Такое отношение двух форм сохраняется и в данном состоянии, т. е. в воображении. Но при этом рефлектирующая и рефлектируемая формы составляют одно целое. Раньше рефлектирующая форма действовала сама и этим отличалась от телесной формы. Теперь телесная форма целиком вовлечена в действие, хотя сама действием не является; телесная форма – то, посредством чего действие осуществляется. Неверно думать, что рефлектирующая форма исчезает и утрачивает себя в телесной форме. Но то, что действие осуществляется через телесную форму, означает то, что, совершая действие, мы не отличаем себя от него, тождественны своему действию. «Действительность» воображения и заключается в том, что мы совпадаем с действием построения.

Вместе с тем эта «действительность» неустойчива. Что означает, в самом деле, что мы действуем «через» форму или «формой»? Значит ли это, что в своем действии мы не отличаем себя от телесной формы, совпадаем с ней? Если да, то мы не просто отождествляем себя с телесной формой, (той формой, посредством которой действуем), но отождествляем, утрачиваем, теряем себя в представлении, которое строим. Ведь то, что мы строим в воображении, – это предмет, и сделавшись пассивными в отношении формы построения, мы становимся пассивными в отношении предмета. Так бывает, когда, вообразив нечто, мы пугаемся собственного воображения. Иными словами, принимаем его за действительность. Действительностью для нас становится не действие построения, а его продукт. Можно иначе поставить вопрос: что означает, что в воображении форма замещает собой предмет и сама делается предметом для нас? Значит ли это, что в воображении мы форму принимаем за предмет или, наоборот, предмет принимаем за форму? Ведь форма в воображении – это форма предмета, и, воображая, мы через форму подчиняем себе предмет либо через форму подчиняем себя предмету; мы либо активны, либо пассивны.

Если мы активны, то, строя посредством телесной формы, мы сознаем ее формой. Образы, возникающие при построении, сознаются нами как формальные или построенные нами. В продуктах своего воображения мы сознательно соотносимся с собой. Поскольку мы сознаем телесную форму формой, мы не отождествляемся с ней, хотя остается верным, что мы совпадаем со своим действием.

В активном воображении завершается то движение, которое началось в мышлении бытия, а точнее, завершается одно из двух направлений этого движения. Мы помним, что мышление бытия состоит, с одной стороны, в мышлении предмета как условного, неделимого на части содержания, не связанного ни с каким иным содержанием; а с другой стороны, в мышлении формы. В свою очередь мышление формы распадается на мышление формы как таковой, «чистой», освобожденной от предмета, и на мышление формы как формы предмета. В первом случае мы имеем дело с определением небытия, во втором – с определением бытия. В определении небытия форма (т. е. мы) с самого начала мыслит себя как форму. В определении бытия это не так, и, чтобы помыслить себя как форму, мы должны отделить форму (или определение) от предмета. Этапами такого определения служат последовательность в памяти и воображение. Воображение в его активной форме достигает того же результата, который был получен с самого начала в определении небытия: форма мыслит себя как форму. В одном случае результатом является то, что воображение удерживает, сознает себя как воображение. В другом случае, когда мы мыслим пустую форму, именно со стороны ее определенности, мы мыслим переход от этой определенности к другой. В мышлении перехода совершенно так же, как и в воображении, рефлектирующая форма совпадает с телесной, составляет с ней одно целое – такое целое, в котором рефлектирующая форма движет, действует, а телесная сама по себе неизменна и подвергается воздействию. Общее правило, верное для всех этапов развития сознания, сохраняется и здесь: рефлектирующая форма действует через, посредством телесной формы, которая при этом остается тождественной себе. Но на всех прежних этапах разница между двумя формами существовала для самой рефлектирующей формы: в глазах рефлектирующей формы телесная форма была чем-то иным и пассивным. Например, телесная форма была считаемым, а рефлектирующая – считающим. Здесь же, (в воображении и в мышлении перехода) рефлектирующая форма действует действительно посредством телесной формы: телесная форма для нее уже не «иное», рефлектирующая форма действует непосредственно через форму телесную. В самом деле, когда в мышлении небытия мы сознаем телесную форму в ее определенности, мы в ней сознаем себя. Точно так же, когда в воображении мы удерживаем форму к а к форму, мы и есть эта форма. Активность рефлектирующей формы заключается в том, что она устанавливает тождество себя и телесной формы, но в этом тождестве уже не отличает себя от нее.

Это тождество двух форм и есть действие. В телесной форме рефлектирующая форма сознает себя, тождественна себе, и это тождество не может существовать иначе, как в действии. В воображении действие заключается в построении формальных (существующих как формальные) вещей и сюжетов. В мышлении пустой формы действие состоит в переходе от данной, имеющейся в форме определенности – к другой, к определенности другого предмета.