Практическое применение. лтя теория Малер, которую мы здесь рассматриваем, касается в основном, нормального развития, мне хотелось бы отметить

лтя теория Малер, которую мы здесь рассматриваем, касается в основном, нормального развития, мне хотелось бы отметить, как много дали ее работы психологам и психиатрам, занимающимся людьми с нарушениями психики. Я помню, как в начале 1970-х гг., когда я только приступал к работе в рамках программы частичной госпитализации, идеи Малер помогли мне пролить свет на один за­гадочный психиатрический феномен. Один мужчина рассказывал мне, что когда умерла его мать, он испытал сильное потрясение и попал в больницу, где медицинская сестра в приемном покое задала ему «совершенно непонятный вопрос: она просила меня рассказать что-нибудь о себе. Я не имел ни малейшего представления о том, что она имеет в виду под "о себе". Я мог рассказать ей о своих родителях, но выяснилось, что я никогда не думал о себе самом как об отдель­ной личности». Множество историй, подобных этой, убедили меня и других в том, что в работах Малер содержатся важные открытия, позволяющие проникнуть в тайну возникновения психозов.

Работа Малер имеет самое непосредственное отношение к лече­нию нарушений психики у детей. До Малер считалось аксиомой, что терапевт должен заниматься только с ребенком в игровой комнате. Малер вместо этого начала практиковать совместную работу с ре­бенком и матерью, стараясь помочь им испытать более гармонич­ные и приятные симбиотические отношения. При занятиях с деть­ми, страдающими аутизмом, ее целью было подтолкнуть их вперед, чтобы они смогли перейти в симбиотическую фазу. В случаях симбиотического психоза она также стремилась создать для ребенка более полноценный и гармоничный симбиоз. Многим это может показаться странным. Разве целью для этих детей не должно быть утверждение собственной независимости?

Но Малер открыла, что такие дети не испытали в свое время при­носящего радость единства и не развили в себе доверия, которое по­зволило бы им отдалиться от матери. Вместо того чтобы спокойно воспринять свою самостоятельность, они, с развитием под действи­ем сил созревания моторных и когнитивных функций, обнаружива­ют себя отделенными до того, как начинают ощущать эмоциональ­ную готовность к этому. Они чувствуют себя слишком маленькими, одинокими и уязвимыми, и новые впечатления, отделяющие их от Матери (такие, как поступление в детский сад или появление в се­мье нового ребенка) отбрасывают их назад и заставляют отчаянно цепляться за мать. Они нуждаются не в дополнительном ободрении, подталкивающем их к самостоятельности, а в построении надежного фундамента взаимопонимания и доверия, с которого они могли бы уверенно двигаться в мир.

Что касается воспитания нормальных детей, то здесь Малер не­однократно говорила о том, как важна «эмоциональная доступность» матери. Период нормального симбиоза дает ребенку чувство «яко­ря» или собственной укорененности в месте, обеспечивающем ком­форт и безопасность. Но когда маленький ребенок становится от­дельной личностью, ему нужно вновь и вновь подтверждать свою уверенность в том, что мать продолжает оставаться доступной. Наи­более показательный пример — это то, как научившийся ползать ма­лыш использует мать как опорную базу для своих исследований. Он пускается в авантюрное путешествие, стремясь изучить мир, огля­дывается назад, проверяя, здесь ли мать, и иногда даже возвращает­ся к ней, прежде чем двигаться дальше. Спокойное, стабильное при­сутствие родителя придает ребенку храбрость самостоятельно ис­следовать мир. Есть, несомненно, множество других примеров того, как маленький ребенок использует стабильное присутствие матери, чтобы самому изучать вещи собственным способом. Когда мать держит на руках шестимесячного ребенка, ее спокойное при­сутствие позволяет малышу изучать ее, рассматривая ее глазами и прикасаясь руками. Если мать держит ребенка на руках поблизости от незнакомого человека, ее спокойное присутствие дает ему уве­ренность, позволяющую изучать этого человека, смотреть на него, может быть, оглянуться на мать, чтобы сравнить его с ней, может быть, дотянуться и потрогать его.

Это качество человека, ухаживающего за ребенком, его ненавяз­чивое присутствие, подчеркивали также и другие теоретики. Эйнсуорт придает большое значение тому факту, что младенец использу­ет мать как надежную безопасную базу. Монтессори также говорит о некоторых случаях, когда спокойное присутствие взрослого дает ребенку возможность производить свои исследования. Если отец берет полуторагодовалого малыша на прогулку в парк или просто по улице, он приспосабливает свой шаг к ритму ребенка, останавли­вается, когда ребенок задерживается, рассматривая новые вещи, тер­пеливо ждет, пока тот изучит палочку, камешек или лужу. Присут­ствие отца необходимо для того, чтобы ребенок чувствовал себя в безопасности, но отцу не нужно учить ребенка. Все, что от него тре­буется, — это спокойное присутствие и доступность, чтобы ребенок мог учиться самостоятельно.

На всех этих примерах мы видим, что спокойное, ненавязчивое присутствие старшего способствует развитию независимости. Роди­тели не смогут помочь ребенку обрести самостоятельность, отталкивая его, скорее это вызовет чувство тревоги, подавляющее малы­ша. Не должны родители брать под свой контроль и исследования ребенка. Родитель просто должен быть рядом с ребенком, т. е. быть доступным, когда тот делает свои собственные открытия. Такое ро­дительское отношение — это лишь один вариант из многих. Оно не касается тех случаев, когда родители и ребенок вовлечены в более интимное взаимодействие. Но оно, по-видимому, является важным.

Оценка

Многие современные психоаналитики, включая психоаналитиков феминистского направления (напр., Benjamin, 1988), критикуют фрейдистов за слишком пристальное фокусирование на внутренней динамике изолированного индивидуума. Малер расширила теорию Фрейда до отношений между двумя людьми.1 Она дала нам нагляд­ное описание того, как младенец достигает понимания себя как лич­ности в отношениях с матерью. Малыш вылупляется, как из яйца, из состояния полного слияния, становится все более независимым и затем борется с осознанием того, каким зависимым он на самом деле является. Этот процесс попеременного движения вперед и на­зад, в ходе которого ребенок учится сочетать свои потребности в присоединении и в независимости, охватывает, по-видимому, уни­версальные конфликты, характерные для жизни человека в целом. Теория Малер подвергалась также и резкой критике, два из таких критических замечаний были сделаны широко известным психоана­литиком и исследователем психологии младенческого возраста Дэ­ниелом Стерном (Daniel Stern, 1985). Во-первых, Стерн критикует Малер за «патологизацию» младенчества. Он имеет в виду то, что Малер начала с попытки понять патологические состояния (аутизм и симбиотический психоз) и затем стала искать их проявления у нормальных младенцев. Такой подход, говорит Стерн, искажает кар­тину нормального развития. По его мнению, было бы лучше, если бы Малер рассматривала развитие нормальных младенцев и малень­ких детей в контексте понятий собственно этого процесса. С моей точки зрения, такая критика имеет некоторый смысл, но вряд ли ее можно считать полностью опровергающей теорию Малер. Значи­мость теории Малер определяется не ее истоками, но тем, насколько хорошо она отражает сущность процессов развития ребенка.

Стерн также утверждает, что Малер неправильно описывает ран­ние фазы (в особенности, аутистическую фазу). Описание аутистической фазы с ее предполагаемым барьером против стимулов остав­ляет такое впечатление, как будто новорожденный младенец первое время в основном закрывается от внешнего мира. В действительно­сти, указывает Стерн, современные лабораторные исследования и изучение видеозаписей взаимодействия матерей со своими детьми говорят о том, что новорожденные проявляют большой интерес к внешней реальности и способны по-своему осмысливать ее.

Это возражение серьезно. Видимо, под его влиянием Малер в последние годы жизни рассмотрела возможность модификации сво­ей концепции нормального аутизма (Bergman, 1999, р. 5). Но я ду­маю, что время каких-либо значительных изменений еще не при­шло. Во-первых, способности и свойства, проявляемые в лаборато­рии, не всегда отражают типичное поведение в нормальной жизни. То же самое относится и к высокотехнологичным видеозаписям. Более того, значительное число исследований, по сути, подтвержда­ют концепцию нормального аутизма, — мнение о том, что малень­кие дети обращают больше внимания на свои внутренние стимулы, чем на внешний мир. Новорожденные спят большую часть суток и защищают себя от слишком интенсивных стимулов; хотя существу­ют краткие периоды времени, когда они интересуются окружающим миром, они реагируют при этом на очень ограниченный диапазон стимулов (Fogel, 1997, р. 152).

Можно выдвинуть также и другие возражения против работ Ма­лер, — или указать области, где нам требуется больше информации. В частности, исследования, сделанные группой Малер, проводились достаточно неформально людьми, которые верили в ее теорию. Тре­буется выяснить, будут ли соответствовать этим выводам данные, полученные нейтральными наблюдателями. К тому же описания Малер часто создают впечатление, будто мать — это единственный человек в жизни ребенка; нам нужно знать больше о взаимоотноше­ниях ребенка с отцом, другими детьми и взрослыми людьми. Кроме того, Малер в большей степени сосредоточила внимание на процес­се отделения, а не на формировании новых способностей к любви и взаимности, поэтому дополнительная информация требуется также и в этой сфере.

И, наконец, с моей точки зрения, следовало бы учесть чувство единства с миром природы, свойственное ребенку. Как я упоминал в главе, посвященной Монтессори, этой теме почти не уделялось вни­мания в психологических исследованиях. Однако Луиза Каплан (Louise Kaplan) в своей замечательно написанной книге о Малер «Единство и отделенность» (Oneness and Separateness, 1978) наме­кает на такие моменты. Иногда она метафорически говорит о при­вязанности ребенка к матери, как об «укорененности в земле, кото­рая питает нас» (р. 41). Когда Каплан описывает, как научившийся ходить малыш вступает в практическую фазу, она говорит о том, что он ощущает реальное присутствие земли. Ребенок не только ставит ноги «твердо на землю», но, бегая по ней, «надменно игнорирует свою мать во плоти... открывая более волнующую мать в мире до­ступного взгляду пространства, через которое движется его тело». Он «распространяет свое тело до его невидимых границ, снова во­ображая себя наедине со Вселенной» (р. 169).

Исследований, посвященных жизни детей в естественной при­родной среде, немного, но они подтверждают предположение, что для детей характерно чувство единения с природой. Харт (Hart, 1979) рассказывает о своих наблюдениях, сделанных в маленьком, сельского уклада городке Новой Англии, где дети (от 3 до 12 лет) любили сидеть или стоять на коленях на берегу ручьев и прудов и тихо, мечтательно смотреть на воду, как будто чувствуя живую связь между собой и течением воды, — единство с миром. В Беркли, штат Калифорния, где по решению города 500 м2 асфальта были замене­ны естественной природной, средой с прудами, перелесками и лу­жайками, дети стали рассказывать о появившемся у них новом чув­стве присоединения и принадлежности. Уголок природы позволил им «почувствовать себя дома», как будто частью «одной большой счастливой семьи». «Мне теперь совсем не трудно быть в одиноче­стве» (Moore, 1989, р. 201-203).

Изучение автобиографий, написанных взрослыми людьми, дает такие же результаты. Чола (Chawla, 1990) обнаруживает, что авторы, которые пишут о том, что они многое получили в детстве от общения с природой, чаще всего ссылаются на оставшееся у них на всю жизнь чувство связанности с миром. Афроамериканский священник Ховард Турман (Thurman) рассказывает, что он был очень одиноким ребен­ком, находившим успокоение и ощущение комфорта в лесу и на бере­гу океана. Иногда, когда он ночью гулял по берегу и океан был споко­ен, его охватывало чувство, о котором он пишет так:

Мне казалось, что все вокруг: песок, море, звезды, ночь и я сам, было одним большим легким, через которое дышит жизнь. Я не толь­ко осознавал великий ритм, заключающий в себе все, но я был час­тью его, и он был частью меня (Chawla, 1990, р. 21).

Турман говорит об этом раннем ощущении Природы:

Оно давало мне своего рода иммунитет к боли, сохранявшийся весь год, когда океан был только в памяти. Это чувство поддерживало меня: я ощущал свое единство с жизнью, с природой, со всем ми­ром (р. 21).

Об этом чувстве единства и укорененности в мире пишет также Уильям Вордсворт в своей великой оде (William Wordsworth, 1807). Сожалея об утрате той утонченной настроенности на ритмы приро­ды, которая была свойственна нам в детстве, Вордсворт говорит, что мы тем не менее не должны терять присутствия духа и помнить о том, услышанном когда-то первом созвучии, которое пребудет с нами всегда.

Это «первое созвучие», чувство «укорененности» и есть то, что, как считает Малер, мать дает ребенку в первые месяцы жизни и про­должает укреплять и поддерживать своим присутствием потом, в то время, когда малыш постепенно становится независимым. Турман и Вордстворт убеждают нас в том, что растущий ребенок обретает так­же чувство своей принадлежности к Природе. Сегодня, правда, мы настолько полно заключили своих детей в искусственный мир ком­пьютеров, телевидения, видео и синтетических материалов, что та­кое чувство может у них вообще не развиться. Это проблема, над которой стоит задуматься, потому что ощущение единства с приро­дой, испытанное в раннем детстве, как и ощущение единства с мате­рью, возможно, позволяет подрастающему ребенку не чувствовать себя слишком одиноким в этом мире.