Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
С. Ушакин, личная переписка с автором, 14 07,2006
29 В этих словах — ответственность за свое «поле», за жителей города, с которыми ты говорил, нередко на болезненные темы, но еще и сознание того, что ты включен в научные сети, что твои данные и их анализ могут быть сопоставлены с аналогичными. Блокирующие широту исследовательского взгляда «сети», о которых толкуют авторы (под чем, вероятно, понимается совокупность рабочих понятий), возникают и корректируются в результате его включенности в исследовательские сообщества. 29 С моей точки зрения, это очень и очень важный момент, связанный с 30 проблемой места, в котором продуцируется урбанистическое знание. 30 Между тем авторы статьи, ратуя — вместе с британскими географами Найджелом Трнфтом и Ашем Амином — за необходимость потеряться в городе как основу более плодотворной стратегии его понимания, убеждены: «Одиночество исследователя — одно из ключевых оснований потерянности». 30 Не уверена, что это единственно продуктивная позиция, и вот почему. 30 Урбанист — одиночка, гуляющий по городу и переживающий, достаточно ли он открыт новому опыту, — фигура столь же соблазнительная, сколь и нереальная. Такой же нереальной фигурой в воображении большинства людей, когда речь заходит о науке как образцовом знании, является «очищенный» для бескорыстного поиска истины одинокий исследователь. Социальный конструктивизм убедительно показал важность внутринаучной коммуникации: встреч, разговоров, публикаций и их критического обсуждения, переписки, где уточняются гипотезы и оттачиваются идеи. Вот почему урбанист, как и любой другой современный исследователь, много времени проводит за e-mail. Более того, вряд ли наш потерявшийся исследователь — фрилансер, скорее он служит в вузе или исследовательском институте и вместе с коллегами вовлечен в самое важное сегодня дело — дело получения финансирования. А раз оно зависит стг того, твоя идея или идея твоего конкурента будет поддержана, ищи союзников. И чем твои союзники влиятельнее, чем неотразимее их репутация, тем более велики твои шансы на продолжение научного поиска. Социальный капитал ученого соединяется с местными материальными ресурсами и обстоятельствами, в которых знание производится. Мастерство описаний неотделимо от психологической искушенности и коммуникативной компетентности. Место, с которого ты смотришь и вникаешь в городскую реальность, соединяется с инструментами, которыми ты располагаешь, группами, которым принадлежишь, практиками, в которых участвуешь, сетями, в которые вовлечен. 31 Один из социальных конструктивистов - Барри Барнс — подчеркивает, что «реальность без протестов стерпит альтернативные описания. Мы о ней что угодно можем сказать, и она не будет спорить» [Barnes, 1994: 31]. 31 Городская реальность, с ее бесконечно сложным сплетением камней, подземных труб, проводов, транспорта и хрупких человеческих тел, каждое из которых жаждет тепла и простора, амбиций власти и личных амбиций горожан, - эта реальность города, с ее нередкой неразличимостью материального и символического, просто создана для альтернативных описаний. Может показаться, что смысл суждения Барнса в том, что городу нет дела до того, что мы о нем скажем, Да-да: мэру есть дело, деятелям культурной индустрии, возможно, тоже, а городу — этому симбиозу людей и вещей, который существовал, когда мы в этот мир пришли, и, дай бог, продолжит существование после нашего ухода, — городу-то дела нет. И тем не менее это Париж, а не Москва был назван столицей XIX века, это Санкт-Петербург, а не Хельсинки лег в основу огромного интертекста, это в Чикаго, а не в Сиэтле сложилась городская социология, это Лос-Анджелес, а не Екатеринбург породил традицию литературного, кинематографического, а теперь и интеллектуального «нуара» — мрачно-апокалиптических описаний настоящего и будущего. Почему одни названия и описания «прилипают», а у других нет ровно никаких шансов поразить своей точностью кого-то, кроме их автора? 31 Тут нам нужно присмотреться к тому, как действует «социальность», скептически упомянутая авторами статьи. Она, как всем известно, строится на общем использовании языка, и это ее изменения приводят к складыванию неповторимых комбинаций харизматических субъективностей, возможных социальных ролей, новых городских практик богатых ресурсами экономических и социальных институтов, в ходе которых возникают доминирующие описания и модели города. 31 И, возникнув, они обретают влияние, сопоставимое с силой материальных процессов, поскольку в конечном счете воплощаются 32 в том, какие здания строятся, какие люди и где предпочитают жить, сколько в город приезжает туристов и прочее. 32 Противопоставление туриста и исследователя неизбежно возникает во многих научных текстах, и ирония в отношении исследователя объяснима: не лишенному рефлексии человеку понятно, сколь шатки основания его деятельности, сколь уязвим его статус. О. Запорожец и Е Лавринец остроумно пишут о том, что вконец «потерявшийся» исследователь рискует уподобиться городскому сумасшедшему. А. Космарский включается в эту игру, заявляя, что его позиция — позиция «ученого как туриста: от ученого берется презрение к необходимости утверждать аутентичность/героичность собственного опыта там ярким стилем и увлекательными историями; от туриста — отказ от вескости, авторитетности, объективности суждений "знатока предмета"» [Космарский, 2006: 22]. 32 Исследователь «бродил по городу один», не забывая при этом, однако, как явствует из текста, о том, в качестве члена каких сетей он будет описывать увиденное, какой язык придаст убедительность его наблюдениям. Феноменологический же пафос статьи Запорожец и Лавринец связан, как мне кажется, с их критическим отношением к «институциональной» парадигме (рассмотрению города как системы институтов). Но не получается ли так, что поиск альтернативной, не связанной с институтами позиции бессознательно переключает внимание исследователя на самого себя: он видится себе «праздным», не чурающимся того, чтобы пройтись иногда вместе с «аборигенами», но чаще сосредоточенным на собственных чувствах и переживаниях? 32 Я не собираюсь — в постколониальном духе — обижаться за «аборигенов». 32 И не намерена — в марксистском духе — пенять этим авторам за увлеченность «праздностью». Мне, однако, кажется, что их текст симптоматичен для достаточно избирательной рецепции западной современной урбанистической теории, которая обозначилась у нас. К примеру, ни один выпуск журнала «Логос» не имел, наверное, столь широкой аудитории, как тот, что был посвящен городам (2002. № 3—4). 32 Если 33 бы индекс цитирования гуманитарных журналов в нашей стране определялся, в данном случае он наверняка бы зашкалил, 33 А если бы определялся индекс цитирования статей, то английские культурные географы Найджел Трифт и Аш Амин победили бы в этом соревновании немецкого теоретика начала XX века Георга Зиммеля — по бессмертному принципу «Свежее — значит лучшее». Я хотела бы сделать три замечания на этот счет. 33 Во-первых, Трифт и Амин заслуженно привлекают читателя поразительной теоретической свободой и способностью зафиксировать самые эфемерные, самые трудносхватываемые нюансы сегодняшних теории и методологии. 33 Но они же — одни из самых ярких представителей британской культурной географии, которая неслучайно именуется в литературе «левой», «прогрессивной» и «критической» и главным достижением которой они сами считают не просто «постоянное брожение идей» (что, в общем, согласуется с их призывом испробовать на себе позицию потерявшегося человека), но «приверженность к такому использованию этих идей, чтобы добиться политических изменений во всех вариантах политики и борьбы и вообще к попыткам изменить политическое воображаемое» \Amin, Thrift, 2005: 112]. 33 Понятно, что они здесь отсылают читателя к возможности по-разному понимать политику и политическое. Если понимать политику в ключе упомянутой выше «институциональной парадигмы», то она вся сведется к властным иерархиям, к социальному верху, «центру» и так далее. В таком случае естественной реакцией нормального интеллигентного человека становится «держаться подальше» и сознательно делаться «потерявшимся» аутсайдером, потому что ничего хорошего от (так понимаемой) политики ждать нельзя. 33 Но если всерьез продумать иную линию понимания политики, представленную, к примеру, рассуждениями Ханны Арендт об инаковости, то получается, что те практики, которыми заняты «аборигены», в группах и по отдельности, могут нести в себе проявления политики в ином смысле: ис-34-пользования своей власти, чтобы что-то изменить в своем жизненном мире. 34 Вопреки карикатурному образу непримиримого левака, Трифг и Амин настаивают: «В конце концов, условие того, что ты участвуешь в политике, — способность знать, когда идти на компромисс, когда возможно чего-то добиться, а когда необходимы тактические отступления» [Ibid;. 114]. Эстетические измерения городского существования важны и интересны, но самыми важными вопросами о том, как распределяются в городе ресурсы, кто принимает эти решения, как эти решения сказываются на индивидуальном существовании и, главное, как индивиды отвечают на эти решения, при всей их кажущейся скучности, «потерявшийся» исследователь вряд ли задастся. Удерживать в поле зрения связь интеллектуальной работы и политики можно только при условии, что для нас существует реальный материальный мир во всей его фактичности, которая предшествует нашим мыслям, определяет их и часто им сопротивляется. 34 Второй момент состоит в сложностях рефлексии отечественного городского опыта и размещении его, так сказать, на карте урбанистики. Возвращаясь к Трифту и Амину, вспомним, что в той книге, откуда взята переведенная журналом глава, они подчеркивают, что имели в виду именно «северные города», когда писали свою книгу. Это знаменитые, благополучные, богатые западные города имеют в виду авторы, побуждая нас снова и снова продумывать вопрос об универсализуемости урбанистических выкладок, то есть о приложимости теоретических штудий, написанных «в виду» одной городской реальности, к реальности несколько иной. Иначе говоря, здесь возникает вопрос об отношениях между разными городами, и вопрос этот связан с пространственной политикой научного исследования. Эта политика включает в себя и то, что на воображаемой карте, определяющей работу специалистов в одной стране, «их» города могут занимать совсем иное место, нежели в работах «северных» коллег. Можно привести несколько примеров. 34 Так, мало кто из пишущих про глобальные города 35 включает в этот список Москву, хотя в осмыслении образа города российскими авторами «глобальность» (часто в сочетании с космополитизмом) встречается нередко. 35 В ряде недавно изданных монографий российские города фигурируют в постколониальном контексте, то есть разбираются в компании с Сан-Паулу и Йоханнесбургом, а отнюдь не Лондоном и Парижем. Комментаторы единодушны в том, что проект «Пассажи» не был бы столь глубок, не будь у Беньямина за плечами «другого» опыта. Однако именно его анализ Берлина и Парижа (а не Неаполя или Москвы) взят за основу многими сегодняшними авторами (в том числе Амином и 'Грифтом). «Накладывая» их методологические инсайты на наши реалии, сколь многие из нас готовы допустить, что отечественный городской опыт продолжает для значительной части западных наблюдателей оставаться сугубо другим (и интересен только в этом качестве)? 35 Наконец, третий момент, связанный с рецепцией текстов географов. Автор опубликованного в другом номере «Логоса» выборочного перевода главы из книги Эда Соджи «Постметро- полис» простодушно заявляет, что купюрам подверглись политические «злободневности», а вот «философия городского пространства» была сохранена (см.: Логос. 2003. № б: 133). В тексте перевода, состоящем из выражений вроде «новая этериализа- ция географии», «дефиницирование» и даже «эксцентричный космический профет», трудно узнать изначальный замысел Соджи — дать очерк преобладающих сегодня вариантов — «дискурсов» осмысления пространства и трудно усмотреть основы специфической философии пространства самого автора (кроме, может быть, той очевидной идеи, что воображаемое и реальное в сегодняшнем понимании пространства неразличимы). В тексте перевода распылен по сноскам и список ключевых для лос-анджелесского мыслителя текстов, в которых, с его точки зрения, представлены основные линии географической, или пространственной, как он предпочитает выражаться, мысли. 35 С моей точки зрения, все это симптоматично для нарастающего сегодня равнодушия к контексту, в котором 36 рождаются те или иные идеи, что выражается в предпочтении «краткого содержания предыдущей серии» без утомительного обращения к первоисточникам (далеко не всегда, кстати, доступным). 36 Вызов, с которым сталкиваются урбанисты в нашей стране, заключается в том, что существенные моменты развития западной урбанистической теории получили весьма слабое отражение в нашей литературе. Неизбежная эклектичность существующего сегодня городского знания еще более осложняет ситуацию становящегося в России и чрезвычайно разобщенного сообщества урбанистов. Необходимость «догонять» западных коллег по объему освоенных понятий и аналитических приемов соединяется с пониманием того, что многие из этих понятий и приемов проблематизируются процессами вроде убывания одних городов или стремительного роста других. Изменения в физической и социальной структуре современного города привели к складыванию нового типа городской агломерации, ставящей под вопрос традиционную форму, «концепт» и границы города. Теория всегда отстает от разворачивающихся на наших глазах изменений. 36 Вскакивать ли опять в последний вагон уходящего поезда, воспевая «прецессию симулякров» в родных осинах, или попытаться найти в разнообразии школ и подходов такие, которые открывают возможность критического анализа происходящего или хотя бы интересно теоретически обрамленных насыщенных описаний, — это серьезный выбор.
Задачи и план книги 36 В книге суммируются ключевые идеи урбанистической теории. Работ, написанных по урбанистике, очень много, так что моя «сумма» неизбежно субъективна и неполна. Я подробнее рассматривала те идеи, которые кажутся мне особенно полезными для рассмотрения тех или иных сторон жизни города, особенно в нашем, российском контексте. 36 Способы, какими 37 социологи, философы, географы, урбанисты, планировщики, специалисты в области культурных исследований, теоретики политики, а также те, кто не озабочен тем, по какому дисциплинарному ведомству проходит, осмысливают города, — разнообразны и далеко не всегда согласуются друг с другом. 37 Книга организована тематически, хотя хронологию разворачивания тех или иных идей, влияний и тенденций я тоже имела в виду. В первой и второй главах я выделяю главные идеи, которые легли в основу модернистской (классической) и постмодернистской (неклассической) урбанистической теории. В них я не только обращаюсь к работам тех мыслителей, что оказали, мне кажется, серьезное влияние на целые поколения исследователей, но и пытаюсь ответить на вопрос, какие модели понимания городов сложились в прошлом — далеком и совсем близком — и каким образом они сохранили свою значимость сегодня. Все последующие главы рассматривают альтернативные способы осмысления городов, фокусируясь на экологических, экономических, глобализационных, политических, связанных с разного рода различиями и повседневных измерениях городской жизни. Важно иметь в виду, что за редким исключением сегодняшние авторы не задаются целью построить всеобьясняющую и универсальную урбанистическую теорию. 37 В заключительной главе «Будущее городов» я как раз это и подчеркиваю, опираясь на немногие имеющиеся попытки спрогнозировать как будущее городов, так и будущее урбанистики.
Абашев В. Пермь как текст. Пермь в русской культуре и литературе XX века, Пермь: Изд-во Перм. ун-та, 2000. Абашев В, Масальцева Т, Фирсова А, Шестпакова А В поисках Юря- тина. Литературные прогулки по Перми. Пермь: ИПК ■«Звезда», 2005. Бойм С. Общие места. Мифология повседневной жизни. М.: НЛО, 2002. Ваксер A3. Ленинград послевоенный. 1945—1982 годы. СПб.: ОСТРОВ, 2006, Вендина О, Мигранты в Москве: грозит ли российской столице этническая сегрегация? // Миграционная ситуация в регионах России. Вып. 3- М.: Центр миграцион. исслед. Ин-та географии РАН, 2005. Валков С. История культуры Санкт-Петербурга с основания до наших дней. М.: Эксмо, 2005. Глазычев В. Глубинная Россия наших дней: Публичная лекция, прочитанная в клубе <• Вilingua» 16 сентября 2004 т. [Электрон, ресурс]. Режим доступа: http://www.polic.ru/leciures/2004/09/21/glaz.html Глазычев В. Глубинная Россия: 2000—2002. М,: Новое издательство, 2005. Дятлов В. Современные торговые меньшинства: фактор стабильности или конфликта? (Китайцы и кавказцы в Иркутске). М.: Наталис, 2000. Запорожец О. Лавринец Е. Прятки, городки и другие исследовательские игры: urban studies в поисках точки опоры // Communit as. 2006. Ns t. Каганов Г. Санкт-Петербург Образы пространства, М.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2004. Корепанов Н., Блинов В. ГЪрод посредине России. Екатеринбург: Сократ, 2005. КосмарскийА Исследователь в городе от всевластия взгляда к столкновению с Другим // Communitas. 2006. № 1. Литовская МА, Кропотов СЛ. Ревиталиэация утопического в урбанистическом пространстве: случай Екатеринбурга-Свердловска // Oboz. Problemy Naradow Bytego Obozu Kommunisticheskogo, 2007. T. 2, № 17. S. 124— 136, Литовская MA-, Кропотов СЛ. Second-hand «стиль Европы»: Европейское в жизни азиатского города // Границы: Альманах Центра этнических и национальных исследований Иван. гос. ун-та. Вып. 2. Визуализация нации. Иваново: Изд-во Иван, гос, ун-та, 2008. Любовный ВЛ. Динамизм роли городов в социально-экономической и пространственной организации общества // Пространственная организация общества. Екатеринбург Изд-во Урал. гос. экон. ун-та, 2007. Медведев С. Иркутск на почтовых открытках. М.: ГЪларт, 1996. Митрофанов А Прогулки по старой Москве. М., 2005; 2006; 2007; 2008. МолеваН. История новой Москвы, или Кому ставим памятник. М.: ACT, 2008. Очерки истории города Омска. Т. 1: Дореволюционный Омск / Под ред. А. П. ТЬлочко. Омск Омск. гос. ун-т, 1997, Ревзин Г. Москва: десять лет после СССР // Неприкосновенный запас. 2002. № 5. Ремизов АВ. Омское краеведение 1920—19б0-х годов: Очерк истории, Ч, 1—2. Омск Омск. гос. ун-т, 1998. Рубл Б. Дворы Санкт-Петербурга и переулки Вашингтона: заброшенные соседи официоза // Вестн, Ин-та Кеннана в России. 2002. Вып. 2. С 53-66. Топоров ВН. Петербургский текст русской литературы // Топоров В.Н. Избранные труды. СПб.: Искусство—СПб. 2003. Трущенко ОЕ. Престиж центра. Городская социальная сегрегация в Москве. М.: Socio-Logos, 1995. Филиппов АВ. Социология пространства. М.: Владимир Даль, 2008, Фокина TI7. Метафизическое саратоведение и личностная позиция Ц Пространственность развития и метафизика: Сб. науч. ст. / Под ред. Т.П. Фокиной. Саратов: Поволж акад. гос. службы, 2001, С 84—90. Amin A, Thrift N. Cities: Reimagining the Urban, Cambridge: Polity, 2002. Amin, A, Thrift, N. On being politicai/Aransacttons of the Institute of British Geographers. 2007. No. 32. P 112-115. Barnes B. How Not To Do The Sociology of Knowledge // Rethinking Objectivity. Durham-. Duke University Press, 1994- Blokland T. Urban Bonds. Oxford: Polity, 2003. DearM. Comparative Urbanism // Urban Geography. 2005. Vol. 26, № 3- P 247-251. Ethmgton PJ. The Public City: The Political Construction of Urban Life in San Francisco, 1850—1900. Los Andgeles: UC Press, 2001. Hohemberg PM. The City: Agent or Product of Urbanization // Urbanization in History. Ad van der Waude / Ed. Akira Hayami, and Jean de Vries. Oxford: Clarendon Press, 1990. Massey D. Geographies of Responsibility // Geografiska Annaler. 2004. Vol 86 (Ser. В). P 5—18. Massey D. For Space. L: Sage, 2005. Massey D. et al. City Worlds. L: Routledge, 1999. Oswald I., Voronkov V. Die «Transformation» von St. Petersburg — Anmerkungen zur postsowjetischen S tad tent wick lung // Die europaeische Stadt / W. Siebel (Hrsg). Frankfurt a/M: Suhrkamp, 2004. S. 312-320. PileS. Real Cities. L: Sage, 2005. Ruble BA Second Metropolis: Pragmatic Pluralism in Gilded Age Chicago, Silver Age Moscow, and Meiji Osaka. Cambridge.- Cambridge University Press, 2001. Ruble BA Creating Diversity Capital, Transnational Migrants in Montreal, Washington, and Kyiv Baltimore: The Johns Hopkins University Press, 2005. Ruble ВА, KoehnJ, Popson N£. Fragmented Space in the Russian Federation. Washington.- Woodrow Wilson Center Press, 2002. Schwartz VR. Spectacular Realities; Early Mass Culture in Fin-de-Siecle Paris. Berkeley: University of California Press, 1998. Schwartz VJL Walter Benjamin for Historians // American Historical Review. 2001. Vol. 106, № 5. P. 1721—1743. SerresM., LatourB. Conversations on Science, Culture, and Time. Ann Arbor. University of Michigan Press, 1995. Smith MP. Transnational Urbanism. Oxford: Blackwell, 2001.
Date: 2015-08-07; view: 569; Нарушение авторских прав |