Лекция XVI. Семиотика звука. Музыка. 319

К семиотическому взгляду на музыку приходят те, кто видит в ней содержание (семантику, смысл) и стремится понять его при­роду. С достаточно общей точки зрения (философско-эстетиче-ской), семиотическая концепция музыки предстает как разверну­тая аналогия или метафора: «Музыка есть язык...», говорится в учебнике по музыковедению, написанном профессором Москов­ской консерватории имени Чайковского¹. Как и в обычном языке, в музыке есть свои семантические единицы (они составляют «сло­варь») и законы их комбинации (это «синтаксис» музыкального языка); отдельное музыкальное произведение («текст», в семи­отическом смысле) есть конкретная реализация возможностей языка музыки.

В современном российском музыковедении уподобление музыки языку (с использованием лингвистической терминологии) наиболее последо­вательно проводится в книгах М. Г. Арановского «Синтаксическая струк­тура мелодии» (М., 1991), «Музыкальный текст: Структура и свойства» (М., 1998,). Ср. его лингвомузыкальные термины: музыкальный язык, речь, музыкальный текст (и структурные уровни музыкального текста), музы­кальная семантика, музыкальная лексика, морфологические единицы музы­кального языка, стиль, синтаксис (и семантический музыкальный синтак­сис), синтагма, деривация, интертекстуальность и др. (см. Арановский 1998).

Поскольку познавательная ценность и даже неизбежность ме­тафор общепризнана, дискуссии о семиотической теории музыки касаются не самой возможности семиотического взгляда на музы­ку, а того, насколько последовательны и, главное, ценны для музыковедения могут быть такие аналогии. Основные трудности в принятии семиотической концепции музыки связаны, во-первых, с дискуссиями о содержании музыки и, во-вторых, с вопро­сом о том, что считать основной единицей (знаком) музы­кального языка и как представить его «словарь», «морфологию», «синтаксис».

Семиотическая теория музыки исходит из того, что у музыки и му­зыкальных произведений имеется содержание — и это несмотря на труд­ности в его выявлении и характеристике. О чем «говорит» «чистая музы­ка» — та, которая остается, если из песни и оперы исключить слова, из балета — сюжет и при этом забыть о программах применительно к так называемой «программной музыке»? Содержание музыки настолько свое­образно, что в музыковедении всегда были и есть теории, согласно ко­торым музыка — это «чистая форма, без содержания», способная «сама по себе» (без слов, без либретто или программы) вызывать эстетическое чувство. Согласно асемантическим концепциям музыка не знает пробле­мы формы и содержания: ее «содержание» трактуется как «форма» или

_как «движение формы», или как числовая упорядоченность элементов в структуре музыкального произведения.

Большинство музыковедов (в отличие от композиторов) признают семантичность музыки. Что касается единиц музыкального языка, то этот вопрос остается предметом музыковедческих дискуссий. Согласно распространенной точке зрения, идущей от Асафьева, основной знача­щей единицей музыкального языка (как бы лексемой, т.е. воспроизводи­мой структурой с закрепленным значением) является интонация (см.: Холопова 2000, 60 — 76). Однако другие авторы считают, что интонация в качестве основной смысловой единицы музыки «не может быть при­равнена к знаку, так как она рождается на пересечении абсолютно всех компонентов, которые так или иначе влияют на характер звучания, — артикуляции, темпа, динамики, ритма, тембра, особенностей исполни­тельской интерпретации и т.д.» (Денисов 2000, 211)¹. Подоплека цитиро­ванного возражения состоит в том, что автор хотел бы видеть в знаке и основную смысловую единицу музыки, и вместе с тем некоторую элементарную (т.е. далее не делимую) сущность. Между тем опыт языковедов подсказывает, что в информационно емкой семиотике цен­тральная единица может быть далеко не элементарна — этот, по выра­жению Выготского, «микрокосм языка».