Авторская модальность

Одна из общих тенденций развития современной науки в целом состоит в том, что в центре внимания исследователей все чаще оказывается человек как субъект общественной, познавательной деятельности. Можно констатировать, что в лингвистике уже произошло переосмысление места человека-субъекта речевой деятельности [Серебренников 1988]. В результате более значимую роль в изучении различных типов текстов и речи приобрел антропоцентрический принцип.

Согласно этому принципу текст и речь рассматриваются в генетической связи с говорящим субъектом, как средством отбора и репрезентации фактов и средства «воплощения и сообщения своих оценок, чувств, эмоций, решений, волеизъявлений, мотивов, намерений» [Сусов 1977: 100].

В соответствии с антропоцентрическим принципом, смысловое содержание текста определяется не ситуационными параметрами, а представлениями о них, сложившимися в голове субъекта – «субъективный образ коммуникативной ситуации в целом» [Долинин 1983: 40]. Этот субъективный образ представляет собой результат взаимодействия объективной коммуникативной ситуации и когнитивной системы субъекта текста. При этом когнитивная система понимается как «непрерывно формирующаяся сложная система концептов и образов, образующих конфигурации (фреймы) разной степени абстракции», которые «включают информацию о мире, языке и текстовой деятельности. Вся эта информация обладает определенными модальными оценками, куда входят и эпистемические» [Баранов 1988: 24].

Таким образом, в когнитивной системе человека можно выделить, во-первых, систему образов, понятий, представлений как единицу информации и, во-вторых, систему интенций, оценок, логических связей, эмоций, составляющий логико-оценочный концепт. Смысловое содержание текста реально существует только в единстве с субъектом текста, а значит сохраняет двойственную природу когнитивной системы субъекта. Исходя из этого, в структуре смыслового содержания можно выделить информационный план, который составляет основу фактологической линии смысла, и логико-оценочный план, образующий логическую, оценочно-концептуальную структуру смысла альнцюческую, оценочно-концерческую, оценочно-концерплана [Чернышева 1992: 28].

В данном исследовании вслед за Э. Бенвенистом и другими учеными мы опираемся на тезис о субъективности речи. «Субъективность присутствует везде: все ее проявления касаются говорящего, но в разной степени» [Kerbrat-Orrechioni 1980: 32]. Субъективность – это способность адресанта выступать в роли субъекта.

Положение говорящего субъекта в речи определяется модальностью. Исследование этой категории нашло свое отражение, как известно, в многочисленных работах как отечественных, так и зарубежных лингвистов. При этом модальность получила широкое освещение с точки зрения семантического объема и характера модальных значений, средств выражения модальности и их распределения по модальным подсистемам [См., например, Brunot 1926; Bally 1932; Meunier 1974; Виноградов 1950; Золотова 1982; Сабанеева 1984; Тарасова 1992; Алиева 2004; Корди 2004 и др.].

В целом, модальность «отражает отношение говорящего к содержанию высказывания и содержания высказывания к действительности. В модальности выражается субъективный момент высказывания, преломление отрезка объективной действительности через сознание говорящего» [Гак 2000: 641]. Если обобщить выделяемые в рамках разных концепций модальные значения, то к основным можно отнести следующие:

– отношение высказывания к действительности с точки зрения его реальности / нереальности (алетическая модальность);

– отношение субъекта действия к самому действию с точки зрения его возможности, необходимости, желательности;

– оценка говорящим степени достоверности его знания (эпистемическая модальность);

– положительная или отрицательная оценка говорящим действия [Тарасова 1992: 59-60].

Кроме того, выделяют такое модальное значение, как отношение говорящего к содержанию высказывания. Аспекты такого отношения весьма разнообразны по своей природе и в языке обозначаются самыми разными способами [Хинтикка 1981]. Подобные модальности объединяются в подклассы, которые характеризуются некоторыми общими свойствами. Один из таких подклассов образует модальность оценки «хорошо/плохо» и ряд других, объединенных с оценкой общими признаками. Среди них можно назвать модальности «странности», «удивления», «неожиданности». Существуют также модальности «важности», «невыясненной причины» и так далее [Вольф 1988: 125-131].

Рассматривая модальность с позиции лингвистики текста, исследователи выделяют авторскую модальность как одну из ее разновидностей [Барлас 1991].

Авторская модальность представляет собой авторскую оценку изображаемого. При этом субъективное отношение говорящего к сообщаемому может быть выражено целой гаммой значений (одобрение, отвращение, сомнение, недоверие, удивление, истинность и т. п.).

В текстах различных типов такого рода модальность проявляется в разной степени. Наиболее свойственна авторская модальность произведениям художественной литературы, так как «создавая воображаемый мир, художник слова не может быть беспристрастен к этому миру. Представляя его как реальный, он в зависимости от своего метода художественной изобразительности либо прямо, либо косвенно выражает свое отношение к изображаемому» [Гальперин 1981: 123]. Между тем, авторская модальность выступает весьма отчетливо и в газетном дискурсе, в котором журналист как автор статей выражает свое отношение к сообщаемой им информации.

Но даже в рамках одного типа дискурса «коэффициент модальности» в разных текстах далеко не одинаков. Он зависит от многих факторов, в числе которых находятся индивидуальная манера автора, объект описания, прагматическая установка, соотношение содержательно-фактуальной и содержательно-концептуальной информации. Этот коэффициент тем выше, чем отчетливее проявляется в тексте личность автора [Попова 1985: 61].

Категория авторской модальности тесно связана с категорией образа автора. Образ автора можно определить как «личностное отношение к предмету изображения, воплощенное в речевой структуре текста» [Валгина 2004: 75]. Раскрытию этого понятия еще в 30-е годы XX века особенно много внимания уделил В.В. Виноградов. Основы теории образа автора, разработанные им на основе анализа текстов художественной литературы, позволяют понять, каким образом разнородные элементы речевой структуры произведения интегрируются в одно коммуникативное целое [Виноградов 1959].

Между тем, идеи В.В. Виноградова не ограничиваются сферой художественной речи, они применимы к любым типам речи, так как организация речевых средств при передаче любого высказывания всегда осуществляется авторски однонаправленно. Каждый текст характеризуется особым способом организации речи, присущим определенной личности. В одних случаях это открытый, оценочный, эмоциональный строй речи; в других – отстраненный, скрытый. Основные качества, характеризующие способ организации речи – это объективность и субъективность, конкретность и обобщенность, логичность и эмоциональность, сдержанная рассудочность и эмоциональная риторичность [Валгина 2004].

Следует подчеркнуть, что в газетном дискурсе образ автора отождествляется с категорией авторского «я». Именно категория авторского «я» лежит в основе классификации газетных жанров. Как отмечается в научной литературе: «Каждый жанр газетно-публицистического стиля представляет собой своеобразную модификацию внутри газетно-публицистического типа речи и различается, в частности, по степени выражения в нем авторского «я» (ср. официальную хронику с ее обезличенным строем речи и репортаж, очерк с максимальным участием авторского «я» в речевой организации этих жанров)» [Вакуров, Кохтев, Солганик 1978: 13].

Средства проявления авторского «я» довольно разнообразны. Их можно рассматривать с нескольких позиций.

С точки зрения присутствия на разных языковых уровнях, средства проявления авторского «я» делятся на:

– грамматические: система местоимений, дейксис и его средства, указатели аутореферентных временных параметров, система глагольного спряжения, простые и сложные предложения, вводные слова и так далее [Бенвенист 1974; Просвиркина 2002; Kerbrat-Orrecchioni 1980];

– лексические: различные лексические единицы и языковые выражения, объединенные оценочной функцией [См, например, Анисимова 2007; Паранук 2001].

– фонетические: интонация, которая нацелена на выражение удивления, сомнения, уверенности, недоверия, протеста, иронии и пр. В тексте интонация передается с помощью соответствующей пунктуации [Розенталь 2001; Федосеева 2005].

При рассмотрении средств проявления авторского «я» в свете двухкомпонентного понимания структуры смыслового содержания текста, они делятся на:

– средства, выполняющие функцию носителя логико-оценочного плана содержания текста: средства логического структурирования, пропозициональные глаголы, различные проявления квантовки информации (опущения, отбор средств, порядок их следования, выделение, интерпретация и т. п.), оценочные средства и так далее [Арутюнова 1981; Вольф 1985; Констанди 1988; Kerbrat-Orrecchioni 1980];

– средства выражения информационного плана: пространственно-временные параметры и способы их выражения, система глагольного спряжения и прочее.

И, наконец, все средства проявления авторского «я» можно разделить на две группы в зависимости от способа репрезентации адресанта – эксплицитного, открытого, или имплицитного, скрытого.

Средства первой группы – эксплицитные – открыто указывают на адресанта. К ним относятся личное местоимение 1-го лица и соответствующие им глагольные формы, дейксис и его средства, перформативные глаголы и др. [Чернышева 1992].

Имплицитные средства, относящиеся ко второй группе, указывают на адресанта косвенным образом, отражая его личностное восприятие сообщаемого. К ним можно отнести контекст и ситуацию общения, интонацию (пунктуационное оформление), различные средства выделения (обособления, сегментация) и другие [Алиева 2004].

Таким образом, авторская модальность представляет собой воплощение авторской интенции и выражается в тексте с помощью самых разнообразных средств.

Содержание и средства категории дистанцирования

Понятие дистанцирование (от лат. distantia – пространственное расстояние между вещами) широко используется во многих областях знания, в том числе в философии, психологии, социологии и науке о языке, получая в каждой из них свое определение.

В феноменологической онтологии дистанцирование отождествляется с сознанием (по Ж.-П. Сартру) и представляет собой отрыв от мира и себя самого [История философии 2002: 928]. В психологии – это дистанция, которой придерживается один человек относительно другого (иногда и по отношению к животным или предметам), а также неожиданные движения, которые имеют целью изменение дистанции, например, резкий шаг назад и т. п. [Биркенбил 1997: 150]. В социологии дистанцирование – это «действия человека, помогающие избегать общения, создающие пространственную дистанцию» [Манхейм 2000: 196].

Категория дистанцирования выделяется и в герменевтической теории. В рамках последней различаются язык и дискурс. Язык – это система различий, которая построена на принципе автореференции. Иначе говоря, это система знаков, не соотнесенных с реальностью, но бесконечно отсылающих к другим знакам. Связь с реальностью возникает на уровне дискурса, который содержит в себе указатели на ситуацию коммуникации, на автора и адресата сообщения. Кроме того, дискурс осуществляется в пространстве и времени и обладает способностью воздействовать на получателя сообщения.

Таким образом, если дискурс в отличие от языка референциален, то есть отсылает к некой конкретной действительности, то дистанцирование позволяет ослабить референциальность дискурса и придать ему более универсальное значение, «смысл». Переход от устного высказывания к письменному тексту, согласно П. Рикеру, представляет собой вторичную форму дистанцирования, отрывающую дискурс от конкретной ситуации высказывания [Рикер 1998: 133-134].

О дистанцировании говорится и при анализе газетно-публицистического дискурса с когнитивной точки зрения. При этом особая роль отводится авторской модальности, формы проявления которой (эксплицитная и имплицитная) лежат в основе выбора журналистом того или иного способа подачи материала в различных жанрах прессы. В соответствии с этим способом выделяются нейтральный, эмоционально-оценочный и дистанцированный способы представления информации. Причем в газетном дискурсе первые два связаны с эксплицитной авторской модальностью, а последний – с имплицитной. Иначе говоря, дистанцирование заключается в стремлении журналиста к объективности при передаче тех или иных фактов и проявляется в ограниченном использовании экспрессивной лексики и элементов разговорного стиля речи. При этом признается, что оно свойственно только аналитическим жанрам (передовым статьям, обзорам, комментариям), в которых журналист должен быть предельно точен в представлении информации [Хлевова 1999].

Рассматривают дистанцирование и с позиции прагматики общения. Принимая во внимание тот факт, что дистанцирование представляет собой одну из базовых ценностных ориентаций британцев и американцев в отношении к пространству и времени, личности и власти, оно анализируется на уровне коммуникативного поведения. В этом случае дистанцирование понимается как одна из стратегий речевого поведения, например, в англоязычной среде, как стремление изолироваться в нужной степени от собеседника, чтобы не допустить столкновения интересов и сохранить свои позиции. В целом, эта стратегия позволяет избежать прямой конфронтации, чувствовать комфортность при общении, регулировать степень близости / удаленности собеседников, снизить категоричность высказываний, сделать их более вежливыми.

Дистанцирование предполагает использование ряда лексико-грамматических средств, связанных с категорией модальности. К ним относятся: смещение временных планов, условное наклонение, вопросительные конструкции, модальные глаголы, модальные модификаторы (лексико-синтаксические единицы, ориентированные на говорящего или слушающего) [Кузьменкова 2006: 18].

Дистанцирование может также рассматриваться как основа иронии. Речь здесь идет о дистанцировании от собственного или чужого дискурса. Так, Р.В. Черкасов, изучая ироническое дистанцирование как конструктивный принцип организации художественного текста, локализует его в пределах авторского Я и понимает под ним стремление автора произведения как конкретной личности сохранить «ощущение своего бытия как бытия автора», то есть оградить себя от субъекта повествования. Одну из форм проявления такого дистанцирования лингвист видит в самоиронии [Черкасов 2000].

Сходную позицию занимает и И.И. Иванова, которая подразумевает под дистанцированием своеобразные взаимоотношения между автором поэтического текста, лирическим героем, лирическим субъектом и персонажем, которые заключаются в неангажированности автора текста по отношению к той или иной экзистенциальной ситуации. Кроме того, дистанцирование представляет собой основной критерий типологического деления иронии. В данном случае – это дистанцирование субъекта от объекта иронии (ситуации, дискурса, субъекта-жертвы) [Иванова 2006: 10].

Дистанцирование выделяется лингвистами также при изучении функционирования чужих высказываний в устной спонтанной речи. Под дистанцированием в этом случае понимается дистанция, которую устанавливает адресант относительно чужого дискурса. В рамках такого подхода дискурс определяется с точки зрения нарратологии как событие. Дистанцирование посредством нарративного дискурса заключается в том, что адресант описывает событие, пропуская его сквозь призму своего восприятия. При этом в качестве показателей дистанции выступают глаголы речи.

В качестве основных средств такого дистанцирования автор выделяет косвенную речь и нарративный дискурс, отмечая, что последний следует рассматривать не изолированно, а в сочетании с другими формами речевой гетерогенности: прямой или косвенной речью.

Дистанцирование с помощью косвенной речи заключается в том, что адресант при передаче чужого высказывания не воспроизводит его дословно, а лишь пересказывает содержание речи другого. В связи с этим адресант может выделить тем или иным образом (интонационно, графически) или видоизменить какой-либо ее фрагмент в соответствии со своими целями. В результате этот фрагмент становится изолированным речевым элементом и получает дополнительную коннотацию, а адресант дистанцируется от ситуации высказывания. Адресант, таким образом, дистанцируется от события, адресата, места, времени высказывания [Mochet 2001].

Между тем, наше понимание категории дистанцирования отличается от всех описанных выше трактовок. За точку отсчета в работе принимается теория О. Дюкро о полифоничности высказывания, основанная на трудах Ш. Балли и М.М. Бахтина. Французский ученый оспаривает мнение о единичности «говорящего», утверждая, что в это понятие ошибочно вкладывается только один аспект: «говорящий» как лицо, воспроизводящее высказывание, совершающее речевой акт. Между тем, в одном высказывании могут присутствовать несколько «говорящих», отличных друг от друга. Один из них может быть точно обозначен, а существование другого говорящего завуалировано. Однако именно последний несет ответственность за сказанное. В этой связи французский лингвист разграничивает понятия «говорящий как эмпирическое существо» и «говорящий как часть дискурса». Это понятие подразделяется, в свою очередь, на «собственно говорящего» и «говорящего как некое физическое лицо» [Ducrot 1984: 199].

Чужая речь представляет собой частную форму подобного раздвоения «говорящего». О. Дюкро рассматривает речь другого преимущественно в виде прямой и косвенной речи, почти не принимая во внимание несобственно-прямую речь, что, на наш взгляд, не совсем оправдано, так как несобственно-прямая речь представляет собой яркий пример полифоничности высказывания. Рассматривая вопрос о функционировании в чужой речи безличного оборота il paraît que и условного наклонения, ученый приходит к выводу о несовпадении говорящего и производителя высказывания. Именно последний несет ответственность за высказывание.

Развивая идеи О. Дюкро, можно предположить, что между речью адресанта и чужой речью существует некоторая зависимость. Она проявляется в том, что «говорящий как часть дискурса», который играет наиболее важную роль при передаче чужой речи, может по-разному относиться к цитируемому им высказыванию другого лица: он может либо стоять на позиции цитируемого им лица, либо дистанцироваться от его речи [Rosier 1999: 115-121]. Таким образом, дистанцирование выступает как лингвопрагматическая категория, которая выражает разную степень ответственности адресанта за цитируемое.

В этой связи следует принять оппозицию «признание или непризнание говорящим достоверности чужой речи» за основу категории дистанцирования. Иначе говоря, если адресант считает информацию достоверной (вероятной), то он берет на себя ответственность за нее, если же он квалифицирует ее как недостоверную, то дистанцируется от нее.

Назовем журналиста, автора статьи, цитирующего чужую речь, первым адресантом (далее – А₁); вторым и третьим адресантами (соответственно А₂ и А₃) цитируемых лиц, авторов первичного сообщения и обратимся к понятию достоверности.

Деятельность журналиста очень часто предполагает общение с некоторым лицом (А₂). Цель этого общения – получение сведений, которые впоследствии представляются адресату. При этом процесс коммуникации требует соблюдения определенных правил как со стороны говорящего (А₂), так и со стороны слушающего (А₁). В первом случае, эти правила, сформулированные П. Грайсом, касаются подачи информации. Основное из них состоит в том, что А₂ должен передавать только правдивую информацию [Грайс 1985]. В свою очередь, А₁ должен проверить истинность полученной информации, так как согласно французскому деонтологическому кодексу журналиста, последний «должен избегать искажения фактов, не должен использовать ложную, непроверенную информацию, беря на себя ответственность за все то, о чем он пишет» [Famery 1996: 53] [перевод наш – А. К.]. Поведение журналиста в данном случае связано с понятием веры. «Поверить», заранее проверенной информации ­– значит принять ее как истинную, «не поверить» – отвергнуть ее как ложную [Дмитровская 1988: 183].

Существует ряд причин, обусловливающих признание/непризнание журналистом речи другого:

– совпадение / несовпадение точек зрения, позиций А₁ и А₂. Если мнения двух адресантов в обсуждаемом вопросе совпадают, то А₁ принимает чужую речь, соответственно, в противном случае он ее отвергает;

– совпадение / несовпадение (противоречивость) полученных сведений с уже имеющимися у А₁. А₁ принимает слова другого при условии, что информация А₂ совпадает с данными, которыми располагает А₁. В противном случае, А₁ отвергает речь А₂;

– степень распространенности сведений в обществе: если информация достаточно распространена и при этом трактуется как достоверная, то А₁ ее принимает; если в обществе ничего не известно о том факте, о котором говорит А₂, то А₁ может подвергнуть сомнению ее истинность и соответственно, не принять ее или же принять только часть этих сведений;

– статус А₂, его авторитет в глазах А₁ и в обществе. Если А₁ считает А₂ человеком достаточно осведомленным в том или ином вопросе или если А₂ широко известен в обществе как человек компетентный, то А₁ принимает его речь. Если А₁ считает А₂ мало сведущим или авторитет А₂ в обществе подвергается сомнению, то информация может быть отвергнута А₁;

– убедительная / неубедительная манера изложения А₂. Если речь А₂ достаточно убедительна для А₁, то последний ее принимает. Если А₁ чувствует нотки сомнения в словах А₂, или же его смущает недостаточно уверенное поведение А₂, то А₁ может не принять чужую речь.

Категория дистанцирования – это градуальная категория, иначе говоря, она представлена несколькими степенями. Степень дистанцирования адресанта от чужой речи может быть нулевой (достоверные высказывания), минимальной (весьма вероятные высказывания), средней (равновероятные высказывания) и максимальной (недостоверные высказывания). Представим эти степени схематично.

Схема № 1. Степени дистанцирования адресанта от чужой речи.

0 минимальная средняя максимальная

достоверные весьма вероятные равновероятные недостоверные высказывания высказывания высказывания высказывания

Причем в газетном дискурсе степень дистанцирования зависит от ряда факторов. Во-первых, от вида речи, который выбирает журналист при передаче чужого высказывания: прямой, косвенной или несобственно-прямой речи. Во-вторых, от жанров прессы – информационного, информационно-аналитического или аналитического, в целом, а также от типа статей, входящих в один из этих жанров. В-третьих, от композиционно-речевых форм, в составе которых может выступать тот или иной вид чужой речи. При этом важная роль отводится языковым показателям наличия или отсутствия дистанции.

К основным показателям дистанции между речью журналиста и чужой речью можно отнести следующие:

1) авторский комментарий (который включает лексику с отрицательной оценкой), а также − в аналитическом и информационно-аналитическом жанрах − наречия:

• оценочные (dramatiquement, cruellement, mal, malheureusement, difficilement, gravement, illégalement, dangereusement…);

• модальные со значением гипотетичности (dubitativement, peut-être…);

2) условное наклонение, своеобразие которого в газетном дискурсе заключается в том, что оно вносит в сообщение особое модальное значение: адресант как бы снимает с себя ответственность за достоверность фактов, сведений, передаваемых им с чужих слов. Это наклонение может также указывать на расхождение во мнениях А₁ и А₂ по поводу содержания сообщения, в результате чего оно отвергается А₁. В этом случае наблюдается конфронтация точек зрения, и условное наклонение используется в сочетании с такими лексическими средствами, как selon X, d’après X, aux yeux de X и т. д.

По мнению некоторых ученых, эти выражения могут также служить показателями как наличия, так и отсутствия дистанции между речью двух адресантов. Так, Д. Мэнгено считает, что selon X указывает на полное исчезновение дистанции между А₁ и чужой речью [Maingueneau 1976: 115], в то время как согласно точки зрения М. Шароля, которой мы придерживаемся, эта форма служит лишь для введения чужой речи, указания на автора первичного сообщения, источник информации [Charolles 1987: 244].

Дистанция также присутствует, если:

3) есть глаголы речи, с помощью которых А₁ вводит чужую речь и которые указывают на его сомнение в истинности цитируемых слов (ne pas être sûr, croire, trouver, s’imaginer…);

4) есть безличные обороты (on dit que, il paraît que, dit-on!, paraît-il!), отсылающие к анонимному источнику информации и позволяющие квалифицировать сообщение как слухи;

5) местоимение «on» используется в неопределенно-личном значении;

6) есть специальная лексика: отглагольные прилагательные (prétendu, présumé) ивыражение (soi-disant), характеризующие чужую речь как не соответствующую действительности;

7) отсутствует указание на автора первичного сообщения (А₂) – цитируемое лицо при отсутствии положительного комментария А₁;

8) пунктуационное оформление чужой речи, выражающее неуверенность (?!) А₁ в достоверности информации, передаваемой в чужой речи.

Дистанция отсутствует, если:

1) есть авторский комментарий, включающий лексику с положительной оценкой, а также − в аналитическом и информационно-аналитическом жанрах − наречия:

•оценочные (logiquement, raisonnablement, positivement, excellement…);

• модальные со значением достоверности (sic!, re-sic!…); уверенности (justement, sans aucun doute, assurément, exactement, à coup sûr…); реальности (en fait, en effet, effectivement, évidemment, certainement…);

2) отсутствует условное наклонение;

3) есть глаголы речи со значением уверенности А₁ в достоверности информации (être sûr, affirmer, assurer, juger, estimer, dévoiler, révéler, déclarer). Особое место занимают глаголы речи с семой «память» А₂ (se rappeler, se souvenir, évoquer и т. п. ) Тот факт, что они вводят чужую речь, служит своего рода подтверждением того, что событие имело место. Иначе говоря, такие глаголы указывают на достоверность передаваемой информации. Между тем, память человека подвержена разного рода ошибкам, к тому же, ее трудно верифицировать [Russell 1976: 145]. В этом случае неполную достоверность сведений, передаваемых с помощью чужой речи, А₁ подчеркивает оценочными наречиями (mal, pas très bien, indistinctement) при этих глаголах или же отрицанием при них;

4) есть безличные обороты (on dit que, il paraît que, dit-on! paraît-il!), отражающие коллективное мнение в отношении сообщения. В данном случае А₁ использует эти обороты для подтверждения своей точки зрения, аргументировании своей позиции («если другие говорят об этом, значит это верно») [Peytard 1993; Rosier 1999];

5) неопределенно-личное местоимение «on» используется в значении личного местоимения «nous»;

6) отсутствует специальная лексика (prétendu, présumé, soi-disant), характеризующая чужую речь как не соответствующую действительности;

7) есть указание на автора первичного сообщения при положительном комментарии А₁;

8) пунктуационное оформление чужой речи отражает уверенность А₁ (!!!) в достоверности информации, переданной в чужой речи.

Следует отметить, что все показатели наличия/отсутствия дистанции обладают разной диагностической силой. Наиболее весомый показатель – авторский комментарий с отрицательным/положительным зарядом. Показатели 2-6 представляют собой достаточно сильные, тогда как 7 и 8 относятся к самым слабым показателям.

Некоторые исследователи полагают, что на дистанцию между речью адресанта и чужой речью указывают типографические средства выделения: кавычки, курсив, жирный шрифт и т. п. [Autier 1981; Maingueneau 1987; Cicurel 1991; Rosier 1999], что не мешает им выделять, например, разные типы кавычек, которые способствуют дистанцированию адресанта от чужой речи:

– дистинктивные кавычки, показывающие, что А₁ не имеет отношения к словам, заключенным в кавычки;

– кавычки снисхождения, указывающие на то, что к данным словам можно добавить ремарку «условно говоря», «если можно так сказать»;

– кавычки уточнения, которые подчеркивают принадлежность слов к определенной области знаний;

– эмфатические кавычки, предназначенные для привлечения внимания к определенному слову;

– протекционные кавычки, которые адресант использует в случае неуверенности в достоверности передаваемого им чужого высказывания и за которыми стоит: «осмелюсь так сказать» или «возможно, это не совсем так»;

– кавычки, относящиеся к системе правил данного языка: указывая на языковую компетентность адресанта, они используются при вводе слов, принадлежащих к разным языковым уровням, например, арготизмов, жаргонизмов, фамильярной лексики, неологизмов, заимствований и т. д.

Между тем, вне контекста невозможно определить, какую функцию выполняют те или иные типографические средства выделения чужой речи. Основное же их назначение заключается в том, чтобы помочь адресату выявить чужую речь в тексте, воссоздать и представить образ А₂.

По поводу отсутствия типографических маркеров существует две противоположные точки зрения. Согласно первой – это приводит к сокращению дистанции между речью двух адресантов; согласно второй –затрудняет восприятие адресатом речи другого [Rosier 2002: 28].

По нашим данным, отсутствие типографических маркеров, действительно, затрудняет восприятие чужой речи. Кроме того, типографические показатели имеют отношение главным образом, к прямой речи и частично – к косвенной, но не к несобственно-прямой речи, поэтому сфера их действия ограничена.

Количественное преобладание или равенство взаимодействующих между собой тех или иных языковых показателей определяет ту или иную степень дистанцирования. В схеме № 2 представлен критерий проявления той или иной степени дистанцирования.

Схема № 2. Степени дистанцирования адресанта от чужой речи.

Таким образом, степень дистанцирования обусловлена тем, признает ли адресант достоверность слов цитируемого им лица или нет. Соответственно, в крайних точках дистанция может сводиться к нулю или быть максимальной.