Интертекстуальность

Проблема интертекстуальности в лингвистике разрабатывается сравнительно недавно. Изначально она изучалась исключительно в литературоведении.

Термин интертекстуальность был введен в 1967 году теоретиком постструктурализма Ю. Кристевой и употреблялся как основной литературоведческий термин при анализе художественных произведений постмодернизма. Интертекстуальность, у нее, предстает как теория текста, интертекстуального в каждом его фрагменте. Существует некий «универсум текстов», в котором безличные тексты бесконечно ссылаются друг на друга. При этом текст рассматривается не как вербальная знаковая система, а как конгломерат всех смысловых систем и культурных кодов. Он предстает как всеобщее состояние социокультурного знания, из которого любой текст вытекает, и в котором он потом растворяется. Таким образом, она осмысляет его как «историко-культурную парадигму», как «общество». «Мы назовем интертекстуальностью эту текстуальную интеракцию, которая происходит внутри отдельного текста. Для познающего субъекта интертекстуальность – это признак того способа, каким текст прочитывает историю и вписывается в нее» [Кристева 2004: 443].

Отправной точкой отсчета в развитии теории интертекстуальности послужило учение М.М. Бахтина о понятии «диалогичности», которое ученый ввел в анализ художественной литературы. Причем диалог понимается широко как:

– диалог автора и героя произведения;

– диалог автора и читателя;

– диалог данного текста с предшествующими ему текстами, «многоязычие» текста, присутствие в нем «чужой речи».

Именно в чужой речи, которую ученый толковал как «речь в речи, высказывание в высказывании» и одновременно как «речь о речи, высказывание о высказывании» [Бахтин 1998: 408], проявляется активное отношение одного высказывания к другому. При этом чужое высказывание может как «самолично» войти в речь и ее синтаксическую конструкцию в качестве особого конструктивного элемента, так и быть темой речи.

Объемлющее чужое слово контекст создает диалогический фон, влияние которого может быть очень велико. На каждом шагу в ней «цитата» или «ссылка» на то, что сказано определенным лицом, на «говорят» или на «все говорят», на слова своего собеседника, на собственные ранее сказанные слова, на газету, на постановление, на документ, на книгу и т. п. [Бахтин 1995: 111]. Отсюда вытекает функция чужого слова, которая заключается в передаче сведений, указаний и правил.

Отмечая важность «чужого слова» в художественном произведении, М.М. Бахтин отводит главную роль в построении художественного текста «Автору-творцу», который определяется как «конститутивный момент художественной формы», а форма мыслится как «выражение активного, ценностного отношения автора-творца и воспринимающего (со-творяющего форму) к содержанию» [Бахтин 1975: 58-59]. Автор непременно стоит за любым диалогическим высказыванием, в котором он выражает себя, он «никогда не может отдать всего себя и все свое речевое произведение на полную и окончательную волю... адресатам... и всегда предполагает... какую-то высшую инстанцию ответного понимания» [Бахтин 1979: 306].

Именно в этом и заключается основное различие между диалогизмом М.М. Бахтина и теорией интертекстуальности в понимании исследователей постмодернизма и постструктуралистов (Ж. Деррида, А.-Ж. Греймас, Р. Барт, Ю. Кристева), которые в противовес М.М. Бахтину говорят о «смерти автора» (Р. Барт) – безличной продуктивности художественного текста. Независимо от воли автора, любой текст изначально является вторичным, растворяясь в явных и неявных цитатах, ибо всякий текст есть реакция на предшествующие тексты.

Каноническую формулировку интертекстуальности дает Р. Барт: «Каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют в нем на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры. Каждый текст представляет собой новую ткань, сотканную из старых цитат» [Барт 1989: 418]. При этом ученого не интересуют источники происхождения текста, главное – это текст как результат процесса диалога текстов. Иначе говоря, мир, пропущенный через явление интертекста, представляет собой текст глобального масштаба, в котором все уже было когда-то сказано. Таким образом, в постструктурализме снимается проблема заимствований и влияний, первичности и вторичности.

В нарратологии, в отличие от постструктуралистов и исследователей постмодернизма, интертекстуальность трактуется более конкретно – как проблема взаимодействия «своего» и «чужого» слова. Исходя из этого соотношения, Ж. Женетт предлагает следующую классификацию типов взаимодействия текстов:

– интертекстуальность как «соприсутствие» в одном тексте двух или

более текстов (цитата, аллюзия, плагиат и т.д.);

– паратекстуальность как отношение текста к своему заглавию, послесловию, эпиграфу;

– метатекстуальность как комментирующая и часто критическая ссылка на свой претекст;

– гипертекстуальность как осмеяние или пародирование одним текстом другого;

– архитекстуальность, понимаемая как жанровая связь текстов [Genette 1985: 9-12].

В отечественной науке явление интертекстуальности изучается с разных позиций. Так, ученый-семиотик Ю.М. Лотман, пересматривая идеи М.М. Бахтина о диалогичности в контексте структуральной поэтики, вводит понятие «семиосферы» – «синхронного семиотического пространства, заполняющего границы культуры и являющегося условием работы отдельных семиотических структур и, одновременно, их порождением» [Лотман 1996: 4].

При этом важно отметить, что информация хранится и передается через тексты, которые выполняют три основные функции: передачи сообщения, генерации новых смыслов и конденсации культурной памяти. Текст, в свою очередь, подобен «зерну, содержащему в себе программу будущего развития», он не является застывшей и неизменной величиной, но обладает внутренней «не-до-конца-определенностью», которая под влиянием контактов с другими текстами создает смысловой потенциал для его интерпретации. Текст и Читатель выступают как собеседники в диалоге: Текст перестраивается по образцу аудитории, но и адресат подстраивается к миру Текста [Лотман 1996: 22].

И хотя исследователь не пользуется термином интертекстуальность, нетрудно заметить, что понятия семиосферы, семиотического пространства, культурной памяти перекликаются с проблематикой интертекстуальности.

С точки зрения лингвокультурологии, интертекстуальность выступает как связующий компонент языка и культуры и как механизм познания и отражения культуры посредством языка. Понимание смысла текста зависит от знания адресатом нравственных кодов общества, именно эти знания представляют собой наиболее характерную форму интертекстуальности [Аникина 2004].

В литературоведении интертекстуальность рассматривается как свойство художественного произведения формировать свой собственный смысл (полностью или частично) «посредством ссылки на иной текст, который отыскивается в творчестве того же автора, в смежном искусстве, в смежном дискурсе или в предшествующей литературе» [Смирнов 1995: 11]. В основе этого явления лежит «семантическая трансформация, совершающаяся на оси «текст – текст», где знак в процессе вторичного (и более) употребления меняет свое значение. Таким образом, интертекстуальность основана на разных видах референции, доступных для одного и того же знака. Интертекстуальная ссылка в тексте и соответствующий прототекст (или часть прототекста) представляют собой один и тот же знак, но знак, изменивший свое значение. При этом знак замещает референт, что свидетельствует о «врожденной способности человека к обозначению» [Смирнов 1995: 8]. Прототекст, таким образом, выполняет функцию свернутого знака. Выделяются три вида референции, участвующие в интертекстуальном акте: «реализация претекста», «виртуализация претекста», «экспликация претекста». В результате перекодировок на оси «текст – текст» «ценностное содержание антецедента» может стать положительным, отрицательным, амбивалентным или нулевым [Смирнов 1995: 65].

В рамках когнитивистского подхода интертекст трактуется как «объективно существующая реальность, являющаяся продуктом творческой деятельности человека». Выделяются три основные субстанции интертекста – Человек, Текст и Время. При этом Человек по отношению к Тексту выступает в двух ипостасях – Автор и Читатель, – представляющих собой «единораздельную сущность». Это значит, что автор различными языковыми средствами должен указывать в тексте направление интерпретации. Кроме того, интертекст представляет собой открытую нелинейную систему, «все элементы которой (прототексты и автор) подвижны, изменчивы и находятся по отношению друг к другу в случайной суперпозиции» [Кузьмина 1999: 217]. Прототекстом считается любой текст (метатекст), востребованный в следующий момент времени в другом тексте [Кузьмина 2006: 49].

Цитация (в нашем понимании термин цитация идентичен цитированию) представляет собой механизм, «обеспечивающий связность и целостность в текстовой цепи». Когнитивисты отмечают, что цитация – «креативная аналитико-синтетическая деятельность субъекта по обработке текстовой информации. Цитирующий как бы анализирует прототекст, выделяя те его элементы, которые представляются ему наиболее репрезентативными». Иначе говоря, автор осуществляет свертку прототекста, его «семантическую компрессию». В результате этого процесса возникают цитаты. Помещая цитату в новое окружение, автор меняет характер информации цитаты. Для описания данного процесса используется понятие энергии, определяемое как «способность производить работу по генерации смыслов» [Кузьмина 2001]. Энергия цитаты увеличивается, во-первых, за счет компрессии прототекста, и, во-вторых, – за счет притока извне (от автора). В результате последнего возникает энтропия – качественное преобразование информации. Уровень энтропии зависит от интенций автора («субъекта») [Кузьмина 2006: 217-219].

Трансформируя теорию подтекста в теорию интетертекстуальности, Б.М. Гаспаров понимает ее как непременную и принципиальную открытость материала, которая пронизывает собою текст. Основной тезис в рамках этой теории – «наша языковая деятельность осуществляется как непрерывный поток «цитации», черпаемой из конгломерата нашей языковой памяти» [Гаспаров 1996: 14] – схож с высказываниями постмодернистов о тексте как цитатной мозаике. Однако цитация понимается в данном случае скорее в бахтинском смысле – как «чужое слово», чужое в том отношении, что уже когда-то кем-то сказано. Говорящие при этом в процессе коммуникативной деятельности как бы погружаются в коммуникативное пространство. Последнему приписывается особенность фокусировать мысль говорящего, придавать ей большую определенность: один и тот же «фразовый контур» погружается каждый раз в иную среду, а значит, включается в иную сеть ассоциативных ходов, жанровых представлений и, следовательно, должен быть интерпретирован совершенно по-разному [Гаспаров 1996].

С позиции лингвистической стилистики и герменевтики, интертекстуальность трактуется как «включение в текст целых других текстов с иным субъектом речи, либо их фрагментов в виде цитат, реминисценций и аллюзий» [Арнольд 1999: 35]. Все интертекстуальные включения, таким образом, обладают общей чертой – сменой субъекта речи [Арнольд 1999: 352]. Они подразделяются на языковые и текстовые, внутренние и внешние. Под языковыми (кодовыми) включениями понимаются включения специфической лексики или грамматических форм, характерных для разных функциональных стилей или жанров, отличных от стиля или жанра включающего их художественного текста. Им противопоставляются разные по объему текстовые включения, которые, в свою очередь, делятся на «внешние» и «внутренние». К внешним включениям относятся любые отсылки к другому автору – цитаты, аллюзии, реминисценции. К внутренним интертекстуальным включениям относятся те вставки, «чужой голос» которых фиктивен, то есть принадлежит тому же автору, но под другим именем (письма, дневники и т.п.) [Арнольд 1997: 35].

Таким образом, анализируя различные точки зрения на явление интертекстуальности, можно выделить широкое и узкое понимание данного феномена, которое дает более широкую трактовку, чем М.М. Бахтина, либо более узкую. Согласно первому пониманию интертекстуальности, каждый текст рассматривается как часть универсального интертекста, от которого он зависит во всех аспектах (Ю. Кристева, Р. Барт, И.П. Смирнов, Б.М. Гаспаров, Н.А. Кузьмина). Согласно второму, понятие интертекстуальности сужается рамками сознательного и маркированного использования межтекстовых связей между данным текстом и предшествующим текстом или группой текстов (Ж. Женетт, И.В. Арнольд).

Несмотря на то, что теория интертекстуальности складывалась, главным образом, в ходе исследования интертекстуальных связей в художественной литературе, сферы ее реализации значительно разнообразнее – это и учебный, и научный, и рекламный, и газетный дискурс и т. п. Так, развитие средств массовой информации и распространение массовой культуры привело к всплеску интертекстуальности в прессе, язык которой, в настоящее время, во многом основан на «чужой речи».

Эту речь, как и интертекстуальность в целом, трактуют в широком и узком значениях. В первом случае она отождествляется с цитированием вообще и охватывает цитату, текстовую аппликацию, ссылку, аллюзию и т. п. [Москвин 2002]; во втором – с цитатой.

Цитата определяется как вид интертекстуальной связи, при котором фрагмент текста-источника интегрируется в текст-носитель [Михайлова 1999: 14]. Именно в этом значении используется термин «чужая речь» в нашем исследовании. Она включает такие виды чужой речи, как прямая, косвенная и несобственно-прямая речь, которые встречаются в газетном дискурсе с разной степенью частотности. Цитаты могут быть, во-первых, эксплицитными и имплицитными, во-вторых, с атрибуцией (то есть маркированные самим автором) и без нее [Фатеева 2006]. Цитаты подразделяются также на первичные, заимствованные непосредственно из первоисточника, и вторичные, взятые из текстов, где данный фрагмент сам представляет собой цитату.

В зависимости от структурного аспекта цитаты делятся на полные, редуцированные, сегментированные цитаты. В соответствии с выполняемой функцией можно разграничить цитату-мнение, цитату-аргумент, цитату-пример, цитату-заменитель, цитату-дефиницию, цитату-утверждение, цитату-отрицание, цитату-предположение. На основании вида передаваемой цитатами информации выделяют денотативную и коннотативную цитаты. С прагматической точки зрения, цитаты делятся на оценочно-экспрессивную, суггестивную, фактуализирующую, персуазивно-аргументативную [Даирова 1983; Михайлова 1999; Алещанова 2000; Чернявская 2000].

Согласно мнению многих лингвистов, наиболее близки к цитате текстовая аппликация и аллюзия. Текстовая аппликация представляет собой ассоциативную отсылку к опорному тексту и обогащение речи адресанта соответствующими образами. Аллюзия также заключается в ассоциативной отсылке, но к известному для адресата факту реальной или виртуальной действительности.

Интертекстуальность можно рассматривать с двух позиций – адресата и адресанта. С точки зрения адресата, способность выявления в том или ином тексте интертекстуальных ссылок связана с установкой на более углубленное понимание текста или предотвращение его не-(до)понимания за счет выявления его многомерных связей с другими текстами. С точки зрения адресанта, интертекстуальность – это способ порождения собственного текста и выстраивание сложной системы отношений с текстами других авторов [Ускова 2003].

В нашем исследовании интертекстуальность в газетном дискурсе изучается с позиции адресанта как одно из проявлений макрокатегории модальности.