Глава VI. Бал устраивался местными дворянами в честь офицеров русской армии

Бал устраивался местными дворянами в честь офицеров русской армии. Некий польский вельможа для этой цели предоставил свою необжитую усадьбу близ Вильны. Дорога к ней была изрыта колдобинами, наспех засыпанными землей, сад скорее напоминал лес, а сам особняк много лет не ремонтировался. В большой бальной зале пахло затхлостью и свежей краской. Свечи в бронзовых люстрах освещали потрескавшийся от времени расписной потолок, обветшалые занавеси на окнах, разодетую толпу, неспешно перемещающуюся по скрипучему узорчатому паркетному полу. На хорах настраивался оркестр, государь император смотрел на гостей бала с огромного портрета, висящего на стене. Под ним на возвышении стояла молодая девушка, изображающая Польшу. Ждали приезда живого государя.

К Докки подходили поздороваться знакомые по Петербургу, и она, пользуясь случаем, представляла им кузину и невестку с дочерьми. Вскоре к ним присоединилось семейство Жадовых, и дамы взахлеб принялись обсуждать всех присутствующих. Аннет, как всегда проявляя необычайную осведомленность, говорила:

– Вон там, посмотрите, генерал Санеев с супругой. Такие важные – куда там. А все знают, что их младшего сына перевели из гвардии за дуэль. Санеев, конечно, замял дело, а то б и разжаловать в рядовые могли. Князь Вольский с полькой в голубом платье – то ли княгиней, то ли графиней какой. Постыдился бы, в его‑то возрасте! Подле левого окна, среди офицеров – рыжеватый такой – ротмистр Немиров. Барон Швайген обещал нас с ним познакомить.

Мари и Алекса согласно кивали.

– Вот и генерал Алексеев‑младший, – Жадова кивнула на двери, где появился означенный военный под руку с княгиней Качловской, и прошипела сквозь зубы: – О, эта женщина! И как вызывающе одета!

На Сандре было весьма экстравагантное темное газовое платье с очень низким вырезом. Головы многих повернулись в ее сторону, что вызвало новый шквал язвительных замечаний Аннет.

– Софи Байкова с дочерьми, – перечисляла Жадова входящих. – До чего у нее дочери неказистые! О, Поль Палевский! – вдруг ахнула она и всплеснула руками. – Вы только посмотрите: сам Палевский!

Все уставились на входящего в залу высокого генерала в парадном мундире, в орденах и с красной лентой через плечо. Зал враз оживился, особенно дамы, по рядам гостей побежал шепоток, все задвигались, затолкались, желая получше рассмотреть знаменитого полководца, а виновник сего переполоха спокойно шел рядом со своим спутником, легким кивком головы приветствуя знакомых.

«Будто выход государя», – подумала Докки, провожая глазами графа.

– Он приехал только потому, что здесь обещался быть государь, – громким шепотом вещала Жадова. – Интересно, барон Швайген сможет нас представить графу?

Грянула музыка, возвещая о прибытии государя, все потеснились к стенам, освобождая проход в центре залы. Император быстро прошел к возвышению, девушка‑полька поднесла ему символическую корону на бархатной подушке, и после обмена небольшими речами бал начался.

В первой паре польского[12]пошел государь с хозяйкой бала, женой князя – владельца усадьбы. За ним – великий князь и принцы со своими дамами, представители польской знати, придворные, высшие армейские чины и прочие гости.

Докки очень любила этот танец – утонченный и величавый, торжественная музыка будоражила ее чувства. Но она шла в паре с Вольдемаром, с которым всегда было неловко танцевать. Он заранее – за несколько дней – пригласил ее на первый танец и теперь выступал с важным видом, выпятив колесом грудь и живот и усердно привставая на цыпочки. Одновременно он пытался вести светскую беседу, заключавшуюся в перечислениях достоинств и добродетелей ma chèrie Евдокии Васильевны и не менее обстоятельном рассказе о собственных служебных поручениях. Не преминул он и высказать некоторые сомнения по поводу поведения барона Швайгена, которого не считал подходящей компанией для Докки.

– Полковник ухаживает за юными барышнями, – говорил он, – и негоже ему приглашать на прогулки и танцы почтенную вдову, ставя ее тем в ложное положение в глазах окружающих…

Почтенная вдова молча слушала, мечтая только, чтобы танец поскорее закончился. В какой‑то момент она поймала себя на том, что нет‑нет да и посматривает на другую сторону залы, где во второй колонне генерал Палевский вел жену одного из сановников двора – немолодую представительную даму. Она, улыбаясь, что‑то говорила графу, он же в ответ почтительно склонял к ней свою темноволосую голову. Докки безотчетно подмечала и ладную стройность фигуры, и ловкость его движений, отчего‑то волнуясь.

«Что‑то я слишком много думаю о нем», – спохватилась она, отводя глаза от генерала и пытаясь сосредоточиться на фигурах танца. Как раз исполнялся la fontaine[13], и Докки, разойдясь с Вольдемаром, развернулась и пошла обратно по середине залы. Неподалеку шли кавалеры второй колонны, среди которых находился Палевский, и Докки вдруг не столько заметила, сколько почувствовала, что он посмотрел на нее, отчего у нее на мгновение перехватило дыхание.

«Мне это показалось, – смятенно подумала она, приближаясь к Вольдемару. – И даже если он случайно скользнул по мне взглядом, то только потому, что рядом с ним проходила вереница дам, на которых он, конечно же, не мог не взглянуть…»

Она оперлась на руку Ламбурга, пытаясь сообразить, как долго еще продлится польский. На тур вальса ее пригласил один из приятелей Швайгена, а мазурку предстояло танцевать с бароном, что давало надежду получить от бала гораздо большее удовольствие, нежели она имела сейчас.

После отъезда с бала государя со свитой (он протанцевал два танца, остальное время разговаривал с польскими вельможами и со своими офицерами, а также весьма любезно приветствовал некоторых знакомых дам, в число которых попала и Докки) публика заметно оживилась и расслабилась. Кавалеров было много, и в зале почти не было дам (исключая разве совсем пожилых матрон, которые не танцевали), оставшихся без партнеров. Юные барышни веселились от души, окруженные желающими потанцевать с ними офицерами, и даже их матери приглашались то пройти тур вальса, то круг контрданса.

– Не помню, когда я последний раз столько танцевала! – воскликнула запыхавшаяся, но довольная Мари. – Докки, как я была права, что решила ехать в Вильну! Посмотри на Ирину: штабс‑капитан Зорин приглашает ее уже второй раз! Мне кажется, она ему очень нравится.

Докки посмотрела на указанного штабс‑капитана, стоявшего рядом с раскрасневшейся Ириной.

– Он, конечно, очень молодой, и чин у него пока не высокий, – продолжала Мари. – Но чины – дело наживное, а они так славно смотрятся вместе.

– Очень рада, что ты так думаешь, – ответила ей Докки. – Это лучше, чем забивать голову дочери генералами, которые не подходят ей ни по возрасту, ни по жизненному опыту. Со сверстниками ей гораздо интереснее и легче общаться.

– Не говори! – возразила кузина. – У молодых офицеров еще неизвестно как что сложится, а генералы, ну, или полковники, – уже имеют положение, знают жизнь, привыкли к ответственности. Конечно, я всегда учту мнение Ирины, поскольку хочу, чтобы она была счастлива. Но она вполне может влюбиться в генерала, в графа Палевского, например, – он ей очень нравится, да и по возрасту они вполне подходят друг другу.

Докки лишь покачала головой. Заполучить в мужья Палевского желали почти все барышни, но сам генерал явно не разделял их чаяния. Она вспомнила его холодный, безучастный взгляд, каким на площади он посмотрел сквозь нее, будто она была бестелесным созданием, невольно передернула плечами и еще более усомнилась в надеждах Мари и прочих матерей, имевших виды на Палевского.

«И множества женщин, не спускающих с него глаз, в числе которых каким‑то образом оказалась и я, – недовольно подумала она. – Но если дамы и могут представлять для него какой‑то интерес, то барышням, судя по всему, не стоит о нем и мечтать».

– Тебе виднее, – только и ответила она на слова кузины.

– Как жаль, что мы ему не представлены, – заныла Мари. – Посмотри, он совсем не танцует. Прошел в полонезе с какой‑то матроной – и все. Кстати, сейчас граф стоит с Поляевыми – твоими знакомыми. Ты могла бы подойти будто невзначай…

Докки бросила быстрый взгляд в ту сторону, куда показывала кузина, и отвернулась.

– Не могла бы, – ответила она, поражаясь, как Мари, в своей погоне за женихами, не понимает, в какое неловкое положение ее ставит.

– Вы совершенно не думаете о нас, – вмешалась Алекса. – Что вам стоит случайно пройти мимо monsieur и madame Поляев? Они непременно бы вас представили le comte Палевскому.

– С таким же успехом и вы можете пройти мимо Поляевых, с которыми я вас на днях познакомила, – ответила Докки, раздосадованная настойчивостью родственниц.

Мари и Алекса переглянулись и с осуждением уставились на нее.

– Вы даже самую малость не можете для нас сделать! – воскликнула Алекса. – Мы и так уже закрываем глаза на то, как вы отвлекаете внимание барона Швайгена от наших дочерей. Зачем он вам? У вас же есть Вольдемар. А теперь вы решили и Палевского для себя приберечь?

Докки, весьма уязвленная столь несправедливым упреком, промолчала.

– Конечно, chèrie cousine познакомит нас с генералом, если представится такой случай, – затараторила Мари, пытаясь сгладить возникшую напряженность. – Кстати, Докки, когда к тебе подошел государь, я чуть не лишилась чувств!

– Он помнит моего мужа, – ответила Докки. Она не в первый раз беседовала с императором, который некогда весьма привечал генерала Айслихта и после гибели барона не забывал подбодрить его вдову, что всегда вызывало немалую зависть ее родственников.

Вот и теперь, едва Мари упомянула о внимании государя к кузине, Алекса обиженно поджала губы. Докки же, у которой вконец было испорчено настроение, заметила Ламбурга, направлявшегося в их сторону. Он старался показаться на глаза, а то и перемолвиться словом‑другим с важными особами, присутствующими на бале, чем и занимался последний час. Теперь, весьма довольный собой, Вольдемар приближался к их компании, видимо, горя желанием поделиться со знакомыми дамами своими успехами на этом поприще.

– Я отойду в дамскую комнату, – быстро сказала Докки и нырнула в толпу, в противоположную от Вольдемара сторону. У нее уже не было сил выносить ни шпильки Алексы, ни болтовню Мари, ни очередные разглагольствования Ламбурга.

«Мне нужно каким‑то образом отвадить от себя Вольдемара, – думала Докки, пробираясь вдоль стены залы. – Иначе он так и будет ходить за мной, мучая разговорами и ухаживаниями. А ведь я твердо ему сказала, что не выйду за него замуж. Алекса начинает выводить меня из себя и Мари, с тех пор как подружилась с Жадовой…»

Она шла мимо нарядных дам и офицеров, которые беседовали друг с другом, флиртовали, улыбались, смеялись, ощущая себя потерянной и одинокой на этом полном веселья и радости празднике. С кем‑то она раскланивалась, перебрасывалась парой вежливых фраз и все шла и шла дальше, будто рассчитывала в конце пути обрести желанный душевный покой или почувствовать себя такой же живой и беспечной, как окружающие ее люди.

Когда Докки приблизилась к распахнутым дверям залы, то выяснилось, что по рассеянности пошла не в ту сторону. Вместо выхода в коридор, откуда можно было подняться в дамскую комнату, она попала на противоположный конец, где двери выходили на длинную каменную террасу, освещенную бледными полосами света, падающего через высокие окна бальной залы. За террасой темнел сад, вкрадчиво‑таинственный при свете луны и разноцветных фонариков на деревьях. Здесь также стояли и прохаживались дамы с кавалерами, привлеченные полутьмой и свежим воздухом.

Докки обрадовалась возможности отдохнуть от бальной суеты, спустилась по широким ступеням и медленно пошла по дорожке вдоль дома, вдыхая прохладный, благоухающий травой и нежным запахом весенних цветов ночной воздух. Терраса тянулась вдоль стены и поворачивала за угол, где у самых ступенек разрослись пышные кусты сирени. Вдруг послышались приближающиеся женские голоса, и впереди из‑за кустарника вышли две дамы. Не желая ни с кем общаться и боясь, что ее заметят, Докки поспешно отступила на террасу, в самый угол, где скопилась густая темнота. Но дамы, сделав несколько шагов, остановились на дорожке прямо напротив нее, и она с изумлением вдруг услышала собственное имя.

– Прозвище Ледяная Баронесса Докки Айслихт удивительно подходит, – утверждала одна из дам голосом Аннет Жадовой. – Она действительно «ледяная», ее собственное сердце остается нетронутым, когда ей удается разбить чужие. Помните историю с князем Рогозиным? Говорят, он был почти помолвлен, когда Докки его увлекла, заставила потерять голову, а потом бросила. Весь свет об этом знает! Здесь же она занята тем, что отбивает кавалеров у наших дочерей. Едва за барышнями кто‑то начинает ухаживать – тот же полковник Швайген, а ему так нравилась моя Лиза! – как Докки начинает с ними флиртовать самым беззастенчивым образом, а ведь мужчины никогда не откажутся вступить в связь. Мари Воропаева призналась, что не ожидала от собственной кузины подобного поведения. Понятно, что Докки приехала сюда в поисках новых кавалеров, но кто мог предположить, что ее похождения начнутся с поклонников племянниц?

– Для баронессы Айслихт все сложилось крайне удачно, – с язвительным смешком сказала спутница Жадовой, в которой Докки признала Софи Байкову. – Она вышла замуж ради денег, не прожила с мужем и нескольких месяцев, как он погиб, оставив ей все свое состояние. Теперь она, как молодая вдова, представляет собой весьма лакомый кусочек для мужчин, которые не прочь поразвлечься.

– Мне кажется, она хочет найти себе еще одного обеспеченного мужа. Ведь если он погибнет на новой войне, то у нее вновь будет свобода и еще большее состояние, – поделилась со своей собеседницей Аннет. – Мне так жаль monsieur Ламбурга!

– А что с ним?

– Оказывается, Докки с ним помолвлена, – понизив голос, сообщила Жадова.

– Помолвлена?! – ахнула Байкова.

– Мне по секрету сказала ее невестка, – ответила Аннет. – Сама Алекса была вынуждена приехать сюда по настоянию госпожи Ларионовой – матери баронессы. Говорит, ей велели присматривать за Докки, иначе, мол, она спустит все средства на развлечения и окончательно запятнает свою репутацию. Баронесса‑то не зря держит в тайне свою помолвку. Если ей подвернется кто более подходящий, она тут же освободится от обязательств перед monsieur Ламбургом. Уверена, Докки не случайно объявилась в Вильне, где столько холостых офицеров. Вольдемару пришлось спешно бросить все свои дела в Петербурге и примчаться сюда вслед за ней.

– Ну, сюда приехали многие светские дамы, та же Сандра Качловская, – с некоторым сомнением сказала Софи.

– Сандра – замужем, – напомнила ей Жадова. – Сандру интересуют не женихи, а кое‑что другое. Докки же хочет все ухватить разом: и удовольствия, и выгоду. Хотя странно, что она вообще рассчитывает на замужество: она не понесла от мужа. Удивительно, что Ламбург решился жениться на ней – ему ведь тоже захочется обзавестись детьми.

– Умеют же некоторые устраиваться в этой жизни! – прошипела Байкова. – Баронесса… Ох, экосез заканчивается, нам пора возвращаться!

Оркестр, слышимый снаружи, отыграл последние аккорды, дамы заспешили к входу в залу, а Докки, поневоле услышав о себе такие бесстыдные сплетни, чуть не заплакала. Эти злобные, завистливые женщины перевернули с ног на голову, извратили абсолютно все события ее жизни, дали противоположное объяснение ее поступкам, облили грязью и только потому, что она – сама того не желая – пользуется сомнительным успехом у нескольких мужчин. Приезд в Вильну представлялся ей теперь непоправимой и жестокой ошибкой. Внимание Рогозина, Швайгена, Ламбурга, других ее поклонников, которые за эти годы появлялись в ее жизни и незаметно исчезали из нее, – непозволительным промахом. Она знала, что сплетницы Петербурга не обходят ее вниманием, но не подозревала, что замужество, каждый ее шаг, даже бесплодие могут обсуждаться подобным образом. Докки прижала к горящим щекам ладони, повернулась и… чуть не наткнулась на кого‑то, кто сильной рукой подхватил ее под локоть и удержал от неминуемого столкновения.

– Осторожно, madame, – раздался незнакомый низкий голос. Докки тонко пискнула и вскинула голову.

Мужчина стоял спиной к ближайшему окну в залу, и она не могла разглядеть его лица. По очертанию силуэта можно было понять лишь, что он высок и широкоплеч, а его рука, которой он все еще держал ее локоть, была твердой и теплой.

– Простите, – Докки вздрогнула, поспешно отступила от него на шаг и попыталась высвободиться, но он не отпускал ее. Она вспыхнула от стыда, догадавшись, что он все это время находился здесь и слышал разговор двух сплетниц. Хотя Докки не была с ним знакома, ей стало нестерпимо больно при мысли, что теперь он будет думать и судить о ней по словам этих злоречивых ведьм, а то и со смехом поделится со своими товарищами – где‑нибудь в мужской компании за бокалом вина – сплетнями о бессердечной и распутной Ледяной Баронессе. «А может быть, – с ужасом подумала она, – за глаза все давно так обо мне судят».

– Прошу вас, – сказала Докки и сама ощутила панические нотки в своем голосе. – Мне нужно идти.

Ей не хотелось возвращаться в дом. Она желала одного – оказаться далеко‑далеко отсюда и никогда более никого не видеть и не слышать, но это было, увы, невозможно. Оставалось, гордо подняв голову с невозмутимым видом, появиться в зале, улыбаться, разговаривать, танцевать и вести себя так, будто она не знает, что о ней думают и как к ней относятся люди, среди которых она вынуждена находиться.

– Я провожу вас, – предложил мужчина, вероятно, почувствовав, как дрожит ее рука, которую он все еще сжимал.

– Благодарю вас, не стоит, – Докки попыталась придать холодность голосу, на самом деле до смерти испугавшись, что он будет настаивать на своем и, едва они выйдут на свет, увидит ее лицо, а потом попросит своих знакомых показать ему баронессу Айслихт.

Но он молча поклонился и отпустил ее.

Путаясь в юбках, Докки устремилась к дверям залы, добралась до дамской комнаты, к счастью, пустой, где ополоснула холодной водой пылающее лицо и немного успокоилась, прежде чем спустилась вниз, к своим любящим родственницам и добрым подругам.

– Где ты пропадала? – спросила Мари, а Алекса и Жадова, уже присоединившаяся к их компании, с любопытством уставились на нее, будто пытались разглядеть на лице и в одежде следы безнравственного поведения.

– Я была в дамской комнате, – ответила Докки.

Ей тотчас сообщили, что Вольдемар намеревался пригласить на вальс, который сейчас объявят, и на ужин.

– Второй вальс? – удивилась она.

– Это же провинция, дорогая, – пояснила Мари со снисходительным видом столичной жительницы. – Поляки обожают вальсы.

Докки не хотела танцевать, тем более с Вольдемаром, и ей было неприятно находиться в компании этих дам.

– О, госпожа Головина! – к счастью, она заметила в толпе знакомую по Петербургу. – Непременно должна ее поприветствовать!

С этими словами Докки направилась к Головиной, с которой у нее всегда были хорошие взаимоотношения. Та обрадовалась, увидев баронессу, и стала рассказывать ей о младшем сыне, только поступившем корнетом в армию.

– Вон мой мальчик, – она показала на совсем юного – лет шестнадцати‑семнадцати – офицера. – Служит в полку барона Швайгена, а я слышала, что вы, дорогая, с ним знакомы. Не могли бы вы замолвить словечко за моего мальчика? Меня представили генералу Палевскому, но неудобно к нему подходить и обращаться с просьбами. Тем более он командующий корпусом – что ему какой‑то корнет.

– Конечно, конечно! – заверила ее Докки, понимая, как мать волнуется за сына. – Я непременно…

– Добрый вечер, госпожа Головина, – раздался над Докки недавно слышанный ею мужской голос – голос незнакомца на террасе. – Как поживаете?

Докки вздрогнула, разом похолодела и оглянулась. На нее в упор смотрели памятные по сегодняшнему событию на виленской площади серо‑зеленые глаза графа Поля Палевского.

Головина, в замешательстве от неожиданного обращения такого важного генерала, пробормотала какие‑то слова благодарности и, поскольку Палевский не только не отошел, но весьма выразительно посмотрел на ее собеседницу, была вынуждена представить их друг другу.

– Его превосходительство… граф Павел Петрович Палевский – баронесса Евдокия… – она замялась, забыв отчество Докки, поскольку всегда обращалась к ней по имени, – баронесса фон Айслихт.

– Очень приятно! – сказал Палевский, коротко поклонился и пригласил Докки на тур вальса, вступительные аккорды к которому в этот момент заиграл оркестр.

Докки растерянно присела, генерал подставил ей свою руку, на которую она была вынуждена опереться, и повел в центр залы. Не успела она опомниться, как он обнял ее за талию и легко закружил по паркету.

Танцевал он великолепно. С ним не нужно было бояться, что он наступит на ногу своей даме или налетит на соседнюю пару, что порой случалось с армейскими офицерами, более привычными к военному искусству, но не к танцам. И уж точно не будет смешон, как Ламбург, который умудрялся даже в полонезе перепутать фигуры.

В других обстоятельствах Докки, возможно, полностью бы отдалась танцу и твердой уверенной руке, которая обнимала и вела ее по зале. И, верно, была бы польщена вниманием знаменитого генерала, который не выходил у нее из головы весь вечер, но теперь ей было не до тщеславных мыслей, не до танца, не до умелого партнера, как и не до восхищения мужчиной, державшим ее в своих объятиях. Машинально выполняя отработанные па, она смятенно думала, что Палевский теперь знает, кто она, скорее всего, догадывается, что именно ее встретил на террасе, и тщетно пыталась понять, почему он захотел ей представиться и пригласил на танец. Ей было стыдно и неловко, ее терзали мысли об унизительном положении, в которое она попала.

– Я был знаком с вашим мужем, – наконец сказал он.

Это было неудивительно, покойный барон и граф участвовали в австрийском походе, но Докки не знала, как расценивать эти слова. Было ли это невинное упоминание об общем знакомом или какой‑то намек в свете услышанных на террасе сплетен.

Она пробормотала что‑то невнятное, а он, глядя на нее своими светлыми глазами, завел обычную для малознакомых людей беседу. Граф упомянул о бале, оркестре, о погоде, о достопримечательностях Вильны и развлечениях, которые здесь устраивались.

– Польские артисты третьего дня давали оперу «Сестры из Праги» неизвестного австрийского композитора, – говорил он. – Товарищи уговорили меня пойти в театр. И что же? В опере я не понял ровным счетом ничего. Зал был невелик, актеры – отвратительны, а то, что играл оркестр, никак нельзя было назвать музыкой.

Докки было тяжело поддерживать с ним даже такой светский разговор, но она нашла в себе силы упомянуть о красивых окрестностях города, Замковой горе и оперном театре, который ей также не понравился ни помещением, ни труппой, ни оркестром.

Волей‑неволей она украдкой разглядывала Палевского, убеждаясь, что он вовсе не картинный красавчик, но чрезвычайно привлекательный мужчина с правильными, несколько суровыми чертами лица. Тонкий, чуть заметный старый шрам на скуле не портил, но придавал внешности генерала еще большую притягательность. И теперь, находясь так близко от него, когда она чувствовала исходящую от него силу, способную вскружить голову любой женщине, Докки поняла, почему все в таком восторге от Палевского, смотревшего на нее сейчас уже не равнодушно, как днем, но остро и пристально.

Какое‑то время они протанцевали в молчании, и едва она немного успокоилась, как он вдруг сказал:

– Я видел вас сегодня на площади. Вы сидели в коляске с какими‑то дамами…

– Это… – Докки вспомнила сплетни о том, как она отбивает женихов у своих юных родственниц, и с трудом выдавила из себя:

– …мои родственницы с дочерьми.

– Милые барышни, – заметил граф, – разве что несколько порывисты… Впрочем, это свойственно юности.

Итак, он не только заметил в коляске ее, но и Мари с Алексой, и девиц, пытавшихся выпрыгнуть из экипажа и бежать к генералам. «Наблюдательный», – Докки покосилась на него, наткнулась на проницательный взгляд, смутилась, как девчонка, и отвела глаза. «Умный и опасный, – мелькнуло у нее в голове. – Очень опасный…»

Она станцевала с ним не один тур, как предполагала, а весь танец. Она устала, но усталость была приятной и даже радостной, хотя у нее и не было поводов для радости. Вальс с Палевским принес ей немалое удовольствие, но ей предстояло расплатиться за это новыми нападками родственниц, ревностью и завистью знакомых дам и девиц, очередными сплетнями, выговорами от Вольдемара и… долгими воспоминаниями о том, как она танцевала с этим суровым, загадочным и неотразимым мужчиной. Но все же на какое‑то время – пусть и короткое – Докки смогла забыть обо всех неприятностях и переживаниях, и была не то что счастлива, но находилась в некоем блаженном полусне, в состоянии той беспечности и возбужденного ликования, о каком еще недавно могла лишь мечтать.

Она была благодарна Палевскому, и не только за то, что он ни словом не обмолвился о невольно подслушанном разговоре двух сплетниц, как и не делал никаких намеков по поводу ее пребывания в Вильне, но и за этот вальс, принесший ей восхитительные ощущения, какие она до сих пор ни разу не испытывала в своей жизни.

Едва Докки рассталась с генералом, как барон Швайген повел ее танцевать котильон.

– Вы, оказывается, знакомы с нашим Че‑Пе, – ревниво сказал он.

– Кто это? – не поняла она.

– Граф Палевский.

– Нас только что познакомила госпожа Головина, – как можно небрежнее ответила Докки. – Кстати, ее сын служит в вашем полку.

– Корнет, – кивнул барон.

– Она просила…

– Непременно присмотрю, – улыбнулся Швайген.

– Спасибо, – пробормотала Докки, подумав, какой все же барон славный человек. – Он у нее младший.

– Знаю, – мягко сказал полковник.

Помолчав, он все же спросил:

– И все же, позвольте полюбопытствовать, каким образом Че‑Пе удостоил вас танца?

– Едва он меня увидел, как был сражен моей неземной красотой, – принужденно рассмеялась она. Ее саму мучил этот вопрос. – Конечно, случайно. Мадам Головина нас представляла друг другу, когда зазвучала музыка, и, вероятно, ему было неловко не пригласить меня на танец – он увидел, что я без кавалера…

– Че‑Пе – и неловко?! – рассмеялся Швайген. – Такого просто не бывает.

– Почему вы его так называете? – спросила Докки.

– Четыре буквы «покой», – пояснил ей Швайген. – Павел Петрович Палевский – три «покоя»…

– А четвертая? – она была заинтригована.

– Клички лошадей генерал‑лейтенанта по традиции начинаются с буквы «покой».

Докки вспомнила роскошного гнедого коня генерала, на котором он гарцевал сегодня в городе. «Интересно, какая у него кличка? Покой? Простор? Или что‑нибудь из древнегреческого – Пегас, Посейдон…»

– …Персей, – услышала она голос барона и кивнула, не удивляясь, что генерал предпочитает древнегреческие имена, как и, верно, древнеримские. «Есть в нем что‑то от той эпохи – сила, уверенность, бесстрашие… „Пришел, увидел, победил“», – вспомнила она известное латинское выражение, разволновалась, уразумев, куда завели ее мысли о Палевском, и потому обрадовалась, когда зазвучала музыка, возвещавшая начало котильона.

Впрочем, этот веселый танец ей вскоре так наскучил (особенно утомительно было дожидаться своей очереди исполнять фигуры), что она с трудом дождалась его окончания. К счастью, – поскольку пар было много, – танцующих разбили на несколько групп, а фигуры повторяли всего по нескольку раз, и танец длился не слишком долго. Докки неожиданно для себя поняла, что вся прелесть котильона была для нее потеряна именно в тот момент, когда она увидела, что граф Палевский не принимает в нем участия.

После танца она предложила своим родственницам поехать домой, но те были твердо намерены остаться на ужин, сервированный в душном, битком набитом столами и людьми помещении.

– Как ты смогла познакомиться с Палевским? – сразу спросила Мари, едва они уселись на свои места в углу столовой.

– Нас представила госпожа Головина – ее сын служит под его командованием, – ответила Докки, внимательно изучая тушеного цыпленка на своей тарелке. Ужин оказался весьма скромным, особенно за тем столом, где они расположились.

– Как полезно иметь много знакомых, – язвительно протянула Аннет. – Всегда кто‑нибудь окажет любезность.

Докки промолчала, но заметила, как Жадова, Алекса и Мари многозначительно переглянулись. Барышни перешептывались между собой, бросая взгляды на Докки.

– Вы обещали нас представить генералу Палевскому! – вдруг в сердцах воскликнула Ирина, обращаясь к барону Швайгену, который сидел с ними за одним столом.

– Обещал?! – Полковник с недоумением посмотрел на покрасневших девиц, требовательно на него уставившихся.

– Граф мне не близкий приятель, – объяснил барон. – Он мой начальник, командующий даже не бригадой, а корпусом. У него под началом тысячи солдат и сотни офицеров. Мне жаль, что вы обманулись в своих надеждах, но ежели я мог, то сделал бы все возможное. Впрочем, баронесса теперь знакома с генералом, так что скоро, думаю, наступит и ваша очередь.

– Докки думает только о себе! – выпалила Натали.

Алекса для вида побранила дочь, барон с сочувствием улыбнулся Докки, а Ламбург принялся подробнейшим образом описывать свои впечатления от бала, особенно от бесед с важными чинами, которые сегодня удостоили его своим вниманием. Докки же, с нетерпением ожидая окончания ужина и возвращения домой, несколько раз ловила на себе задумчивые взгляды графа Палевского, сидевшего в дальнем от нее конце комнаты.

Date: 2015-11-14; view: 286; Нарушение авторских прав