Track 13

You were a wildcat, with a heart of gold

But like many rebels, you didn't get very old*.<* Ты был “диким котом” с золотым сердцем

Но как многие бунтари не успел состариться.>

“Bang Bang Bazooka”. “True Rebel”

С самого утра меня душит страх. У “Автово” мы встречаемся с “Razefit” — они тоже основательно подготовились к концерту: у Миши “Рака” волосы уложены в два торчащих вперед рога, Вова и Гарри выбрили ирокезы. “Scary B.O.O.M.” выглядят скромнее — у Тимы волосы на толщину расчески, у Дукина — тоже. Зато Андрей будет выступать в ситцевой больничной рубашке из Боткинских бараков, с инвентарной печатью на боку. “Botkin Ambulance!” — гордо поясняет он окружающим. Здесь же, на ступеньках метро, мы решаем, что слово “boom” в нашем названии должно стать аббревиатурой. Хохол подсказывает подходящие английские слова. В результате получается “Scary B.O.O.M.” — Scary Band Of Original Music. “А на каждом новом диске будем добавлять по букве „O” — Scary Band Of Optimal Original Music — на втором и так далее!” — развивает идею Андрей.

Час назад он выдал мне какую-то таблетку для повышения активности и концентрации внимания, но это мало помогает: в одной из песен я целиком пропускаю второй куплет и соло. Между песнями дико ору в микрофон “Сайко!” — этот вид конферанса я перенял у Рябоконя. Одна из песен прерывается — вылетает “кобыла” у контрабаса. “Кобыла” — слабое место у благородного инструмента, не привыкшего к слэповому варварству. Но какой успех! Публика кричит и неистовствует, а Леша Жуков на радостях выплачивает нам гонорар — поначалу о нем и речи не шло, но пришло много народу, и он доволен. Нас поздравляет псих по прозвищу Сэм: “Круто! Это что-то вроде „Бетмобиля”, только после, следующий этап!” Слава “Гусь” тоже дает положительный отзыв. “А что с вашим вокалистом? — спрашивает у Андрея одна из его знакомых. — Он в чем?” Вопрос “В чем?” означает: какое наркотичеческое средство я принял, чтобы так истерично вести себя на сцене. “Ни в чем, — отвечает довольный Дукин. — Он по жизни такой!” В гримерке дуэль — двое контрабасистов соревнуются в скорости, стоит оглушительный слэповый треск. Знакомые девушки из Института культуры целуют меня на прощанье. Они пришли в вечерних туалетах, ведь я им сказал, что приглашаю их на концерт. А оказалось — в сумасшедший дом. Но они все равно получили массу положительных впечатлений. “Когда ты поешь, — сказала одна из них, — кажется, что у тебя голос не из легких идет, а прямо из пяток”.

В общем, мы настоящие звезды. Под конец вечера странная мысль приходит мне в голову: для того чтобы все было по правилам, у нас, как у любой крутой команды, кто-то из музыкантов должен умереть.

Мы возвращаемся домой на метро. У нас эйфория. Дукин закладывает традицию — со своего гонорара покупает мне и Тимофею по “Сникерсу”. “Сникерс” — вещь новая и модная. “Sutisfaction!” — как поется в рекламном ролике. Свою “пилотку” я на следующий день сбриваю — в институте точно не поймут — и остаюсь совершенно лысым. У нас намечен новый концерт. Андрей рисует афишу в традициях сайко — кладбище и надгробие в виде контрабаса. Из развороченной могилы на него карабкается скелет — на нем клетчатая рубашка как у Тимофея. Кстати, мы уже больше часа ждем его на репетицию. Поносим его последними словами и расходимся ни с чем. А на следующий день далеко за полночь мы сидим и курим у меня на кухне. Мы плачем и сгорблены как старики. От нас воняет валерьянкой и корвалолом. Мы ложимся спать вместе, потому что поодиночке — страшно. Вчера вечером Тиму нашли на улице, привезли в больницу, и ночью он, не выходя из комы, умер.

Когда Тимофея не стало, мы тут же поняли, насколько большая часть нашей жизни ушла с ним. Если у нас и был какой-то клуб, то это была Тимина квартира. Он жил с мамой и котом. Папа умер, когда Тимофей был еще в первом классе.

Жили бедно. Тима не раз говорил, что у него в доме есть три ценные вещи. Первая — фирменная пластинка Элвиса, вторая — рубашка с широкими горизонтальными полосами, напоминавшая тюремные робы с диска “Batmobile”. Это были подарки Микелы. Бордовые полосы на рубашке окрасили после неудачной стирки белые, пластинку продырявил Паша, уронив на нее третью ценную вещь — контрабас. На этом и кончилось Тимино богатство.

После школы в институт ему поступить не удалось. Он пошел работать сначала на завод, а потом устроился в метро. Многие наши друзья-байкеры занимались там обслуживанием эскалаторов. Кто-то утаскивал под землю свой мотоцикл и занимался его доработкой в ожидании сезона — первых сухих и теплых дней.

Возвращаясь с курсов в Мухе я доезжал до “Московской”, садился на автобус и выходил на перекрестке Славы и Будапештской, чтобы пройти под Тимиными окнами. Свет в его комнате означал, что скорее всего сегодня его мама работает в ночную смену и к нему можно зайти.

Для начала в его небольшой комнате собиралось человека два-три. А потом начинали раздаваться звонки — приходили новые посетители, привлеченные уютным светом. С мороза или промокнув под дождем, кое-как раздевшись в узкой прихожей, я громоздил свою куртку поверх других. Повисала она уже под углом в сорок пять градусов. Я проходил в комнату и здоровался с сообществом. Потом просил чаю и чего-нубудь поесть. Тимина комната была гостиной, кухня — общественной столовой. Если Тимофей пытался сохранить что-то из съестных припасов на утро, мы обижались. Как правило, все сметалось под чистую, и Тиму с мамой ожидал весьма скудный завтрак.

Иногда кто-нибудь приносил магнитофон и кассеты, кто-то гитару. Мы устраивали джемы, меняясь инструментами. Когда на какое-то время репетиционная точка переместилась ко мне, я устал уже на третий день приемов. Но Тима всегда оставался терпеливым и гостеприимным хозяином.

Иногда он выдавал максимы, которым очень радовался. Примеряя перед зеркалом очки-капли он изрекал, вставая в боксерскую стойку: “Драться надо, не снимая „Рейбана“”. Или: “От настоящего мужчины должно разить дешевым одеколоном”. Так он развивал мачистскую идеологию рок-н-ролла — направления, чьим королем стал бывший водитель грузовика. Шоферюга, как сказали бы у нас.

Очень часто, когда я звал его в кино, он отказывался, потому что не было денег на билет. У мамы он ничего не брал принципиально. Однажды он всю зиму проходил в резиновых сапогах. Бедность — обычное дело. Дукин одно время ездил в институт, одев летний плащ поверх ватника, а я использовал полиэтиленовые пакеты, чтобы в дырявой обуви не мокли ноги. Учитывая все это, я был поражен, когда однажды летом Тимофей, улыбаясь, вручил мне подарок — медное колечко с черепом, такие продавались у метро. “На, держи, ты такую ерунду любишь… Поздравляю”. “С чем?” — растерялся я. “Так ты же школу закончил”.

Возвращаясь в августе ранним утром из деревни, я дожидался более-менее приемлемого времени и наносил ему самый первый визит. Он встречал меня заспанный, в халате. В один из таких дней заявил, что чувствует себя очень плохо.

“Ломает без „мачья“”, — пояснил он.

“Мачье — это что? — не понял я. — Такое название у анаши новое, что ли?”

“Ага, у анаши”, — подтвердил Тима.

Это была неправда. “Мачье” происходит от слова “мак”.

Так уж случилось, что вместе с музыкой в нашу жизнь вошла мода на употребление опиатов. Это случайность, но все те, кто первым приобщил нас к сакральному знанию сайко, были “торчками” — Стажер, Сема… Наш лексикон обновился наркотскими словечками: “канюля”, “машина”, “ангидрид”, “дербан”, “сезон”. “Сезон” — это когда можно ездить на “дербан”. Попросту, воровать мак на дачных участках. Потом варить “черное” у кого-то на кухне. Когда варщик неумелый, может “полыхнуть”. Если обойдется без ожогов и пожара, то потолок на кухне станет черным и придется выдумывать что-то убедительное для родителей.

Все чаще Тима стал повторять: “Не понимаю, что же так хреново-то все?” Это были его последние слова при встрече с контрабасистом Сашей Логиновым, а он видел Тиму последним.

Если вы наркоман и видите, что доза, вколотая вашему приятелем у вас дома, станет скорее всего его последней, вариантов у вас не очень много. Один — заполучить дома мертвое тело и объяснять, откуда оно взялось недоверчивому оперативнику. Другой — вывести умирающего друга на лестницу или на улицу. Некоторые звонят в “скорую”. Некоторые — нет. Тимофея подобрали на автобусной остановке. Мама рассказала, что он мне звонил. Голос был очень слабым, неразборчивым.

С Дукиным и Пашей мы предпринимаем собственное расследование. Мы приезжаем на место, где нашли Тиму, и вдруг обнаруживаем, что это совсем недалеко от дома, в котором живет Яна — “чернушница” с дурной репутацией. Однажды она продала троим кавказцам на рынке “фурик” мочи вместо “черного”. Отошла за ларек и написала в баночку, как только нашла покупателей. Не знаю точно, что будет, если моча окажется в вене. Думаю, ничего хорошего.

Мы проявляем изобретательность. Позвонив в дверь Яниной квартиры, мы говорим открывшей нам женщине, что ищем варежки нашего друга — при Тиме их не было, не нашлось их и дома. Женщина отвечает, что никаких варежек у нее нет. “А где Яна?” — спрашиваем мы. “Она уехала… — женщина с подозрением смотрит на нас. — В другой город”. “Когда?” Женщина называет день Тиминой смерти.

Жажда мести придает сил. Мы идем в милицию. Следователь выслушивает нас без интереса и предлагает написать заявление. Мы пишем. “Распишись под низом”, — говорит он, ставя ударение на „о”. — А вот повестка, положите ей в почтовый ящик”.

Мы понимаем, что никто не вышлет “пять мотоциклетов с пулеметами” для поимки Яны, никто не отплатит за Тиму. Отчего ж все так хреново?

У Тиминого контрабаса, оставленного у Паши, белый чехол как саван. Это вызывает слезы. Афишка со скелетом, вылезающим из могилы, просто невыносима. Несмотря на то что Дукин кричит мне: “Оставь для истории!”, я сжигаю ее на лестнице. “А может, и правильно…” — говорит он тихо, глядя на черные хлопья.

“Черное”, черный декабрь и снег, белый, как чехол Тиминого контрабаса.

Мы разносим дурную весть, путешествуя с квартиры на квартиру. Возвращаясь домой, решаем поймать машину. Снежинки медленно падают на асфальт, с Бассейной на Космонавтов, как в замедленной съемке, выворачивает “Победа”. Всю жизнь мы мечтали прокатиться на такой машине, но почему-то водители “Побед” не останавливались. А этот тормозит сразу. И нам совсем не кажется удивительным, что именно в этот раз, именно “Победа” и именно черная.

У меня сохранился список приглашенных на похороны и продуктов, которые нужно купить для поминок:

Мясо — 3000 р.

6 кг колбасы — 2100 р.

Хлеб 12 шт. — 60 р.

Запивка — сироп 10 б. — 700 р.

Музыканты:

Саша “Гарри”

Сэм

Лелик

Юра

Рак

Радик

Сергей

Армен

По городу:

Саша Бадди

Олег

Крокодил

Школа:

Кока

Асет

Ботунец

Хес

Биологичка

Физичка

Олег

Ирина

Кудрявцев

Купчинская т.:

Дукин

Паша

Кирилл

Алексеев

Смирнов

Стас К.

Володя “Бакенщик”

Зархидзе

Шпак

Аня

Дима Д.

Афоня

Бумажкин

Колесников Денис

Семенищев Дима

Стажер

Вова Петров

Катя

Наташа

Антон Трифонов

Никита Назаров

Байкеры:

Роберт

Хартон

Ковш

Максим Серг.

Три дня проходят в хлопотах. Мы собираем деньги, обзваниваем людей, ищем транспорт. На кухне у Дукина штаб похоронного оргкомитета. Новость распространяется быстро, а друзей у Тимы много. В автобусе, который повезет нас в крематорий, у окна сидит скинхэд Олег. Как и все мы, печален и задумчив. Пальцем он машинально рисует на запотевшем стекле свастику. “Не надо этого, Олег, нехорошо это…” — мягко говорит ему Дукин. Олег кивает, стирает. Минуту спустя, рисует другую — маленькую, в самом уголке.

В крематории ведущий с испитым лицом несет стандартную околесицу про друзей и коллег по работе. У меня хватает ума его не прерывать, хотя очень хочется. Состояние у нас истерическое. Крутые парни размазывают слезы и шмыгают носами. Тело обрядили в убогий совдеповский костюм не по росту, лицо обильно замазано гримом — от нашего Тимофея нет и следа.

Мы сняли банкетный зал у универсама “Южный”. Слушаем “Spellbound” “атаки”, напиваемся. Я начинаю буянить — бить на счастье посуду. Дукин образумливает меня прямым физическим воздействием.

Тимина смерть — первая. Максимум, чем омрачались наркотические будни наших товарищей до этого, так это ломками и отравлениями. Введение грязного раствора вызывает болезненный эффект, про который говорят: “тряхануло”. Теперь по-настоящему “тряхануло” нас всех. Со слезами на глазах все клянутся бросить торчать. Перед уходом я захожу в туалет. Пол у раковины усеян одноразовыми шприцами. Если бы мы попытались собрать наших друзей сейчас, список оказался бы значительно короче.

Date: 2015-10-18; view: 393; Нарушение авторских прав