We like to walk in small streets and get messed up in a fight<* Мы окрестные подонки, выходим на вечернюю прогулку

Нам нравится гулять по маленьким улочкам и ввязываться в драки.>

“Scum of the Neighborhood”

Batmobile

Двор дома 6/4 по Купчинской улице называется “Гробы”. В Купчино вообще каждый уважающий себя двор имеет собственное имя. Есть “Пентагон”, “Колхоз”, есть “Болото”. Проходя через чужую территорию, ты рискуешь столкнуться с парнями, которые преградят тебе путь и спросят: “Ты откуда?” Вопрос — чистая формальность. Дань традиции, соблюдение этикета. Раз уж спросили — значит, ты не местный и делать тебе здесь нечего. В такой ситуации можно назвать имя главного гопника. Например, попадая в “Болото” нужно сказать: “А я Карандаша знаю”. Но лучше не рисковать. Возможно, именно Карандаш сейчас флегматично рассматривает перед тобой носки своих кирзачей, раздумывая — с правой тебе вломить или с левой. Лучше рвануть с предельной скоростью и бежать, пока сзади не затихнут матюги и гулкое топанье. Но это, если тебя еще не держат.

Я стою на дорожке из цементных плит в центре “Гробов”. Осень, черно и тревожно… Передо мной четверо — двое становятся по бокам. О местном верховном гопнике я не знаю ничего. Однако в моих руках козырь покруче. На классическое “Ты откуда?” — я отвечаю почти спокойно: “Отсюда”. Моя семья переехала на Купчинскую этим летом. Очень солнечным для мрачного Ленинграда летом 1987 года.

В лице четырех аборигенов — Макса, Товарища Сухова, Андрея по кличке Вася и Белыча — у меня появляется первая дворовая компания. Вообще-то они не гопники. Гопники — в ватниках, армейских ремнях, “петушках” и кирзовых сапогах. Парни из 6/4 ходят в пальто и туристских ботинках. На головах прически, какие носят все музыканты Ленинградского Рок-клуба: спереди ежик, сзади патлы, по бокам пейсы. Я выгляжу точно так же — я, как и они, — панк. И только Белыч ходит в фуражке с задранной тульей и с косой челкой набок, потому что он — анархист. Встречаясь, мы говорим о концертах, прошедших и предстоящих. Рок-группы выступают в домах культуры, иногда в кинотеатрах. Самые популярные — на стадионах. В этих новостях самое интересное — как ты на концерт попал. Билет покупается только в крайнем случае. Лучше всего на концерт “прорваться”. Мощной волной толпа неформалов должна снести ограждение, билетершу и милиционеров и раствориться в фойе и туалетах среди себе подобных. Еще можно пролезть через подсобные помещения или чердаки.

Иногда мы обмениваемся музыкой. Классический носитель — аудиокассета. Кассеты ходят по рукам и обрастают легендами. На кассетах нет надписей, в коробках нет вкладышей и буклетов. Есть только музыка, которая либо проходит мимо, либо остается с тобой.

Год спустя моего официального приема в “Гробы” Макс появляется в дверях моей квартиры и протягивает мне безымянную засаленную кассету.

“На, послушай, — говорит он. — Сумасшедшие рок-н-роллы”.

Рок-н-роллы? Ну-ну. Мы это направление не очень-то жалуем. Те рок-н-роллы, что предлагают нам рок-клубовские команды, — тяжеловесны и убоги. Я беру кассету. И в ту же секунду гигантские валы и шестеренки мироздания со скрипом приходят в движение, и жизнь моя изменяется раз и навсегда. Но скрипа я не слышу. Я просто беру кассету.

Track 2

В 1986 году голландская фирма грамзаписи “Kix 4 U” выпускает первый сборник из серии “Psychoattack Over Europe”. Он объединяет песни ведущих групп, исполняющих psychobilly. Стиль этот свеж и популярен. Марек Проневич, основатель и директор, польской фирмы “Tonpress” решает купить лицензию и выпустить свою версию этого сборника. Меняется дизайн обложки. Берт Рокхаузен из “Kix 4 U” создает новый трек-лист. Теперь сборник открывается композицией “Slapping Suspenders” в исполнении голландцев “Batmobile”. Тираж печатается на Ленинградском заводе грампластинок “Мелодия”, именно поэтому “Сайкоэттек” так быстро распространяется в нашем городе. Никто не заботится о правильном произношении — сборник мы называем “Психатака”, по аналогии с маневром каппелевцев из фильма “Чапаев”. Одно время бытовал слух, что “Психатака” — сборник австралийских подпольных групп, а на контрабасах они играют, потому что не хватает денег на бас-гитары.

Повторяющийся гитарный рифф, сыгранный на чистом упругом звуке, приближается из тишины… на пике громкости его подхватывают барабаны и бас. Темп очень быстрый, ритм простой и четкий. Вступает высокий вокал, в нем слышны плаксивые и истерические нотки, но он очень напорист. Настоящий хулиганский вокал!

Put on your dress and jump in your shoes

We’re gonna dance little girl that ain't no news

Well the mood ain't down at the “Hep Cat Dance”

Nothing’s going down noting but my pants.*<* Надевай платье и прыгай в туфли

Будем танцевать малышка — как всегда

Настроение приподнятое под Hep cat dance

И всё в порядке, вот только мои брюки спадают…>

Начинается соло: гитара мяучит как мартовский кот, ее голос вибрирует и плывет. Я не могу сообразить, что это за стиль. Я даже не могу сообразить, когда была записана эта музыка. В шестидесятых? В пятидесятых? Сейчас? Я ничего не понимаю, но в этой музыке я вижу все, что меня окружает, — черный октябрь, мутные фонари, исцарапанные стены парадняков, моих друзей, мою любовь, мою гитару, мою синюю школьную форму, трамвай номер 25, рисунки в тетради, книги на полке, смятые деньги в кармане, черно-белый телевизор в большой комнате и протекающий кран на кухне. Эта волна обрушивается на меня, и, когда кассета заканчивается, перед магнитофоном оказывается уже совершенно другой человек. Я чист, просветлен, и я хочу играть такую же музыку.

Денис “Кощей” Купцов— барабанщик группы “Swindlers”:

Ко мне музыка пришла достаточно рано. “Beach Boys”, Элвиса Пресли, Эдди Кокрана и Джини Винсента я начал слушать, еще когда учился в четвертом классе. Конечно, до конца я тогда еще не все понимал и особых отличий в стилях и звучании не видел. Потом пришла битломания и вообще тяга к beat музыке. Начался сбор фото-винилово-магнитофонной информации. Появились первые “прикиды”, первые прически, стильная обувь или, вернее, ее подобие.

Дальше — стиляжничество, приближение к рокабильному звуку, исполнителям пятидесятых. Потом рок-н-ролл стал утяжеляться, убыстряться. Появилось много записей “Stray Cats”, “Polecats”, “Restless”, “Guana Batz”, “Matchbox”, “Dave Philips”, “Blasters”. Еще — “The Cramps”, “Batmobile”, “Sting Rays”, “Archie”, “Krewmen”, “Tall Boys”. В конце восьмидесятых в Европе это было самое модное музыкальное направление. Мы слушали все, но psycho и rockabilly были на первом месте.

Стас Богорад — фронтмен группы “Meantraitors”:

Я слушал в основном рокабилли и панк. А потом в говно пьяный как-то включил “Psycho Attack Over Europe” — и с этого момента все, по сути, и началось. Это был польский вариант, а он, как известно, отличается от западного в лучшую сторону. Наконец-то я нашел смесь, которая меня полностью устраивала.

Вообще тогда я слушал очень много разной музыки… Из rockabilly это Johnny Burnette, Sin Alley (сборник андеграунда 1950-х), “Crazy Cavan”… Из “Oi!”* и панка — “Sex Pistols”, “The Exploited”, “The Business”, “The Toy Dolls”, “4skins”. Так или иначе, на меня повлияли все группы, включенные в первую и вторую “Атаки”, а чуть позже добавилась еще запись “The Meteors” “In Heaven” и “The Cramps” “Off The Bone”.

Термин “сайкобилли” впервые появился в 1976 году на концертных афишах американцев “The Cramps”. Яркие представители нью-йоркской панк-сцены, они создали свой оригинальный стиль, смешав рокабилли с психоделией и гаражным роком. Свои тексты они насытили символами американской trash культуры — голыми красотками, ритуалами вуду, пришельцами из космоса. Преданный фанатик британцев “Meteors” расскажет вам совсем другую версию происхождения легендарного термина. Однако факты остаются фактами: “Cramps” старше, и в свое время “Meteors” выступали у них на разогреве. Но пути групп разошлись. Перверсивная эротика и гедонизм Иви Пойзон и Лакса Интериора — создателей “Cramps” не нашли продолжения в Англии.

История сайко начинается с группы “The Meteors”, созданной в 1980 году. В первом составе группы, заложившей основы стиля, значились гитарист Пол Финик, контрабасист Найгел Льюис и барабанщик Марк Робертсон. Музыканты решили совместить рокабилли с панк-роком и заменить сладкие текстовки про симпатичных девчонок и розовые “Кадиллаки” на сюжеты, навеянные b-movie<По голливудской классификации фильмы класса “Б” — второсортные киноленты.> и комиксами. Очевидно песни о восстаниях мертвецов, марсианских нашествиях и встречах с агрессивно настроенными роботами напоминали первым психам о счастливых минутах детства.

Первое же выступление “Метеоров” было освистано рокабильщиками. Больше всего парням с коками не понравился барабанщик — его волосы были окрашены в зеленый цвет. Познав предательство рок-н-ролльного братства, музыканты решили, что не будут ограничивать себя рокабильной тусовкой, и принялись выступать на самых разнообразных площадках. Постепенно сложилась группировка почитателей, следовавших за “Meteors” из клуба в клуб. Они называли себя “crazies” и исполняли перед сценой странные танцы, прозванные “going mental”. Позже “going mental” был переименован во “wrecking”, а “сrazies” в “psychos”. В 1981-м “Meteors” подписали контракт c “Island Records” и выпустили свой первый альбом, названный “In heaven”. Пластинка стала сводом канонов сайкобилли на долгие годы.

“Сайкобилли — смесь рокабилли и панк-рока”. Здесь необходимо уточнение. Идейным предшественником сайкобилли является не семидесятнический панк а-ля “Sex Pistols”, а “прото-панк” и “garage rock” шестидесятых годов.

Агрессивная манера подачи, любовь к форсированному вокалу и истошным воплям были унаследованы “психами” в полной мере. Преемственность зафиксирована в известном сборнике “ Rockabilly Psychosis & The Garage Disease”, куда ранние записи “Meteors”, “Guana Batz” и “Stingrays” вошли наравне с хитами шестидесятых — “Surfin’ bird” группы “The Trashmen” и “Crasher” в исполнении “The Novas”. Для сайкобилли эти песни значат не меньше, чем оды Державина для русской поэзии.

Среди прочего на обложке пластинки — сайко-монстр, замахнувшийся гитарой-косой на перепуганного рокабильщика: “Все еще не нравятся зеленые волосы? Тогда мы идем к вам!”

И все же классическое сайко позаимствовало у рокабилли подавляющее большинство музыкальных приемов и звучание — гитара легкая, контрабас плотный и слэповый, барабанная установка — минимальная. Помимо агрессии, “психи” привнесли в свои песни атмосферу загадочности, свойственную саундтрекам кинолент в стиле хоррор и саспенс. Хороший пример сочетания скорости и тайны в классике — пьеса “В пещере горного короля” Эдварда Грига. Она шедевр симфонического сайкобилли. Немало сайко-музыкантов исполнили свои версии этого произведения.

Track 3

Когда нужно что-то узнать, мы включаем компьютер. Заходим в Интернет, набираем в поисковике ключевые слова и в куче информационного мусора находим несколько необходимых ссылок. Но дело было в прошлом веке. Самым серьезным устройством в нашем доме был телевизор. За ним шел пылесос, который и замыкал список. С этой техникой узнать хоть что-то о сайкобилли было довольно затруднительно. Впрочем, и этого слова я тоже не знал. Но свершилось чудо, и в нашей тусовке, обитавшей по вечерам на крыльце школы номер 318, появились трое. Они знали таинственные слова — “психобилли”, “стрейкэтс”, “бетмобиль” и “крэмпс”. На их головах красовались идеальные коки, а на щеках — баки. На ногах у них были ковбойские сапоги, именуемые в России “казаками”. Звали их Сёма, Комиссар и Стажер.

Миша Стажер первым поведал о существовании наших, ленинградских, групп, играющих то же, что и участники загадочных “Атак”. Они именовались “Мошенники” и “Подлые предатели”. Названия привели нас в восторг, хотя, не зная английского, запомнить нам их было сложновато: “Свин-длерс”, “Мин-трей-торз”.

Кощей:

Был у меня такой виниловый двойник “The Great rock-n-roll swindle” (“Великое Рок-н-Рольное Мошенничество”). Считали, что это второй альбом “Sex Pistols”, хотя на самом деле это просто саундтрек к одноименному фильму. Нам он жутко нравился. Все там подходило нам по духу — и музыка, и сюжет. Мы и сами были точно такие же оторвыши, желающие только одного — играть рок-н-ролл. Так и появилось название “Swindlers” — “Мошенники”. Это и по-русски звучало хорошо, а по-английски и подавно.

Я и мой друг Саша Рябоконь создали “Swindlers” в 1989-м. Но скоро его забрали в армию. Два года я занимался на барабанах, отмазывался от призывов и ждал его возвращения.

Когда он демобилизовался, мы сразу стали искать басиста и приступили к репетициям немедленно. Дима Тищенко был первым, кто врубался в то, что мы делаем, и первым, кто осмелился сыграть все это на контрабасе.

К приходу Славы Сухова мы были настоящим неорокабилли коллективом со звонким слэповым контрабасом. В 1989-м были даны первые концерты. Программу мы составили из каверов в нашей интерпретации — от “Blue Cats” и Кокрана до “Clash” и “Cure”. Вдобавок мы уже имели несколько композиций собственного сочинения.

Проходили наши концерты в клубе “Акцент” — это посередине Старо-Невского, там сейчас ресторан “Бальзен” или еще какая-то хрень. Спасибо за помощь Володе Козлову из “Союза Любителей Музыки Рок”. Он был там арт-директором и штатным диджеем. Играли в кинотеатре “Фестиваль” у “Политехнической”, позже в ДК “Мир” на Кировском заводе. В рок-клубе мы тоже успели выступить. Впрочем, к тому времени эта комсомольская говнорок-организация находилась в состоянии полной агонии.

Нам вообще нравилось все пробовать, и по этому у нас всегда было несколько программ — для больших концертов, для клубов, для баров и для улицы.

В какой-то момент мы стали тусовать ее вместе с “Meantraitors”. У нас была такая большая семья, со своими вечеринками, сплетнями, слухами, легендами, болельщиками и поклонницами.

Репетировали мы все вместе на квартире у моей мамы. Хотя квартира — громко сказано. Это была просто комната в коммуналке. Мама уходила с утра на работу, и мы могли греметь до шести вечера. К этому времени приходили соседи, а мы уже сидели и спокойно пили чай. Они удивлялись — как моя мать все это терпит? Нами она, конечно же, была причислена к лику святых.

Отношения с “Meantraitors” иногда напоминали соревнование. Но мы не парились и спокойно отдавали пальму первенства Стасу. Рок-н-ролл это прежде всего должно быть весело и легко! Главное — играть!

Богорад:

У названия группы — “Meantraitors” (“Подлые предатели”) нет какой-то особой предыстории. Группа образовались во времена Советского Союза, и играть сайко было равнозначно предательству. Многие нас воспринимали как ультраправую группу, а я наполовину еврей. Нести такие идеи в массы, будучи евреем, тоже было изменой. И, наконец, мы предали рокабилли в глазах фанатов Элвиса.

В нашем мрачном и декадентском городе сайко было встречено восторженно. Рокабилли уже тогда воспринималось как устаревшая форма. Мы перестали слушать Эдди Кокрана, не торкало. Знакомые, бывавшие за границей, привозили нам пластинки. Некоторые западные команды слали письма. “The Meteors” даже зачислили меня в “Meteors Maniac”. Прислали грамоту и членскую карточку с моим фото и личной росписью Пола Финика.

Однако воспоминания о наших первых шагах никакой радости у меня не вызывают. Было тяжело, играли плохо, инструменты никудышные, репетировать не на чем. Первый концерт в Ленинградском дворце молодежи был просто каким-то позором. Мы, кстати, отыграли его не с контрабасом, а с бас-гитарой, которую нам одолжили датские музыканты. Просто тогда у нас не было возможности довезти здоровенный контрабас до места концерта. В самом первом составе со мной играли Игорь Холодилкин на контрабасе и Женя Беляев на барабанах. Слава богу, что эта стадия тянулась недолго.

Мельников:

Впервые Богорада я увидел где-то в восьмидесятых на концерте “Поп-механики”. Под конец мероприятия на сцену вылез отвратительного вида парень, одетый во все черное, и в куртке системы “косая”. Очевидно, так представляли европейцы каннибала из Новой Зеландии. У него была нечеловеческая прическа — в ней присутствовали элементы кока, но все было какое-то людоедское. Немыслимые баки, обтягивающие черные джинсы, остроносые “крысы” ботинки на пряжках. По тем временам на человеке был целый капитал. Основной деталью его костюма была берцовая кость — где-то на теле висела. Когда он стал отплясывать свой нечеловеческий танец, то снял ее с себя и положил рядом. Лицо у него тоже было соответствующее. Ночной кошмар — вот он!

Богорад:

Двое моих знакомых работали в морге. Иногда они проводили туда экскурсии, прыгали пьяные по трупам и устраивали в морге полную анархию. Не могу сказать, что мне сейчас за это очень стыдно. Мне казалось, что это очень весело — покойникам в том числе. А кости я брал в морге института имени Лесгафта. Там трупы варили и, отделив мясо, изготавливали скелеты. При варках я не присутствовал, потому что меня бы все равно не пустили, а вечером я приходил и рылся в ящиках с костями, подбирая понравившуюся. Я ходил с берцовой костью, как рыцари ходят со шпагой, и народ по-настоящему от меня разбегался. В автобусе никто не подсаживался. Комфортно стало жить.

Мельников:

Тогда у многих молодых людей энергии было навалом, а девать ее некуда, потому что — совок. Нелегкая занесла меня в Дом культуры “Мир”. Там заседали парни, которые называли себя “Рок-коллегия”. Они были альтернативой Ленинградскому рок-клубу, превратившемуся к тому времени в закрытое сообщество. Рок-клубовцам было достаточно того, что у них было — набора имен, которые все знают и сейчас. Именно они породили стереотип — ленинградский рок.

Обладавшие кипучей энергией молодые музыканты, которые хотели хоть где-нибудь свою музыку играть попасть туда не могли. Как правило, их отправляли подальше.

В общем, появилось это образование в ДК “Мир”, и туда набежала чертова уйма музыкантов — “Буква О”, “Юго-запад”, “2ва самолета”. Через какое-то время басист “Самолетов” Антон Белянкин мне сказал:

— Есть ребята, безумные, страшные. Играют что-то малопонятное, но очень страшные — ты обязательно посмотри.

Где-то через неделю прибыл Богорад — и я тут же понял, что это тот самый людоед с “Поп-механики”. Стас потряс меня своей нечеловеческой целеустремленностью и дикой самоуверенностью. Когда он пришел, то сказал, что они играют психобилли. Естественно, что все вокруг выглядели в его глазах лохами, потому что никто не представлял, что это такое. А у станции метро “Нарвская” был ларек звукозаписи и там было все — от “нетленок” Свина до любого альбома “Pogues”, что было невероятно по тем временам. Запишешь “Pogues” — и ты парень номер один. Среди всего этого я обратил внимание на странную надпись — “Психатака на Европу”. Хрен его знает почему, но когда Богорад сказал, что играет психобилли, я сделал умное лицо и сказал:

— А, “Психатака на Европу”.

Богорад обалдел:

— Так ты знаешь?!

— Да, ответил я, конечно.

Тем же вечером я побежал записывать “Атаку”, чтобы хоть как-то понять, о чем идет речь. Богорад зауважал меня категорически — я был человеком, который сказал правильные слова. Через Богорада пришел его друг Кощей.

“Swindlers” были рок-героями. Они принесли свою демо-запись. У Богорада их вообще не было, а это была музыка, причем только их песни. Музыкально “Swindlers” превосходили очень многих. Саня Рябоконь выглядел так, как должен выглядеть рок-герой, и вел соответствующий образ жизни. Они не любили слова “рок-н-ролл”, никогда его не произносили. И слово “рок” тоже, потому что для них это был рок-клуб. Для них это все отвратительно было. Чем они были хороши, так это тем, что они всегда пытались дистанцироваться — есть они и есть мы. И мы вообще на них не похожи.

Однажды парней пригласил отыграть на фестивале, посвященном какому-то юбилею “Битлз”, Коля Васин. Его мероприятия делали люди к рок-клубовской закваски. Разумеется, с их точки зрения “Meantraitors” и “Swindlers” — говно. Они же не поют про жизнь, про душу.

Случилось все на большой арене “Юбилейного”. Музыканты приехали. Никакого саундчека — это было бы странно. На стене висело расписание выступлений, но тут начали подваливать васинские дружки — в афише не заявлены, но все равно очень хотят сыграть. “Swindlers” и “Meantraitors” сдвигаются все дальше и дальше… Естественно, у Богорада уже надуваются жилы на шее и багровеет лицо. Ведь они, по условию мероприятия, даже композицию “Beatles” честно отрепетировали. От песни осталось немного, но получилось весело.

Первыми вышли “Swindlers” и сцену просто захватили. Отыграли свою песню, потом вторую. А у Богорада уже истерика. Но сыграли “Meantraitors” хорошо: зверски, страшно. По замыслу Васина, каждому, кто выходил на сцену, вручали самиздатовскую книгу про “Beatles”. Закончилось все тем, что Богорад при виде публики, которая ему ненавистна, заорал что-то в микрофон — типа “мы вас, быдло всех ненавидим” — и запустил книгу в толпу. С точки зрения Васина, это, наверное, было, как икону Божьей Матери в крестный ход зашвырнуть. На этом дружба и закончилась.

Да и вообще, пригласить на подобное мероприятие такие группы было страшной глупостью. На концерты приходило огромное количество рокабильщиков. Волосатые их боялись. Рокабилли с точки зрения хиппаря выглядели отвратительно. Они были все в ремнях с огромными пряжками, кожаных куртках и с наглыми рожами. И они были довольно агрессивны. Остатки хипповской “системы”, которые ходили на васинские мероприятия и тихо расползались.

В это время у меня уже была группа. Я кое-как играл на чешской гитаре “Jolana Alfa” и кое-как пел, мой одноклассник Антон “Сипа” Трифонов управлялся с бас-гитарой легендарной марки “Урал”, а Тимофей Шпаде (из класса на год старше) играл на барабанах. Мы репетировали время от времени дома и в CГПТУ–77, где нашими первыми наставниками стали музыканты группы с чудесным названием “Криминал”, выполнявшие там роль заведующих музыкальным кружком. Позже, когда они сменили название на “Улицы”, парни стали настоящими легендами петербургской культуры девяностых. Тогда наши хилые постпанк упражнения сменились попытками “снять” что-то из имеющегося на кассетах, пришедших к нам из щедрых рук Стажера со товарищи. Наш внешний вид претерпел сильные изменения. Затылки были аккуратно пострижены, волосы зачесаны в кок и обильно смазаны вазелином. Баки, которые упорно не желали расти такими же густыми и черными, как у Семы, я подкрашивал тушью для ресниц, которую заимствовал у сестры в ее отсутствие. Драповые панковские пальто навеки повисли в темных шкафах. Их сменили клетчатые рубахи и голубые джинсы.

Кощей:

Где-то в 1988-м нарисовался облик типичного рокабилли-хулигана в модных “кишках”: кожаная куртка, джинсы “Levi’s 501”, остроносый шузняк на пряжке, татуировки, футболки с любимыми исполнителями или просто пестрые рубашки-гавайки. Внешний вид, прикид — это после музыки было самым важным. А если ты не музыкант — тогда только об этом и приходилось думать с утра до вечера, чтобы не быть как все — серой унылой массой... или того хуже — как те, кто хотел из себя что-то изобразить, да не получалось. Таких в девяностых развелось хоть пруд пруди! Лохов перестройка наплодила столько, что еще долго наша страна будет страдать безвкусием и нелепостью своего вида.

Конечно же, от этого идиотизма нужно было спасаться — носить все натуральное, настоящее, первосортное. Не китайское и не турецкое, а “родное” американское, а лучше английское. Выгляди круто или умри!

Рокабильщики, психобильщики да и панки тоже старались изо всех сил. Не важно, сколько у тебя было в кармане наличных. Если ты все тратишь на прикид и на музло, значит, свой и клевый, если нет — до свидания! И не стой даже рядом.

Как-то я за внешний вид попал в отделение. Значки со “Stray Cats” я снять отказался и тут же получил в бубен, они мне нос сломали — пошла кровь.

Часто бегали от комсомольцев, но это было всегда весело — как игра. Им редко удавалось нас поймать, а если все-таки ловили, то вели в ближайший пикет и там менты задавали кучу вопросов, мол, откуда, чем занимаешься, почему так выглядишь… пойдешь ли в армию и кем хочешь стать? Детский сад!

А иногда случалось, что и комсомольским работникам и дээндэшникам конкретно наваливали те из нас, кто был покрупнее, позлее да и половчее.

Track 4

Он зажег лампу, взял ножницы, клей и обрывки цветной бумаги.
Вырезал и склеил курточку из коричневой бумаги и ярко-зеленые
штанишки. Смастерил туфли из старого голенища и шапочку —
колпачком с кисточкой — из старого носка.

Алексей Толстой. “Золотой ключик или Приключения Буратино”

You think I’m a nut because of what i wear

You look so fucking mental when you look at my hai*. <* Ты думаешь — я сумасшедший, из-за того, во что я одет

Ты выглядишь идиотом, когда смотришь на мои волосы.>

“The Meteors”. “Blue Sunshine”

Жизнь в советском отечестве без сомнения способствовала развитию ремесел. Западный псих мог приобрести все необходимое снаряжение в магазине. Нашему приходилось осваивать профессии сапожника, портного и красильщика. Если кому-то из моих друзей требовался тишот, я просил его принести белую хлопчатобумажную футболку и, обложившись кистями, перьями и флаконами с несмываемой тушью “Колибри”, начинал кропотливый труд, воплощая пригрезившийся товарищу образ. Мой одноклассник Антон Трифонов в совершенстве владел искусством превращения остроносого офицерского ботинка в стильный проклепанный шуз на пряжках. Тупоносый армейский ботинок можно было отнести в мастерскую и, поставив семь-восемь накатов подряд, обуться в “кашу”, тяжеленную, но вполне приличную с виду. “Манной кашей” еще со времен стиляг называли обувь модели creepers — непременного атрибута больной рок-н-роллом молодежи. Ленинградские сапожники клеили на туфли толстую подошву из белой микропоры — отсюда и пошло “кулинарное” название. Косуху, при наличии денег, можно было сшить на заказ. Нашивки изготовлялись вручную, стежок за стежком. Одним из мастеров художественной вышивки стал рокабилли Михей, сегодня известный милицейский кинолог, получивший правительственную награду за антитеррористическую деятельность. Вместо бриолина мы использовали вазелин, реже гель, потому что он слабо держал форму, а иногда — сваренный дома желатин. Уложившись разок с помощью желатина, можно было забыть о расческе на целый день, а теоретически — на неделю. На свой желатиновый кок я мог положить карманный словарь без малейшего ущерба для прически.

Пришла пора покрываться татуировками — и десятки дедовских электробритв приказали долго жить. Бреющие элементы выламывались до обнажения нерва машинки — беспокойного рычажка, ходящего взад-вперед. К нему крепилась игла, изготовленная из гитарной струны, которая, в свою очередь, помещалась в направляющую — отпиленный наполовину корпус авторучки. У основания жала наматывался кусочек ваты, пропитанный несмываемой тушью. Наши товарищи бесстрашно подставляли свои девственно-белые руки тату-дебютантам. Иногда процесс заканчивался нарывами, иногда счастливый обладатель татуировки оказывался в Боткинских бараках с диагнозом “гепатит B”. Гориллы, контрабасы, коты и черепа расцветали на предплечьях. Черепов было большинство, и в нашей тусовке появился специальный термин для обозначения этого живописного жанра — “черепись”. Это слово звучало актуально еще и потому, что практически полностью совпадало с прозвищем одного из самых легендарных татуировщиков нашего города.

Кощей:

Свои первые татуировки я делал у Лени по прозвищу Пися Череп. Леня жил на Гражданке. Он был панком со стажем, знал очень многих, но и к нам, молодым, относился снисходительно, по-доброму. Мы вместе пили пиво, слушали музон, делились новостями. К тому же он действительно был неплохим рисовальщиком, а я на тот момент учился в художественном училище “Серова”, так что найти общий язык было очень легко.

Леня одним из первых начал делать цветные тату. А уж после того, как он первый раз съездил в Данию и привез фирменные краски, равных ему не стало.

Свою самую первую татушку (кот с высунутым языком, символ “Stray Cats”) я датирую 1988-м годом. Леня набил ее вручную, без всяких машинок — строчил иглой как пулемет! Невероятно, но факт. Думаю, сейчас так никто не умеет.

В начале девяностых имидж петербургского психа в целом сложился. Ходили в основном в “милитри” — американских солдатских и иногда офицерских куртках, которые качеством были получше. Косухи и клубные куртки встречались реже. Старались найти “Левис” — черный или голубой. Носили армейские высокие ботинки. Точно такую же одежду мог носить скинхед, панк и любой другой тусовщик, не причисляющий себя ни к одному из движений. Основным знаком отличия в этой ситуации становилась прическа. Три четверти поверхности головы выбривались или выстригались под расческу, остатки волос на макушке укладывались в одну из разновидностей кока, иглой или ровной площадкой. Коротенькие площадки с небольшой иголкой спереди преобладали. В Купчино их именовали “пилотками”. По-английски такая прическа называлась “flet top”.

Психи, которые смотрели на нас с обложек пластинок, имели в своем одеянии многочисленные атрибуты моды восьмидесятых: мокасины и черные тупоносые полуботинки, белые носки, зауженные джинсы, подведенные глаза, невинных расцветок свитера, клубные куртки… Точно так же выглядели и представители поп-культуры того времени — “Bros”, “Depeshe Mode”.

Около десятилетия сайко хватило на то, чтобы обзавестись собственным dress кодом, нарушив который, вы естественным образом выпадаете из тусовки. Итак, облик сверху вниз: flet top (от двух до пятидесяти сантиметров), клубная куртка, бомбер, реже косуха, зауженный к низу “Левис” цвета индиго, Dr. Маrtens, манная каша, кеды “Converse”. Аксессуары — брелоки в виде черепов, бильярдных шаров и игральных костей, кошельки на цепочке, широкие ремни с большими пряжками. Символика — крест пати (известный нам больше, как “железный крест”), летучие мыши, туз пик, число “13”, бильярдный шар номер 8. Орнамент — шкура леопарда или красные языки пламени. У девушек — произвольная смесь из мужского набора в купе с элементами женской моды пятидесятых. Как результат, psychobilly girl — это вызывающе-сексуальная женщина вамп. И напоследок, если вы близоруки — забудьте о линзах. Закажите очки. А оправу выберите, пересмотрев “Приключения Шурика”.

Track 5

Все участники первого состава “Scary B.O.O.M.” учились в итальянской школе, единственной на тот момент в Советском Союзе. Девушки осваивали язык усердно. Это могло помочь построить не только карьеру, но и счастливую семейную жизнь. Особенно актуальным это стало, когда в старших классах начали осуществлять обмен — группа итальянских студентов гостила у наших, потом наши ехали к ним. После восьмого я отправился в девятый с гуманитарным уклоном. Как оказалось, это был правильный выбор. Первая порция итальянцев досталась нам.

Когда неожиданно теплым мартовским вечером их на “Икарусе” привезли к школе, никто друг друга не знал. Итальянцев принялись расхватывать, оценивая на глазок. Разбор свершился молниеносно. Один мой приятель опоздал на пару минут. Его уныло дожидался одинокий парень-калека, выбракованный остальными. Если бы пакет, набитый джинсами, которые он привез в подарок, был прозрачным, его судьба могла сложиться иначе. Мне никого выбирать не пришлось. Сестра поехала встречать группу в аэропорт и уже в автобусе разговорилась с одной из девушек. Микела красива, обаятельна, общительна и не против стать гостьей нашей семьи. В добавок ее любимый певец — Элвис Пресли.

Моя квартира становится центром притяжения нашей тусовки. Коки моих друзей приобретают совершенные очертания. На весь период пребывания итальянцев в России Паша Галкин одалживает замшевую косуху и круглосуточно не вылезает из опасно остроносых казаков. Его кок — иссиня черный. Чтобы приобрести этот шикарный цвет он натирает волосы копировальной бумагой для печатной машинки.

В “Гриль-баре” на перекрестке Димитрова и Будапештской нам устраивают дискотеку. Мы ставим “Психатаку” и под “The Trip” Дейва Филлипса выскакиваем в центр зала, чтобы отплясать очередной рок-н-ролл.

My mind’s hazy, eyes are crazy

Head is spinnin’, lights dimmin’*<* Мой разум помутился, мои глаза безумны

Голова кружится, меркнут огни.>

Итальянцы с легким испугом наблюдают за нашими бешеными теловращениями. Фирменное угощение “Гриль-бара” — песочная полоска и молочный коктейль в граненом стакане — они оставляют нетронутыми.

Позже, когда “Гриль-бар” превратился в видео-кафе, этот же набор неизменно предоставлялся в дополнение к билету. Ну не выкидывать же продукты, правда?

Track 6

Как правило, герои русских фильмов ищут смысл жизни, французских — любовь, американских — чемодан с деньгами. Мы же искали в кино крупицы стиля и выкладывали кусочек за кусочком мозаику своего мира, видя на экранах бесспорные подтверждения его существования. В “Сердце Ангела” мы находили стильные автомобили, в “Кошмаре на улице Вязов” — плакат “Stray Сats” в комнате одной из жертв Фредди. В “24 часах”, “Харлей Девидсоне и Ковбое Мальборо” — мотоциклы и мотоботы. Но первым фильмом, где мы увидели настоящую рокабилли банду на колесах, стал “Улицы в огне”. В роли главаря — Уильям Дефо, чье лицо как будто бы сошло с обложки альбома “Bad Music for Bad People” группы “Сramps”. В байкерском клубе играли настоящие “The Blasters”. Яркую сцену поединка Дефо с положительным героем — Майклом Паре — трудно забыть: в руках противников были молоты с метровыми рукоятями. Главное разочарование “Улиц” — победа слащавого Паре, алчного продюсера, и мужеподобной тетки над стильным злодеем Дефо. Финал венчал поп-номер в исполнении певички, из-за которой и разгорелся сыр-бор. Где справедливость? Где rock-n-roll fable — рок-н-ролльная сказка, как заявлено в титрах?

Вторым фильмом, целиком и полностью выполненным в эстетике пятидесятых, был “Cry baby”. В афише “Гриль-бара” он значился как “Плачь, девчонка!”. И в этом тем не менее тоже был определенный смысл, потому что красавчик Джонни Депп в главной роли походя разбил сердца многих русских rockabilly girls. Пышное зрелище, полное атрибутов стиля и весьма качественной музыки, я да и многие из моих друзей с трудом досматривали до конца. Слишком незатейливой была эта версия “Ромео и Джульетты” пятидесятых. Учитывая карнавальную яркость, прямолинейность действий героев, простоту их характеров и закономерный happy end я смело отношу “Плаксу” к жанру сказок и рекомендую его к включению в репертуар детских, утренников. Этот фильм учит нас не бросать друзей в беде и смело идти к поставленной цели.

В список “своих” фильмов мы вносили и “Бэтмена” Тима Бертона. Здесь, конечно же, не было ни флагов конфедерации, ни полуакустичечких гитар. Зато загадочная атмосфера города Готема точно совпадала с миром сайко, рисовавшемся в моем воображении. Главный герой здесь не был слащав, а злодей в исполнении Джека Николсона был настолько популярен, что мой приятель — сайкобилли Гриша Зябликов — попросил меня запечатлеть портрет Джокера на своем плече. Еще стоит отметить комиксовые декорации и грим “Дика Трейси”, неунывающего филантропа Фредди Крюгера, Джейсона… И бесчисленное количество фильмов ужасов с канонически одинаковыми началами: группа подростков (парочка влюбленных, одинокий студент) приезжает в заброшенный дом (открывают ларец, лезут за оброненными ключами в канализацию), несмотря на то что все вокруг (тревожная музыка, кровавые надписи на стене, изуродованный труп в углу и странное поведение животных) вопиет о том, что они находятся в смертельной опасности. Но они все равно остаются ночевать (примеряют на себя странную маску, читают заклинания из книги обтянутой человеческой кожей), а потом наивно удивляются: “Oh, shit, откуда взялись все эти полусгнившие парни с бензопилами?”

Вот эти b-moovie конца восьмидесятых и представляли собой кинематографическую составляющую нашей жизни. “Гонщики” Родригеса, наполненное серфом Дика Дейла “Криминальное чтиво”, кинобиография Джерри Ли Льюиса “Great Balls Of Fire” пришли позже, “Бриолин” с Траволтой отгремел раньше.

Благодаря им мы впитали любовь к изображению скелетов, разложившейся плоти, летучих мышей и надгробий. Купчинская ветвь сайко-культуры развивалась аналогично западной, не имея при этом никаких серьезных контактов с последней.

Track 7

Проходит лето, за ним сентябрь. Мы обосновались в радиорубке испанской школы, которая находилась через дорогу от нашей. Помог мой друг Ваня Ткаченко, который там учился. Вместе с ним мы обрядили в костюм и галстук Сему — обладателя самых выразительных баков и, что главное, человека совершеннолетнего. На приеме у директрисы Сема выдает совместно подготовленную легенду, пытаясь придать себе вальяжный и уверенный вид: “Я… эм… работал с многими музыкальными коллэктивами… эм… такими, как “Бригадный подряд”… эм… “Народное ополчение”… Директриса внимательно слушает Семину ахинею. Его нога под столом предательски подергивается. Результатом переговоров становятся вручение нам ключей от радиорубки и возможность репетировать хоть каждый день. Однако репетиций почему-то не случается — вместо этого происходят посиделки с прослушиванием новых записей. В нашей фонотеке появляются “Meteors” “In Heaven” и “Krewmen” “Sweet Dreams”. Последняя запись радует особо — у “Krewmen” очень быстрый темп, сочный низкий вокал, а характерные для сайко рифы, сыгранные на чистом звуке, смешаны с совершенно хэви-металлическими соло. Сема планомерно заклеивает радиорубку своими рисунками — кокастыми мужиками и флагами конфедерации. Стажер устраивает первую неприятность — отоспавшись после ночного веселья где-то на сцене актового зала, он выбрался из-за кулис и распугал кружок бального танца. Девочки никогда не видели таких страшных дядек, Стажера повергло в замешательство явно психоделическое обилие маленьких девочек в белых платьицах.

Сема показывает себя плохим худруком. На школьной дискотеке требуют диско и медляки. Сема упорно ставит Элвиса и Пита Андерсона — других пластинок у него просто нет. “Вот это все — во!” Парень с фигурой греко-римского борца выразительно скрещивает свои красные лапищи, изображая букву “Х”. “Х” нам и нашей музыке. Борец начинает лезть на сцену. Сема смотрит на него исподлобья, и мне кажется, что он начинает тихо рычать. Сейчас он похож на небольшую собаку, которая собралась больно кусаться. Однако борца подводит координация, и он, так и не добравшись до Семы, валится обратно, в темноту дискотеки. Школьники недовольны танцами и ропщут. Пышность Семиных баков уже не успокаивает директрису. Похоже, скоро радиорубку придется сдавать.

Но тут приходит время моего ответного визита в Италию. Я готовлюсь к поездке основательно — меняю ненужные мне фотографии рок-клубовских знаменитостей на черный паленый “Левис” и покупаю блок самых дорогих болгарских сигарет — “BT”, чтобы иметь за границей достойный вид. Родители снабжают меня водкой и “Беломором” для папы Микелы и изделиями народных промыслов для мамы. Сема и Стажер составляют список групп, пластинки которых я должен приобрести. Тимофей развлекается тем, что фантазирует на тему затруднительных ситуаций, в которые я могу попасть, упустив какие-то тонкости этикета. Его наставление звучит странно, но я его понимаю. “Когда будешь ехать в поезде, представь песню “Transsilvanian Express”, — говорит он. Я соглашаюсь, идея что надо. Стажер советует: “Не будь дураком, не бери „казак”, купи „манную кашу““! Я не знаю, что это такое, и тогда Сема под руководством Стажера рисует для меня “манную кашу”, вид сбоку. Паша Галкин берет гитару и наигрывает какую-то композицию. “Узнаешь? — спрашивает он меня. — Это же „“Meantraitors, их вчера в „Поп-антенне“ показывали! Ты что, не видел?”

Кощей:

У Сергея Мельникова на ленинградском канале была передача, где он выступал ведущим. “Поп-антена” была единственной отдушиной для молодой андеграунд музации в стране. Можно ли представить существование чего-нибудь подобного сейчас? Думаю, что нет. Целая программа, делай что хочешь!

Мельников:

Несмотря на то что рейтинги никто не мерил, в среде телевизионщиков, оторванных от народа целиком и полностью, возникла мысль: “Что-то надо делать”. Куда-то бежать, кого-то искать, потому что народ пишет жуткие письма — призывает показывать какие-то немыслимые группы. И однажды в “Рок-коллегию” пришел некий Сережа Дмитриев — он был директором при Викторе Павловиче Макарове, режиссере Пятого канала. Так на телевидении появились я и Вадик Косяков, у которого была сложная алкогольная ситуация, когда встаешь в два и только к шести начинаешь что-то делать. Мне сказали: делай один, ты вроде чего-то можешь, чего-то понимаешь в этом. И я, пользуясь этим, засунул в “Антенну” все группы, концерты которых я организовывал в ДК “Мира” — “Молотке”. Таким образом я проходил азы промоушна.

Иностранцев тоже разрешали показывать — и я показывал самых безумных. Кто-то подогнал мне кассету “New Musical Express”, а на ней были все независимые артисты того времени. От “Swans” до “Pussy Galore”. А потом Кощей привез из-за границы кучу рокабильного и психобильного видео. И я взял с кассеты всех, кого только можно было взять, потому что там записи были ужасного качества — и все это появилось в телевизоре. Плюс Богорад и “Swindlers”.

Благодаря тому что я работал на городском телевидении, нам выдавали смены для звукозаписи. Песни были записаны в первой студии Дома радио. Занимались нами звукооператоры, которые писали симфонические оркестры. А ролики нам снимал сам Макаров… Что такое снятие ролика на Пятом канале? Назначался тракт. Это означало, что на сколько-то часов тебе выдается студия — первая или седьмая. Можно построить декорацию или снимать на рире. А так как Макаров был катастрофически ленив, то ему было вполне достаточно того, что у этих музыкантов такие рожи: увидишь в темном переулке — вскрикнешь.

“Вот от сказки остались какие-то замки — зашибись, — говорил Виктор Павлович. — Щас мы их там и забацаем!” И забацал. Так вот все и снималось. Свет выставляли за пять минут, снимали в три камеры, переключаясь с одной на другую.

Писем было очень много. Ведь “Поп-Антенна” — это безумие какое-то было и ни на что не походило. Никакой цензуры!

Ленинградский рок-клуб через какое-то время вдруг понял: что-то без них происходит. Начались звонки Богораду с предложением вступить. Но рок в том понимании, в котором он был в советское время, закончился. Были расставлены жирные точки — умер Майк Науменко. Покончил жизнь самоубийством безумный Саша Башлачев — я его видел с расстояния в три метра на домашнем концерте. Это было ужасное зрелище. Я понял: что-то уже совсем не так. Это уже не музыка. Пусть ты сумасшедший, но играть все-таки надо уметь.

Track 8

Уже в миланском аэропорту Мальпенса все говорит мне о том, что я на верном пути. В очереди на паспортный контроль стоят неформальского вида музыканты. У одного из них контрабас в блестящем черном пластиковом кофре. В Италии яркое солнце, а по вечерам тяжелый клочковатый туман, точь-в-точь как в сериале “Спрут”. Ночное небо напоминает мне простоквашу — звезды и туманности крупные и почти что выпуклые, а намешаны так густо, что почти не оставляют места темноте.

Уже на третий день я обнаруживаю на своей кровати пакет из музыкального магазина. Внутри пластинка “Batmobile” “Bail Was Set at 6.000.000 ”. Это подарок Микелы. У меня не хватает ни русских, ни итальянских слов, чтобы выразить благодарность.

На имеющиеся у меня деньги я покупаю винил — “Krewmen”, “Restless”, “Long Tall Texans”, косуху и “кашу”, которую безошибочно узнаю благодаря художественному таланту Семы. В обновленном виде предстаю перед Фабио — рокабильщиком из Микелиной школы. Из предложенных ему в подарок пластинок — советского бутлега Элвиса и “Мистер-Твистер” — он выбирает последних, а сам записывает мне несколько кассет британского рокабилли. В центре Милана я встречаю двух вразвалку прогуливающихся дядек лет пятидесяти — они в полном рокабильном обмундировании. Их баки седы, у одного лысина, но кок величественно нависает надо лбом “Девятым валом” Айвазовского. Вырасту — буду такой же, решаю я.

Отведенные на поездку десять дней заканчиваются. Я снова в аэропорту — лечу домой. В это время “Swindlers” становятся первой русской группой, уезжающей покорять Европу. Точнее — Данию.

Кощей:

В 1989 году была такая организация — тусовка “Next Stop”. Собранные при поддержке правительств стран Скандинавии деньги шли на продвижение западной молодежной культуры на Восток. То есть всякие театры, группы, художники, музыканты, массовики-затейники хлынули в Россию и две или три недели оттягивались и тусовались. Называлась акция “Next Stop Soviet”. Тогда-то мы и завязали тесные контакты с людьми, которые нам сделали приглашения и помогали на первых порах.

Уехали мы в конце 1990-го. Почему? Да зae-ло просто все в совке к тому времени, причем до такой степени, что хотелось бежать куда глаза глядят. Достала страшная безысходность. Все было в ступоре — музыкальный бизнес, сами музыканты и музыка. Мы и хотели-то немного — путешествовать, играть музыку и жить на деньги, которые зарабатываем концертами. Мы это сделали, и мы были первыми.

На третий день после приезда мы вышли играть на улицу. А с улицы и начинаются все тусовки и знакомства. Мы быстро поняли, что к чему и как правильно двигаться дальше. Учили язык — английский, конечно же, и тут же применяли его на практике, общаясь преимущественно с местными. С русскими тоже стали общаться, но это было позже. Да и мало там было нормальных русских, в основном мешочники и псевдобеженцы.

После “уличного” периода мы быстро наладили контакты в клубах, барах, кафешках — везде, где можно было выступать и получать за это деньги.

Вскоре мы уже могли снять квартиру, правда, в самом проститутско-наркоманском районе города. Все просто поражались нашей трудоспособности. Мы играли по семь-восемь раз в неделю, успевали выступать на улице да еще проводили репетиции и записи.

Бывали такие дни, когда мы днем репетировали, вечером шли в кафе или бар, играли там три сета по сорок пять минут, а потом выходили на улицу и там уж — пока тошнить не начнет. Часто до поздней ночи играли, не отпускала публика никак.

Мы здорово стали ото всех отличаться, когда вернулись домой на побывку в первый раз. Ох мы тогда забурели! Да и как было не забуреть — уехали сами, без помощников, без денег, без знаний... да еще и заграницу! Приехали модные, красивые, на “кишках”, на бабках, на машине, на инструментах, музле. А главное — у нас был опыт игры в любых условиях! Ух как мы выросли у всех в глазах! За нами просто толпами девки ходили. Играть приглашали везде — поражались, как мы фирменно выглядим и звучим.

У Тимы на диване разложены мои драгоценности. Постепенно собираются все. Очередь на переписывание пластинок выстраивается на месяц вперед. Я — герой дня, но вот косуху в первый же день одеть как-то не решился. Ее запросто могут снять. К тому же я собирался купить дерматиновую, а привез натуральную. Такие в городе наперечет. А “каша”, как оказалось, вообще одна.

Итальянские покупки без сомнения полезны. В наших руках масса новой информации — мы не только узнаем, как правильно пишутся названия команд, но и проникаемся духом стиля: фотография “Batmobile” на конверте пластинки далека от патетики рок-клубовцев. Музыканты откровенно кривляются, изображая сцену поимки заключенных в момент побега из тюрьмы. Однажды мы покупаем разливное пиво в гигантскую бутыль из-под химикалий. Чтобы отпить глоток, один из нас держится за горлышко, а двое ассистентов поддерживают емкость и запрокидывают ее наверх. “Тоже своеобразный „Batmobile“”, — комментирует сцену Тима.

“Каша” становится дополнительной визитной карточкой к моей прическе, которую я сохраняю невредимой, ходя без шапки в любой мороз. На курсах в Мухе я сижу за мольбертом и рисую очередной “гипс”. Неожиданно кто-то пихает мою “кашу” носком сапога. Судя по вышивке на голенище, это настоящий “Харлей-Девидсон”. Поднимаю глаза выше и вижу обладателя серьезной обуви. У рослого парня черные баки и куртка с нашивкой “Sex, beer, rock-n-roll”. “Неплохая „каша“, — говорит он, — где взял?” И в этот момент купчинская тусовка в моем лице выходит наконец-то на общегородской уровень.

Парня зовут Дима “Крокодил”. Он разговаривает зычным голосом и смеется богатырским смехом. Широкой амплитуды его движений хватило бы и Шварценеггеру, обремененному непомерными мускулами. Дима в точности соответствует своим представлениям о том, как должен выглядеть настоящий рокабилли-гай. Через неделю у него будет готова косуха, пошитая на заказ, и он рад, что у него появился соответствующий компаньон. Мы болтаемся по городу чрезвычайно довольные своим видом. Кто-то радостно кричит нам с соседнего тротуара: “Depesh Mode”! — и машет рукой. Мы удивленно переглядываемся — надо же быть таким придурком! Наша жизнь многократно оживляется. Дима приносит вести о “Meantraitors”, “Verts”, “Razefit”. Последние, по сегодняшним меркам, группа интернациональная. Их лидер — Вова по прозвищу Хохол — живет в Киеве, контрабасист Саша “Гарри” из Петербурга, а барабанщик Миша “Рак” — москвич. Он знакомит меня с группой “Бродяги” — русскоязычными рокабильщиками. Вообще-то их больше знают как “Каникулы любви”, название “The Raingers” — нововведение и еще не на слуху. Иногда мы посещаем дискотеку в ДК Ленсовета, где диск-жокей периодически ставит рок-н-ролльную классику. И в конце концов именно запасливый Крокодил одалживает нам крупную сумму денег, когда в музыкальном отделе Апрашки появляется до зарезу нужный нам контрабас.

Track 9

Я хотел лишь определить для начала,

что контрабас — центральный инструмент в оркестре.

В сущности, это знает каждый.

Патрик Зюскинд. “Контрабас”

На квартире у Тимофея собирается экстренное совещание — все возбуждены. Каждый прикидывает, сколько может дать денег на контрабас, но суммы звучат все какие-то смехотворные. Сема не музыкант, но ради идеи готов продать свою жилетку “Левис”. Тут-то и приходит на помощь Дима со своей “котлетой”, спрятанной в верхнем ящике стола. Волонтеры, в числе которых Дукин — он всегда появляется там, где намечается что-то интересное, — едут в Апрашку. И через пару часов перевозбужденный Тимофей слышит звонок в дверь. На вопрос “Кто там?”, с лестничной площадки раздается звучное басовое: “Поооум!” Этот день навсегда входит в историю “Scary B.O.O.M.” как День Покупки Контрабаса. Его же можно считать днем основания нашей группы, так как Дукин тут же вызывается стать нашим барабанщиком.

Андрея Дукина все называют просто Дукин. Прозвища у него нет, ну разве что иногда могут назвать Дукакис. Он любимец тусовки. Андрей не стесняется того, что самый интересный для него человек — он сам. Такая вот у него изюминка. Своей искренней любовью к себе он заражает и других.

Сайко — вещь модная, а потому Дукину очень интересная. Хотя имидж психа ему совсем не по душе, он носит каре или бреет голову наголо. Дукин учится в Мухе на кафедре информационного дизайна и классно рисует. На стене его комнаты висит список вещей, приобретение которых будет свидетельствовать о том, что он движется в верном направлении. Сначала идет название, затем фирма-изготовитель. В частности указано, какой должна быть кофеварка.

Несмотря на свою прагматичность, Андрей не чужд экстравагантных выходок. Однажды он прогуливался в таком виде: рубашку выпустил, слаксы заправил в офицерские сапоги, а волосы намазал маслом и расчесал на прямой пробор. Хотя, если честно, и в этом дефиле было рациональное зерно. По дукинской теории, время от времени необходимо совершать что-нибудь странное. Домочадцы должны прийти к мысли, что такое поведение — норма. Это поможет тогда, когда вы будете не в силах контролировать свои поступки. К примеру, принятые перорально химические соединения заставили вас выйти на середину комнаты, принять позу танцующего Шивы и завыть на манер собаки Баскервилей, дико вращая глазами. Обеспокоенные шумом родители, боязливо приоткрыв дверь, заглядывают к вам, но, видя происходящее, успокаиваются: “Андрюша в своем репертуаре!” Вызов санитаров со смирительными рубашками отменяется.

Свое отношение к окружающей действительности Дукин выразил по-дизайнерски лаконично. Выйдя однажды из дому с кисточкой в одной руке и банкой коричневой краски в другой, он крупными буквами начертал на стене трансформаторной будки “S.U. FUCK OFF!”.

Сема обращал наше внимание на сходство слов контрабас, контрабанда и контрреволюция. Аура противозаконности таинственным образом переносилась и на название музыкального инструмента. Тем же свойством — на уровне ощущений — обладало и само сайкобилли. Исполняя эту музыку мы становились членами тайной и опасной международной организации.

Мельников:

Большая проблема состояла в том, что с контрабаса нормально звук никто снимать не умел. Гарибальди — Слава Сухов из “Swindlers” — пытался играть с обычным звукоснимателем на металлических струнах, но потом они додумались, что можно использовать струны от арфы. От них пальцы не портились. Но как снять звук, если он не ловится магнитом? Как-то мы сидели с моим одноклассником Славой Галановым. Разговор зашел о пьезодатчиках — они по тем временам стоили просто немыслимых денег. И вдруг Слава сделал такое лицо, как у Ленина: “Пьезодатчики говоришь? Но они же продаются в магазинах. Это же обычные монофонические иглы для проигрывателей!” Опыт, поставленный дня через два на богорадовском контрабасисте, показал, что качество идет очень приличное.

В соответствии с этим ноу-хау, довольно быстро потерявшем свою секретность, датчики стали изготавливаться из звукоснимателей для дешевых портативных проигрывателей марки “Юность” — три или четыре спаивались параллельно и втыкались в резиновые распорки между струнами. Набор струн для облегчения игры слэпом был следующий: соль — струна для теннисной ракетки, ре и ля — жильные струны от арфы, максимально толстые, ми — контрабасная металлическая ля или еще одна струна от арфы. Есть еще один вариант, который использовал Николя Хервье (“Hellbats”, Франция). Он натягивал на контрабас струны для газонокосилок. Такие комплекты значительно укорачивают время звучания струны, но сохраняют здоровье контрабасистам.

Итак, Тимофей — счастливый обладатель контрабаса, инструмента загадочного. На записи мы слышим и бас, и приятный щелчок, но как это достигается — не знаем. Сема стучит по струне барабанной палочкой, но это явно не то. Все познается опытным путем: Тима оттягивает струну, отпускает, и мы слышим долгожданный слэповый “Ктынн!”.

Считается, что внедрение техники контрабасного слэпа принадлежит чернокожему джазмену Попсу Фостеру еще с двадцатых годов двадцатого столетия. Техника основана на таком приеме пиццикато, при котором исполнитель сильно дергает струны, в результате чего они сильно ударяются о гриф. Таким образом в джазе, а позже и в рокабилли контрабас выполнял порой роль ударного инструмента. Без сомнения, техника контрабасного слэпа обрела свой расцвет именно в сайкобилли. Из петербургских музыкантов в первую очередь необходимо отметить Диму “Джесса” Ильина (“Meantraitors”, “Awaqua”, “Rattlesnakes”), Сашу “Гарри” (“Razefit”, “Suspance”, “Scary B.O.O.M.”) и Колю Щелокова (“Mosquito”).

Однако контрабас так просто не сдается. Струны на нем толстые, железные и уже на следующий день у Тимы появляются водянистые волдыри на среднем и указательном пальцах правой руки. Через неделю их сменяют кровавые трещины. Но Тимофей упрямый — он не отступает. Мы продолжаем репетиции в путяге, и кое-что начинает вырисовываться. Дукин довольно бодро овладевает барабанами, используя минимальный набор — хэт, тарелку, рабочий и том. Скрипя италоязычными мозгами, я извлекаю из английского словаря словосочетание “bad pain”, в скобках мы вписываем туда букву “n”, и получается наше первое название “Вa(n)d Pain”. Весной мы уже готовы записать первые три песни — нашим звукооператором выступает Радик Чикунов. Ради такого дела он выдает мне свой настоящий “Fender Stratocatser”. У нас у всех весенняя простуда и температура 37,4º. Так мы и назвали наш первый трехпесенный миньон, записанный на бобину магнитофонной пленки “Свема”.

Track 15

— Вы Ковбой?

— Да, — кивнул Ковбой. (…) Вынул изо рта сигару, сдвинул на затылок шляпу:

— Поразительно! — и обвел сигарой вокруг. Потом спросил: — А зачем вы все такие?

— Какие? — удивился Вовка Козерог.

— Лысые. И в штанах походных и с поясами.

— Как… — замялись ребята. — Мы, как вы…

— Не понимаю.

Михаил Коршунов. “Школьная вселенная”

В нашей программе уже порядка семи собственных песен. Однажды Радик заявляет: “Хватит сидеть на точке! Мельников проводит концерт в ДК Моряков, я с ним поговорил, он вас тоже возьмет”. 12 апреля — день рождения рок-н-ролла. День солнечный, настроение тревожное, но приподнятое. Тимофей с Дукиным несут завернутый в диванное покрывало контрабас. Я вооружен советской полуакустикой “Мария”, снабженной, однако, мастеровыми звучками и струнами “Fender”. Мы поднимаемся в гримерку. Нас встречает молодой человек с тонкими чертами лица, в пиджаке и остроносой “каше”. Я его узнаю — это Дан из “стариков”. Так мы называем сплоченную тусовку первых петербургских рокабилли, которые на несколько лет старше нас. Сами себя они иногда именуют “реднеками”. Прозвище жителей американской глубинки они носят с гордостью — в нем есть намек на настоящую мужественность и природную простоту интересов, свидетельствующую о душевном здоровье. В руке у Дана палочки — он стал лидером состава “Каникул любви”, поет и играет на рабочем барабане. “А, тоже игруны”, — приветствует он нас. Нам неприятно.

Мельников:

Отношение Дана к сайкобилли было неадекватное. Он это ненавидел. Потому что с точки зрения Дана и его тусы — Орехов, Троцкин, Адольф — настоящий мужчина должен быть “реднеком”, иметь в гардеробе весь необходимый набор богатых элементов и соответствовать неким стереотипическим представлениям о человеке, который украшен тем, что они называли “Rebel”, то бишь флагом конфедератов. Была статья, написанная им для университетской многотиражки, посвященная рокабильщикам “Neofilibusters”. В ней он называл сайкобилли — “псайкобилли”, и видно было, что эта музыка ему очень не нравится. Богорад его тоже раздражал, потому что Стас с его тоталитарным сознанием был единственным человеком, который создал им альтернативу. И эта альтернатива — собака злая — развивалась.

В фойе ДК пространство сцены ограждено скамейками. Играют “Crocked Wheels”. В их репертуаре классические рок-н-ролльные хиты. “А теперь вспомним Кокрана”, — объявляет вокалист в очках как у Бадди Холли и болгарской полуакустической “Кремоной”. “А мы его и не забывали!” — радостно орут из зала.

Подогретое старыми добрыми стандартами, набирает обороты реднековское веселье. Большинство посетителей в косухах, белых водолазках, голубых “Левисах” и казаках. У многих головы обриты наголо — считается, что это прическа настоящих ковбоев. Реднеки отплясывают рок-н-ролл, потом становятся паровозиком и прыгают вокруг колонн. Так делали в пятидесятых, но, учитывая их внешний вид, это выглядит скорее как дикая прелюдия к групповому мужеложеству. Неожиданно массивные банкетки начинают вылетать из зала — мало места. За банкетками на кулаках выносят одного из посетителей. Атмосфера накаляется. То тут, то там белым кэрроловским кроликом проносится Мельников. “На фига мне заморочки, на фига мне заморочки!” — он тихо причитает и загнанно озирается.

“А вот и президент!” — дружно орут реднеки. В дверях появляется вальяжный Дима Орехов. Его лицо излучает добродушие и любовь к подданным. Отполированный кок покрывает красный “Стэтсон”, украшенный крокодиловыми зубами. Президент одет в белый плащ, дорогущие казаки и выглядит как преуспевающий техасский коннозаводчик. На нем повисают две девушки, и он, не заходя в зал, обустраивается с ними на мягком диване. А на сцену выбирается безымянная группа во главе с коренастым невысоким блондином. С первых же аккордов становится ясно, что это не tradicional rockabilly. Кавер “Oh, baby babe” “Johnny Burnette Trio” исполнен в духе сайко — он быстр и контрабас сыпет в два раза чаще обычного.

Oh baby babe

B-b-b-b-b-b-b-b-b

Baby babe, baby, —

начинает скороговорку вокалист, но тут случается страшное. Реднеки, почуяв недоброе, замирают, а поняв, что в храм проникли неверные и срывают намаз, разражаются криками: “Сайко на …!” Нестройный хор оформляется в скандирование. Мы понимаем, что нам совсем не обязательно выходить на сцену. Как вариант, можно зайти в отделение милиции и плюнуть в лицо дежурному. Результат будет примерно одинаковый. Мы уходим, потому что нам нечем порадовать парней в косухах. Первый же номер нашей программы — кавер безумных лондонцев “Klingonz”.

Летом мы несколько раз играем у школы — народу собирается масса, местные жители порой вызывают в милицию, но все проходит довольно мирно. Татарин-участковый знает с детства почти каждого. Приехавший с Гражданки Крокодил поражен — в Купчино есть реальные парни зловещего вида с татуировками и флет-топами. По просьбе присутствующих мы играем “Stray Cat Strut” “Rock This Town”. Снова приехала Микела. Среди ее подарков — винил “Hall Of Mirrors” британцев “Frenzy”. Их стиль заметно отличается от всего, что мы слышали до сих пор. Помимо них открытием лета становится альбом “Restless” “Do you feel Restless?”.

Первая же песня английских неорокабилли показывает, насколько интересным может быть это направление. Позитивный настрой музыки — наследие артистов “Sun records”. Минор и романтика — влияние восьмидесятых. “Нео” — что-то вроде умеренного сайко или продвинутого рокабилли.

Аранжировки “Restless” сложны, контрабасный слэп тикает ровно, как часы. Чистая, по-европейски изысканная гитара Марка Хармана на время затмевает пассажи Брайена Сетцера. Мы стараемся что-то скопировать, но это не так просто для начинающих.

У крайнего парадняка дома неподалеку — еще одна тусовка. У них интересы другие — “Depeshe Mode”, модные шмотки. Кто-то старательно изобразил на стене логотип “Nike”. Но даже они иногда приходят — интересно, все-таки контрабас.

А в августе мы перемещаемся к гаражу во дворе у перекрестка проспекта Славы и Будапештской. Там обосновались байкеры. Они переделывают “Явы” в чоперы, и получается очень неплохо. Есть среди них двое на “тяжах” — тяжелых мотоциклах, видоизмененных “Уралах”. Это бывший афганец Дима “Большой” и мастер пошива кожаной одежды Коля “Мюнхен”. Мы прививаем парням вкус к хорошей музыке, они катают нас вторыми номерами на мотоциклах. Мы “прохватываем” по ночному городу. Водители улыбаются и высовывают нам из окон руки с оттопыренными большими пальцами: “Круто!” Машут рукой, газуют, и мы включаемся в гонку. Проголодавшись, покупаем на хлебозаводе свежайший хлеб, перекусываем в круглосуточной столовой. Под утро возвращаемся домой. Спина моей косухи плотно уделана грязью. По рукам ходят журналы “Easy Rider” — в журналах мотоциклы, полуголые красотки и снова мотоциклы. Мы обсуждаем “Безумного Макса”.

Неожиданно наши друзья и сами станов