Халед Хоссейни. нец Баба выпрямился, и по его сутулой спине я понял, что прежняя жизнь, единственная жизнь, которую я знал

нец Баба выпрямился, и по его сутулой спине я
понял, что прежняя жизнь, единственная жизнь,
которую я знал, безвозвратно ушла. Отец сел за
руль, лучи фар пронзили водяную завесу. Если
бы дело происходило в индийском фильме, имен-
но сейчас я должен был бы выбежать во двор,
поднимая босыми ногами тучу брызг, и задер-
жать машину, и вытащить Хасана с заднего сиде-
нья под дождь, и сказать ему: «Прости, прости,
прости», и пролить слезы раскаяния, и крепко
обнять друга. Но жизнь есть жизнь, это вам не
кино, тем более индийское. Никуда я не побежал,
и не зарыдал, и возле машины не появился. Ав-
томобиль спокойно тронулся с места, свернул за
угол и пропал из виду. С ним пропал и тот, для
кого мое имя было первым сказанным словом.
Мелькнул перед глазами его смутный размытый
силуэт и исчез.

Сколько раз мы играли с Хасаном в шарики
именно на этом перекрестке!

Стоило мне чуть отодвинуться от окна, и я
уже ничего не видел, кроме заливающих стекло
струй.

Март 1981

Напротив нас сидела молодая женщина в
светло-зеленом платье. Голову ее обтягивал чер-
ный платок: ночь была зябкая. Всякий раз, когда
грузовик подпрыгивал на ухабе или попадал ко-
лесом в яму, с уст ее невольно слетали слова
молитвы, за каждым толчком неизменно следо-
вало «Бисмилла»*. Ее муж, плотный человек в
мешковатых штанах и голубой чалме, укачивал
на сгибе локтя младенца, свободной рукой пере-
бирая четки и беззвучно шевеля губами. Всего
на чемоданах в кузове грузовика с брезентовым
верхом сидело человек десять-двенадцать. Среди
них были и мы с Бабой.

Из Кабула мы отъехали в третьем часу ночи,
и мне сразу же стало нехорошо. Баба молчал, но
видно было, что ему ужасно неловко за меня,
особенно когда я стонал, не в силах превозмочь
дурноту. Когда мужчина с четками спросил меня:

*Во имя Господа (арабск.).