Нормативных актов. Стандартной гипотезой, подлежащей проверке в связи с эко­номическим анализом нормативных актов, выступает предполо­жение об их позитивном воздействии на

Стандартной гипотезой, подлежащей проверке в связи с эко­номическим анализом нормативных актов, выступает предполо­жение об их позитивном воздействии на эффективность исполь­зования ресурсов, т.е. о соответствии этих правил задачам реа­лизации общественных, а не частных интересов. Ведь если действующий закон или подзаконный акт препятствует обменам, содействует не созданию, а перераспределению стоимости — все­гда существует теоретическая возможность проведения Парето-улучшения путем пересмотра (корректировки) данного норма­тивного акта или его отмены.

В данной главе на конкретных примерах мы разберем два метода анализа эффективности нормативных актов. Первый из них, относящийся к микроэкономическим методам, применим преимущественно в рамках прогнозного анализа, второй, относя­щийся скорее к макроэкономическим, — в рамках оценочного.

Задача, решаемая с помощью первого метода, может быть сформулирована как выявление целесообразности введения за­конодательного регулирования тех взаимоотношений экономи­ческих агентов, которые характеризуются значительной асиммет­рией информации, используемой ими при принятии решений об обмене. Наличие такой асимметрии общепринято трактовать как свидетельство неравной переговорной силы сторон, что ведет к возникновению цены сделки, отличной от цены на рынке совер­шенной конкуренции, и, следовательно, к снижению эффектив­ности использования ресурсов.

Тем самым для законодателя, стремящегося реализовать общественный интерес, возникает мотив введения нормы, ко-

торая «исправила» бы существующую асимметрию, сдвинула рынок к состоянию совершенного конкурентного равновесия.

Сущность метода анализа подобной ситуации заключается в выявлении последствий для сторон на том или ином рынке использования ими асимметричной, прежде всего частной, информации³² с точки зрения ее влияния на принимаемые ими решения.

Рассмотрим поведение покупателей и продавцов на рынке потребительских благ длительного пользования — технических устройств, использование которых связано с некоторым риском причинения ущерба пользователю или другим лицам (примером могут служить нагревательные приборы, аудио- и видеотехника и т.п.)³³. Каждый товар на таком рынке представляет собой «пучок» потребительских свойств, включая и ненаблюдаемое непо­средственно свойство безопасности. Продавцы — фирмы — пред­полагаются нейтральными к риску, в то время как покупатели стремятся избегать риска. Каждый потребитель старается выбрать устраивающее его соотношение цены и потребительских свойств товара.

Поскольку безопасность — ненаблюдаемое свойство, потре­битель не может оценить риск нанесения ущерба, которым обладает каждый товар. Следовательно, «обычный» контракт меж­ду продавцом и покупателем, в соответствии с которым все по­следствия использования приобретенного товара являются пред­метом ответственности покупателя, т.е. контракт, который пол­ностью возлагает риск несчастного случая на покупателя, был бы неэффективен (по сравнению с ситуацией информационной сим­метрии, где потребитель знал бы уровень риска, присущий дан­ному типу или образцу товара) в двух отношениях: во-первых, потребитель вынужден был бы выбирать в условиях искаженного множества вариантов соотношения безопасности и цены; во-вто­рых, в силу этого обстоятельства фирма будет производить то­вары, обладающие недостаточными параметрами безопасности.

В такой ситуации у законодателя возникает естественное желание ввести норму, запрещающую подобные контракты, и возложить весь риск на производителя. Однако будет ли кон-' тракт последнего типа более эффективным?

³² Напомним, что частной принято называть ту информацию эконо­
мического агента, которая в принципе не может быть выявлена сто­
ронним наблюдателем либо издержки выявления которой оказыва­
ются запретительно высокими.

³³ Изложение анализа этой ситуации дается по работе [Schwartz, 1995].

Для ответа на этот вопрос необходимо учесть, что ущерб от несчастного случая в связи с использованием бытовой техники имеет двоякий характер: это денежный ущерб, выражающийся в потере доходов и прямых расходах на лечение, и неденежный ущерб, заключающийся в боли и страданиях индивида, с кото­рым произошел несчастный случай. Очевидно, контракт, возла­гающий весь риск на фирму, должен относить к ней как денеж­ную, так и неденежную его составляющие.

Однако здесь нужно обратить внимание на возникающую симметрию в ситуации: если покупатель не может непосредственно наблюдать безопасность использования товара, то фирма, в свою очередь, не может наблюдать, во-первых, неденежные потери потребителя; во-вторых, его готовность платить за безопасность; в-третьих, те способы, которыми он использовал приобретенный товар. Действительно, боль и страдания жертвы несчастного случая, а также то, как она использовала бытовую технику, не­наблюдаемы для фирмы, поскольку являются типичной частной информацией: о первых вообще можно судить только по словам пострадавшего и по различным косвенным проявлениям, что же касается второго, то издержки постоянного контроля за соблю­дением правил пользования сложной техникой являются для лю­бой фирмы, очевидно, запретительно высокими. Что же касает­ся наблюдаемости готовности покупателя платить за безопасность, то формой проявления последней в принципе могли бы служить данные о ценах на страховом рынке, где пользователи сложной бытовой техники могли бы страховать свои возможные неденеж­ные потери. Однако такие цены на страховом рынке отражали бы не только готовность платить за безопасность, но и доход страхующихся, так как спрос на страховку эластичен по доходу. Следовательно, для того, чтобы данные о ценах на рынке стра­ховок можно было использовать как информацию о готовности платить за безопасность, их нужно «очистить» от влияния фак­тора дохода. Такая операция требует знаний о распределении покупателей техники по этому фактору, получение которых для фирмы весьма затруднительно, в силу чего готовность платить за безопасность выступает как ненаблюдаемый для фирмы па­раметр.

Таким образом, контракт, который полностью переносил бы риск несчастного случая на фирму, не будет оптимальным по следующим причинам:

во-первых, потому, что ненаблюдаемость боли и страданий создаст для некоторых жертв произошедших несчастных случа-

ев ситуацию угрозы недобросовестного поведения исполнителя³⁴, когда они станут сознательно завышать понесенный ущерб с целью получить от фирмы повышенную денежную компенсацию яко­бы перенесенных ими страданий;

во-вторых, потому, что фирма, которая не может наблюдать готовность покупателей платить за безопасность, не в состоянии определить оптимальную величину инвестиций в безопасность; если бы указанная готовность была наблюдаемой величиной, то фирма вкладывала бы средства в обеспечение безопасности до тех пор, пока предельные издержки дальнейшего улучшения этого параметра не сравнялись бы с предельной готовностью покупа­телей платить за эти улучшения, однако в данном случае опти­мальный уровень может быть достигнут только случайно;

в-третьих, потому, что неспособность фирмы наблюдать за способами использования ее продукции создает для покупате­лей стимулы быть неосторожными в обращении с ней³⁵.

Обобщая проведенное рассмотрение ситуации с асимметрией информации между продавцом и покупателем сложной бытовой техники, возникающей при различных правилах отнесения ответственности за несчастные случаи на одну из этих сторон, А. Шварц заключает: «Западные правовые системы возлагают риск причинения персонального ущерба на фирмы, исходя из правила строгой ответственности производителя за качество продукции (rule of strict products liability). Это правило: а) требует, чтобы фирмы предлагали полную страховку против денежного и неденежного рисков; б) запрещает потребителям уклоняться от таких контрак­тов. Строгая ответственность производителей за качество про­дукции в настоящее время широко оправдывается на том осно­вании, что она требует от фирм интернализировать риск причи­нения личного ущерба и тем самым правильно определять цену

³⁴ Напомним, что угрозой недобросовестного поведения исполнителя
(moral hazard) называются формы постконтрактного оппортунисти­
ческого поведения, возникающие в ситуациях, когда действия, ко­
торые стороны обязались выполнить согласно заключенному кон­
тракту, не могут наблюдаться и контролироваться другой стороной.

³⁵ А. Шварц в этой связи замечает, что схожую ситуацию порождает и
законодательство, относящее риск причинения ущерба работнику во
время работы на работодателя: «Это законодательство создает угрозу
недобросовестного поведения для части рабочих, однако данная про­
блема менее серьезна, чем в случае с использованием продукции по­
требителями, поскольку фирма способна наблюдать затем, как трудит­
ся рабочий. Напротив, создатель продукции не может наблюдать за тем,
как ее использует конечный потребитель» [Schwartz, 1995, р. 34].

продукции. Простая модель, очерченная выше, показывает, что такое оправдание некорректно. Скорее можно утверждать, что принятое в виде закона правило строгой ответственности про­изводителя наименее эффективно по сравнению с двумя неопти­мальными видами контрактов, которые может предложить не­регулируемый рынок» [Schwartz, 1995, р. 35].

Иными словами, анализ показал, что естественное желание законодателя защитить потребителя от чрезмерной рыночной силы производителя (продавца) путем введения правила строгой от­ветственности производителя за качество продукции не реа­лизуется в полной мере с помощью именно данного правила. Законодательное регулирование ситуации через введение обязан­ности производителя информировать покупателя о правилах безопасного использования продукции в совокупности с обяза­тельным предложением разных вариантов необязательной стра­ховки от персонального ущерба, т.е. обеспечение большей информационной симметрии, как показано в процитированной статье, оказывается более эффективным способом преодоления асим­метрии рыночной силы на рынке сложной бытовой техники.

Другой метод оценки эффективности нормативного акта пред­полагает проведение количественной проверки гипотезы о том, что такой нормативный акт реально повысил эффективность исполь­зования ресурсов в какой-либо сфере их применения.

В связи с проверкой указанной гипотезы возникают две основные проблемы: во-первых, операционализация позитивного воздействия на реализацию общественного интереса, а во-вторых, доказательство того, что общественный интерес стал осу­ществляться более полно именно вследствие введения в действие анализируемого нормативного акта. Поскольку вторая пробле­ма является всеобщей при использовании статистических мето­дов для выявления причинно-следственных связей — ведь post hoc (после этого) не означает propter hoc (вследствие этого), — мы не будем здесь ее обсуждать, сосредоточившись на рассмот­рении первой из названных проблем (подробное обсуждение см., например, в работе [Четвериков, 1969]).

Для ее решения уместно воспользоваться результатами, по­лученными в рамках современной экономической теории, — такой ее части, как теория общего равновесия. Согласно положениям последней распределение экономических благ между потреби­телями называется Парето-эффективным: если товары нельзя перераспределить так, чтобы улучшить чье-то положение, не ухуд­шив положения другого, а распределение ресурсов является Парето-эффективным, когда невозможно перераспределить их

так, чтобы увеличить выпуск одного товара (экономического блага) без уменьшения выпуска другого. В точке эффективного распределения экономических благ между потребителями пре­дельные нормы замещения одного товара другим равны у всех потребителей, участвующих в обмене, а в точке эффективного распределения ресурсов равны предельные уровни технологиче­ского замещения при производстве любых товаров.

Разумеется, очерченная идеальная картина имеет место лишь при условии, что трансакционные издержки равны нулю и все необходимые трансфертные платежи могут быть осуществлены. В реальных экономических системах эти предпосылки не выпол­няются, однако изменения, приближающие экономику к этим предпосылкам, т.е. изменения, снижающие барьеры на путях движения ресурсов к субъектам, обеспечивающим наиболее эффективное их использование, выражающееся в готовности платить за блага наибольшие цены, должны расцениваться как факторы, повышающие эффективность экономики.

Исходя из этих положений, можно утверждать, что в качестве индикаторов, отражающих воздействие анализируемого правила (нормативного акта) на процесс реализации общественного ин­тереса, совпадающего с максимизацией эффективности исполь­зования ресурсов, может применяться любая измеримая перемен­ная, четко связанная с динамикой предельных норм замещения потребительских благ и производственных ресурсов, в первую очередь — соотношение цен на блага и ресурсы на потребитель­ском и факторных рынках, предельная отдача ресурсов и т.п.

В качестве примера оценочного анализа нормативного акта, направленного на проверку гипотезы о реализации таким актом общественного интереса, рассмотрим исследование последствий принятия антимонопольного законодательства в США [DeLortne, Frame and Kamerschen, 1996].

Антитрестовское (антимонопольное) законодательство пред­ставляет собой, как известно, совокупность институтов — зако­нов, исполнительных организаций, призванных осуществлять принуждение к исполнению этих законов, а также судебных инстанций, определяющих «правила игры», которым не могут следовать лица, принимающие хозяйственные решения, стремясь максимизировать прибыль или преследуя какие-то другие цели.

Антимонопольное законодательство США основывается на трех базовых законах:

• Акт Шермана (1890 г.) запрещает любые соглашения, заклю­ченные для ограничения торговли (например, сговоры) или

любые попытки монополизировать рынок;

• Акт Клейтона (1914 г.) ставит вне закона определенные типы
рыночного поведения, такие, как ценовая дискриминация,
контракты на продажу товаров с принудительным ассорти­
ментом, горизонтальные слияния, наличие общей дирекции
в разных компаниях и т.п.;

• акт Федеральной комиссии по торговле (1914 г.) устанавли­
вает, что Федеральная комиссия по торговле (ФКТ) должна
расследовать случаи использования методов недобросовест­
ной конкуренции.

Общие намерения Конгресса США в связи с принятием антимонопольного законодательства долгое время являлись и являются предметом споров и обсуждений. По их ходу были вы­сказаны две группы аргументов и сформулированы, соответственно, две основные позиции.

В соответствии с первым подходом эти законы были сконстру­ированы для того, чтобы предотвратить повышение цен и сниже­ние объема выпуска продукции. При этом в качестве причин для запрещения подобных действий со стороны экономических аген­тов указывалось стремление повысить эффективность экономики в целом ([Bork, 1966,1978], [Posner, 1976], [Sullivan, 1991], [Kleit, 1992]) и/или предотвратить перетекание богатства от потребителей к фир­мам, обусловливаемое рыночной силой последних [Lande, 1982].

В рамках второго подхода доказывается, что антимонополь­ное законодательство было создано, напротив, именно для того, чтобы породить более высокие цены и более низкий выпуск в це­лях удовлетворения некоторых групп специальных интересов производителей, а отнюдь не для реализации интересов потре­бителей ([DiLorenzo, 1985], [DiLorenzo and High, 1988], [Shughart and Tollison, 1991], [McChesney and Shughart, 1994])³⁶.

В соответствии с пониманием антимонопольного законодатель­ства как проявления общественного интереса оно представляет собой попытку улучшить функционирование рынка посредством регули­рования его структуры и поведения экономических агентов. С этой точки зрения антимонопольное законодательство защищает кон­куренцию и способствует ее развитию, что является решающим фактором успеха рыночной экономики, поскольку обеспечивает эффективность и предоставление выгод покупателям. Иными сло­вами, конкуренция заставляет производителей сдерживать цены и откликаться на покупательский спрос предоставлением новой про­дукции с относительно более низкими ценами.

³⁶ Кроме того, высказывались также точки зрения, согласно которым исходные цели антимонопольного законодательства вообще имели неэкономический характер ([Hofstadter, 1965], [Stigler, 1991]).

Хотя провозглашаемой целью антимонопольного законода­тельства является исключение форм хозяйственного поведения, которые существенно уменьшают уровень конкуренции, отсут­ствие четких аргументов в пользу реализации через него имен­но общественного интереса означает, что с его помощью могут успешно реализоваться и частные интересы, поскольку прави­тельство, равно как и рынок, несовершенно и может допускать провалы в своей деятельности. В контексте антимонопольного законодательства теория общественного интереса предполагает, что в долгосрочном периоде выпуск растет, а цены снижаются в результате государственного вмешательства в экономику, в то время как теория частного интереса или групп специальных интересов утверждает, что выпуск снижается, а цены растут.

Чтобы обоснованно выбрать ту или иную из этих гипотез, нужно определить, что фактически произошло с ценами и выпусками после вступления в действие антимонопольного законодательства.

Эти вопросы изучались в нескольких работах, например ([Hofstadter, 1965], [Lande, 1982], [DiLorenzo, 1985]). Особый инте­рес представляет последняя из них, поскольку в ней использова­лись эмпирические данные, а ее результаты были включены в один из учебников по теории отраслевых рынков [Shughart, 1990, р. 196— 197,241,433].

Соответствующие расчеты и оценки показали, что более со­стоятельной (соответствующей фактическим данным) является трактовка антимонопольного законодательства США как инстру­мента реализации выгод групп специальных интересов. Вместе с тем, некоторые статистические неточности анализа, проведенного Ди Лоренцо, заставили Ч. Де Лорма и его коллег провести более строгое исследование с целью проверки упомянутой гипотезы.

«Двумя наиболее адекватными индикаторами функциониро­вания экономики для целей оценки влияния антимонопольного законодательства являются относительные выпуски, измеряемые как выпуск продукции отрасли, деленный на валовой нацио­нальный продукт, и относительные цены, измеряемые как цены отраслевой продукции, деленные на индекс оптовых цен. Мы строим регрессию этих показателей как зависимых переменных от вре­мени как независимой переменной, полагая, что чем больше ра­стут относительные выпуски и чем больше снижаются относитель­ные цены, тем ceterisparibus выше конкурентность функциониро­вания экономики» [DeLorme, Frame and Kamerschen, 1996, p. 774].

В соответствии со сформулированным подходом в исследо­вании сравнивались уровни конкурентоспособности экономики

США за десятилетние периоды, предшествовавшие принятию отдельных антимонопольных законов и следующие за этими моментами времени. В качестве отраслей, наиболее подвержен­ных воздействию этих законов, были выбраны отрасли, произ­водившие каменный и бурый уголь, медь, свинец, нефть, соль, сталь, сахар и цинк, — всего девять отраслей.

Как показал статистический анализ, в целом относительные выпуски и относительные цены были менее конкурентны внутри периода после принятия Акта Шермана, чем внутри периода, предшествовавшего его принятию: так, рост выпуска в монопо­лизированных отраслях после принятия Акта Шермана наблю­дался в 77,8% из них против роста во всех девяти отраслях за предыдущие десять лет, а относительные цены снизились в 33,3% отраслей против снижения в 44,4% отраслей в период, предше­ствовавший принятию этого закона. Аналогично в период до принятия актов Клейтона и ФКТ относительные выпуски росли у 77,8% анализировавшихся отраслей, в то время как после их принятия — только у 11,1% отраслей, а относительные цены сни­жались у 88,9% отраслей до принятия этих актов и у 33,3% отраслей после их принятия [DeLorme, Frame and Kamerschen, 1996, p. 774—775]. Таким образом, делают вывод авторы, зако­ны Шермана—Клейтона—ФКТ обусловили реализацию скорее частных, чем общественных интересов.

Этот пример оценочного экономического анализа конкрет­ного нормативного акта (группы функционально схожих актов) представляет значительный интерес, во-первых, с содержатель­ной стороны — демонстрируя, насколько непросто ввести такие формальные правила действий экономических агентов, идущие вразрез с «естественно» складывающейся практикой хозяйство­вания, которые реально помогали бы в области реализации общественных интересов сделать посредством «твердой руки» государства то, с чем не справляется рынок, а во-вторых, в ме­тодическом аспекте — предоставляя, в сущности, разработанную и опробованную процедуру апостериорной оценки любых анти­монопольных нормативных актов.

В заключение этой главы остановимся подробнее на вопро­се, который может возникнуть у читателя после изучения про­блематики влияния групп специальных интересов на законода­тельный процесс, включая концепцию вымогательства ренты и т.п.: возможно ли вообще ожидать от законодателя принятия норм, содействующих процессам создания стоимости, а не только Перераспределяющих ее в чьих-то корыстных интересах?

Анализ, осуществленный Юргеном Бакхаусом [Backhaus, 1997], показывает, что при определенных условиях демократиче­ски избираемый законодатель с большей вероятностью будет при­нимать эффективные, чем перераспределительные законы. Логика его рассуждений может быть передана следующим образом. Прежде всего, следуя Ф. Майкелмену [Michelman, 1980], автор вводит разграничение базовых (background law), ориентирован­ных на повышение эффективности использования ресурсов, и договорных (или «законов-сделок» — deal law) законов, указы­вая, что последние перераспределяют доходы от одной группы к другой, так что принявший их законодатель может рассматри­ваться как агент, действующий за определенную плату со сто­роны выигрывающих групп.

Пусть законодательный орган составлен из выборных пред­ставителей, являющихся такими агентами, объединенными в партии, специализирующиеся на законодательном обслуживании различных групп специальных интересов. Спрос на законодатель­но передаваемый доход в таких условиях способны предъявить группы, достаточно малые для того, чтобы выигрыш каждого был ощутим, и хорошо организованные для того, чтобы предотвра­тить рассеяние получаемых доходов и обеспечить необходимую оплату политических предпринимателей в терминах либо отда­ваемых за них голосов избирателей, либо денежных (легальных) выплат.

«Поставщиками» передаваемых доходов, в свою очередь, могут выступать различные «большие» группы, которым трудно орга­низоваться и кто негибок и неоперативен в своем противодей­ствии поползновениям законодателя. Для представителей таких групп вследствие их размера угроза потери 1 долл., как следствие принятия закона, не повлечет за собой 1 долл. увеличения рас­ходов на борьбу против такого закона на 1 долл. Если общий размер намечаемого принудительного трансфера таков, что ожи­даемые индивидуальные издержки на выстраивание политической защиты превосходят ожидаемые индивидуальные выгоды от ис­ключения из него, участнику группы выгоднее не сопротивлять­ся. И если только альтернативные издержки сопротивления транс­феру богатства оказываются меньше удельной (на одного участ­ника такой группы) величины передаваемого дохода, внутри такой группы возникают стимулы к организации сопротивления, под­рываемые, впрочем, «эффектом безбилетника»³⁷.

³⁷ Нужно заметить, что основной компонент издержек, с которым стал­кивается любая группа, как стремящаяся обеспечить перераспреде-

Очевидно, чем более длительным ожидается действие наме­чаемого закона и чем большую совокупную величину трансфе­ра он обеспечивает, тем выше у получающей его группы готов­ность платить законодателю. Одновременно для теряющей группы при тех же предпосылках значительнее стимулы к сопротивле­нию. Следовательно, объем передаваемого богатства объектив­но ограничен издержками сопротивления ему. Соответственно, если описываемая модель верна, нужно ожидать множества не­больших трансферов от различных групп «поставщиков» в пользу организовавшихся групп.

Поскольку отдельные законодатели конкурируют за обслужи­вание сформировавшихся групп³⁸, ожидая получить взамен го­лоса или денежные взносы, некоторые из политических пред­принимателей могут заняться поиском теряющих групп и в об­мен на их голоса — организацией сопротивления «договорным» законопроектам по их поручению. Чем больше группа, намеча­емая в качестве «поставщика» трансфера, и чем больше или про­должительнее его передача, тем выше вероятность того, что най­дется политический предприниматель, который займется орга­низацией сопротивления соответствующему законопроекту. Отсюда следует, что «договорные» законы должны действовать в относительно более короткие сроки, чем базовые, приносить очевидную выгоду организованным группам специальных инте­ресов и взимать умеренную плату с неорганизовавшихся групп.

Итак, выборные участники законодательного органа, как показывает анализ, имеют стимулы как к поиску заказчиков «договорных» законов, так и к поиску групп, готовых отплатить своими голосами за сопротивление принятию таких законов. Можно предположить, что они будут заниматься обоими назван­ными видами деятельности. Иначе говоря, среди принятых законодательных актов будут присутствовать как те, которые пе­рераспределяют доходы многих в пользу немногих, так и те, которые перераспределяют богатство от немногих ко многим (т.е. работают на общественный интерес). Заметим, что в последнем случае бремя, возлагаемое на немногих, не должно быть слишком большим, — в противном случае у такой терпящей ущерб груп­пы возникнут слишком действенные стимулы к сопротивлению.

ление богатства в свою пользу, так и сопротивляющаяся такой пе­редаче, — это стартовые издержки организации группы. Однако если они уже осуществлены и группа организовалась, стартовые затраты не влияют больше на предельные издержки.

³⁸ Число которых, очевидно, ограничено по указанным выше причинам трудностей самоорганизации.

В данной ситуации, как легко видеть, отстаивание и при­нятие законов, которые не перераспределяют (причиняя тем са­мым кому-то неизбежный ущерб и порождая сопротивление), а улучшают условия для производства стоимости, приносит со­ответствующим политическим предпринимателям поддержку всех тех, кто осознает положительные последствия таких законов. Прав­да, чтобы такая поддержка появилась, необходима продуманная реклама осуществляемых действий среди групп избирателей, ко­торые будут получать выгоды от принимаемых базовых законов. Подчеркнем также, что предпосылкой сделанного вывода явля­ется взаимозаменяемость голосов и денежных выгод избираемых политиков, а также неоднородность самого законодательного орга­на, т.е. наличие высокого уровня конкуренции среди политиков.

Ведь если конкуренции нет, если законодательный орган од­нороден (например, послушно реализует предложения исполнитель­ной власти), то ситуации выбора между проведением договорных и альтернативных к ним законов у отдельного члена законодатель­ного органа не возникает. Например, если отдельный законодатель (депутат) знает, что его выбор на следующий срок зависит не от содержания поддерживаемых им законопроектов, а от степени согласия с монопольной группой специальных интересов, то сти­мулы к поиску теряющей от перераспределения группы, осуще­ствлению усилий по ее организовыванию и т.п. у него, как у ра­ционального максимизатора, разумеется, будут отсутствовать³⁹.

Определенный интерес представляет и другая модель, генери­рующая принятие законов, поддерживающих создание стоимо­сти, — модель «открытой юрисдикции», также обсуждаемая в упо­мянутой статье Ю. Бакхауса. Суть ее заключается в том, что в условиях, схожих с условиями модели конкурирующих за голоса и денежные средства политических предпринимателей, для «постав­щиков» трансферов вводится дополнительная возможность ухода из-под вводимых договорных законов — в сферу действия другой юрисдикции (другую страну или другой регион в случае федера­тивного устройства рассматриваемого государства) либо в сферу теневой экономики. И в том, и в другом случаях законодатель те­ряет как голоса, так и легальные денежные взносы на привлече­ние голосов, что порождает стимулы к принятию базовых законов.

Ярким подтверждением работоспособности этой модели может служить законодательное введение в Российской Федерации

Исключение могут теоретически составить лишь индивиды, движи­мые идеологическими мотивами (но таковые вряд ли попадут в со­став обсуждаемого «монолитного» законодательного органа), или ин­дивиды с извращенной мазохистской психикой.

в 2001 г. плоской шкалы подоходного налога, которое можно трак­товать как реакцию государства на непрекращающееся бегство капитала (уход под юрисдикцию другого государства) и несо­кращающиеся масштабы теневой экономики.

Третья модель, обсуждаемая Ю. Бакхаусом, дополняет усло­вия модели открытой юрисдикции предположением о существо­вании независимого суда, руководствующегося в своих решени­ях профессиональными стандартами и не получающего выгод от достижения целей законодателя, стремящегося к максимиза­ции доходов государства от налогообложения («законодатель-Левиафан», по выражению Дж. Бьюкенена и Дж. Бреннана [Buchanan and Brennan, 1980]). Очевидно, данная модель доста­точно близка к условиям государств юридической семьи обще­го права, объясняя сосуществование в них как эффективных юридических правил, отражающих совместное давление на за­конодателя «голосования ногами» и судебных решений, так и договорных законов и регуляций, имеющих чисто перераспре­делительный характер.

Таким образом, все три очерченные выше модели дают основания для вывода о том, что даже в условиях централизован­ного законодательства, явно подверженного давлению групп спе­циальных интересов, при условии выборности членов законода­тельного органа и наличия между ними (и их объединениями) достаточно свободной конкуренции (т.е. отсутствия «подавляюще­го большинства» какого-либо из объединений в политической жизни государства), сама логика рационального, эгоистического выбора линии поведения выборных законодателей не может не привести к принятию законов, работающих не только на пере­распределительный интерес хорошо организованных групп спе­циальных интересов, т.е. являющихся, по нашей терминологии, экономически эффективными законами.

Соответственно, можно заключить, что корпус законов любой страны будет включать в себя как базовые, так и договорные зако­ны, как юридические нормы, способствующие созданию стоимо­сти, так и юридические нормы, лишь перераспределяющие созданное богатство в пользу влиятельных групп специальных интересов.

Вопросы для самопроверки

О Какие типы задач оценки эффективности нормативных актов целесообразно решать с помощью метода анализа степени асимметрии информации?

О Что такое правило строгой ответственности производителя за качество продукции?

О Является ли это правило наиболее эффективным средством устранения соответствующих провалов рынка?

О Какие типы задач оценки эффективности нормативных актов целесообразно решать с помощью метода сопоставления вре­менных рядов?

О В чем заключается методологический основной недостаток метода сопоставления временных рядов?

О Какие гипотезы высказывались относительно природы ан­тимонопольного законодательства США?

О Что показало применение метода сопоставления временных рядов для антимонопольного законодательства США?

Q При каких условиях законодатель, фактически оказывающий платные «законодательные услуги» группам специальных интересов, тем не менее будет иметь стимулы к принятию эффективных законов?

О Какого типа «договорные законы» имеют наилучшие шан­сы на принятие?

О Как влияет на характер принимаемых законов наличие эко­номически эффективной возможности уклонения от их ис­полнения?

Основные понятия главы

• Методы микроэкономического анализа экономической
эффективности нормативных актов

• Методы макроэкономического анализа экономической
эффективности нормативных актов

• Угроза недобросовестного поведения исполнителя

• Асимметрия информации

• Провалы рынка

• Парето-эффективность

• Парето-улучшение

• Политический предприниматель

• Конкуренция за заказчика «законодательных услуг»

• Открытая юрисдикция

I лава

Date: 2015-09-22; view: 478; Нарушение авторских прав