Социобиологическая битва — отбившаяся от рук наука

Социобиология стремится исследовать эволюцию социального поведения. Она пытается ответить на вопросы, почему живые организмы ведут себя так, а не иначе, в свете эволюционной концепции, и вступает порой на такую зыбкую почву, как причины, движущие поведением людей. Социобиологию не следует путать с социологией науки, хотя в чем-то они, безусловно, перекликаются. Первая имеет дело прежде всего с биологическими причинами поведения всех видов живых организмов, тогда как последняя имеет дело с поведением научного сообщества.

Одна из проблем, которой занимается социобиология, звучит так: если, как предполагал Дарвин, эволюционный прогресс движется за счет выживания более приспособленных, то как объяснить эволюцию альтруистического поведения, когда организмы с готовностью жертвуют собственной жизнью ради блага других? Это самоубийство, и никакой ценности для выживания погибающего организма оно не имеет. Откуда взялись и как развились подобные черты, если у жертвующего собой живого существа нет возможности передать их следующему поколению? В пример обычно приводят пчелу, которая жалит вас, защищая своих сородичей из пчелиного улья. Оставив в вашем теле жизненно важную часть своего организма, она гибнет вскоре после укуса. Это самоубийство, а не выживание. У эволюционистов есть несколько объяснений, в том числе и такое: эволюционирует не отдельная пчела, а вся пчелиная колония как единый организм. В пользу такого толкования говорят некоторые генетические особенности подобных животных. Таким образом, смерть отдельной пчелы служит выживанию всей колонии.

Более проблематичными можно считать множество примеров бескорыстного поведения среди птиц и млекопитающих. Сурикаты — один из видов мангустов, имеющий крайне высокую социальную организацию (Рис. 6.1). Они борются за выживание в пустыне Калахари в Южной Африке. Эти зверьки живут группами от трех до тридцати особей в подземных тоннелях и отличаются удивительной взаимопомощью. Пока один из членов группы сидит с детенышами, их биологическая мать отправляется на поиски пищи, причем надолго. Другие в это время выступают в роли часовых. Они стоят в характерной стойке на открытом пространстве, где их хорошо видно хищникам. Их стража позволяет другим членам колонии заниматься своими делами — запасаться пищей, не опасаясь внезапного нападения. Если часовой замечает хищника, скажем, орла или кобру, он подает сигнал тревоги, тем самым подвергая себя еще большей опасности, но зато предупреждая других о необходимости укрыться в безопасном убежище. В этом случае часовой рискует собственной жизнью ради блага других. Каким образом у этих животных выработалось альтруистическое поведение, если у «альтруистов» меньше шансов выжить? И если говорить о людях, почему мать, рискуя своей жизнью, устремляется в горящий дом в попытке спасти своего ребенка?¹⁷ Подобного рода самопожертвование едва ли можно ожидать от эволюционного процесса, перед которым стоит цель выжить, а не пожертвовать собой. Альтруистическое поведение рассматривается как серьезная проблема для эволюционной теории.

Некоторые эволюционисты выдвигают гипотезу, которая, по их мнению, может стать ключом к разгадке этой головоломки. Речь идет о так называемом кин-отборе. В кин-отборе главное — не сохранение отдельного организма, а сохранность определенного вида генов. Защищая жизнь близкородственной особи, жертвующее собой животное сохраняет свой набор генов, поскольку следующее поколение имеет гены того же рода. Таким образом, животные, спасая своих сородичей, увеличивают шансы на сохранение и процветание того набора генов, которым они обладают, пусть даже ценой собственной жизни. Математика механизма наследственности такова, что если вы жертвуете своей жизнью ради спасения трех своих родных братьев или девяти двоюродных, то у вас есть шансы сохранить свой набор генов. Чем ближе ваше родство с теми, кого вы спасаете, тем меньшее число родственников вам нужно спасти, чтобы сохранить ваш вид генов. Кин-отбор считается эволюционистским объяснением альтруистического поведения. Если задуматься, то получается, что альтруистический поступок вовсе не таков, каким кажется; на самом деле это корыстная попытка сохранить свой набор генов в родственных особях, которые останутся в живых благодаря вашей жертве. Именно так Дарвиновская концепция эгоистического выживания самых приспособленных объясняет причины альтруистического поведения.

Эффектное появление на научной сцене теории кин-отбора привлекло внимание известного гарвардского энтомолога Эдварда О. Уилсона. Он развил эту концепцию и в 1975 г. изложил ее и связанные с ней идеи в книге, которая вызвала самую что ни на есть бурную реакцию в научном сообществе. В этом объемистом томе, вышедшем под названием Социобиология (Sociobiology)¹⁸, рассматривается социальное поведение разнообразных животных, но мало у кого вызывает сомнения, что в ней содержится манифест, цель которого — дать эволюционистское объяснение социальному поведению человека. В первой же главе, названной «Нравственность гена», проводится мысль о том, что такие наши эмоции, как любовь, ненависть, страх и вина, возникли в результате естественного отбора, а последняя глава, озаглавленная «Человек: от социобиологии к социологии», явным образом вторгается в сферу человеческого поведения. Акцент в ней делается на генах, которым подвластно все.

Вскоре свое слово сказал Ридард Доукинс, выпустив ставшую знаменитой книгу Эгоистичный ген (The Selfish Gene)¹⁹, в которой пропагандируются те же идеи. Если живое существо ведет себя на первый взгляд вполне бескорыстно, можно с уверенностью сказать, что его мотивы глубоко эгоистичны. Живые организмы находятся под властью своих генов, и принцип выживания самых приспособленных поощряет их эгоистичную борьбу за выживание в ущерб всем прочим разновидностям генов²⁰. В 1978 г. слово снова взял Уилсон, издав свой труд О человеческой природе (On Human Nature), который стал развитием крайне противоречивой последней главы его Социобиологии. В ней альтруистические поступки, совершенные даже в отношении целых народов, трактуются не как плод чьей-то доброты, но как производное Дарвиновского выживания самых приспособленных. Более того, у него хватает смелости рассуждать о такой уязвимой сфере, как религия: «Высшие формы религиозной практики, по тщательном рассмотрении, могут дать, оказывается, биологическое преимущество»²¹. Религия, таким образом, это вовсе не плод наших поисков истины или нравственных ценностей; мы религиозны потому, что это дает нам определенные эволюционные преимущества.

Это уже было слишком!²² Даже Уилсоновская Социобиология вызвала бурю негодования. Со временем война только разгоралась, и противоборствующие стороны особой щепетильностью в выборе средств не отличались. Борьба велась не только по поводу человеческой природы; столкновения происходили по самым разным поводам, некоторые из которых не вызывали ничего, кроме удивления. Критики объявили социобиологию лженаукой, воплощением зла, проявлением фашизма. Некоторые социологи были крайне напуганы тем, что на их территорию вторгнутся биологические науки. Чаще всего высказывалось опасение, что социобиология послужит к возрождению социального дарвинизма, который отдает предпочтение выживанию более развитых людей по сравнению с менее приспособленными (евгеника). Вопреки господствующим ныне представлениям о равенстве всех людей, социобиология способствовала возвращению к вере в классовое превосходство, основанное на более качественных генах. Она подливала масла в огонь споров о том, чем определяется наше поведение — природой (гены) или воспитанием (среда)²³. Различение по классам было вполне приемлемо в викторианской Англии Дарвина и достигло ужасающих крайностей во время второй мировой войны, когда нацисты с помощью газовых камер уничтожили миллионы людей, которых они считали ущербными недочеловеками. С тех пор прошло лишь полвека, и память о холокосте еще слишком жива в умах людей, чтобы концепция генетического превосходства могла завоевать всеобщее признание.

В Гарвардском университете появились активисты, в том числе и среди преподавателей, которые стали распространять брошюры, проводить собрания и выпускать статьи, направленные против социобиологии. Уилсон, которого, в общем-то, просто неверно истолковали, был признан главным идеологом расизма. Противостояние выплеснулось на страницы печати, получив свое отражение даже на обложке Тайм. Американская ассоциация за научный прогресс провела симпозиум в Вашингтоне, округ Колумбия, посвященный социобиологии. На этом симпозиуме произошел вопиющий случай. Когда подошла очередь выступать Уилсону, к микрофону прорвались с десяток активистов и стали громко обвинять его в расизме и геноциде. Один из них вылил ему на голову кувшин ледяной воды с криком: «Уилсон, остынь! Ты не прав!»²⁴. Уилсон выступил, как и было запланировано, но его выступление не оставило столь яркого впечатления, как предварявшая его акция протеста.

Среди научных светил, участвующих в противостоянии по поводу социобиологии, нельзя не упомянуть Стивена Дж. Гулда, плодовитого автора и, до его недавней кончины, самого известного пропагандиста эволюционной теории в Соединенных Штатах. Он выступал резко против социобиологии. То же самое можно сказать и о Ричарде Левонтине, генетике, о котором мы уже упоминали выше. Так случилось, что оба они работали в том же гарвардском здании, что и Уилсон, и оба имеют родственников среди евреев и марксистов, которым свойственно эгалитарное отношение к людям. Некоторые исследователи высказывают предположение, что именно такое родство повлияло на их отрицательное отношение к социобиологии. Эти ученые, и далеко не только они, резко возражают против упрощенческих, как они считают, толкований, которые пытается дать социобиология сложному человеческому поведению. С другой стороны, покойный Джон Мэйнард Смит из Сассекского университета в Англии, специалист в области теоретической биологии, и Ричард Доукинс из Оксфорда оказывают социобиологии существенную поддержку.

Отношение к религии у этих светил весьма разнится. Доукинс активно ей противостоит; Гулд²⁵ и Мэйнард Смит стараются разделять религию и науку; а вот Уилсон время от времени утверждает, что он деист. Деист — это человек, который верит в некоего Бога, позволяющего Вселенной существовать самой по себе. Эти специалисты любят покритиковать, в том числе и друг друга. Мэйнард Смит, всеми силами поддерживающий дарвинизм и не одобряющий отклонение Гулда от традиционных эволюционистских взглядов, отмечает: «Эволюционные биологи, с которыми я обсуждал его [Гулда] работу, видят в нем человека, чьи идеи так путаны, что в них едва ли стоит разбираться, но при этом они считают, что лучше не критиковать его публично, потому как он, по крайней мере, на нашей стороне в борьбе против креационистов»²⁶. Гулд питает примерно те же недобрые чувства к Мэйнарду Смиту и Доукинсу, называя их «дарвинистскими фундаменталистами»²⁷. Несмотря на все споры внутри научного сообщества, эволюционисты как правило объединяются перед лицом угрозы со стороны креационизма, которой они считают необходимым противостоять.

Ожесточенная битва вокруг социобиологии была в самом разгаре, когда Уилсон почувствовал, что его коллеги просто отвернулись от него. Он не понимал, почему Левонтин, чей кабинет был расположен в том же здании, не пришел к нему и не поговорил о своих сомнениях в частном порядке, вместо того чтобы обрушиваться на него с критикой на страницах печати²⁸. Здесь можно только похвалить Уилсона за его приверженность известному библейскому принципу: сначала пойди и поговори с обидевшим тебя братом, а затем уже предпринимай какие-то шаги²⁹. Но при этом можно поставить под сомнение его верность эволюционистскому принципу конкуренции и выживания самых приспособленных и его готовность мириться с неприятными последствиями дарвинистской системы, которую он так отстаивает.

Один из доводов против социобиологии, представленных Левонтином, состоял в том, что изменения в частотности генов в человеческих сообществах происходят крайне медленно, тогда как социологические перемены в рамках человеческой истории могут быть весьма скоротечными; следовательно, генетические изменения не могут быть фактором, влияющим на человеческую социологию. Чарльз Люмсден и Уилсон попытались решить эту проблему в очередной книге, вышедшей под названием Гены, разум и культура (Genes, Mind, and Culture)³⁰. Выдвинутое ими в этой книге математическое решение не встретило одобрения. Даже Мэйнард Смит, будучи сторонником социобиологии, по тщательном изучении их выкладок не счел для себя возможным поддержать предложенную модель³¹.

Одна из главных проблем социобиологии заключается в том, что она стремится дать ответ на самые разные вопросы, основываясь на весьма ограниченных данных. В одном из интервью Левонтин так выразил свою обеспокоенность подобными устремлениями социобиологии: «Если бы я задумал сесть и написать теорию, объясняющую с помощью биологии всю человеческую культуру, то мне прежде нужно было бы усвоить большой объем знаний, просто-таки фантастический объем… А эти ребята просто выдали наивное и весьма вульгарное биологическое объяснение этого мира, и вот печальный результат. Эта система толкований никуда не годится, потому что они не выполнили свое домашнее задание… Убогая работа!»³². Философ Майкл Рус из Флоридского государственного университета выражает те же сомнения по поводу работы создателей социобиологии: «Они и вправду построили свои выводы на весьма шатком основании и теперь поздравляют себя с успехом, которым увенчался их упорный эмпирический труд. А на ту “малую толику” свидетельств, что противоречат их выводам, они решили не обращать никакого внимания. Но если быть до конца честными, таких свидетельств больше чем нужно»³³. Рус указывает также, что они сталкиваются с необычайно жесткой критикой.

Философ науки из Колумбийского университета Филип Китчер отмечает, что «амбициозные заявления социобиологов, привлекшие столько внимания общественности, покоятся на дрянном анализе и неубедительных доводах» и что «социобиологи, похоже, опустились до чистейших домыслов там, где им следовало бы проявлять наибольшую осторожность» Кроме того, он сравнивает социобиологию Уилсона со стремянкой, которая «падает всякий раз, как только вы поставите ногу на ее ступеньку»³⁴. Для нас споры по поводу социобиологии интересны тем, что они наглядно показывают, что происходит, когда дух исключительности, а то и высокомерия, свойственный науке, подталкивает ученых вторгаться даже в те сферы, где наука не обладает достаточным объемом данных и не может дать сколько-нибудь обоснованных ответов. В этих сферах науку не ждет ничего, кроме полной неудачи.

Несмотря на очень слабую поддержку в научной среде, социобиология еще не умерла в полном смысле этого слова. Еще делаются попытки оживить эту концепцию, и примером тому служат книги вроде Триумфа социобиологии (The Triumph of Sociobiology)³⁵. Однако данное издание характеризуют как «вызывающий разочарование неглубокий анализ», «использующий давно известную тактику сугубого очернения оппонентов и критиков»³⁶. Социобиология сделала определенный прогресс за минувшие годы в ответ на некоторые критические замечания, и она по-прежнему популярна среди определенной части биологов, но большинство ее претензий так и не нашли подтверждения, а некоторые оказались совершенно ошибочными. Возьмем, к примеру, один из излюбленных объектов социобиологии, сурикат, о которых мы уже говорили ранее; они служат образцом коллективного поведения, но при этом ставят под сомнение концепцию кин-отбора. Они живут группами, в которых есть, как правило, не родственные генетически «иммигранты», влившиеся в доминантную семью группы извне. Эти «чужаки» активно участвуют в жизни группы, стоя на страже и присматривая за молодым потомством. Поскольку между ними нет родственных связей, их альтруистическое поведение не может проистекать из социобиологического принципа кин-отбора³⁷. Подобные факты ставят под вопрос эволюционистское объяснение альтруизма у этих видов животных как защиты собственных генов.

Баталии пошли на убыль, и, что касается изучения природы человека, на смену традиционной социобиологии пришла новая подобная ей концепция, так называемая эволюционная психология. По большому счету, это старое вино в новых сосудах. Эволюционная психология делает тот же упор на ответственности генов почти за все, в том числе и за религию³⁸, но интерес ее направлен главным образом на поиск причин, почему человеческий разум действует так, а не иначе. Эта концепция пропагандируется в изрядном числе новых книг³⁹. Среди прочих стоит упомянуть книгу Роберта Райта Моральное животное (The Moral Animal), которая два года держалась в списке бестселлеров, публикуемом Нью-Йорк Таймс, что говорит о популярности эволюционной психологии. Райт пишет о нас, людях, как о «виде, обладающем такими чувствами, как совесть, сочувствие и даже любовь, каждое из которых уходит корнями в генетическое своекорыстие»⁴⁰. Появляются также книги, в которых высказываются противоположные взгляды. Например, книга Увы, бедняга Дарвин: доводы против эволюционной психологии (Alas, Poor Darwin: Arguments Against Evolutionary Psychology)⁴¹, вышедшая под редакцией социолога науки Хилари Роуз и нейробиолога Стивена Роуза. В эту книгу включена глава, написанная Стивеном Дж. Гулдом, которые поднимает ряд вопросов по поводу традиционного дарвинизма и его способности дать объяснение культурным переменам. Гулд остается ярым сторонником эволюции, но при этом он не поддерживает упрощенный традиционный подход к ней.