Проект Рози 13 page

На меня нашло затмение. Звучит банально и, конечно, несколько избыточно для ситуации, в которой я оказался. Мой мозг продолжал функционировать, сердце по‑прежнему билось, я не забывал дышать. Я сумел упаковать свой багаж, съесть завтрак в номере, доехать до аэропорта Кеннеди, зарегистрироваться на рейс и загрузиться в самолет до Лос‑Анджелеса. Мне даже удавалось общаться с Рози – в той степени, в какой это было необходимо для координации всех вышеперечисленных действий.

Но вот мыслительная функция мозга зависла. Причина очевидна: эмоциональная перегрузка! Мои эмоции, обычно умело контролируемые, в Нью‑Йорке были выпущены на свободу – по совету Клодии, опытного психолога‑клинициста, между прочим; вот и получи перевозбуждение. Теперь чувства пошли вразнос и подавляли мою способность к рациональному мышлению. И это в тот момент, когда мне надо было мобилизовать весь свой разум для того, чтобы проанализировать жизненно важную проблему.

Рози заняла место у окошка, а я в полном ступоре сидел у прохода. Я прослушал предполетные правила техники безопасности, впервые не задумываясь об их недоработанности и бессмысленности. В случае катастрофы вряд ли кому удалось бы выполнить больше одного из перечисленных пунктов.

– Как ты себя чувствуешь, Дон? – Рози накрыла мою руку ладонью.

Я попытался сосредоточиться на анализе приобретенного опыта и сопутствующей эмоциональной реакции. Понятно, с чего следует начать. По логике, мне не было никакой необходимости возвращаться к себе в номер за книгой Джина. Первоначальный сценарий – я разрабатывал его еще в Мельбурне, готовясь к сексуальному контакту, – не предусматривал знакомства Рози с этой книгой. Может, я и неуклюж, но при таком авансе в виде поцелуя от полуобнаженной женщины вряд ли могли возникнуть трудности в продолжении. Мои познания в сексуальных позах были бонусом – возможно, неуместным для первой встречи.

Так почему же тогда инстинкты подтолкнули меня к действиям, которые уничтожили открывшуюся возможность? Ответ первого уровня казался очевидным: они подсказывали мне, что продолжать – не стоит. Но почему? У меня нашлось три возможных ответа.

Я боялся, что провалю первый секс.

Этот вариант я отмел довольно быстро. Вполне возможно, что я был не столь опытен в этих вопросах и от страха мог оплошать, хотя считал это маловероятным. Но смущение такого рода – для меня дело привычное, даже в присутствии Рози. Сексуальное влечение было куда сильнее желания защитить свой имидж.

Отсутствие презерватива.

Поразмыслив, я понял, что Рози могла решить, будто я отлучился за презервативом. По всем правилам безопасного секса мне, конечно, следовало иметь его при себе, да наверняка и у консьержа был запас, наряду с зубными щетками и бритвами. То, что я не обзавелся презервативом, доказывало, что подсознательно я не был готов к сексу. Джин однажды рассказывал мне, как он мотался по всему Каиру в поисках ларька с кондомами. Моя мотивация определенно не была такой сильной.

Я не смог бы справиться с эмоциональными последствиями.

Третий вариант пришел мне в голову только после того, как я исключил первый и второй. Я тотчас догадался – опять же инстинктивно! – что он был единственно правильным. Мой мозг к тому моменту был уже перегружен эмоционально. Не смертельным спуском из окна хирурга. Не воспоминаниями о темном подвале, где меня допрашивал бородатый психиатр, готовый на все ради сохранения тайны. И даже не тем, как держала меня за руку Рози по дороге из музея к метро, – хотя этот эпизод тоже к спокойствию не располагал. Нет, нет и нет. Меня взбудоражила вся эта нью‑йоркская неделя общения с Рози.

Инстинкты подсказывали, что если к этому потрясению я добавлю еще безумия секса, мои чувства уж точно возобладают над разумом – и приведут прямиком к роману с Рози. Это было бы катастрофой по двум причинам. Во‑первых, Рози совершенно не годилась на роль спутницы жизни. А во‑вторых, она ясно дала понять, что наши отношения ограничатся лишь Нью‑Йорком. Эти доводы были абсолютно противоречивыми и взаимоисключающими, они основывались на разных исходных данных – и я понятия не имел, какой из них был верным.

Самолет пошел на снижение. Я повернулся к Рози. Прошло несколько часов с тех пор, как она задала свой вопрос, – и теперь я мог ответить на него вполне осмысленно. Как я себя чувствовал?

– Я в смятении, – вырвалось у меня.

Я подумал, что она уже и забыла, о чем спрашивала. Но, возможно, мой ответ пришелся как нельзя кстати.

– Добро пожаловать в мир.

Первые шесть часов нашего пятнадцатичасового перелета домой я боролся со сном, пытаясь восстановить биологические часы. Далось мне это нелегко.

Рози спала несколько часов, потом смотрела фильм. Я покосился в ее сторону и увидел, что она плачет. Она сняла наушники и вытерла слезы.

– Ты плачешь. Что‑то случилось?

– Дала слабину, – сказала Рози. – Грустная история. «Мосты округа Мэдисон». Я так полагаю, ты в кино никогда не плачешь.

– Совершенно верно. – Решив, что это может быть истолковано не в мою пользу, я добавил в свою защиту: – Кажется, это привилегия женщин.

– И на том спасибо. – Рози снова затихла, но, похоже, успокоилась.

– Скажи, – спросила она, – ты вообще что‑то чувствуешь, когда смотришь кино? Ты видел «Касабланку»?

Она не застала меня врасплох. Этот же вопрос мне задавали Джин и Клодия, после того как мы вместе посмотрели DVD, – так что у меня было время подумать над ответом:

– Я видел несколько романтических фильмов. Нет, не чувствую. В отличие от Клодии, Джина и, по всей видимости, от большинства представителей человечества, меня не трогают лав‑стори. Надеюсь, такая реакция ненаказуема.

В субботу вечером я навестил Джина и Клодию за ужином. Неожиданно для себя я почувствовал последствия перелета, а потому не смог представить связный отчет о поездке. Я пытался рассказать о своей встрече с Дэвидом Боренштейном в Колумбийском университете, о том, что видел в музеях, о еде в ресторане «Момофуку Ко», но они с маниакальной настойчивостью допрашивали меня на предмет отношений с Рози. Баловать их подробностями я, разумеется, не собирался, а уж о проекте «Отец» и вовсе не могло быть речи.

Клодия была очень довольна шарфом, но мой подарок спровоцировал новую волну расспросов:

– Рози помогала тебе с выбором?

Рози, Рози, Рози.

– Его порекомендовал продавец. Этот шарф мне сразу понравился.

Провожая меня, Клодия спросила:

– Дон, ты планируешь снова увидеться с Рози?

– В следующую субботу, – честно ответил я, не упомянув, однако, о том, что встреча будет сугубо деловая. В субботу мы собирались провести анализ полученных образцов ДНК.

Клодия, казалось, была довольна ответом.

Я сидел за ланчем в университетской столовой, просматривая папку с документами по проекту «Отец». К моему столику подошел Джин с бокалом вина и уселся напротив. Я попытался убрать папку, но лишь укрепил его подозрения в том, что от него что‑то скрывают. Джин вдруг вытянул шею и посмотрел в сторону прилавка, к которому я сидел спиной.

– Ба‑а‑а! – воскликнул он.

Я обернулся посмотреть, в чем дело. Джин же, улучив момент, схватил папку и рассмеялся.

– Тут личное, – сказал я, но Джин уже открыл ее. Фотография выпускного курса лежала сверху.

Джин, казалось, был искренне удивлен.

– Боже мой, где ты это достал? – Он внимательно вглядывался в снимок. – Этой фотографии, по ходу, лет тридцать. И что это за записи?

– Организовывал встречу выпускников, – сказал я. – Помогал другу. Несколько недель назад.

Ответ был хорош – учитывая скорость, с которой я его сформулировал. Но в нем был один существенный изъян. И Джин мигом его обнаружил.

– Другу? Ну как же. Одному из твоих многочисленных друзей. И, кстати, тогда тебе надо было пригласить на встречу и меня.

– Зачем?

– А кто, по‑твоему, делал эту фотографию?

Конечно. Кто‑то же должен был снимать выпускной курс. От изумления я лишился дара речи.

– Я тут был единственным не с курса, – сказал Джин. – Их преподаватель генетики, собственной персоной. Крутая была ночка – все пьяные, без своих половинок. Самая горячая вечеринка сезона.

Джин ткнул в лицо на фотографии. Я‑то все время высматривал на ней мужчин и даже не пытался найти мать Рози. Но теперь, когда Джин показывал на нее, я без труда ее узнал. Внешнее сходство было очевидным – те же рыжие волосы, хоть и не такие яркие, как у Рози. Она стояла между Исааком Эслером и Джеффри Кейсом. Как и на свадебном фото Эслера, Кейс широко улыбался.

– Бернадетт О'Коннор, – сказал Джин, отхлебнув вина. – Ирландка.

Я все понял по его интонации. У Джина была причина запомнить именно эту женщину – и вовсе не потому, что она мать Рози. На самом деле он, кажется, не догадывался о связи между одной и второй. И я быстро сообразил, что не стоит раскрывать Джину правду.

Его палец тем временем переместился левее:

– Джеффри Кейс. Не оправдал вложенного в обучение.

– Он ведь умер?

– Покончил с собой.

Вот так новость.

– Ты уверен?

– Конечно, уверен, – сказал Джин. – Слушай, а что ты так интересуешься?

Я пропустил его вопрос мимо ушей.

– Почему он это сделал?

– Возможно, забыл принять свой литий,[36]– сказал Джин. – Он страдал биполярным расстройством. В моменты просветления был душой компании.

Он посмотрел на меня. Я ожидал, что Джин начнет расспрашивать о том, почему я интересуюсь Джеффри Кейсом и встречей выпускников, поэтому лихорадочно сочинял правдоподобное объяснение. Меня спасла пустая перечница. Джин крутанул мельницу, после чего отошел за новой. Я же схватил салфетку, взял пробу с его бокала и улизнул из столовой, прежде чем он вернулся.

В субботу утром я ехал на велосипеде в университет, обуреваемый непонятными – а потому и тревожными – чувствами. Между тем моя жизнь возвращалась в привычное русло. Сегодняшние тесты должны были поставить точку в проекте «Отец». В худшем случае Рози могла найти еще какого‑нибудь претендента, упущенного из виду, – скажем, преподавателя или официанта; а может, кто‑то ушел с вечеринки до фотосъемки, – но один дополнительный тест особой роли не играл. И, стало быть, все шло к тому, что у меня не останется поводов для общения с Рози.

Мы встретились в лаборатории. Предстоял анализ трех образцов: пробы с вилки Исаака Эслера, образца мочи на обрывке туалетной бумаги с пола Фрейберга и салфетки с бокала Джина. Я до сих пор так и не рассказал Рози о носовом платке Маргарет Кейс, но мне не терпелось получить результат по образцу Джина. Вероятность того, что Джин – отец Рози, была очень высока. Я старался не думать об этом, но факты косвенно подтверждали мои догадки: тут и реакция Джина на фотографию, и мгновенное опознание матери Рози, и вся история его страноведческих сексуальных похождений.

– Что это за салфетка? – спросила Рози.

Я ожидал этого вопроса:

– Повторный тест. Один из предыдущих образцов был испорчен.

Моя резко возросшая квалификация обманщика все равно оказалась недостаточной для того, чтобы обдурить Рози.

– Ля‑ля не надо, – сказала она. – Кто это? Это Кейс, да? Ты получил образец Джеффри Кейса?

Не было ничего проще, чем сказать «да». Но в случае положительного результата ситуация могла запутаться еще больше – и превратиться в клубок лжи.

– Я тебе скажу, если это то, что мы ищем.

– Нет, сейчас, – настаивала Рози. – Это ведь он?

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю, и все.

– У тебя нет никаких доказательств. Допустим, история Исаака Эслера указывает на него как на идеального кандидата. Он был вынужден жениться на другой женщине сразу после выпускного. Он признает, что был пьян. Уклонился от встречи выпускников. А на фотографии Эслер стоит рядом с твоей матерью.

Мы, кстати, никогда это не обсуждали. А ведь все было так очевидно. Однажды на какой‑то научной конференции Джин сказал мне: «Если хочешь узнать, кто с кем спит, просто обрати внимание на рассадку за завтраком». С кем бы ни была в ту ночь мать Рози, этот мужчина наверняка должен был стоять рядом с ней. Если только его не попросили щелкнуть фотоаппаратом.

– Моя интуиция против твоей логики. Пари?

Было бы нечестно принять этот вызов. У меня было преимущество – я знал тайну, которую Эслер мне поведал в подвале. Но, рассудив трезво, я признал шансы Исаака Эслера, Джина и Джеффри Кейса равными. Я подумал над словами Эслера о «замешанных в этом деле людях» и пришел к выводу, что тут кроется двусмысленность. Исаак мог и защищать своего друга, и – с тем же успехом – прятаться за его спину. Хотя если Эслер не был отцом, ничто не мешало ему сдать свой образец для анализа. Возможно, его план состоял в том, чтобы запутать меня, – и это ему удалось, но лишь на время.

Загадочное поведение Исаака Эслера заставило меня пересмотреть одно из давних решений. Если получится так, что все кандидаты, включая Эслера, будут отсеяны, я проведу анализ образца, полученного у Маргарет Кейс.

– В любом случае, это точно не Фрейберг, – сказала Рози, вмешиваясь в ход моих мыслей.

– Почему нет? – Фрейберг был, конечно, наименее вероятный претендент, но исключать его я бы не стал.

– У него зеленые глаза. Я должна была сразу подумать об этом.

Она правильно интерпретировала выражение моего лица: изумление.

– Да ладно, кто тут генетик? У него зеленые глаза, так что он не может быть моим отцом. Я проверяла по Интернету.

Поразительно. Чтобы найти отца, она привлекает профессора генетики, инопланетянина с экстраординарными способностями, отправляется с ним за океан и проводит там с ним целую неделю. Но когда у нее возникает вопрос по генетике, Рози не находит ничего лучшего, как обратиться к Интернету!

– В Сети представлен упрощенный взгляд на проблему.

– Дон, у моей матери были голубые глаза. У меня они карие. Мой настоящий отец должен быть кареглазым, да?

– Нет, – сказал я. – Вероятность высокая, но не стопроцентная. Генетика цвета глаз – очень сложная вещь. Зеленый цвет вполне возможен. Как и голубой.

– Но студентка медицинского факультета – точнее, доктор – могла это знать?

Рози, очевидно, имела в виду свою мать. Я подумал, что сейчас не время рассказывать Рози об упущениях в медицинском образовании.

Вместо этого я ответил:

– Маловероятно. Генетику ей и другим медикам преподавал Джин. То, что ты говоришь, – типичное упрощение материала в его стиле.

– К черту Джина, – сказала Рози. – Из ушей уже Джин твой лезет. Просто проверь эту салфетку. Наш ответ на ней.

Но в ее голосе уже не было прежней уверенности.

– И что ты собираешься делать, когда узнаешь правду?

Этот вопрос следовало задать гораздо раньше. То, что он до сих пор не прозвучал, было еще одним результатом небрежного планирования. Но теперь, когда я мысленно представлял Джина в роли отца, будущие действия Рози имели непосредственное отношение и ко мне.

– Ну ты и спросил, – сказала Рози. – Я же говорила, что просто хочу определенности. Хотя, наверное, я подсознательно мечтаю о том, что мой настоящий отец вдруг появится и… разберется с Филом.

– За то, что тот не сдержал обещание насчет Диснейленда? Вряд ли можно наказать его за давностью события.

– Говорю же: мои фантазии. Я всегда представляла отца в образе какого‑то героя. Но теперь я знаю, что он – один из этой троицы, а с двумя я уже повстречалась. Исаак Эслер: «Не стоит ворошить прошлое». Макс Фрейберг: «Я считаю себя реставратором самооценки». Козлы, оба. Просто слабаки, которые сбежали.

Отсутствие логики было поразительным. В конце концов, только один из них бросил ее мать.

– Но Джеффри Кейс… – начал было я, полагая, что обвинения Рози к нему не относятся. С другой стороны, если бы Рози знала обстоятельства его смерти, она могла бы истолковать их как способ избежать ответственности.

– Я знаю, знаю. Но если выяснится, что это кто‑то другой – какой‑нибудь пожилой дядька, притворяющийся тем, кем он на самом деле не является, – то ему конец, говнюку.

– Ты собираешься вывести его на чистую воду? – ужаснулся я.

До меня вдруг дошло, что я могу стать ее невольным соучастником и причинить огромную боль человеку – очень возможно, что своему лучшему другу. Да всей его семье! Мать Рози не хотела, чтобы дочь знала имя отца, – и не исключено, что именно поэтому. Похоже, в людях и их поступках она разбиралась гораздо лучше меня.

– Совершенно вер‑р‑рно.

– И сделаешь ему больно. А что получишь взамен?

– Облегчение.

– Ошибаешься. Исследования показывают, что месть усугубляет страдания жертвы…

– А я так хочу.

Конечно, оставалась еще возможность, что отцом Рози все‑таки является Джеффри Кейс; в этом случае все три образца должны были показать отрицательный результат, и тогда уж Рози не смогла бы осуществить свой замысел. Но мне не хотелось полагаться на случай.

Я отключил аппарат.

– Постой, – сказала Рози. – Я имею право знать.

– Не имеешь, если это кому‑нибудь причинит страдания.

– А как же я? – закричала она. – Тебе наплевать на меня?

Она все больше распалялась; я же был совершенно спокоен. Контроль над разумом вернулся, и мыслил я четко и ясно.

– Мне совсем не наплевать на тебя. Именно поэтому я не хочу помогать тебе в совершении аморального поступка.

– Дон, если ты сейчас не сделаешь тест, я больше никогда не заговорю с тобой. Никогда.

Больно было слышать, но с точки зрения здравого смысла такие слова предсказуемы.

– Я знал, что это неизбежно, – произнес я. – Проект будет завершен, а в сексуальном аспекте я тебя не интересую, как ты и говорила.

– И в этом виновата я? – сказала Рози. – Ну конечно, кто же еще? Ведь я, блин, не трезвенница с ученой степенью, но зато курящая и неорганизованная.

– Я уже снял запрет на алкоголь. – Было понятно, что она имеет в виду проект «Жена». Но что она хотела сказать? Что она оценивает себя по критериям моей анкеты? И означает ли это… – Ты рассматривала меня в качестве своего партнера?

– А то, – ответила она. – Ты ведь мечта любой женщины. Если, конечно, не считать того, что ты не умеешь вести себя на людях, живешь по расписанию и абсолютно не способен на любовь.

И она вышла из лаборатории, громко хлопнув дверью.

Я включил анализатор. В отсутствие Рози я мог спокойно протестировать образцы, а уж потом решить, что с ними делать. И тут я услышал, как дверь снова открылась. Я обернулся, ожидая увидеть Рози. Но вместо нее в лабораторию зашла декан.

– Работаете над своим секретным проектом, профессор Тиллман?

Я попал в серьезный переплет. Во всех предыдущих стычках с деканом я выступал как борец за идею или же меня отчитывали за мелкие проступки, не заслуживающие наказания. Однако использование ДНК‑анализатора в личных целях было категорически запрещено правилами факультета генетики. Что она могла знать – и, главное, как много? Обычно декан не работала по выходным, так что ее появление в лаборатории было не случайным.

– Какой‑то суперпроект, судя по словам Саймона Лефевра, – продолжила декан. – Он приходит ко мне в офис и спрашивает о проекте, якобы разрабатываемом на моем факультете. И для этого проекта, оказывается, необходим образец его ДНК. Чем вы сейчас, как я вижу, и занимаетесь. А тогда я подумала, что это какая‑то шутка. И – прошу прощения за отсутствие чувства юмора – не смешная, учитывая, что о проекте я даже не слышала. Между тем я должна была увидеть предварительное предложение и проверить заключение комиссии по этике.

Если до этой минуты декан держала себя в руках, то сейчас ее голос заметно повысился.

– Я два года пытаюсь заставить медицинский факультет финансировать совместный исследовательский проект. А вы не только повели себя недостойно, так еще обвели вокруг пальца человека, который распоряжается расходами. Я требую представить мне письменный отчет. И если в нем не будет заключения комиссии по этике, которого я почему‑то до сих пор не видела, то нам придется открыть вакансию доцента.

Декан остановилась в дверях.

– Я пока не дала ходу вашей жалобе на Кевина Ю. Возможно, вы захотите пересмотреть свое решение. И, пожалуйста, ключ от лаборатории – мне. Спасибо.

Проект «Отец» был закрыт. Официально.

Джин зашел ко мне в кабинет на следующий день, когда я заканчивал заполнение анкеты EPDS.[37]

– Ты в порядке? – спросил он. Очень своевременный вопрос.

– Боюсь, что нет. Подробнее через пятнадцать секунд.

Я заполнил анкету, подсчитал результат и передал Джину.

– Шестнадцать, – сказал я. – Второй результат за карьеру.

Джин просмотрел анкету.

– Эдинбургская шкала послеродовой депрессии. Уместно ли будет напомнить тебе, что в последнее время ты не рожал?

– Я не отвечал на вопросы, касающиеся ребенка. Когда умерла моя сестра, эта анкета была единственным инструментом по оценке депрессии, оказавшимся под рукой у Клодии. С тех пор я всегда ею пользуюсь для чистоты эксперимента.

– Это то, что мы называем «вступить в контакт со своими чувствами»? – спросил Джин.

Я догадался, что вопрос риторический, и не стал на него отвечать.

– Послушай, – сказал он, – думаю, я смогу тебе помочь уладить это дело.

– Что‑нибудь от Рози?

– Ради всего святого, Дон, – взмолился Джин. – Что‑нибудь от декана. Я не знаю, что ты там натворил, но ДНК‑тесты без одобрения комиссии по этике – это конец карьере.

Я и сам это знал. А потому решил позвонить Амхаду, боссу гольф‑клуба, и спросить, актуально ли еще его предложение о партнерстве. Похоже, пришло время изменить что‑то в своей судьбе.

Минувший уик‑энд принес мне сплошные неприятности. Я приехал домой после разговора с деканом и обнаружил, что Эва, моя помощница по хозяйству, оставила на столе заполненную анкету по проекту «Жена». Сверху она сделала приписку: «Дон, у каждого свои недостатки. Эва». Будучи в состоянии повышенной уязвимости, я был чрезвычайно растроган этим жестом. Эва – хорошая женщина, а ее короткие юбки, очевидно, служили ей подспорьем в поиске партнера. Она, по всей видимости, стеснялась своего низкого социально‑экономического статуса, отвечая на вопросы об ученых степенях и любви к изысканной еде. Я задумался обо всех женщинах, которые заполнили мой вопросник в надежде найти партнера. Партнера в моем лице – притом что они совсем меня не знали и, возможно, были бы разочарованы, если бы наше знакомство состоялось.

Я налил себе бокал пино нуар и вышел на балкон. Огни города напомнили мне ужин с лобстером в компании Рози – который, вопреки анкете, оказался самой вкусной трапезой в моей жизни. Клодия говорила мне, что я слишком привередлив, но в Нью‑Йорке, с Рози, стало очевидно, что мои прежние представления о счастье в корне ошибочны. Я медленно пил вино и наблюдал за тем, как меняется пейзаж. Вот погасли витрины, светофор переключился с красного на зеленый, карета «скорой помощи» осветила здания мигающими огнями. И тут на меня снизошло озарение – ведь я составил анкету не для того, чтобы найти женщину, которую смогу принять, а чтобы найти кого‑то, кто смог бы принять меня.

Что бы я ни решил после эпопеи с Рози, я понял, что больше никогда не воспользуюсь вопросником. Проект «Жена» завершен.

Между тем Джин еще не закончил:

– Ни работы, ни статуса, ни распорядка. Ты же сломаешься. – Он снова заглянул в мою депрессивную анкету. – Да ты уже сломался. Слушай, я скажу декану, что это был проект физического факультета. Мы согласуем все это с комиссией по этике, а ты сделаешь вид, будто думал, что проект уже получил одобрение.

Джин явно старался помочь мне. Я благодарно улыбнулся.

– Это снимет несколько баллов? – потряс он анкетой EPDS.

– Подозреваю, что нет.

Повисло молчание. Похоже, нам обоим больше нечего было сказать. Я ждал, пока Джин уйдет. Но он снова принялся терзать меня:

– Помоги мне разобраться, Дон. Это из‑за Рози, да?

– Все это бессмысленно.

– Попробую выразиться проще, – сказал Джин. – Ты несчастлив – настолько несчастлив, что утратил чувство перспективы, наплевал на карьеру, репутацию, даже на свой распорядок.

В этом он был прав.

– Дон, чудила, ты нарушил правила. С каких это пор ты стал их нарушать?

Хороший вопрос. Я уважаю правила. Но за последние девяносто девять дней нарушил их немало – юридических, этических, своих собственных. И я точно знал, когда все это началось, – в тот день, когда Рози переступила порог моего кабинета и я взломал систему бронирования ресторана «Гаврош» ради свидания с ней.

– И все это из‑за женщины? – спросил Джин.

– Выходит, что так. Полная бессмыслица.

Мне стало неловко. Одно дело – допустить какой‑нибудь промах на людях и совсем другое – признаваться в том, что тебя покинул здравый смысл.

– Бессмыслица только в том, что ты слепо веришь своей анкете.

– Эдинбургская шкала в высшей степени…

– Я говорю о твоем идиотском вопроснике: «Едите ли вы почки?» Там, где замешана генетика, вопросники ни к чему.

– Ты считаешь, что ситуация с Рози – это результат генетической совместимости?

– Называй это как хочешь, – сказал Джин. – Но если добавить чуть‑чуть романтики, то я бы сказал, что ты просто влюбился.

Это заявление прозвучало как гром среди ясного неба. И тут же все встало на свои места. Я всегда думал, что чувственная любовь существует отдельно от меня. Но получалось так, что мое нынешнее положение только любовью и можно было объяснить. Мне захотелось получить подтверждение.

– Это твое профессиональное мнение? Как специалиста по влечению?

Джин кивнул.

– Замечательно. – Догадка Джина преобразила мое душевное состояние.

– Не знаю, насколько тебе это поможет, – сказал Джин.

– Рози обозначила три моих дефекта. И первым номером идет моя неспособность к любви. Получается, что мне осталось избавиться всего от двух недостатков.

– И что это за недостатки?

– Асоциальность и помешательство на строгом распорядке. Сущие пустяки.

Я договорился о встрече с Клодией в нашем кафе, чтобы обсудить свое социальное поведение. Да, совершенствование навыков общения с людьми потребует от меня некоторых усилий, а мои успехи могут не впечатлить Рози. Но в любом случае этим надо было заняться – вне зависимости от Рози.

В какой‑то степени я уже сжился со своей ролью социопата. В школе мой клоунский образ сложился сам собой, а уже потом я сознательно его эксплуатировал. Пора было взрослеть.

К нашему столику подошла официантка.

– Заказывай ты, – сказала мне Клодия.

– Тебе что?

– Обезжиренный латте без кофеина.

Извращенная модификация кофе, конечно, но я промолчал. Клодия наверняка помнила мои предыдущие высказывания по этому поводу, и вряд ли ей хотелось выслушивать их снова. Ничего, кроме раздражения, мой комментарий не вызвал бы.

– Будьте добры, мне двойной эспрессо, – сказал я официантке, – а моей спутнице обезжиренный латте без кофеина и без сахара.

– Неплохо, – сказала Клодия. – Есть кое‑какие сдвиги.

На это я заметил, что кофе вообще‑то заказываю всю свою сознательную жизнь – причем успешно и вежливо. Но Клодия настаивала на том, что в моем поведении угадываются изменения.

– Я бы не осмелилась назвать Нью‑Йорк местом, где учат хорошим манерам, – сказала она, – но результат налицо.

Я возразил ей, сказав, что жители этого города были исключительно дружелюбны, и привел в пример Дейва, бейсбольного болельщика; Мэри, специалиста по биполярному расстройству; Дэвида Боренштейна, декана медицинского факультета Колумбийского университета; шеф‑повара и чудика из ресторана «Момофуку Ко». Я упомянул и об обеде у Эслеров, которых представил как друзей семьи Рози.

Клодия сделала простой вывод: все эти непривычные для меня проявления социальной активности, включая общение с Рози, кардинальным образом улучшили мои коммуникативные навыки.

– Тебе нет необходимости применять их в общении со мной и Джином, поскольку ты не пытаешься произвести на нас впечатление или подружиться с нами.

Практика – это ценно, тут Клодия права. Но я все‑таки лучше усваиваю материал из книг и наблюдений. Загрузить себя учебной информацией – вот моя следующая задача.

Я решил начать с фильмов, упомянутых Рози. Их было четыре: «Касабланка», «Мосты округа Мэдисон», «Когда Гарри встретил Салли» и «Незабываемый роман». К ним я добавил «Убить пересмешника» и «Большую страну» с Грегори Пеком, которого Рози назвала самым сексуальным мужчиной всех времен и народов.

Целая неделя ушла у меня на то, чтобы посмотреть все шесть фильмов – включая время на паузы и заметки в блокноте. Фильмы оказались чрезвычайно полезными, но они потребовали напряжения сил. Эмоциональная динамика; как это сложно! Но я не сдавался и упорно продолжал смотреть кино. К моей видеотеке добавились рекомендованные Клодией фильмы об отношениях мужчины и женщины – как со счастливым, так и с печальным финалом. Я посмотрел «Правила съема», «Унесенные ветром», «Дневник Бриджет Джонс», «Энни Холл», «Ноттинг Хилл», «Реальную любовь» и «Роковое влечение».