Проект Рози 10 page

– Возможно. Исаак. Думаю, да. Кажется, они дружили. Черт, это же было так давно. – Она замолчала. – А второй?..

– Соломон Фрейберг. Хирург.

– Это случаем не родственник Макса Фрейберга?

– Его второе имя Максвелл.

– Блин. Так и есть, Макс Фрейберг. Он что же, сейчас в Нью‑Йорке? Не может быть. То есть шанс, что я его дочь, – как ты говоришь, да? – один к трем. И уже двое из этой троицы – евреи.

– Если твоя мать сказала правду.

– Мама не стала бы лгать.

– Сколько тебе было, когда она умерла?

– Десять. Я понимаю, к чему ты клонишь. Но тут права я.

Спорить по этому вопросу бессмысленно. Я перешел к следующей позиции:

– Тебя что, смущают еврейские корни?

– Что вдруг? Еврей – о'кей. Меня смущает Фрейберг. Если он мой отец, то понятно, почему мама язык прикусила. Ты что, никогда о нем не слышал?

– Только в связи с этим проектом.

– Если бы ты был футбольным фанатом, то наверняка бы знал.

– Он что, футболист?

– Президент футбольного клуба. И полный мудила. А кто третий?

– Джеффри Кейс.

– Бог ты мой. – Рози побледнела. – Он же умер.

– Совершенно верно.

– Мама много рассказывала о нем. То ли погиб в автокатастрофе, то ли какая‑то болезнь типа рака. По‑любому Кейс плохо кончил. Но, кажется, он учился не на мамином курсе.

До меня вдруг дошло, насколько беспечно мы отнеслись к этому проекту – прежде всего из‑за возникших недоразумений, которые привели к перерыву в работе. Если бы мы с самого начала тщательно проработали списки выпускников, то не пропустили бы столько очевидного.

– Тебе еще что‑нибудь известно о нем?

– Нет. Мама действительно очень расстроилась из‑за его смерти. Блин. Теперь все встает на свои места, верно? Понятно, почему она мне ничего не говорила.

Мне, к слову, было совершенно непонятно.

– Кейс приехал из провинции, – сказала Рози. – Кажется, у его отца была врачебная практика где‑то в захолустье.

Интернет подтверждает: Джеффри Кейс был родом из Мори, Новый Южный Уэльс, – но это вряд ли объясняло, почему мать Рози скрывала его отцовство. Примечателен он был еще и тем, что рано умер. Возможно, Рози имела в виду именно это: мать просто не хотела говорить дочери, что ее отца нет в живых. Но уж Филу‑то она могла сказать об этом – чтобы тот передал потом Рози, когда девочка подрастет и сможет понять.

Пока мы беседовали, в клуб зашел Джин. С Бьянкой! Они помахали нам в знак приветствия и поднялись в приватный обеденный зал. Невероятно.

– Красава, – протянула Рози.

– Джин исследует сексуальное влечение к представительницам разных стран.

– Знаю. Просто как‑то жалко его жену.

Я объяснил Рози, что у Джина с Клодией свободный брак.

– А, ну тогда все в порядке, – сказала Рози. – И ты хочешь предложить такую же штуку победительнице проекта «Жена»?

– Конечно, – ответил я.

– Конечно, – повторила Рози.

– Если она сама этого захочет, – добавил я, на случай, если Рози неправильно меня поняла.

– То есть ты думаешь, она захочет?

– Если я найду свою женщину, что представляется крайне маловероятным, мне не захочется вступать в сексуальные отношения с кем‑то еще. Но я не очень хорошо разбираюсь в желаниях других людей.

– Может, ты мне расскажешь что‑то, чего я не знаю? – спросила Рози.

Я не совсем понял, зачем ей это понадобилось. Но быстро выхватил из памяти интересный научный факт:

– Э‑э‑э… Известно, что у трутней и осиных пауков гениталии отламываются и взрываются во время оргазма.

Какой позор! Первое из того, что пришло на ум, опять‑таки было связано с сексом. Как будущий психолог, Рози могла придать моим словам какую‑нибудь фрейдистскую интерпретацию. Но она посмотрела на меня и лишь покачала головой. Потом она рассмеялась:

– Я не могу себе позволить поездку в Нью‑Йорк. Но одного тебя туда тоже нельзя отпускать.

В справочнике был указан телефон абонента М. Кейс из Мори. Женщина, ответившая мне, сообщила, что доктор Кейс‑старший, которого тоже звали Джеффри, скончался несколько лет назад. А его вдова Маргарет, страдающая болезнью Альцгеймера, вот уже два года проживает в местном доме престарелых. Это были хорошие новости. Лучше, когда жива мать, а не отец, – с биологической матерью сложнее ошибиться.

Я мог бы пригласить Рози поехать со мной, но она уже согласилась на Нью‑Йорк, и мне не хотелось ставить под угрозу эту поездку очередным ляпом, который я мог допустить. По опыту общения с Дафной я знал, что получить образец ДНК у больного Альцгеймером не составит труда. Я взял машину напрокат, собрал все необходимое для взятия пробы – тампоны, скребок, пакетики с застежкой и пинцет. Захватил я и свою визитную карточку с тех времен, когда еще не был профессором. В медицинских лечебных учреждениях доктор Дон Тиллман вызывает большее доверие и уважение.

От Мори до Мельбурна – одна тысяча двести тридцать километров. Я забрал машину в пятнадцать сорок три, после лекций в пятницу. Навигатор насчитал четырнадцать часов и тридцать четыре минуты езды в одну сторону.

Когда я учился в университете, то регулярно ездил туда‑обратно в Шеппартон, к родителям. Еще тогда я пришел к выводу, что долгие поездки сопоставимы по энергозатратам с моими утренними пробежками на рынок. Исследования показывают, что творческие способности усиливаются при выполнении простых механических действий – к которым относятся бег трусцой, приготовление пищи и управление автомобилем. В самом деле, думается легче, когда ничего не отвлекает.

Я покатил по шоссе Хьюм на север. Круиз‑контроль я установил на рекомендованной навигатором скорости, решив не полагаться на показания спидометра. Это могло сэкономить мне несколько минут без риска нарушения закона. Сидя в машине, я чувствовал, что вся моя жизнь превратилась в авантюру – кульминацией которой станет поездка в Нью‑Йорк.

Я решил не загружать подкасты на время путешествия – чтобы снизить мыслительную нагрузку и подтолкнуть подсознание к обработке недавних событий. Но уже через три часа мне стало невыносимо скучно. За рулем я почти не смотрю по сторонам – если только не требуется избежать столкновения, да и в любом случае шоссе не предполагало зрелищ. Радио я счел таким же отвлекающим, как и подкасты, поэтому решил купить компакт‑диск – первый после эксперимента с Бахом. На заправке у границы Нового Южного Уэльса выбор был небогатый, но я углядел несколько альбомов из коллекции моего отца. Остановился я на RunningonEmpty[25]Джексона Брауна. Этот диск и стал саундтреком моей поездки и фоном для размышлений о событиях последних дней. В отличие от многих, я очень люблю закольцованные повторы мелодий. Наверное, хорошо, что я был один.

Подсознание, однако, сотрудничать отказалось. Поэтому я попытался провести объективный анализ проекта «Отец».

Итак, что мне было известно?

Сорок один из сорока четырех кандидатов прошел ДНК‑тест (плюс к этому – еще несколько человек несовместимой этнической принадлежности). Отцовство не подтверждено ни в одном из случаев. Не исключено, что кто‑то из семи респондентов по «проекту Аспергера», вернувших образцы ДНК, прислал мне соскоб с чужой щеки. Однако я посчитал это маловероятным. Проще было вовсе отказаться от участия, как это сделали Исаак Эслер и Макс Фрейберг.

Рози идентифицировала четырех приятелей своей матери – Имонна Хьюза, Питера Энтикотта, Алана Макфи и, совсем недавно, Джеффри Кейса. Первых троих она рассматривала как наиболее вероятных кандидатов. Теперь же к ним присоединился Джеффри Кейс, который и вовсе выбился в лидеры.

Весь проект был построен на свидетельских показаниях матери Рози которая утверждала, что во время выпускного вечера у нее был случайный секс. Вполне возможно, что она сознательно пошла на обман, поскольку биологический отец Рози не мог похвастаться достойной профессией. Это также объясняло ее нежелание раскрыть личность своего партнера.

Мать Рози при всем при этом предпочла остаться с Филом; эта мысль только что пришла мне в голову. За ней пришла и другая мысль – о том, что биологический отец был не таким уж выдающимся или попросту не мог жениться на матери Рози. Интересно, женаты ли были Эслер и Фрейберг на момент окончания университета? Или, может, они собирались вступить в брак?

Джеффри Кейс скончался через несколько месяцев после рождения Рози. Видимо, тогда же мать догадалась, что отец девочки – не Фил. В любом случае ей бы потребовалось какое‑то время на организацию ДНК‑теста. Но к тому времени Джеффри Кейс уже умер и соответственно анализ сдать не мог.

Это было полезное упражнение. Состояние проекта все больше прояснялось. Добавив некоторые собственные наблюдения, теперь я пребывал в уверенности, что моя поездка обусловлена высокой вероятностью отцовства Джеффри Кейса.

Я решил, что буду вести машину, пока не устану. Смелый шаг, поскольку в любой другой ситуации я бы рассчитал свое время в пути с учетом рекомендаций медиков и запланированных ночлегов. Но в этот раз я был слишком занят и не успел толком проработать маршрут. Тем не менее каждые два часа я останавливался и отдыхал, так что мне удалось сохранить предельную концентрацию внимания. В двадцать три часа сорок три минуты я почувствовал усталость – но вместо того, чтобы лечь спать, заехал на автостанцию, заправил топливный бак и заказал себе четыре двойных эспрессо. Я открыл люк в крыше автомобиля и врубил музыку на полную громкость. В семь часов девятнадцать минут субботы, по самую макушку накачавшись кофеином, мы с Джексоном Брауном въехали в Мори.

Навигатор привел меня к частной лечебнице, где я представился другом семьи.

– Боюсь, она вас не узнает, – сказала медсестра. Я и сам так думал, хотя на всякий случай сочинил правдоподобную историю. Сестра отвела меня в одноместную палату с отдельной ванной. Миссис Кейс спала.

– Разбудить ее? – спросила сестра.

– Нет, я просто посижу рядом.

– Тогда я вас оставлю. Позовите меня, если что‑то понадобится.

Я решил, что слишком быстрый уход будет выглядеть странно, поэтому пришлось какое‑то время посидеть у постели старушки. На вид Маргарет Кейс был лет восемьдесят – примерно столько же было Дафне, когда она переселилась в лечебницу. Судя по тому, что рассказывала Рози, не исключено, что я сейчас смотрел на ее бабушку.

Пока Маргарет Кейс мирно спала, я вновь подумал о проекте «Отец» – невозможном без нынешних технологий. Еще несколько лет тому назад тайна отцовства умерла бы вместе с матерью Рози.

Я искренне верю в то, что долг науки, да и всего человечества – совершать открытия. Но я все‑таки ученый‑физиолог, а не психолог.

Эта старушка – все же не врач пятидесяти четырех лет, возможно, сбежавший от своих родительских обязанностей. Она была совершенно беспомощной. Я мог спокойно взять у нее образец волоса или сделать мазок с ее зубной щетки, но все это было как‑то неправильно. По этой причине – как и по некоторым другим, которые я тогда так и не смог сформулировать, – я решил не брать у нее пробу.

И тут Маргарет Кейс проснулась и посмотрела прямо на меня.

– Джеффри? – тихо, но очень отчетливо произнесла она.

Кого она звала – мужа или покойного сына? Было время, когда я ответил бы, не задумываясь: «Они умерли» – и не из злого умысла, а потому что привык оперировать фактами, а не чувствами. Но теперь что‑то изменилось во мне, и я воздержался от ответа.

Должно быть, Маргарет осознала, что я не тот, кого она надеялась увидеть, и заплакала – бесшумно, просто слезы текли по ее щекам. Я – машинально, поскольку уже проходил это с Дафной, – достал из кармана носовой платок и промокнул ее лицо. Она снова закрыла глаза. Но судьба подарила мне заветный образец ДНК.

Совершенно обессиленный, я выходил из лечебницы. Слезы текли уже по моим щекам: бессонная ночь дала о себе знать. Была ранняя осень, и здесь, на далеком севере, уже было тепло. Я лег под деревом и провалился в сон.

Проснувшись, я увидел нависшего надо мной доктора в белом халате. На какое‑то пугающее мгновение я мысленно вернулся в страшное прошлое двадцатилетней давности. Впрочем, я быстро вспомнил, – где нахожусь, и догадался, что доктор всего лишь проверяет, жив и здоров ли я. Ведь я не нарушил никаких правил. Прошло четыре часа и восемь минут с тех пор, как я покинул палату Маргарет Кейс.

Усталость опасна; хорошо, что мне об этом вовремя напомнили. К планированию обратной поездки я отнесся куда более ответственно, заложив в расписание пятиминутный отдых каждый час. В девятнадцать ноль шесть я остановился в мотеле, съел пережаренный стейк и лег спать. Ранний отход ко сну позволил мне двинуться дальше уже в пять часов ноль‑ноль минут наступившего воскресенья.

Шоссе огибает Шеппартон, но я свернул с трассы и поехал к центру города. Я решил не навещать родителей. Крюк в шестнадцать километров до их дома был бы слишком тяжелым обременением для моего и без того нелегкого путешествия. Но вот на город посмотреть мне очень хотелось.

Я проехал мимо скобяной лавки Тиллмана. По воскресеньям она закрыта, все мои наверняка были дома – отец, брат, мать. Отец скорее всего возился с картинами, а мама ворчала на брата: ей надо приготовить стол к воскресному обеду, а на столе – его чертежи. Я не появлялся в родительском доме со дня похорон сестры.

Заправка была открыта, и я наполнил бак. За прилавком стоял мужчина лет сорока пяти, ИМТ около тридцати. Подойдя ближе, я узнал его и скорректировал возраст до тридцати девяти лет. Он облысел, отрастил бороду и набрал лишний вес, но все равно остался Гэри Паркинсоном, моим одноклассником. Когда‑то он хотел пойти в армию и объездить мир. Похоже, дальше желаний дело не пошло. Как же мне повезло, что я сумел уехать из Шеппартона и изменить свою жизнь.

– Привет, Дон, – сказал он, очевидно тоже узнав меня.

– Привет, ГП.

– А ты все тот же, – рассмеялся Гэри.

Было уже темно, когда в воскресенье вечером я вернулся в Мельбурн и сдал прокатную машину. Диск Джексона Брауна я оставил в проигрывателе.

Судя по показаниям навигатора, я проделал путь в две тысячи четыреста семьдесят два километра. Носовой платок лежал в пакете для образцов. Но его наличие не изменило моего решения не тестировать Маргарет Кейс.

Нам ведь надо было лететь в Нью‑Йорк.

Мы с Рози встретились в аэропорту. Ей по‑прежнему было не по себе, оттого что она летит за мой счет. Я предложил ей ответную услугу: помочь мне в отборе кандидаток по проекту «Жена».

– К черту пошел, – ответила она.

Кажется, мы снова стали друзьями.

Увидев багаж Рози, я пришел в ужас. Я просил ее взять минимум вещей, чтобы ехать налегке, но она превысила разрешенный семикилограммовый лимит ручной клади. К счастью, мне удалось переместить часть ее экипировки к себе. В моей сумке были аккуратно уложены легчайший ноутбук, зубная щетка, бритва, запасная рубашка, спортивные шорты, смена нижнего белья и (к моему крайнему раздражению) громоздкие подарки от Джина и Клодии. Меня отпустили всего на неделю, да и то крайне неохотно. Декан всем своим видом давала понять, что ищет повод избавиться от меня.

Рози никогда не бывала в Соединенных Штатах, но процедура прохождения регистрации на международные рейсы была ей знакома. Ее весьма впечатлил уровень обслуживания, предоставленный мне. Мы зарегистрировались у отдельной стойки, где не было никакой очереди, а потом нас проводили в зону отдыха для пассажиров бизнес‑класса, хотя у нас был эконом.

Пока мы пили шампанское в зале ожидания, я объяснил ей причину такого внимания к моей персоне. Бдительность и наблюдательность – вот чем я заработал свои привилегии. Во время предыдущих полетов я всегда следил за соблюдением правил воздушной перевозки и внес немало полезных предложений по совершенствованию процедуры регистрации, составлению полетного расписания и технике обучения пилотов, а также подсказал слабые места в системе безопасности. Но больше советов у меня не принимают – их уже и так, как мне сказали в авиакомпании, «набралось на целую жизнь в воздухе». Ее преимуществами я и пользуюсь.

– Вот что значит быть особенным, – сказала Рози. – Ну, и что дальше?

Организация – вот что главное в путешествии. Я создал почасовой план (с разбивкой по минутам, где это было необходимо), который заменил мне привычный еженедельный распорядок. В этот план я включил и те встречи, что назначила Рози двум кандидатам на отцовство – психиатру Эслеру и пластическому хирургу Фрейбергу. Поразительно, но больше она ничего не запланировала, разве что приезд в аэропорт. Что ж, по крайней мере, это означало, что мне не придется корректировать свое расписание, подстраиваясь под кого‑то.

Я открыл ноутбук и вывел на экран расписание. Но Рози перебила меня, хотя я не закончил перечислять пункты программы полета:

– Перемотай дальше, Дон. Что мы делаем в Нью‑Йорке? В промежутке между субботним обедом у Эслеров и встречей с Фрейбергом в среду – кажется, вечером, да? У нас целых четыре свободных дня в Нью‑Йорке.

– В субботу после обеда мы пешком идем к станции метро «Марси‑авеню», садимся на поезд маршрута J, M или Z до станции «Деланси‑стрит», там делаем пересадку на маршрут F…

– Дальше, дальше. С воскресенья до среды. Вкратце, опуская еду, сон и переезды.

Это значительно упрощало задачу.

– Воскресенье: Музей естественной истории. Понедельник: Музей естественной истории. Вторник: Музей естественной истории. Среда…

– Стоп, хватит. Не рассказывай мне про среду. Пусть это будет сюрприз.

– Но ты, наверное, уже догадалась.

– Ага, – сказала Рози. – Сколько раз ты был в Нью‑Йорке?

– В этот раз – третий.

– Полагаю, твой визит в музей будет не первым?

– Нет.

– И чем, по‑твоему, должна заняться я, пока ты будешь торчать в музее?

– Как‑то не задумывался об этом. Я полагал, что у тебя есть свои планы насчет того, как проводить время в Нью‑Йорке.

– Полагал? Вот и положи обратно, – сказала Рози. – Проводить время в Нью‑Йорке будем мы, вместе. В субботу и понедельник за программу отвечаю я. Вторник и среда – твои. Если ты хочешь, чтобы я провела два дня в музее, я проведу два дня в музее. С тобой. Но в воскресенье и в понедельник экскурсоводом буду я.

– Но ты ведь не знаешь Нью‑Йорка.

– И ты тоже, прикинь.

Рози взяла наши пустые бокалы и понесла их к бару, чтобы налить еще шампанского. В Мельбурне было лишь девять часов сорок две минуты, но я уже жил по нью‑йоркскому времени. Воспользовавшись ее отлучкой, я открыл ноутбук и зашел на сайт Музея естественной истории. Нужно было скорректировать свой визит туда.

Рози вернулась и сразу же вторглась в мое личное пространство. Она захлопнула крышку компьютера! Невероятно. Если бы я проделал такое со студентом, играющим в Angry Birds, меня бы уже на следующий день вызвали на ковер к декану. В конце концов, я – профессор, а Рози – всего лишь аспирантка. Мне полагалось определенное уважение.

– Поговори со мной, – попросила она. – Мы ведь до сих пор только и говорили, что про ДНК. Теперь у нас целая неделя, и я хочу узнать, кто ты. И, если уж ты собираешься назвать мне имя моего отца, то хорошо бы тебе узнать и меня.

Не прошло и пятнадцати минут, как весь мой план полетел в тартарары. Разбит, смят, истерт в порошок; Рози победила.

Из зала ожидания нас проводили к самолету. Впереди было четырнадцать с половиной часов полета до Лос‑Анджелеса. Ввиду моего особого статуса нам с Рози выделили два места в ряду из трех кресел. Меня вообще сажают с другими пассажирами только в том случае, если самолет полон.

– Начни с детства, – сказала Рози.

Для полной иллюзии допроса с пристрастием оставалось только включить у меня над головой лампочку, чтобы свет бил прямо в глаза. Я чувствовал себя заложником, поэтому пошел на хитрость и стал готовить план побега:

– Нам необходимо немного поспать. В Нью‑Йорке уже вечер.

– Всего семь часов. Ну кто спит в семь вечера? Я‑то точно не могу.

– У меня есть снотворное.

Рози удивилась, узнав, что я собираюсь принимать таблетки. Она считала меня противником всякой химии. Собственно, Рози права: ничего она обо мне не знает. Мы договорились о том, что я расскажу историю своего детства – для нее как психолога это будет несомненно интересным, – а потом мы поужинаем, примем снотворное и ляжем спать. Отлучившись якобы в туалет, я попросил стюарда принести нам еду как можно скорее.

Рассказать Рози историю моей жизни не составило труда. Все психологи и психиатры, с которыми мне доводилось общаться, начинали разговор с биографии, так что основные факты я излагал без запинки.

Мой отец владеет скобяной лавкой в провинциальном городке. Он живет там с моей матерью и моим младшим братом – тот, видимо, станет хозяином магазина после ухода отца на пенсию или из жизни. Моя старшая сестра умерла в возрасте сорока лет в результате врачебной ошибки. Когда это случилось, мать слегла и две недели, не считая дня похорон, не вставала с постели. Я тоже очень страдал из‑за смерти сестры. И страшно злился.

С отцом у меня скорее рабочие отношения, без особых чувств. Это устраивает нас обоих. Мать очень заботлива, но я задыхаюсь от ее чрезмерной опеки. Брату я не нравлюсь. Полагаю, он всегда видел во мне угрозу своей мечте – унаследовать семейный бизнес, а мою профессию попросту не уважает. Скобяная лавка – наверное, удачный образ отцовских чувств к сыновьям. В этом смысле брат выиграл, но я ничуть не жалею о своем проигрыше. Я не слишком часто вижусь с семьей. Мать звонит мне по воскресеньям.

Школьные годы – ничего особенного. Мне нравились естественные науки. Друзей было немного, а в какой‑то период одноклассники травили меня. В классе был отличником по всем предметам – кроме английского, по которому я был лучшим во всей школе. Окончив школу, уехал из дома – поступать в университет. Начинал я на факультете компьютерных наук, но в свой двадцать первый день рождения решил уйти в генетику. Возможно, здесь налицо результат подсознательного стремления остаться студентом еще на какое‑то время – но в любом случае выбор выглядел логичным: генетика бурно развивалась. В семейном анамнезе психических заболеваний нет.

Я повернулся к Рози и улыбнулся. Про сестру и травлю в школе я ей уже рассказывал. Заявление о психических расстройствах было совершенно справедливо, хоть я и включил в определение «семьи» себя. Где‑то в медицинских архивах хранится моя история болезни двадцатилетней давности с неподтвержденными диагнозами «депрессия, биполярное расстройство? ОКР?[26]шизофрения?» Знаки вопроса не случайны: несмотря на мое ярко выраженное депрессивное состояние, окончательный диагноз мне так и не поставили – хоть психиатры и пытались втиснуть меня в какую‑нибудь упрощенную категорию. А источник моих проблем – в том, что у меня мозги устроены не как у большинства. Отсюда, а не из‑за врожденного заболевания все психиатрические симптомы. Конечно, я страдал от депрессии: у меня не было друзей, секса и общения – опять же в силу несовместимости с окружающими. Мою дотошность и щепетильность ошибочно интерпретировали как манию, а страсть к порядку и организованности – как обсессивно‑компульсивное расстройство. Маленькие подопечные Джулии из группы Аспергера, возможно, сталкиваются с теми же проблемами. Однако им уже поставили диагноз. Оставалось надеяться лишь на то, что психиатрам хватит ума применить принцип «бритвы Оккама»[27]и увидеть, что проблемы этих детей связаны с особым устройством их мозга.

– И что случилось в твой двадцать первый день рождения? – спросила Рози.

Неужели она прочитала мои мысли? В тот день я решил, что мне необходимо выбрать новое направление в жизни: любые перемены были лучше, чем застой в яме депрессии. Я действительно представлял себя в яме.

Я рассказал Рози лишь часть правды. Обычно я не праздную свои дни рождения, но в тот год мои родители настояли на семейном торжестве и пригласили многочисленных родственников и друзей семьи, пытаясь восполнить отсутствие друзей у меня.

Мой дядя произнес речь. Я понимал, что это дань традиции – высмеивать виновника торжества, но дядя так вдохновился своей способностью смешить, что не мог остановиться и рассказывал истории, одну за другой. Я с ужасом обнаружил, что ему известны некоторые очень личные подробности моей жизни, и догадался, что информацией с ним поделилась мать. Она тянула его за рукав, призывая замолкнуть, но он не обращал на нее никакого внимания, пока не заметил, что она плачет. Правда, к тому времени он уже разболтал как обо всех моих ошибках и ляпах, так и об их позорных последствиях. По его рассказам выходило, что я типичный компьютерный гик. Поэтому я решил измениться.

– И стать гиком в области генетики, – сказала Рози.

– Цель на самом деле была иная, – возразил я.

Чего нельзя сказать о результате. Я выбрался из одной ямы и угодил в другую. Где же этот стюард с едой?

– Расскажи мне еще что‑нибудь о своем отце.

– Зачем тебе это?

Не сказать, что меня очень интересовало зачем. Мой вопрос был скорее вежливым эквивалентом «хватит об этом». Трюк подсказала мне Клодия, когда учила меня отвечать на трудные вопросы личного характера. Я помнил ее совет не злоупотреблять им. Но сейчас был как раз подходящий случай, к тому же первый в моей жизни.

– Просто хотела посмотреть, не отец ли виноват в том, что ты такой вот… куку.

– Я не куку.

– Хорошо, не куку. Извини, я не хотела тебя обидеть. Но, согласись, ты ведь не такой, как все, – сказала Рози, аспирантка факультета психологии.

– Согласен. «Куку» означает «не как все»?

– Да нет, это означает, что я неудачно выразилась. Давай по новой, ладно? Я спросила, потому что мой отец виноват в том, что я вот – куку.

Неожиданное заявление. Если не считать беспечного отношения к своему здоровью, Рози никогда не демонстрировала признаков умственной недостаточности.

– И в чем выражается твое куку?

– В моей жизни полно всякого дерьма. И я не так чтобы очень с ним справляюсь. Понятно излагаю?

– Конечно, – сказал я. – Происходят нежелательные события, и тебе не хватает определенных навыков минимизации их воздействия. Когда ты назвала себя «куку», я решил, что есть некоторые проблемы в твоей личности, которые ты хочешь устранить.

– Нет, мне вполне комфортно в собственной шкуре.

– Так в чем же тогда проявляется разрушительное влияние Фила?

У Рози не было готового ответа на этот архиважный вопрос. Возможно, это был один из симптомов ее куку.

– Блин, ну где же еда? – наконец заговорила она.

Рози отлучилась в туалетную комнату, и я воспользовался возможностью распаковать подарки Джина и Клодии. Они подвезли меня в аэропорт, так что отказаться от подарков было невозможно. Мне повезло, что Рози отошла, когда я развернул упаковку. Подарок Джина являл собой новую книгу сексуальных поз – с надписью «На случай, если у тебя иссякнут идеи». Ниже Джин нарисовал символ гена, который обычно заменяет ему подпись.[28]Подарок Клодии – куда приличнее, но совершенно не относился к цели поездки: джинсы и рубашка. Одежда, конечно, всегда пригодится, но я уже упаковал запасную рубашку, а необходимости в лишней паре джинсов на восемь дней поездки попросту не видел.

Джин снова не угадал текущее состояние моих отношений с Рози, что неудивительно. Я и сам не мог объяснить, зачем пригласил Рози в Нью‑Йорк, а Джин смоделировал ситуацию исходя из своих представлений о мире. По дороге в аэропорт я попросил у Клодии совета, как мне вести себя, учитывая, что придется проводить столько времени в компании чужого человека.

– Не забывай слушать, – сказала Клодия. – Если Рози задаст неудобный вопрос, спроси, почему ее это интересует. Поверни разговор в ее сторону. Если она психолог, то наверняка любит поговорить о себе. Следи за своими эмоциями и за логикой. Помни, что эмоции подчиняются собственной логике. В общем, живи как живется.

Фактически Рози до самого Лос‑Анджелеса либо спала, либо смотрела видеофильмы, но подтвердила – дважды, – что я не обидел ее. Просто ей хотелось побыть наедине со своими мыслями.

Я не возражал.

Мы преодолели иммиграционный контроль. Опыт предыдущих поездок в Штаты научил меня помалкивать и не волновать пограничников своими наблюдениями или предложениями. На этот раз мне даже не пришлось предъявлять рекомендательное письмо от Дэвида Боренштейна из Колумбийского университета, характеризующее меня как человека психически здорового и дееспособного. Рози излишне нервничала, и это было заметно даже неспециалисту по оценке эмоциональных состояний – так что я опасался, как бы она не вызвала подозрений и не получила отказа во въезде без объяснения причин, как это однажды произошло со мной.

Офицер спросил: «Род ваших занятий?» – и я ответил: «Ученый‑генетик». Он уточнил: «Лучший в мире?» – и я подтвердил. Нас пропустили. Рози чуть ли не бегом рванула к таможне, а оттуда к выходу. Я шел сзади с сумками наперевес. Что‑то явно было не так.

Я нагнал ее уже на выходе из автоматических дверей и всучил ей ручную кладь.

– Сигарету, – сказала она. И глубоко затянулась. – Только ничего не говори, ага? Считай, что я попыталась бросить. Восемнадцать с половиной часов. Блин.