Декабрь 1988 года 9 page

Она едва не лишилась сознания от ослепляющей вспышки невыносимой боли. Лицо залила кровь.

– Ты за это заплатишь! – продолжал реветь Лютый. – Тронуть меня? Ах ты… – Почти без усилий он толкнул ее на колени. Попытавшись подняться, девушка увидела, что он расстегивает молнию на джинсах, изготовившись к очередному броску…

– Пожалуйста, – пролепетала она еле слышно, пытаясь отвернуться, – не надо…

– Смотри сюда! – приказал он зловеще.

Она закрыла глаза, не успев увидеть, как еще раз взметнулся в воздух огромный кулак с серебряным кастетом‑кольцами, и только вспышка жуткой боли взрывом гранаты отдалась в голове. Удар распластал ее по полу.

Какое‑то время она лежала, как в тумане, не в силах шевельнуться. Потом осторожно подняла руку и коснулась пылающего лба. Пальцы нащупали что‑то липкое и мокрое. Она поднесла руку поближе к глазам: кровь. Кольца рассекли ей лоб, и левый глаз начал постепенно заплывать.

– Ну что, будешь рыпаться дальше? – откуда‑то сверху донесся до девушки вызывающе‑тихий голос Лютого.

Медленно, с трудом приподняв голову, Ширли устремила в его сторону взгляд. Она смутно понимала, что он возвышается где‑то над ней, но ясных очертаний разобрать не могла – только тяжелый туман. Она попыталась качнуть головой: нет, она не будет больше сопротивляться, но при каждом движении боль вспышкой молнии пронзала ее.

– Вот и дело, – довольно кивнул Лютый, и Ширли уловила в его голосе усмешку. – Наконец‑то! Мы же просто хотим чуток поразвлечься.

Поразвлечься? Слово пронзило ее, пробуждая сознание, сквозь тяжелый туман проступили острые грани реальности. Он называет это „поразвлечься"? Ширли смутно видела, как он развязно качнул бедрами в ее сторону и легонько пнул ее носком тяжелого ботинка на толстой подошве.

– Ну, а теперь давай‑ка работай, – буркнул он, запуская руку в расстегнутые штаны.

Ширли с трудом нашла в себе силы, чтобы привстать на колени, закинула голову назад и, приоткрыв рот, плюнула ему в лицо. Попала! Глаза ее засверкали.

Он отшатнулся и, утерев лицо тыльной стороной ладони, мрачно прорычал:

– Ну, сука, хватит… Сейчас ты пожалеешь… – Он ткнул пальцем в четырех сообщников. – Эй вы, подержите ее! Придется как следует проучить эту стерву!

Четверо „троглодитов" кинулись к ней, и, ухватив за руки и за ноги, распластали по полу, прижав запястья и щиколотки коленями для пущей верности.

– Не‑е‑ет! – закричала она из последних сил, дико мотая головой. Слезы стыда и отчаяния брызнули из глаз, пока она еще пыталась вырваться, корчась и извиваясь, но все уже было бесполезно. Она была слишком слаба, чтобы противостоять им.

Сломленная, она в отчаянной безнадежности поникла головой.

Теперь Лютый мог делать с ней все, что угодно. Секунду постояв над ней, он рухнул вниз всей грудой железных мускулов в тонну весом.

Руки грубо содрали с нее остатки одежды. Ткань, затрещав, поддалась, пуговицы, выдранные с мясом, разлетелись в стороны. Лютый снова навис над ней, и это краткое освобождение показалось девушке счастливой передышкой. Затем он вновь ринулся на нее всем весом, пригвождая к полу.

Наверное, так бывает, когда раздирают в клочья…

Боль, страх, страдание слились воедино в невыносимой муке, палящей и слепящей, как синее неоновое пламя. Она закрыла глаза, чтобы не видеть, но и сквозь веки пробивался, гудел и мерцал, синий неоновый свет, а в ушах стоял сеющий ужас голос: „Ширли‑и… Шир‑ли‑и…" Ее имя, подхваченное эхом, искаженное и невыразительное, накатывало откуда‑то из глубины, захлестывая ее, как безустанная волна накатывает на берег. „Шир‑ли будет умницей! Шир‑ли будет добренькой с братом Дэном…"

„Не‑е‑е‑ет!" – еще раз пронзительно закричала она. И тотчас же в нос ударил запах пота и виски, как от брата Дэна, а перед глазами рос и рос, мерцая и разгораясь, неоновый крест.

– Подожди меня здесь, – приказала Олимпия таксисту и рывком отворила дверь. – Я быстро. Смотри, не уезжай без меня, хорошо? Получишь двадцать долларов сверху на чай. – Ее лицо не скрывало озабоченности, а в голосе зазвенели начальственные нотки.

Таксист обернулся назад, изучая закутанную в норковое манто пассажирку с черной сумочкой из кожи ящерицы в руке, и покачал головой. С ума сойти от этой женской глупости!

– Думайте что хотите, мадам, но, по‑моему, вы сумасшедшая. Никакими деньгами не заставить меня войти в этот дом, а ведь у меня Вьетнам за плечами.

Олимпия невесело усмехнулась.

– А я и не прошу вас никуда выходить. Просто дождитесь меня здесь, вот и все. – Она выбралась из машины, рассеянно протянув руку назад, чтобы закрыть за собой дверь. Водитель, щелкнув замками, закрылся изнутри и, не выключая мотор, принялся ждать.

Она немного постояла у входа, изучая ряды припаркованных к обочине „харлеев", затем перевела взгляд на здание. Типичные трущобы, построенные век назад, чтобы расселить прибывающих из Восточной Европы эмигрантов. Внутри же крохотные смежные комнатенки.

Поднявшись на полпролета по выщербленным каменным ступеням, Олимпия толкнулась во входную дверь. Та оказалась заперта. Все правильно, этого она и ожидала. Это вовсе не обычный жилой дом, она поняла это, едва увидела мотоциклы. Олимпия огляделась: ни намека на звонок. Постучав в дверь, она еще немного подождала, однако никто так и не появился. Живо накрутив ремешок сумки вокруг запястья, она принялась барабанить в дверь двумя кулаками.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем внутри щелкнула задвижка и дверь приоткрылась на несколько сантиметров.

– Ну? – подозрительно уставилась на нее из‑за двери девица с грязными обвисшими светлыми волосами.

Олимпия заученно улыбнулась:

– Меня зовут Олимпия Арпель, я пришла, чтобы повидаться с Шерл…

В этот самый момент откуда‑то из глубины дома донесся жуткий крик, от которого кровь стыла в жилах. Девица тревожно обернулась, и Олимпия поняла, что самое время пренебречь такими тонкостями, как приглашение войти. Широко распахнув дверь, она оттерла в сторону блондинку и решительным шагом направилась в глубь дома.

– Эй! – недовольно крикнула та, засеменив следом и пытаясь ухватить Олимпию за рукав. – Куда ты прешься‑то так вот запросто! Нельзя же, правда же…

– Да какой там, к дьяволу, нельзя! – пробормотала в ответ Олимпия, стряхивая с плеча ее руку. – Только попробуй мне помешать! – грозно предупредила она.

У подножия лестницы она на секунду затормозила, едва не споткнувшись о мертвецки пьяного рокера, и быстро огляделась. И почти сразу же снова услышала этот леденящий душу крик.

Вверх по лестнице она уже летела, а ворвавшись в огромную пустую комнату, застыла на месте, не в силах поверить своим глазам. Четыре здоровенных неопрятных детины с длинными, до плеч, волосами, прижали к полу женщину. Сердце Олимпии сжалось: Ширли! Еще один, с голым задом и спущенными джинсами, свалившимися к щиколоткам, привстав на коленях, как похотливое животное, раскачивался над нею взад‑вперед, другой навис над ее лицом. За их успехами следили дюжины две грязных человекоподобных существ в различной стадии раздетости. Собравшись кругом, они тянули пиво прямо из банок, грубо подначивая насильников. Все без исключения были одеты в джинсовые жакеты‑безрукавки с огромными аппликациями на спинах, изображающими череп и кости.

Олимпия вросла в пол, но не надолго.

– А ну‑ка, прекратить! – Ее голос, хладнокровный, но исполненный властной уверенности, остановил действие, словно невидимый режиссер нажал кнопку „стоп" на переключателе. Головы медленно повернулись в ее сторону. В нависшей тишине десятки пар пустых глаз хмуро разглядывали ее.

Олимпия крепче сжала пальцами медный замок на сумке.

– Де‑ерьмо! – первым вышел из оцепенения стоявший почти рядом с нею рокер, которого голос Олимпии оторвал от приятного занятия: он ковырял огромным охотничьим ножом под иссиня‑черными ногтями. Медленно смерив ее взглядом из‑под нависших, как капюшон, век, он отвернулся в сторону и смачно сплюнул: – Проваливай, бабка!

Остальные дружно расхохотались, так же внезапно, словно режиссер решил наконец нажать „пуск".

– Скоты! – Подбородок Олимпии дрожал от негодования, жилы на шее вздулись, натянутые и тугие, словно провода. – Вы просто скоты!

– Да ну? – в глубине глаз рокера, оттачивающего ножом ногти, полыхнул опасный огонь, словно у внезапно проснувшегося, а до сих пор дремавшего кота.

– Показать тебе настоящих скотов, бабка? – Намеренно медленно он сложил нож и резким движением оторвался от стены, которую до тех пор подпирал.

Пока он нарочито медленно вышагивал ей навстречу, Олимпия не сводила с него глаз, успев при этом приоткрыть сумочку и запустить в нее руку.

Парень застыл прямо перед ней, и только тогда Олимпия поняла, насколько он огромен. Казалось, к ней приближается изготовившийся к прыжку футбольный защитник. Разница только в том, что у этого вместо наплечников было все настоящее – тугие бицепсы, рельефные грудные мышцы, мощные крепкие руки.

Олимпия продолжала смотреть на него во все глаза. Просто поразительно, что люди могут гордиться тем, насколько они отвратительны, подумала она. Лоб его, лоб кроманьонца, был повязан мерзким красным платком. Нос плоский, скривленный набок – скорее всего, следствие уличных боев и плохого лечения, мрачно обвисшие жидкие усы. Прямо на шее, толстой, как ствол дерева, виднелась татуировка: два пальца, сложенные, как для щелчка. На вид ему можно дать лет сорок, и вовсе нетрудно догадаться, в каких учебных заведениях он постигал азбуку жизни: в Аттике, Рейфорде или Фолсоме. А может, из‑за особого прилежания подзадержался с учебой, побывав во всех трех тюрьмах. Олимпию бы это не удивило.

Если его угрожающий вид и испугал Олимпию, внешне это не проявилось, она и бровью не повела.

– Ну, в чем дело, бабка? – рявкнул он. Глаза его цепко впились в нее. – Не любишь животных, говоришь? – Язвительно захохотав, он дотянулся рукой до ее сморщенной щеки, слегка ущипнув ее.

Вот этого Олимпия на дух не выносила. Чтобы какой‑то ублюдок касался ее?..

– Убери свои лапы, засранец, – спокойно проговорила она, и тут же рука, утонувшая в сумочке, скользнула наружу. Секунда – и дуло револьвера уперлось ему в пах.

– Какого дьявола… – взревел было кроманьонец, и тут же застыл на полуфразе. Глаза его пылали, как угли в золе. Тут лучше поосторожнее: одно движение – и эта дура лишит его самого драгоценного – возможности воспроизводить себе подобных.

– Только дернись, – четко предупредила Олимпия, – потом всю жизнь Майклом Джексоном петь будешь.

Взгляд „троглодита", с трудом оторвавшись от револьвера, уперся Олимпии прямо в лицо. Зубы его оскалились, в глазах полыхнула то ли ярость, то ли испуг. Это обряженное в норку чучело с жесткой прямой челкой и оранжевой помадой явно принадлежало к тем особям, с которыми ему встречаться так близко еще не приходилось: богатым, решительным и до идиотизма бесстрашным. Но она пожалеет, что выставила его дураком… Еще как пожалеет!

Ни один из тех, кто осмелился насмеяться над ним, не переживет следующий день! Ни один.

Олимпия слегка махнула револьвером:

– Медленно подними руки и положи их за голову!

Какую‑то секунду он молча смотрел на нее, не двигаясь. Быстро подняв револьвер, Олимпия предупреждающе пальнула в потолок и тут же вернула его в прежнюю позицию. Оружие было небольшим, но звук выстрела и отдача вполне достойные. Стреляла она из него впервые, и результат казался ей обнадеживающим.

Руки кроманьонца взметнулись вверх еще до того, как кусочки штукатурки и пластиковой обивки потолка успели упасть ему на жирные волосы и грязный жилет.

Предупреждение подействовало и на остальных: дернувшись и переглянувшись, „троглодиты" снова замерли. Теперь их логово вполне могло бы посоперничать нависшей тишиной с любым читальным залом.

– Вот так‑то лучше. – Мрачно усмехнувшись, Олимпия вновь ткнула дуло револьвера ему в пах. – Это только начало, – громко, чтобы услышали все, объяснила она. – Чтоб вы не сомневались, заряжен ли он. И предупреждаю, реакция у меня очень быстрая.

– О черт, мадам… Вы там поосторожнее… – Громила исходил потом, а голос его зазвучал на октаву выше. Казалось, он окосел окончательно, не в силах оторвать глаз от револьвера. – Пушка‑то нацелена в самое важное…

– В этом и смысл. – Губы Олимпии сложились в тонкую твердую ниточку. – Не хотелось бы повторяться… Прикажи дружкам выстроиться в ряд у стены. И при первом же шорохе любого из них – ча‑ао, cojones. Усек?

Краем глаза Олимпия видела, что насиловавшие Ширли детины поднялись и, натянув джинсы, отступили в сторону. Те, что с удовольствием наблюдали за картиной, тоже подались назад. Никто не произнес ни слова, молча пожирая ее глазами, и всеобщая ненависть, исходящая из этих глаз, обладала, казалось, собственным многоголосием. Никогда прежде не доводилось ей видеть одновременно столько лиц, готовых убить, столько разъяренных глаз сразу.

Олимпия ни разу не повысила голос, но каким‑то образом он был слышен и в самых дальних закутках комнаты.

– Все на пол, живо, лицом вниз! Руки на голову! Никто не шелохнулся, и Олимпия плотнее прижала дуло револьвера к паху кроманьонца.

– Вы слышали! – почти обезумев, заорал тот. – На пол!

Когда бандиты распростерлись у ее ног, Олимпия осторожно двинулась в сторону Ширли. Опускаясь рядом с девушкой на одно колено, она продолжала держать под прицелом главную мишень. Взглянув краем глаза на девушку, она почувствовала, что к горлу подкатывает тошнота. Ничего общего с тем прелестным созданием, оставленным ею в студии Альфредо Тоскани пару часов назад! Тело девушки покрывали страшные синяки и кровоподтеки, лицо превратилось в бесформенную маску.

Сознание затуманила, накатив, другая волна – волна ярости.

– За что? – простонала она в отчаянии, но этот стон повис без ответа в зловещей тишине. Она впилась пальцем в спусковой крючок. Сильная, волевая и бесстрашная, Олимпия привыкла держать под контролем свои чувства. Эта внезапная жажда возмездия, неодолимое желание отомстить за те страдания, что выпали на долю Ширли, были чем‑то новым для нее самой. Словно внутри нее скрывался кто‑то другой, о ком она и не подозревала, – яростный и непримиримый. Целый хор голосов слился в один голос, требующий отмщения.

Перед глазами поплыли черные мушки, палец, прижатый к спусковому крючку, подчинялся своим собственным законам. Она напряглась, ожидая звука выстрела и сильной отдачи.

– Олимпия?.. – Ширли, распластанная рядом с ней, попыталась приподнять голову и открыть заплывшие глаза. – Это… и вправду вы?

Слабый голос девушки словно погасил, успокоил свирепый хор голосов внутри нее. Палец на спуске расслабился.

– Да, детка, – проговорила она хрипло полным страдания голосом. – Это я. Теперь все будет в порядке. Я увезу тебя. Ты можешь сесть?

– Я… не знаю…

– Постарайся, малышка, пожалуйста. – Не сводя глаз с кроманьонца, Олимпия пошарила рукой по полу, пытаясь нащупать одежду девушки, затем прикрыла жакетиком дрожащее нагое тело.

– Накинь‑ка это, – проговорила она мягко. – А потом обопрись на меня, я помогу тебе. – В голосе ее снова зазвучало железо: – Ты! – Она ткнула дулом револьвера рокера в косынке. – Пойдешь с нами!

Не опуская пистолета, Олимпия протянула свободную руку девушке.

– Вот так‑то, детка… Положи руку мне на плечи… так. – Я поддержу тебя. – Обхватив левой рукой Ширли за талию, она выпрямилась вместе с нею. – А ну, двигайся, мешок с дерьмом! – Скомандовала она громиле. – Пойдешь с нами вниз, затем на улицу. Так что давай поворачивайся. И помни, что у тебя за спиной, не вздумай выкинуть какую глупость. Если ты или кто‑то из этих подонков дернется, я всажу тебе пулю, не задумываясь.

– Сомнений не оставалось: Олимпия сдержит свое слово без сожаления.

Вместе с заложником они двинулись сначала в коридор, затем вниз по лестнице. Передвигались они медленно: Ширли то и дело бессильно обвисала, едва переставляя ноги, и Олимпия видела, что при каждом шаге она из последних сил старается сдержать стоны от боли.

Когда они спустились на тротуар, уже стемнело. Уличные фонари сочились янтарным светом, заливая своим сиянием ряды мотоциклов, играя бликами на металлических боках пивных банок и отражаясь в жестяных бутылочных крышках, вмурованных в асфальт. Ширли вцепилась в Олимпию намертво, видя в ней единственное спасение.

Мысленно Олимпия благословила широкие рукава норкового манто: эти мягкие меховые трубы, совершенно не мешая движению, служили одновременно прекрасным укрытием. Никто не разглядит, что у нее в руке. Револьвер не испугает таксиста, он его просто не заметит, а значит, не бросится в панике бежать, оставив их без прикрытия.

Заметив Олимпию, таксист едва не вывалился со своего сидения, повернувшись назад, он открыл замок на задней дверце и широко распахнул ее.

– Сначала ты. – Олимпия осторожно усадила девушку на обитое серым винилом сиденье.

Ширли почти упала внутрь, сжавшись в комочек в дальнем углу машины, судорожно сжимая на груди разодранный жакетик и глядя перед собой невидящим взглядом.

– Я сяду рядом, – проговорила Олимпия почти нежно, обращаясь к громиле, – а ты поедешь с нами. И помни, что я сказала тебе о всяких глупостях.

Она осторожно скользнула следом за Ширли, стараясь придвинуться к девушке как можно ближе. Последним сел кроманьонец.

– А теперь рви отсюда ноги, – коротко приказала Олимпия таксисту еще до того, как громила захлопнул за собой дверь.

– Куда? – вопросительно уставился на нее таксист, все еще наполовину вывернутый назад.

– Да поезжай же! – рявкнула Олимпия.

– В чем дело, черт подери… – вскипел было тот, и тут же заметил холодный блеск револьвера, нацеленного в межреберье пассажира. – Вот черт… Мадам, ну вы и штучка! На вас просто пробу ставить негде!.. – Увидев вывалившую из здания толпу рокеров, он охнул, прервав тираду, и врезал по газам. Взметнув за собой тучу пыли и дыма, такси сорвалось с места, помчавшись в сторону Д‑авеню, и, не разбирая сигнала светофора, свернуло к жилым кварталам. Следом за ним с ревом и грохотом уже мчался десяток „харлеев".

– Дерьмо! – выругался таксист, когда прямо перед ними желтый свет светофора неожиданно сменился красным. Нажав на клаксон и прибавив газу, он рванул по единственному свободному ряду, проскочил пару поворотов и, не сбавляя скорости, на полном ходу вывернул руль влево. Взвизгнули и засвистели шины, словно протестуя, машину занесло резким полукругом, прежде чем ему удалось ее выровнять. Они выскочили на 7‑ю улицу на огромной скорости и почти тут же сбросили ее до нуля, прокатив еще несколько секунд на холостом ходу. Подкатив к обочине, таксист быстрым движением выключил все огни и заглушил мотор.

– Пригнитесь! – завопил он.

Они услышали рев „харлеев", мчавшихся по Д‑авеню, но, судя по звуку, рокеры сбросили скорость, обшаривая глазами 7‑ю улицу. Затем моторы снова взревели: значит, их не заметили. Такси с выключенными фарами, прижавшееся к обочине, превратилось в одну из бесконечного ряда машин, оставленных на стоянке.

Когда рев мотоциклов растаял вдали, они снова выпрямились. Олимпия чувствовала, что все события сегодняшнего дня начали сказываться внезапно накатившей слабостью и начинающей колотить ее дрожью, но усилием воли взяла себя в руки. Сейчас не время показывать слабость, у нее еще будет такая возможность попозже. Взмахнув револьвером, она коротко приказала громиле:

– Убирайся!

Не отводя от нее глаз, он потянулся к ручке, распахнул дверцу и осторожно, задом, выбрался на тротуар. Даже оказавшись вне машины, он не решался еще полностью выпрямиться, горбясь и согнув колени.

Слегка качнувшись вперед и по‑прежнему не выпуская револьвера, Олимпия свободной рукой потянулась за дверцей.

– А теперь проваливай, пока я не передумала! – решительно скомандовала она.

– Считай, что тебе конец, – прошипел громила полушепотом. – Вы обе, суки, можете считать себя мертвыми!

– Куда теперь, мадам? – спросил таксист, когда они рванули прочь от тротуара.

Олимпия впервые позволила себе опустить револьвер.

– Сент‑Винсент, – проговорила она устало, и тут же ее обожгла иная мысль.

Только сейчас ей пришло к голову, что Ширли потребуется пластическая операция, а для этого лучшего места, чем частная клиника Дункана Купера на Восточной 6"9‑й улице, не найти. К тому же начни „троглодиты" шустрить в поисках Ширли по отделениям „скорой помощи", обычная больница может стать ей плохим укрытием.

А вот проверить все частные косметические клиники, да еще расположенные в верхнем Ист‑Сайде, Воинам Сатаны и в голову не придет.

Но прежде всего нужно сменить такси. Кто‑нибудь из бандюг мог запомнить номер, так что найти водителя им труда не составит. А если так, они найдут способ и заставить его заговорить. В этом Олимпия не сомневалась.

– Сент‑Винсент, – повторила она еще раз, добавив мысленно: а там мы пересядем в другую машину.

– Добрый вечер, мисс Робинсон. – Банстед, сверкая белоснежными перчатками, отпустил ей церемонный поклон.

– Добрый вечер, Банстед, – отозвалась Эдвина, улыбаясь.

Дворецкий почтительно склонил голову перед Шеклбери:

– Добрый вечер, сэр.

– Привет! – беспечно кивнул в ответ Р.Л. Он с интересом огляделся по сторонам, и губы его сложились в трубочку, готовясь издать удивленный присвист. Он и сам в мире денег человек не последний, но среди его бостонской родни и бесконечных двоюродных сестер и братьев не принято кичиться богатством и пускать пыль в глаза – все они ведут осмотрительный и сдержанный образ жизни янки. Де Рискали же, судя по всему придерживались прямо противоположной жизненной философии. Всюду, куда только падал взор, сверкало, блистало, сияло, искрилось и преломлялось лучами богатство. Казалось, сами стены и вся обстановка апартаментов вопили во все горло: деньги, деньги, деньги…

Деньги отражались в убранстве овального фойе с куполообразным потолком и двумя обращенными друг к другу деревянными позолоченными консолями, с которых из дорогих китайских ваз обрушивался на посетителей водопад цветов. Деньги сияли огнями светильников: электрических ламп здесь не было, а в хрустальных гранях стенных бра и канделябров сверкали, отражаясь, тонкие навощенные фитили. Эту игру света усиливал свисающий с потолка хрустальный айсберг люстры, полыхающий двухъярусным пламенем. В воздухе витали тонкие запахи ароматических смесей, воска и духов. Откуда‑то из глубины длинного мраморного коридора доносилась мелодия Сен‑Санса, исполняемая на антикварном рояле „Бехштейн", ее почти заглушал гул голосов собравшихся на вечер гостей и мелодичные волны звонкого смеха, то вспыхивающего, то исчезающего вдали.

Да и сам воздух, казалось, пропитан деньгами. Р.Л. чуял их нутром, вдыхал, различал на слух… А скоро, подумал он с кривой усмешкой, сможет попробовать и на вкус.

Горничная помогла им раздеться, и Эдвина подошла к ближайшему зеркалу, тщательно изучая в нем себя. На ней был шелковый комплект от де Рискаля, включающий зеленовато‑желтый облегающий верх, узкую изумрудно‑зеленую юбку, слегка расширяющуюся и ниспадающую фалдами вокруг колен, и ярко‑розовый пояс‑кушак. Ее волнистые, как на полотнах Боттичелли, волосы, разделенные прямым пробором, были слегка взбиты и приподняты на висках, напоминая две подсвеченные закатом тучки. Она была безукоризненно подкрашена, а из ушей свисали золотые серьги в виде четвертинок луны, усыпанные бриллиантовыми звездочками.

Слегка прикоснувшись к руке Р.Л., Эдвина сказала:

– Сюда, – и уверенно направилась по мраморному коридору.

– Где они откопали этого дворецкого? – тихо спросил Р.Л., оглядываясь назад через плечо. – В лавке древностей?

– В Букингемском дворце, – шепотом отозвалась Эдвина.

– Что, правда?

Она выразительно поглядела на него:

– Правда.

– Эдвина! Дорогая моя! – Они еще не достигли гостиной, а Анук уже устремилась им навстречу, окутанная облаком жасмина: ослепительная, разодетая в лучшие наряды ведьма. Кисти рук, протянутых навстречу им в приветственном жесте, томно свисали.

Эдвина подставила щеку для искусного полувоздушного поцелуя, отвечая хозяйке тем же.

– Ты великолепно выглядишь! – проворковала Анук, отступая на шаг назад. Ее топазовые глаза цепко исследовали Эдвину с головы до ног. – Я всегда говорила, что на тебе даже массовая модель Антонио смотрится как индивидуальный заказ!

Эдвина выдавила из себя дружескую улыбку: сейчас ей вовсе не хотелось отвечать на сомнительный комплимент какой‑нибудь остроумной колкостью.

– А ты, Анук, просто ошеломительна. Впрочем, как всегда.

– Ты об этом? – Анук небрежно взмахнула рукой, обводя свой туалет, и слегка пожала плечами. – Это всего лишь безделица, которую Антонио состряпал для меня на скорую руку. Право же, даже не стоит внимания.

Беспечность, как всегда, удалась Анук мастерски.

Обладая сверхъестественным талантом предугадывать, кто и как будет одет, она заранее вычислила – с абсолютной точностью, а как же иначе? – что женщины предпочтут для данного вечера яркие сверхсовременные туалеты всех цветов радуги. Именно поэтому Анук выбрала для себя черный цвет. Простое черное бархатное платье, доходящее до пола, оставляло обнаженными ее узкие элегантные плечи. Нет, совсем простым это платье назвать было нельзя: на спине, подобно огромной бабочке, его украшал шелковый черный бант, переходящий в длинный шелковый шлейф. На Анук не было ни колец, ни браслетов, только сапфиры от „Булгари", сиявшие в ее ушах и на тонкой шее: денег, уплаченных за эти сапфиры, вполне хватило бы на свершение небольшой революции.

Широко распахнутые глаза Анук слегка сузились, оценивающе смерив Р.Л. с головы до ног. Все‑таки нужно отдать Эдвине должное, когда она того заслуживает: эта простенькая студенточка в свое время сумела окрутить и женить на себе известного и самого обаятельного хирурга‑пластика в мире – а вот теперь явилась сюда с очередным, далеко не худшим, представителем сильного пола. Чем только она их берет, непонятно!

– Могу я полюбопытствовать, кто твой потрясающий спутник? – промурлыкала Анук с шутливой требовательностью, вопросительно глядя на Эдвину. – И почему я не видела его раньше?

Эдвина представила ей Р.Л., и он взял протянутую ему руку, склонясь в чуть ироничном поцелуе к ее пальцам. Тщательно выщипанные брови Анук взметнулись в снисходительном изумлении.

– Ах‑ах, какая галантность! – В ее глазах что‑то мелькнуло. – Шеклбери… Шеклбери… – Она задумчиво постучала пальчиком по губам, и тут же безупречно подкрашенные глаза распахнулись еще шире: – Нет‑нет, молчите! Я все скажу сама! Сеть универсальных магазинов в Бостоне? Ваш отец умер несколько лет назад, теперь я вспомнила!

– Виноват, – проговорил Р.Л., сконфуженно улыбаясь.

Анук внезапно превратилась в само очарование.

– Дорогой мой, как же так: ни один из ваших двадцати трех универмагов не представляет Антонио де Рискаля! – Она шутливо погрозила ему пальчиком: – Как не стыдно! Нам просто необходимо исправить это упущение, не так ли?

Р.Л. не мог сдержать удивления.

– Откуда вы знаете, что у нас двадцать три магазина, и в них не представлена фирма де Рискаля?

– Знаю, – рассмеялась Анук без тени хвастовства, просто констатируя факт. – Я знаю все, достойные того, чтобы их знали, торговые центры и дорогие магазины по всему миру. И те, что представляют де Рискаля, и те, что нет.

Р.Л. смотрел на нее со все возрастающим интересом и уважением. Инстинкт подсказывал ему, что этот мастерский макияж, изысканно‑дорогие наряды и математически рассчитанные манеры Анук де Рискаль скрывают хитрую и мудрую фигуру, правящую индустрией моды, грозную силу, стоящую за троном.

Эдвина, уязвленная тем, что Анук как бы отодвинула ее в сторону, почувствовала, как в ней закипает ярость. Вовсе не в ее правилах быть кому‑то обузой, и подобные сюрпризы ей не по вкусу. Почему Р.Л. не сказал ей, что владеет универмагами? Почему она должна узнавать эту новость последней, да еще из случайной беседы с Анук?

С трудом сдерживаясь, Эдвина постаралась собраться. Умом она понимала, что не имеет права обижаться. Разве Р.Л. обязан ей что‑то объяснять? Он и раньше‑то никогда не любил хвастаться. Давным‑давно, еще во времена их романа, она совершенно случайно узнала о том, что его отец – крупнейший торговый магнат. Похоже на то, что Р.Л. чуть ли не стеснялся огромного богатства своей семьи.

– К несчастью, – проговорила Анук, – мы не можем позволить вашим магазинам в Чикаго и Сан‑Франциско представлять Антонио де Рискаля. Тут эксклюзивные права у универмага „Ай Мэгнин". Но ведь у вас есть и другие магазины, в других городах…

Эдвина слушала их краем уха, изобразив застывшую на губах улыбку, от которой уже начинали неметь мускулы лица. Справедливости ради – к чему она всегда стремилась – нужно признать, что у Р.Л. и времени‑то не было поведать ей, что он возглавляет „Шеклбери‑Принс". И все же Эдвина никак не могла с собой справиться, обида от кажущегося пренебрежения душила ее.

Date: 2015-08-24; view: 282; Нарушение авторских прав