Декабрь 1988 года 6 page

Теперь, впервые задумавшись над этим, она вдруг вспомнила, что никогда не слышала ласкового слова и от Змея. Никогда и ни о ком. Ее же, в редкие минуты добродушного настроения, он называл „лиской", но это отнюдь не было признанием ее красоты.

По мнению Ширли, красивыми можно было считать только тех женщин, которых она видела по телевизору: Сибил Шефферд, возможно, или Жаклин Смит, или Виктория Принсипал – недоступные, далекие создания, которые вполне могли бы быть жительницами других планет. За этими женщинами, всегда роскошно одетыми, холеными, тянулась какая‑то не поддающаяся определению аура очарования и шика, – в общем, того, чего явно не доставало простенькой, без косметики, одетой в залатанные джинсы „ливайс" и плохонький жакетик „старушки Змея".

И вот вдруг, совершенно внезапно, на нее обрушился целый шквал похвал и восхищения. „Сокровище" – это слово страшно взволновало Ширли. „Красавица" волновало не меньше. „С ума сойти" – ну, это довольно привычное выражение, с ним еще можно и согласиться. Может, она находится в сказке про Аладдина, сама об этом не зная?

Ну нет, для этого они слишком реальны и серьезны. И все же, что они в ней нашли, чтобы завертеться вокруг волчком?

Альфредо воздел к небу руку и властно щелкнул пальцами. Прелестная и молчаливая, как призрак, темнокожая девушка с кошачьей грацией и наголо обритой головой, с огромными золотыми кольцами серег и в оливковом кимоно, сшитом из парашютного шелка, скользнула в комнату сквозь дверной проем.

– Пантера, будь ласкова, проводи… – Альфредо выжидательно посмотрел на Олимпию.

– Билли Дон, – быстро проговорила женщина, мгновенно изменив имя Ширли на имя одной из своих любимых героинь из фильма „Рожденные вчера".

Ширли попыталась было обидеться: чем это так нехорошо ее настоящее имя? Однако все происходило слишком быстро. Ситуация менялась каждую секунду, прежде чем она успевала вставить слово.

– Проводи Билли Дон в гримерную, – скомандовал Альфредо, – с ней нужно еще поработать. – И, обернувшись к Ширли, добавил: – Ну, вперед, Билли Дон. И не бойся – нет оснований. Честное слово, тебе совершенно не о чем беспокоиться. Попробуй просто расслабиться и быть самой собой.

Расслабиться? Ширли не сводила с него недоуменных глаз. Должно быть, он просто смеется над ней!

Центр ресурсов Ширли Гудмэн при Технологическом институте моды – огромное здание из стекла и бетона – располагалось на 7‑й авеню между 26‑й и 27‑й улицами. В архитектурном плане это унылое, невыразительное и не радующее глаз сооружение. Никаких положительных эмоций у Анук оно не вызывало, но и не замечать уродства она не могла. Резко толкнув стеклянные двери, она стремительно влетела в них, лишь бы не видеть этого отвратительного здания.

Отделанный белым мрамором холл на втором этаже выглядел не лучше: абсолютно пустой, он казался просто голым. Анук решительно устремилась вперед, к четко намеченной цели. Миновав единственный предмет убранства холла – стойку дежурного, она направилась к галерее Сэмюела и Митсе Ньюхаусов, расположенную сразу за ней.

Заметив Лиз Шрек, которая уже дожидалась ее у входа в галерею, нервно посматривая на часы и сердито оглядываясь, она замедлила шаги и недовольно нахмурилась.

Неважно, как часто видела она Лиз за все эти годы, – каждый раз она, казалось, была застигнута врасплох самим фактом существования сталь нелепого создания и не могла сдержать своего изумления. Лиз Шрек являлась живым воплощением безвкусицы. Безжалостно яркий свет, окатывая ее сюрреалистическим сиянием, подчеркивал всю безобразность ее голубоватого пальто из искусственного меха; оранжевая башня акриловых волос, повязанных розовым прозрачным шарфиком, отливала химическим блеском, словно свежеизготовленное и упакованное для продажи промышленное изделие. Казалось, нажми на нее – и она, пискнув, развалится.

Анук с королевским достоинством двинулась ей навстречу.

– Дорогая Лиз, – она вложила в интонацию все тепло, на какое была способна, – как я признательна вам, что вы сумели прийти пораньше!

– Миссис де Рискаль… – Сиплый, прокуренный голос Лиз звучал достаточно вежливо, однако глаза оставались настороженными и обвиняющими. Анук с первого взгляда поняла: с Лиз ей придется потруднее, чем с Дорис Баклин. Лиз умела быть на редкость злопамятной и неколебимо добродетельной. Праведность, уязвленная гордость, вызов и пуританская мораль – вот те спутники, что сопровождали Лиз Шрек по жизни.

– Через несколько минут соберутся все приглашенные на прощальную церемонию, – сказала Анук. – Может быть, спустимся вниз, чтобы можно было поговорить без посторонних глаз? – Не дожидаясь, пока Лиз ей ответит, она мягко, но уверенно взяла ее за руку и направилась вниз по лестнице, в галерею на нижнем этаже.

После голой, холодной коробки верхнего холла вы внезапно оказывались в экзотических джунглях моды. Выставка „Сюрреализм в моде" раскинулась в бесконечных лабиринтах коридоров и тихих залов. Темные стены и мягкие ковровые покрытия создавали атмосферу потусторонней тишины и полумрака, являясь превосходным нейтральным фоном для самых невероятных моделей, выгодно оттеняя их. Каждый экспонат купался в море света, лившегося из специальных светильников.

Анук была настолько зачарована выставкой, что почти забыла о причине, приведшей ее сюда. Надо бы непременно вернуться сюда через пару дней. Эта выставка рассчитана на истинных знатоков и любителей моды, то есть именно на тех людей, кто, как Анук, мог по достоинству оценить ее своеобразие и неповторимость. Представленные экспонаты едва ли подходили под понятие „мода" в его обычном понимании. Каждый являлся произведением искусства, проявлением индивидуальности его творца.

А уж что говорить об экзотике! Здесь был причудливый металлический бюстгальтер со спиральными „сосочками", разукрашенный кожаный комбинезон, гульфик которого был отделан хромом, потрясающий ансамбль из ниспадающих один на другой шелковых шифоновых листьев, платье из перьев, которое превращало его обладательницу в редкую экзотическую птицу, и еще одно, преображавшееся в движущийся, дышащий занавес, стоило только надевшей его женщине развести в сторону руки – причем занавес со всеми необходимыми атрибутами: ламбрекеном, шнуром и завязками.

Вместе с семенившей рядом Лиз Анук пересекла несколько комнат, пока не нашла одну, в которой никого не было.

– Ну наконец‑то! – с облегчением проговорила она. – Здесь мы одни.

Лиз подозрительно обвела зальчик глазами: в самом центре его стоял стол, как бы накрытый к обеду, причем у каждого стула за этим столом лежала шляпа, выполненная в виде того или иного блюда.

– Ну, – бросила она в своей обычной жесткой манере, как бы одергивающей: давайте ближе к делу. – Я вся внимание.

Анук кивнула.

– Я хотела поговорить с вами о моем муже, – сказала она ровным голосом.

– О чем же именно? – Глаза Лиз настороженно впились в собеседницу.

Стягивая с пальцев длинные черные перчатки, Анук медленно проговорила:

– Он рассказал мне, что… что произошло сегодня утром. – Она прекрасно владела собой, ни словом, ни интонацией не выдав своих чувств. Глядя на эту уверенную женщину, исполненную холодной грации, никому бы и в голову не пришло, насколько ей на самом деле не по себе. Даже под страхом смерти Анук де Рискаль не покажет ранимость и боль. А уж тем более сейчас. – Что говорить, – добавила она, – Антонио чрезвычайно смущен.

– Меня это не удивляет, – оскорбленно фыркнула Лиз. – Но что тогда говорить о моих чувствах?

– Лиз, если вы позволите мне объяснить…

– А что тут объяснять? Я видела, чем он там был занят, миссис де Рискаль. Сказать по правде, просто не знаю, как я смогу после этого смотреть ему в глаза!

– Я прекрасно понимаю, что вы испытали личное оскорбление, Лиз, поверьте. – Анук то и дело поглядывала в сторону двери на случай, если кто‑то окажется вдруг в пределах слышимости. – Я понимаю, то, что вы увидели, шокировало вас… Тем более, что в течение стольких лет вы беззаветно служили Антонио. Однако я уверена и в том, что вы справедливый человек, Лиз. Пожалуйста, прошу вас, постарайтесь его понять! Антонио насколько талантлив, настолько и… э‑э… необычен. Я знаю об этой его… слабости… – Она вздохнула. – В общем, что я хочу вам сказать, Лиз: у людей творческого толка, таких, как Антонио, особый склад ума. Подчас это озарение художника имеет и свои темные закоулки. С Антонио все обстоит именно так, я это знаю. Он пытался совладать с собой. Поверьте мне, это действительно так. Но, боюсь, что время от времени он все‑таки… э‑э… оскальзывается…

– Оскальзывается? – Лиз уставилась на Анук, не веря своим ушам. – Вы это называете „оскальзывается"? Что ж, тогда я объясню вам все как есть. Судя по тому, что я видела, подобные „оскальзывания" случаются с ним регулярно. – Она судорожно втянула в себя воздух, чтобы собраться с силами и продолжить. – И я сомневаюсь, что смогу работать с ним и дальше!

– Лиз! – потрясенно выговорила Анук. Потрясение получилось на редкость искренним. – Нет, я уверена, вы говорите об этом не всерьез! Вы знаете, как Антонио ценит вас, полностью полагается на вас во всех делах. Если б не вы, он просто увяз бы в бесконечных мелочах!

– Ему следовало бы задуматься над этим раньше!

– Послушайте, давайте посмотрим на случившееся с другой стороны, – спокойно произнесла Анук. – Скажем, если бы Антонио испытывал зависимость… ну, от кокаина, к примеру. Разве вы не постарались бы помочь ему справиться с этим?

Врожденный инстинкт драматической актрисы подсказывал Анук, что она сказала именно то, что нужно. В тишине и полумраке галереи Анук почти различала, как в раздираемом противоречиями мозгу Лиз вспыхивают волны протеста: скандал… содомия… грех… позор…

Потянувшись к Лиз, Анук нежно взяла ее руки в свои.

– Я уверена, в этом случае вы пришли бы на помощь Антонио. И я уверена, что и сейчас вы найдете в себе силы помочь ему. Ведь вы для него не просто секретарь, Лиз, вы же знаете. Вы – часть его дела. Я бы даже сказала, часть его семьи. – Слегка наклонив голову, Анук умоляюще взглянула на Лиз. – Пожалуйста, дайте Антонио еще один шанс, прежде чем безоговорочно осудить его. Это все, о чем я вас прошу.

В галерее воцарилось долгое молчание.

– Что ж, конечно, двенадцать лет кое‑что значат, – наконец выдавила из себя Лиз. Она тяжело вздохнула и быстро прибавила, угрожающе воздев палец: – Но поверьте мне, если я еще раз окажусь в подобной ситуации… – Ее подбородок решительно взметнулся вверх, а глаза вновь стали жесткими.

– О нет, никогда! – промурлыкала Анук с неподдельным облегчением. Обняв Лиз, она искренне прижала ее к себе. – Я не сомневалась, что смогу на вас рассчитывать! И я уверена, что вы будете, как всегда, сдержанны и благоразумны. Ну, а теперь нам лучше вернуться. Наверное, все уже собрались.

Они вместе поднялись по лестнице. Анук болтала и шутила, словно они с Лиз были закадычными друзьями. О Господи! – подумала она вдруг, поежившись. Подлаживаться к этому жалкому женоподнобному существу!

Что касается Лиз, у нее тоже сомнений не оставалось: Анук де Рискаль – самая двуличная и лживая дрянь на свете!

– Неужели тебя так достала эта зануда из ювелирного отдела? Она же просто спросила, откуда у меня такие клипсы. – Аллилуйя изумленно взглянула на Эдвину, едва они выплыли из универмага „Бергдорф Гудмэн", держа в руках надушенный лавандовый фирменный пакет магазина. Девочка водрузила на нос только что купленные очки – из тех, что были модны среди киноактеров тридцатых годов, – они почти скрывали ее глаза. – Меня это абсолютно не колышет.

– Ты слишком копалась в товарах, а мы и так рискуем опоздать, – заметила Эдвина, обеспокоенно обшаривая глазами 5‑ю авеню в поисках такси. Лицо ее выражало тревогу и нетерпение. 5‑я авеню и 57‑я улица были забиты покупателями, неспешно перетекающими из магазина в магазин в поисках рождественских подарков, и ни одного пустого такси поблизости не было. Она взглянула на Аллилуйю. – Если бы я тебя оттуда не уволокла, мы до сих пор бродили бы по шестому этажу.

– Ну и что? Ты же знаешь, я просто тащусь от всех этих штучек Виктора Косты, – пожала плечами девочка. – И вообще у меня магазинное настроение. Скажи, правда тот зеленый комплект клево смотрелся на мне?

– Во‑первых, он рассчитан на женщин постарше, – сказала Эдвина, по‑прежнему вытягивая шею в поисках такси. – А во‑вторых, вот уж не думала, что тебе может понравиться такая… консервативная модель.

– Вполне может, если носить ее с рваными кружевными чулками и ярко‑розовыми кожаными перчатками… Или лучше полосатыми, как зебра? Представь только…

Кинув быстрый взгляд на дочь, Эдвина призналась:

– Сказать по правде, не могу.

– Ма! – внезапно крикнула девочка. – Смотри, такси!

Быстро обернувшись, Эдвина успела заметить машину, подкатывающую к краю тротуара. И тут же увидела парочку покупателей, бросившихся к ней. Уступить им машину? Никогда! Эдвина самозабвенно ринулась к цели, забыв о сочувствии к ближнему и о хороших манерах.

– Ну уж нет! – прошептала она и со сноровкой истинной дочери Нью‑Йорка, привыкшей сражаться за место под солнцем, оттерла конкурентов, ухватившись за ручку задней дверцы такси и застыв в боевой стойке: ноги расставлены, глаза горят решимостью и бесстрашием. Этой стойке Эдвина обучилась давным‑давно: жесткие нравы нью‑йоркских улиц не лучшая школа утонченных манер. Вот и сейчас эта закалка пошла ей на пользу. Соперник покинул поле битвы.

– Ну здорово, ма! – восторженно ахнула Аллилуйя.

– Борьба видов, дочь, – отозвалась Эдвина нежнейшим голосом.

Аллилуйя расхохоталась.

Дверца такси распахнулась, и оттуда выскочил мальчуган примерно ее лет – коротко стриженый, в толстых очках в роговой оправе, – едва не выбив у нее из рук пакет с покупками.

– Ну ты, псих! – взвизгнула Аллилуйя.

– Извините, – робко пробормотал мальчуган, вспыхнув и отворачиваясь в сторону. Застыв у машины, он терпеливо ждал, пока второй пассажир расплатится и выйдет из салона.

Время шло, но спутник его почему‑то не спешил, уже добрых полминуты оставаясь в машине. Эдвина в нетерпении притопнула ногой.

– Интересно, сколько нужно времени, чтобы расплатиться с таксистом? – произнесла она в никуда именно в тот момент, когда в салоне такси пророкотал густой баритон с бостонским акцентом:

– Да какое, черт подери, мне дело, что у вас нет сдачи с двадцати баксов! Может, мне подарить их вам за трехдолларовый прогон? Вы за кого меня принимаете? За деревенского лоха, что ли? – Пальцы на ручке двери нетерпеливо щелкнули. – Давай пошевеливайся, быстро ищи сдачу.

– Но я же вам объясняю, у меня нет мелочи, мистер! – не выдержал таксист. – Разве вы не видите? На двери объявление, что водитель не производит размен крупных банкнотов.

– О мой Бог! – не выдержав, процедила сквозь зубы Эдвина. – Этого только мне не хватало! Заполучить единственное свободное такси на всем Манхэттене, и что же?

– Эй, Лес, – крикнул пассажир мальчику. – У тебя нет мелочи?

Мальчик в роговых очках, застывший рядом с Аллилуйей, покачал головой:

– Только та двадцатка, что ты дал мне утром, – пискнул он.

– Вот черт!

Окончательно потеряв терпение, Эдвина раскрыла сумочку, висевшую у нее на плече, и принялась судорожно в ней рыться.

– У меня есть мелочь! – быстро крикнула она, извлекая из глубины сумочки четыре бумажки по пять долларов каждая.

Пассажир быстро высунулся из машины и выхватил у нее из рук банкноты, небрежно сунув взамен двадцатидолларовую бумажку.

– Такая дама и такая умница, – мягко прогудел он. Лихая улыбка озарила его лицо, из подозрительно‑симпатичного превратив его в симпатично‑пиратское. Голова незнакомца скрылась в глубине такси, чтобы тут же медленно выплыть обратно. Казалось, он забыл обо всем, не сводя с нее изумленных глаз. – О Господи! – мягко выдохнул он, моргая глазами в недоумении. И прибавил уже более уверенно и громко: – Эдс? Эдс Робинсон? Быть не может!

Эдвина в свою очередь смотрела на него словно во сне. Да нет, это невозможно, втолковывала она себе, стараясь унять бешено заколотившееся сердце. Прошло столько лет! Это лишь в сказках герои после долгой разлуки внезапно встречают друг друга средь бела дня, но не в реальной же жизни!

– Ну? – требовательно проговорил он. – Так и будешь смотреть на меня, открыв рот, как на призрака? Или все же поздороваешься для начала?

– Слушайте, мистер, время – деньги, – недовольно пробурчал таксист. – Может, расплатитесь и дадите мне работать?

Автоматическим жестом мужчина сунул таксисту все четыре бумажки и задумчиво выплыл из машины, ни на секунду не отрывая от Эдвины глаз.

Аллилуйя, стоя в сторонке, наблюдала за поведением матери и незнакомца со скучающе‑надменным выражением. Она тоже не верила своим глазам. Ее мать, всего секунду назад, казалось, готовая на все, лишь бы заполучить свободное такси, превратилась в застенчивую девчонку‑школьницу, внезапно потерявшую дар речи. Вот уж совсем на нее не похоже! Она даже не видела, как две женщины, резво проскочив мимо нее, радостно прыгнули в машину и быстро захлопнули за собой дверцу. Такси фыркнуло и рвануло прочь.

– Послушай, что случилось? – первой вышла из оцепенения Аллилуйя. – Ma, ты упустила машину!

– Машину? Какую машину? – Эдвина, казалось, совершенно забыла об Аллилуйе и полностью отключилась от реальности, не видя даже толпы пешеходов, огибающих их скульптурно застывшую группу из четырех человек, как стайка рыбешек огибает подводную преграду. В ее мире сейчас оставались лишь двое: он и она. – О Господи, спаси мою душу, – наконец обрела она дар речи. – Если глаза мне не изменяют, это Р.Л. Шеклбери собственной персоной! Сколько же мы не виделись? Четырнадцать лет?

– Четырнадцать или сорок, – глубокомысленно прогудел незнакомец, одаривая Эдвину очередной ослепительной улыбкой. Она быстро отметила про себя, что зубы у него по‑прежнему превосходные: белые и здоровые.

Он покачал головой:

– Представить только, встретиться на улице после стольких лет? Никогда бы не поверил, что такое бывает.

– И правда, странно, – согласилась Эдвина, не спуская с него оценивающих глаз: интересно, как сказались на нем эти годы.

Высокий, под 185 сантиметров, Р.Л. Шеклбери по‑прежнему оставался стройным. Загорелое лицо, густые волосы, слегка уже отливающие оловянным блеском. Но седина не старила его, напротив, была к лицу, придавая ему какое‑то особое достоинство. Эти достоинство и уверенность сквозили во всем: в осанке, внешности, манере держаться. Но, словно этого мало, он был удивительно хорош собой. Его мужественное, с тяжелым подбородком лицо пришлось бы кстати и на киноэкране, хотя в нем не было экранной жесткости: его смягчали веселые, словно высеченные резцом морщинки – свидетельство вечной улыбки. А эти полные чувственные губы, зеленоватые ирландские глаза, чуть иронично‑насмешливо поглядывающие на мир…

– Ты сразу же узнал меня, – вымолвила Эдвина хрипло. – Это приятно.

– Неужели ты могла подумать, что я тебя забуду? – Изумление, прозвучавшее в его голосе, было совершенно искренним.

– Но ведь прошло столько лет…

– Неужели? Ну, это еще нужно доказать. Глядя на тебя, можно биться об заклад, что время остановилось четырнадцать лет назад. Ты ни капли не изменилась.

– Ну, а ты по‑прежнему сама правда, – рассмеялась она.

Он тоже весело рассмеялся, радуясь ее настроению.

– И что же привело тебя в город? – спросила Эдвина уже более спокойно.

– Я живу сейчас на два дома. Официальный мой адрес все‑таки в Бостоне, но и здесь я подыскал для себя местечко. Полдома, как никак, но декоратор упрямо зовет его pied‑â‑terre.[5]

Заметив, что Аллилуйя задумчиво пожирает глазами Р.Л., Эдвина сказала:

– Ал, мне бы хотелось, чтобы ты познакомилась с одним человеком из далекой и тревожной юности твоей матери. Ты, наверное, помнишь мои рассказы о Р.Л. Шеклбери, ну вот, наконец‑то представилась возможность увидеться с ним лично. – Глаза Эдвины, когда она представляла его, затуманились, на лице застыла восторженно‑счастливая улыбка…

Протянув руку, Аллилуйя ощутила крепкое пожатие незнакомца, после чего он положил руку на плечо мальчику в роговых очках и слегка подтолкнул его вперед:

– Это мой сын, Лес.

Аллилуйя опустила голову, чтобы как следует разглядеть его поверх солнцезащитных очков.

– Это уменьшительное от Лесли, – тихо проговорил тот, протягивая руку Эдвине.

– Здравствуй, Лесли, – торжественно проговорила Эдвина, пожимая руку.

Лесли повернулся к Аллилуйе.

– Привет. Рад с тобой познакомиться.

– Угу, – буркнула девочка, даже не стараясь придать голосу более дружеский тон. Может, его отец по‑своему и ничего, но это четырехглазое чудовище явно относится к тому разряду двуногих, с которыми ей не по пути. Сразу ясно – этот сопляк изо всех сил пыжится, изображая из себя кинозвезду Ральфа Лорена, а значит, уж точно придурок.

Эдвина пристально посмотрела на Лесли, затем на Р.Л.

– Значит, ты женат?

– Разведен. А ты?

– Нормальный разговор для вольных восьмидесятых, – рассмеялась Эдвина. – Я тоже в разводе.

– Извини.

– Не за что. Это все к лучшему.

– Значит, мы оба холостяки? – изумленно пророкотал он. Эдвине показалось, что его потрясающие зеленые глаза засияли с новой силой. – Послушай, а почему бы нам всем не завалиться прямо сейчас в „Плазу"? Выпьем за дружбу прошлых лет, а дети получат по кружке пива, или что там у них нынче в моде?

Эдвина с сомнением покачала головой:

– С удовольствием бы, но нам и вправду нужно спешить. Мы опаздываем на прощальную церемонию, умер один знакомый…

– Поня‑атно, – протянул он, хотя выражение его лица заставляло в этом сомневаться. – Просто страшно обидно – наткнуться на тебя спустя столько лет и тут же разбежаться снова. Может, тогда поужинаем вместе? Я знаю одно прелестное местечко, о котором еще не разнюхали. Что ты скажешь о легком ужине из спагетти с цыпленком и мороженого?

– Спагетти с цыпленком – это не приглашение на ужин, Р.Л. С равным успехом можно спросить Элизабет Тейлор, хотелось бы ей получить огромный бриллиант. – Эдвина задумчиво вздохнула: его улыбка так обаятельна, что не было никаких сил сопротивляться. – Очень заманчиво, но… Боюсь, что сегодняшний вечер тоже проблематичен. Мне нужно быть на приеме – у босса.

– Похоже, что бы я ни придумал, все бьет мимо цели.

– Но я же не нарочно, – поспешила заверить его Эдвина. – Просто когда посыльный приносит приглашение от Анук де Рискаль, а к конверту приколота живая роза, – это все равно что получить приглашение в королевский дворец.

– Значит, мы больше не увидимся? – протянул он разочарованно.

– Может быть, встретимся завтра?

– Завтра я возвращаюсь в Бостон, – мрачно ответил он, покачав головой.

– Поня‑атно. – Теперь пришел ее черед в задумчивости закусить губу. – Может, в следующий раз нам…

– И вдруг лицо ее просияло, осененное внезапной идеей. – Я придумала! Почему бы тебе не отправиться на прием вместе со мной? Составишь мне компанию.

– Ты это серьезно? – весело переспросил он, и глаза его снова ожили.

– Абсолютно серьезно.

Он повернулся к сыну, и тут же на лицо его наползла легкая тучка.

– Ты не против, Лес? Я ведь помню, мы как раз собирались провести этот вечер вдвоем. Так что последнее слово за тобой. Обещаю тебе. – Он протянул сыну руку классическим жестом свидетеля, клянущегося говорить правду и только правду.

Мальчик секунду помолчал, не решаясь ответить.

– Порядок, па… Иди на прием. Обед я себе всегда соображу, да и телик у меня под рукой. – В голосе мальчика звучало плохо скрытое разочарование.

– Послушайте, – опять вмешалась Эдвина. Идеи сыпались из нее как из рога изобилия. – У меня дома замечательная помощница по хозяйству. Когда заедешь за мной, захвати с собой Лесли. Я уверена, они с Ал отлично поладят, а Руби с радостью приготовит им ужин.

– Великолепно! – воскликнул Р.Л. – Значит, договорились?

– Пора двигаться, ма! – недовольно буркнула Аллилуйя.

– Значит, в восемь тридцать, – напомнила Эдвина. – Я живу в Сан‑Ремо, южная башня. О да, прием официальный. – Она бросила взгляд на часы. – Ну, а теперь нам пора мчаться. – Она снова быстро охватила взглядом 5‑ю авеню и не сдержалась: – Ну что за черт! Ни одного такси!

– А ну‑ка, можно мне? – Р.Л. легонько отстранил ее с мостовой, сунул в рот пальцы и пронзительно свистнул. Такси возникло буквально ниоткуда, как в сказке, причалив точно перед ними и заглушив злобную какофонию автомобильных гудков.

Эдвина посмотрела на него с восхищением. Очень даже неплохо иметь рядом с собой такого человека. На всякий случай, подумала она. Совсем не худший вариант.

– Значит, восемь тридцать. Я облекусь в воспоминания, чтобы тебе понравиться.

– Сойдет и просто темный галстук, – рассмеялась Эдвина, садясь в машину. – Угол 27‑й и 17‑й, – бросила она шоферу, пока Аллилуйя устраивалась с ней рядом. Р.Л. закрыл за ними дверцу. Вывернувшись так, чтобы видеть его через заднее стекло, Эдвина наблюдала, как он поднял руку в прощальном приветствии. Послав в ответ воздушный поцелуй, она откинулась на сиденье, испытывая радостное возбуждение.

– Что ты задумала, ма? – мрачно спросила Аллилуйя. – Что, это так необходимо? От этого психа Лесли меня просто тошнит.

Но Эдвина ее не слышала. Пока такси мчало их в центр города, она тихо напевала что‑то под нос. Она чувствовала удивительный прилив сил. Голова шла кругом от радостного ожидания и будоражащих кровь воспоминаний. Именно эти чувства обуревали ее почти пятнадцать лет назад, когда ей впервые назначил свидание самый красивый и самый неприступный герой ее романа, разбивший, похоже, уже не одно девичье сердце. Конечно, сейчас все по‑другому, и вечер у де Рискалей – это вовсе не старомодное приглашение на свидание. Все понятно. Просто сегодня состоится прием, на котором она может появиться в его сопровождении. Светский раут, который можно совместить с путешествием по дороге памяти во имя прошлого. Только это, и ничего больше.

А почему должно быть что‑то большее? Понятно, что их роман, завершившийся еще до того, как жизнь развела их в разные стороны, не может разгореться вновь от случайной встречи на улице. Не настолько она романтична, если это определение к ней вообще подходит. Она слишком твердо стоит ногами на земле.

А жаль, что не разгорится. Любовь – это ведь не занятия плаванием и не езда на велосипеде: накатался‑наплавался, а спустя вечность вернулся на то же место к тем же пристрастиям. Любовь там, где оставил, не подберешь. Времена меняются. Меняются чувства. Меняются и сами люди.

– Слушай, ма, – продолжала терзать ее Аллилуйя. – По‑моему, мы едем на прощание, а это, мне кажется, не лучший повод для веселья? Ну, что скажешь?

Поднявшись по лестнице вместе, Анук и Лиз дальше двинулись каждая своим маршрутом. Лиз прошествовала вперед и заняла место во втором ряду мягких откидных кресел, Анук же осталась стоять в конце зала, высоко подняв голову и зажав в руке длинные перчатки.

Она властно и настороженно огляделась. Ряды уже начали заполняться, еще минут десять – и начнется поминовение. Если судить по рядам, у Рубио Мендеса было немало друзей.

Заметив в третьем ряду Класа Клоссена – уж этот‑то никак не относился к их числу! – она быстро направилась к нему и, подойдя, потянула за руку, сделав знак следовать за нею.

Он тотчас же поднялся, и они вместе зашагали к выходу: Анук впереди, Клас следом. Выйдя в коридор, Анук нахмурилась: из какой‑то аудитории высыпала ватага студентов отделения дизайна и потекла вниз по лестнице, направляясь к выставке. Значит, там им поговорить не удастся.

– Сюда, – скомандовала Анук и, быстро застучав каблучками, двинулась в обратную сторону, туда, где располагались туалетные комнаты и телефонные автоматы.

Открыв дверь женского туалета, Анук сунула туда нос, чтобы проверить, есть ли там кто‑нибудь. Заметив двух женщин, прихорашивающихся у зеркала, она быстро захлопнула дверь и повернула ручку мужского туалета.

– Отлично. Здесь мы и побеседуем. – Она жестом пригласила Класа внутрь.

Клас держался невозмутимо: его давно уже перестало удивлять все, что бы ни сотворила Анук.

Класу исполнилось тридцать шесть лет. Длинные, до плеч, белокурые волосы и бледно‑голубые глаза с почти невидимыми ресницами придавали его красивому лицу мягкие, почти женственные черты, если бы не твердый подбородок, вносивший в его внешность значительный элемент мужественности.

Высокого роста, ухоженный; под элегантным, итальянского кроя костюмом скрывались литое, все состоявшее из крепких мускулов тело и широкие плечи. В его походке и манере подавать себя сквозили надменность и чувство превосходства.

Едва закрыв за собой дверь, Анук повернулась к Класу. Даже рядом с ней тот казался гигантом.

– Я сказала тебе, что кое‑что для тебя припасла, – начала она безо всяких преамбул, обращая к нему обрамленное широкими полями шляпы лицо. – Ты же знаешь, я всегда связывала с тобой большие надежды. – В голосе Анук не было и намека на добродушное заигрывание. Это была жесткая сделка, и слова звучали убийственно жестко. Чтобы добиться цели, годятся любые средства: лесть, давление, прямая угроза. – Но то, что я тебе предложу, будет иметь силу только при одном условии.

Date: 2015-08-24; view: 263; Нарушение авторских прав