Декабрь 1988 года 5 page

Красавцем он не был – жилистый и крепкий в молодости, теперь он медленно, но верно превращался в картофельное пюре. Густая когда‑то шевелюра с годами превратилась в жесткую седую щетину, едва прикрывающую макушку. Да и отменный аппетит с пристрастием к югославской сливовице красоты не добавляли, сказавшись в лопнувших капиллярах на носу, как у киноактера Уильяма Клода Филда, и мясистых щеках. Бледно‑голубые глаза Кочины под резкими изломами колючих седых бровей поглядывали на мир с подозрением.

Если не считать жены, у Кочины был только один друг, любивший его и безоговорочно ему веривший, – его напарник. Точнее, напарница.

Тридцатичетырехлетнюю испанку Кармен Толедо можно было бы считать привлекательной, если бы она сама не противилась этому изо всех сил. Ее черные волосы были подстрижены чуть ли не под корень, сверкающие черные глаза обдавали холодом, впиваясь в собеседника с жестким вызовом, и даже нос‑пуговка не спасал положение. Постоянно нахмуренное лицо, на котором улыбка была редкой гостьей, не позволяло увидеть еще одно богатство Кармен – превосходные белоснежные зубы. Высокая, под 170 сантиметров, и стройная, она напоминала стальной прут. Плюс ко всему под смуглой кожей играли мускулы культуристки, а при первом же сигнале опасности Кармен принимала стойку быка, готового забодать трейлер.

Но правду говорят, что внешность обманчива. Кармен была замужем, вполне счастлива в браке и за одиннадцать лет супружества родила пятерых детей. Друзья считали ее прекрасной женой и прекрасной матерью.

Такова была напарница Фреда Кочины.

За четыре года совместной работы Кочина и Толедо раскрыли больше преступлений, чем любой другой из восьми инспекторов нью‑йоркского городского полицейского управления. И вот сейчас, в 11 часов 3 минуты, подняв воротники своих пальто, они спешили на очередное место преступления.

– Наверх, – быстро подсказал им молоденький полицейский, когда в дверном проеме возникли их затянутые в кожу силуэты. – Третий этаж.

Кочина тяжело зашагал вверх по лестнице, Кармен Толедо устремилась следом за ним.

На третьем этаже один из членов полицейской бригады возился с дверью квартиры 3‑Б, устанавливая новый замок. Напротив, в соседской квартире, насколько позволяла цепочка, была приоткрыта дверь, из‑за которой с нескрываемым любопытством выглядывала древняя старушенция, держа на поводке такую же древнюю безшерстную собачонку.

Не останавливаясь, Кочина решительно прошагал вглубь квартиры. Толедо держалась чуть позади.

Они оказались в просторной, метров в двадцать с лишним гостиной, Вдоль одной стены которой тянулась стойка, переходящая в кухню, а напротив деревянные жалюзи скрывали два больших окна. В глухой кирпичной стене был выложен камин, облицованный белым мрамором, с середины потолка свисал огромный круглый светильник. Мягкая сборная мебель пастельных тонов, расставленная на роскошном ковре, образовывала уютный уголок для отдыха, центром которого являлся дубовый кофейный столик со стеклянной столешницей. За круглым обеденным столом, тоже из дуба, стояли четыре деревянных стула с узорными спинками, в подвешенной в углу клетке бился попугай, а в углу лежала груда белья, рассортированного на несколько стопок, словно для прачечной. По стенам квартиры были развешены огромные фотографии, с которых на посетителей взирали красивые женщины, судя по всему, фотомодели.

Приятное местечко, домашнее и уютное, надежное пристанище от грязи и мерзости города.

И все же его мерзкие щупальца дотянулись и сюда.

Группа экспертов из криминальной полиции, натянув перчатки, обшаривала квартиру в поисках улик преступления и отпечатков пальцев. Волосы, кусочки кожи, соскребы с пятен крови, содержимое пепельницы и двух высоких стеклянных бокалов… Увесистый пергаментный мешок постепенно заполнялся.

Не вынимая рук из карманов и слегка выставив вперед правое плечо, чтобы проложить себе дорогу, Кочина и Толедо прошли по узкому коридору в спальню, чтобы тут же застыть на пороге, в потрясении от увиденного.

– О Господи! – выдохнула женщина. – Вот дерьмо… – Зажав рот рукой, она заметалась в поисках ванной и следующие пару минут провела, согнувшись над унитазом. Даже Кочину, успевшего за годы службы привыкнуть ко всякому, прошиб холодный пот. К горлу подкатила тошнота.

На пропитанных кровью простынях раскинулась обнаженная женщина. Руки и ноги погибшей неестественно изогнуты конвульсиями ужасной смерти, лица же не было совсем. Ни носа, ни глаз. То, что раньше могло быть лицом, сейчас от самого подбородка и до макушки, представляло собой неузнаваемое месиво. Жуткое кровавое мясо.

Ну, хватит, сказал себе Кочина. Отныне и навсегда с мясными продуктами кончено. Только вегетарианская кухня. Сил больше нет смотреть на окровавленные куски мяса, особенно вот такие…

– А волосы?.. – Челюсть его отвисла, оборвав фразу на полуслове. О Боже! А он‑то считал, что навидался всякого!

Девушка была скальпирована.

– Волосы мы не нашли, – отозвался Джо Рокчи, один из экспертов‑криминалистов. – Ни волоска. Этот тип, похоже, прихватил скальп с собой. Аккуратно сработано. У вас там, случаем, не числится в розыске какой‑нибудь маньяк‑парикмахер?

– Что о ней известно? – резко оборвал его Кочина, отводя глаза от места кровавой бойни и чувствуя, как в нем закипает раздражение.

– Ее звали Вайяна Фэрроу, – ответил Джо. – По крайней мере, она известна под этим именем. Фотомодель. – Он ткнул пальцем в фотографии, вывешенные в ряд на стене спальни. – Ничего была девочка, а?

Оглядевшись, Кочина кивнул. Вайяна Фэрроу и правда была восхитительна. Что‑то от Синди Кроуфорд, Кристи Бринкли и Паулины Порижковой вместе взятых. Длинные пепельные волосы, прекрасная кожа, мягкие черты лица.

Кочина нахмурился:

– Кого‑то она мне напоминает. Мог я знать ее раньше?

– Конечно, мог, – кивнул Рокчи. – Это же девочка с обложки. Как раз на обложке „Вог" в этом месяце ее фото.

– Ты что, заинтересовался моделями? – Кочина хитро прищурился.

– Да нет. Просто вон там свалены новые оттиски. Для следующего номера. – Рокчи кивнул на кипу бумаг на туалетном столике.

– Отпечатки с них уже сняли?

– Сняли, не волнуйся.

Кочина взял в руки верхний снимок и принялся его разглядывать. Типичное фото для обложки, сделанное Ричардом Аведоном. Но девушка и вправду была потрясающе хороша! Нежный точеный подбородок, переходящий в высокие, чуть тронутые румянцем скулы. Серо‑голубые глаза, слегка оттененные кофейно‑фисташковыми тенями, или как там они называются, эти краски? Прекрасные брови, густые и естественные, нарочитая небрежность прически – длинные изумительные волосы закинуты на одну сторону. Влажные полные губы, чуть ярче натуральных, и вызывающе‑розовые пластиковые клипсы, свободно свисающие из ушей.

Вайяна Фэрроу. Красавица. Топ‑модель. Разрушенное, уничтоженное, мертвое мясо.

Из ванной вернулась Толедо: обычно смугло‑оливковая кожа женщины сейчас приняла нездоровый бледный оттенок. Она кивнула в сторону убитой:

– О Господи, шеф. Какое чудовище способно решиться на такое? О Бог мой…

– Чудовище, точно, чудовище… – прорычал Кочина. – Красавица и чудовище. – Он обернулся к высокому седоватому чернокожему человеку в роговых очках, который брал соскреб из‑под ногтей убитой. – Эй, Брасуэлл, каким оружием он воспользовался?

Брасуэлл Ляру взглянул на него снизу вверх и пожал плечами:

– Пока еще слишком рано делать выводы, Фред. Какой‑то нож, по‑моему.

– Изнасилована?

– Похоже. А может, и нет. Они могли лечь в постель и по обоюдному согласию.

– Ты уверен, что убийца – мужчина?

– Вскрытие скажет точнее, но судя по пятнам внизу живота… – Он кивнул. – Да, я уверен, что это сперма.

Кочина повернулся к другому эксперту.

– В квартире есть следы взлома?

– Нет. Замки на входной двери в порядке, да и домофон работает. Мы все проверили. Похоже, она сама впустила его. Может, даже пришли домой вместе.

– Кто ее обнаружил?

– Мы. Из ее агентства позвонили в службу спасения, кто‑то из фирмы „Олимпия моделс". У них офис на 65‑й, неподалеку от Мэдисон. Она не явилась вчера на съемки, и сегодня утром они забили тревогу. Двое наших ребят нашли домовладельца, тот открыл нам замок, ну, тут мы ее и увидели…

– Хорошо бы проверить показания этого домовладельца. А заодно допросить соседей. Они ничего не слышали?

– Мы только еще начинаем опросы.

– Когда, по‑вашему, произошло убийство?

– Позапрошлой ночью. Или ранним утром. – Брасуэлл опять пожал плечами. – Что‑то между полуночью и шестью часами утра, я думаю.

– Черт! Значит, прошло уже тридцать – тридцать шесть часов!

– Точно, – вмешался один из экспертов. – Я в этом уверен.

Кочина вздохнул, задумчиво потирая пальцами нос‑картошку. С момента убийства прошло уже почти полтора суток. А в подобных случаях результат во многом зависит от первых сорока восьми часов. С каждым последующим часом шансов найти убийцу становится все меньше. Еще двенадцать, ну, пусть восемнадцать часов – и эти драгоценные первые двое суток с момента убийства истекут безвозвратно.

– Газетчики уже учуяли сенсацию, – мрачно проговорила Толедо.

– А ну, расскажи‑ка, что ты обо всем этом думаешь? – буркнул Кочина.

Кармен Толедо медленно покачала головой.

– Ты знаешь, – медленно проговорила она, забирая оттиск журнальной обложки из рук Кочины и внимательно его разглядывая, – тот, кто это сделал, просто псих. Я хочу сказать, что обычному убийце духу не хватило бы сотворить подобное с такой красоткой. – Она задумчиво посмотрела на коллегу. – Мне кажется, его просто бесила ее красота.

– Возможно, – мрачно согласился Кочина, закрывая глаза, чтобы не видеть чудовищной сцены. – Или же он охотился за париком из натуральных волос.

"Le Cirque". Время ленча.

Вереница припаркованных в два ряда лимузинов брала начало у первого элегантного навеса над входом в ресторан и тянулась почти до середины квартала, подобно дорогому, сияющему полированным металлом и хромом поезду. Снаружи, у входа, их уже поджидал фотограф, держа в одной руки фотоаппарат, а в другой зажженную сигарету.

– Ну, как я выгляжу, дорогой? – бросила через плечо Анук де Рискаль Дэвиду Кэмберлену, пока шофер помогал ей выйти из темно‑синего „фантома". Анук появилась без верхней одежды: ее роскошные баргузинские соболя остались в машине. Анук называла ее „мой гардероб на колесах".

– Великолепно! – почти пропел Дэвид глубоким баритоном. – Если бы я мог, я просто съел бы тебя.

– Если бы ты мог, – едко отпарировала она сквозь зубы, на секунду задержавшись на мостовой, чтобы дать возможность фотографу сделать снимок, – я бы отправилась на край света.

– Ах, Нуки, Нуки… Мы с тобой так похожи… Они оба весело рассмеялись, довольные этой маленькой перепалкой.

– Бр‑р! Холодно! – Анук поежилась, взяла Дэвида под руку и прижалась к нему. – Давай‑ка быстро внутрь, чтобы сразить их там всех наповал.

– Ну, тебе к этому не привыкать, дорогая.

Она довольно усмехнулась, выдернула руку из‑под его руки и впорхнула в „Le Cirque" так, словно это обычная забегаловка рядом с ее домом. Хотя, кто знает, может, так оно и есть?

Анук де Рискаль умела подать свой выход. Врожденный инстинкт и чувство стиля, ее надежные помощники, помогали ей оставаться в центре всеобщего внимания, а благодаря мужу‑модельеру она вот уже пять лет возглавляла список самых элегантных женщин Нью‑Йорка.

Ее появление в ресторане произвело желаемый эффект и сегодня: головы присутствующих повернулись в ее сторону, и Анук почти физически ощутила горячую волну зависти, которой обдали ее женские взгляды. Каждая клеточка ее ликовала.

– Мадам де Рискаль! – пылко кинулся ей навстречу хозяин ресторана. – Вы просто восхитительны!

Она знала об этом и без него.

На Анук был черный костюм из буклированной шерсти от Антонио де Рискаля. Специальный заказ, единственный в своем роде. Она ясно дала Антонио понять, что произойдет, если ему взбредет в голову предложить второй такой же кому‑нибудь еще. Изящную, элегантную юбку на высоком, похожем на тореадорский корсаже и короткий летящий жакет оживляла канареечно‑желтая шелковая блуза, расписанная яркими махровыми розами. Ансамбль дополняли длинные черной кожи перчатки и черные кружевные чулки, а вместо украшений – букетик из перламутрово‑розового шелка и клипсы в тон ему. Шляпа с широченными полями и черные же, изготовленные на заказ туфли, были тем мазком, который придавал ее облику совершенство. Шляпу Анук не сняла даже в ресторане – а иначе зачем вообще ее надевать?

Не оставалось никаких сомнений: Анук де Рискаль по праву считалась самой элегантной из всех собравшихся в переполненном ресторане женщин, жизнь которых всецело была посвящена уходу за собственной внешностью.

Когда метрдотель проводил их к столику Анук, Дэвид снова слегка коснулся ее локтя. Далеко идти не пришлось – их столик стоял в нише перед одним из двух огромных, скрытых занавесками окон: одно из самых лучших мест в ресторане.

Острые глаза Анук быстро и оценивающе скользнули по залу: пока она грациозно‑лениво опускалась на диванчик, полускрытый навесом из лилий, ниспадающих на него откуда‑то сзади. Знакомая до деталей обстановка: запотевшие серебряные ведерки для шампанского, официанты, открывающие бутылки, чтобы предложить посетителям снять пробу, знакомые роскошные канделябры на стенах, напоминающие по форме экстравагантные стебли тюльпанов, роспись на стенах, посвященная жизни французского двора. Сами французы называют эту технику росписи singerie, что в вольном переводе можно передать словом „обезьянник". На редкость удачное выражение. Картины изображали обезьяноподобных мужчин, одетых в забавные туалеты французских придворных восемнадцатого века, любезничающих с разряженными обезьянками‑женщинами в напудренных париках.

Ирония ситуации не ускользнула от острых глаз Анук: если оставить в стороне современные туалеты, то рассевшиеся на мышиного цвета диванчиках и креслах, обитых розовым бархатом, завсегдатаи ресторана казались точными копиями французской обезьяньей знати, летящей в грохочущих экипажах навстречу гильотине.

Анук профессионально отметила несколько дорогих, ручной работы костюмов на дряхлых мужских телах, давным‑давно уже переваливших пору расцвета, и на мгновение задержала взгляд на роскошных нарядах и дорогих украшениях нескольких женщин, чей возраст не поддавался определению. Что ж, деньги способны противостоять даже времени, делая доступными любые из известных под солнцем средств и позволяя менять туалеты к завтраку, обеду, коктейлю и ужину.

Обрывки разговоров достигали ее слуха и вновь растворялись в общем гуле:

– Вообрази только, сначала ее мать увела у нее любовника, а затем убежала с ним, и они поженились!

– Да‑а, я помню эту шуструю потаскушку! – грубо захохотал нефтяной магнат из Техаса. – Такая и жмурика раскочегарит!

– Ну, я и спрашиваю это дерьмо во фраке: что, мажордом – это у вас в Нью‑Джерси дворецкий?

– Они только что прикупили реактивный „лир". Слушай, ты и вправду веришь, что они занимаются этим на такой высоте?

– Да ну, через полгода ему эта яхта до смерти надоест, вот тогда‑то я и сделаю из нее казино!

Анук усмехнулась: эти люди и эти разговоры вечны. Уйди она сейчас, чтобы вернуться через год, – и она легко впишется в любой из услышанных разговоров. Все те же пересуды, сплетни и сделки изо дня в день. Меняются только персонажи.

Анук повернулась к своему спутнику:

– Дорогой, ты нигде не видишь Дорис Баклин?

– Дорис? – Казалось, Дэвид был явно изумлен ее вопросом. – Ты имеешь в виду этот сморщенный маринованный гриб? Послушай, неужели мы пришли сюда из‑за нее?

– Бокал шампанского, пожалуйста, – любезно проговорила Анук официанту и затем, слегка вздохнув, обратилась к Дэвиду: – Боюсь, что так, дорогой. – Она заученным движением, даже не глядя на руки, стянула перчатки. – Понимаешь, я так и не получила от нее подтверждения, что мое приглашение на ужин принято.

– И все только потому, – тут же подхватил ее тон Дэвид, – что не послала ей никакого приглашения.

– Испорченный ты человек, – нарочито вздохнула Анук. Она не могла сдержать довольной усмешки. – Ты все так же коварен, как прежде. Именно поэтому я так тебя и люблю.

Он поднял глаза на официанта:

– Мне виски. Чистый.

– Не слишком ли крепко для столь раннего часа? – Анук подняла изящные брови. – Ай‑яй‑яй!

– Что‑то мне подсказывает: виски сейчас в самый раз, дорогуша. – Он постоянно шарил глазами по залу, всматриваясь в море лиц перед собой. – Ага, – произнес он наконец. – Похоже, я нашел твою принцессу с Парк‑авеню.

– Где? – Анук медленно, чтобы не привлекать внимания, повернула голову.

– Я едва ее вижу… так‑так‑так… Похоже, они выбрали то место из соображений безопасности, иначе их посадили бы на твое.

– Ладно, с кем она? – Шея Анук уже напоминала подъемный кран.

Он внимательно посмотрел на нее.

– Если мои глаза меня не обманывают, а этого, как правило, не бывает, она здесь с первой леди.

– Та‑ак… – Анук нахмурилась, но тут же вспомнила предупреждение своего хирурга: не сметь хмуриться, от этого морщинки на лице углубляются! Она быстро стерла с лица все признаки волнения и чувств.

– О черт! – пробормотала она чуть слышно Подобное осложнение ей совсем ни к чему. Конечно, она знала, что Дорис Баклин и Розамунд Мосс – подруги. Но неужели они не могли выбрать другой день, чтобы позавтракать вместе? Ее планам это отнюдь не на пользу. Если сейчас подойти к Дорис, все, конечно, решат, что ей просто хочется потереться рядом с первой леди. Можно подумать, она, Анук де Рискаль, признанная королева нью‑йоркского общества, в этом нуждается!

– Ну? – проговорил Дэвид спустя минуту.

– Что „ну", дорогой? – Анук повернулась к нему с дежурной улыбкой.

– Чего же ты ждешь? – Он неопределенно помахал в воздухе рукой. – Кончай препираться со мной. Двигай вперед, делай свое грязное дело.

– Ты просто невыносим, – рассмеялась Анук, поднимаясь.

– Как и ты, дорогая.

Чтобы пробраться на другой конец ресторанного зала, Анук потребовалось минут пять. То и дело приходилось останавливаться, обмениваясь со знакомыми дружескими приветствиями, парой ничего не значащих слов. Но и этот вариант ею давно уже отработан. Чтобы избежать долгих приветствий, никого при том не обидев, достаточно всего одной фразы, произнесенной самым любезным тоном: „Я позвоню тебе, дорогая!" – и дело сделано Анук пользовалась этим приемом так давно, что злые языки поговаривали, будто и на этой фразе стоит торговый ярлык Анук де Рискаль.

Изобразив на лице изумление по поводу их случайной – якобы – встречи, она помахала Дорис наманикюренными пальчиками и направилась к ее столику. Не тут‑то было. Словно из‑под земли, преградив ей путь, перед нею выросли сотрудники секретной службы. Анук слегка нахмурилась и обратила изумленный взгляд к Дорис.

Розамунд Мосс тихо проговорила что‑то, отозвав охрану, и Анук подошла к их столику, сияя бесстыдной улыбкой:

– Дорис, какая удача, что я тебя встретила!

– Д‑да? – в некотором замешательстве проговорила Дорис. Ее лицо пылало, уши горели. Ничего удивительного, если вспомнить сцену с голозадым Антонио, распластанным над столом в своем офисе, свидетельницей которой она стала совсем недавно. И надо же было теперь оказаться лицом к лицу с его женой – ее‑то Дорис меньше всего хотелось бы сейчас видеть. Огромным усилием собрав воедино всю свою волю и апломб, Дорис Баклин кивнула в сторону Роз и спросила:

– Вы знакомы с мадам Мосс, не так ли?

– О, только по телеэкрану и газетам. – Прекрасные сияющие топазовые глаза Анук обратились к новой первой леди. – Я Анук де Рискаль, – проговорила она, нежно пожимая руку Розамунд. – Поздравляю вас с успешными выборами.

Роз улыбнулась:

– Это не мой успех, это успех партии и президента. Но тем не менее благодарю вас.

– Если хотите, я попрошу Антонио заняться вашим гардеробом. Причем вам это обойдется практически даром, а для Антонио это огромная честь.

– Боюсь, что страна неверно поймет этот шаг, мадам де Рискаль. Его могут расценить как взятку. – Пока уста первой леди произносили этот текст, глаза ее жадно изучали туалет Анук. – Мне очень нравятся его модели, – добавила она, не сумев скрыть легкую тоску во взгляде.

Анук таинственно улыбнулась и подмигнула ей.

– В таком случае, мы что‑нибудь придумаем – Нимало не смутившись, она повернулась к Дорис – Я как раз собиралась звонить тебе, чтобы извиниться, дорогая. Мне просто страшно подумать, какое ты пережила потрясение из‑за Класа.

– Из‑за Класа? – Дорис застыла, сбитая с толку, не в силах отвести от нее озадаченного взгляда.

– Ну да, из‑за Класа, помощника моего мужа. Он вел себя далеко не лучшим образом, когда ты вошла в кабинет. – Анук драматически вздохнула. – Я бы сама, наверное, тысячу раз умерла в такой ситуации. Ну пожа‑а‑луйста, прими мои извинения, самые‑самые искренние.

Дорис, подхватив со стола бокал с водой, сделала огромный глоток. Лучше бы это была водка! Она не верила своим ушам. У этой женщины и вправду нет ни грамма совести! Дорис, ни секунды не сомневаясь, готова была побиться об заклад, что Анук прекрасно известно, кого она застала „не в лучшем виде". Антонио, а вовсе не Класа! И вот эта королева лгунов стоит перед ней, совершенно беззастенчиво выдавая за правду эту невероятную ложь!

Заметив, что Дорис колеблется, не зная, как себя вести, Анук добавила:

– Чтобы как‑то сгладить ситуацию, Антонио просит тебя принять от него три туалета. В подарок. – Она прекрасно понимала, что Дорис видит ее насквозь. Но теперь это уже не имело значения. Светские условности были соблюдены, официальное извинение принесено, причем самой Анук де Рискаль, а не Бог знает кем. Чего же еще может желать женщина? Она почувствовала, что в воздухе замаячила слабая надежда, хотя ни единого слова еще не было произнесено и ни одному ее слову не поверили.

– Я… я не могу позволить себе принять три платья, – слабо попыталась возразить Дорис.

– Не три платья, – поправила ее Анук, – а три туалета. Причем специальный заказ, как и мои. Единственные экземпляры, больше таких ни у кого не будет.

Глаза Дорис готовы были выскочить из орбит. Она не могла этому поверить! Специальный пошив! Перед этими словами не могла устоять ни одна женщина. Никаких денег не хватит, чтобы приобрести хоть один туалет из списка специальных заказов Антонио де Рискаля. И вдруг он просит ее принять три таких туалета! Подобную честь оказывают только крохотной горстке избранных.

– Я принимаю ваши извинения, – вдруг услышала Дорис свой собственный голос, еще не успев сообразить, то ли она делает.

– Восхитительно, моя дорогая. – Анук просто излучала сияние. – Тебе несомненно понравится то, что Антонио для тебя выбрал. Просто позвони его секретарше… – Она нахмурилась. – Или нет, лучше позвони мне, а уж я все устрою. – Она ловко переключилась на другую скорость: еще одна взятка раз и навсегда заставит Дорис держать рот на замке – и завоюет ее вечную благодарность. – Кстати, сегодня вечером мы даем обед. Я очень надеюсь, что ты будешь.

– Я… – Дорис казалось, что все это сон, и она вот‑вот проснется. Почти всю свою жизнь она стремилась попасть в высшие слои общества, и все тщетно.

– Отлично. Значит, я могу считать, что приглашение принято. – Анук бросила взгляд поверх головы Дорис на бесконечное море столиков и лиц в зале. – Страшно жаль, но я должна бежать. Похоже, мой спутник решил, что я ему изменила.

Дорис смотрела на нее снизу вверх.

– Да‑да, конечно… Огромное спасибо, что нашла время подойти к нам.

– Это я должна благодарить тебя, – улыбнулась Анук, уже поднявшись. – Вечер начнется в семь тридцать. Можешь прихватить с собой любого, кто тебе нравится, или же я подберу для тебя потрясающего партнера. О да, забыла сказать, прием официальный.

Анук еще раз пожала руку Розамунд Мосс и слегка нагнулась, изображая прощальный поцелуй где‑то над левым ухом потерявшей дар речи Дорис. Затем уверенной походкой направилась к своему столику.

Вот так. Она мысленно стряхнула грязь с ладоней. Она сделала то, ради чего сюда пришла. Одна корзина грязного белья отстирана.

Теперь время заняться Класом и Лиз.

– Олимпия, любовь моя! – Величайший из великих – сам Альфредо Тоскани бросился ей навстречу. Их еще разделяли добрых десять шагов, а он уже протягивал к ней обе руки.

– Альфредо! – в свою очередь выразительно выдохнула Олимпия. – Дорогой! – Они слегка обнялись, и женщина легонько коснулась его в приветственном поцелуе. – Как я тебе благодарна за то, что ты сделал! Да еще в столь короткое время.

– Для тебя, дорогая, я готов сдвинуть горы!

Олимпия одарила его в ответ самой ослепительной улыбкой.

Ширли наблюдала за происходящим, не произнося ни слова. Ей, привыкшей жить среди троглодитов, называвших себя Воинами Сатаны, изысканные манеры и идеальная внешность Альфредо Тоскани казались чем‑то потусторонним. Сейчас, когда вокруг все сходили с ума по ярким, кричащим краскам, он был одет во все белое – ослепительно безупречные фланель и шелк, явно итальянского происхождения, – словно за окном был разгар лета. Хотя в апартаментах Антонио всегда лето: яркие тропические растения буйно радовались струящемуся теплу батарей.

Альфредо Тоскани бы типичным итальянцем: невысокий, худощавый, темноволосый, приятной наружности. Глядя со стороны на его аккуратную жилистую фигуру и быстрые юношеские движения, можно было запросто поверить, что их обладателю лет на двадцать меньше, чем на самом деле.

А на самом деле Альфредо шел уже полным ходом шестой десяток, и он воплощал собой, каждой своей клеточкой, прочный успех и достаток. Да иначе и быть не могло. Такие прекрасные здоровые зубы могли быть либо коронками, либо протезом, а черные волосы, совсем недавно изобретательно кудрявые а ля Боттичелли, пока орда подражателей не растиражировала их, сегодня были стянуты на затылке в лошадиный хвост.

Ширли никогда бы не догадалась, что это всего лишь дорогой парик, Олимпия же, которая знала об этом, никогда не позволила бы себе эти знания обнародовать. Подобных тем лучше всего вообще не касаться.

Улыбнувшись, Олимпия подтолкнула Ширли вперед, словно призовую кобылу на главных скачках.

– Ну, вот она, Альфредо! – Голос ее слегка дрожал от плохо скрытого волнения, а глаза победоносно сверкали. – Ну, что ты скажешь?

Задумчиво потирая подбородок. Альфредо принялся медленно расхаживать вокруг Ширли, профессионально рассматривая ее со всех сторон. Девушке казалось, что она даже слышит щелчки затвора фотоаппарата, когда Альфредо прищуривался и вновь распахивал острые, цепкие глаза.

Как и Дороти,[4]которую внезапно налетевший вихрь подхватил и унес в Волшебную страну Оз, Ширли вдруг обнаружила, что стала объектом пристального внимания со стороны странного круга человеческих созданий. Подобные откровенные разглядывания были ей внове, и девушка смущенно отводила взгляд, заливаясь краской.

Спустя добрых три минуты Альфредо наконец переключил свое внимание на Олимпию.

– Ты спрашиваешь, что я думаю? – восторженно воскликнул он. – Да от нее можно с ума сойти! Олимпия, она просто сокровище, с какой стороны ни возьми! Красавица! – Восторженно прищелкнув в воздухе большим и указательным пальцами, Альфредо поднес их к губам и умиленно поцеловал кончики пальцев. – Чистый ангел! Ты просто недооцениваешь своих девочек. Какая фигура! Какой рисунок лица! Какие волосы! – Сделав шаг вперед, он приподнял пальцами подбородок девушки и покрутил ее голову из стороны в сторону. – Господи, да где же ты ее откопала?

– Просто на улице, – быстро ответила Олимпия. Она закурила очередную сигарету и помахала ею в воздухе, изображая какое‑то неопределенное место. Не стоит торопиться с излишними подробностями, пока она не изобрела для Ширли достойную внимания биографию.

Альфредо пристально впился глазами в пожилую женщину.

– А‑а, понимаю, – одобрительно промычал он. – Пока что фея не готова раскрыть карты. Очень мудро, Олимпия, очень мудро…

Ширли была слишком взволнована и слишком нервничала, чтобы по достоинству оценить и порадоваться их словесной перепалке. „Просто сокровище"? „Ангел"? Никто раньше не говорил о ней таких слов. Отчим называл ее „бестией", а родная мать как‑то окрестила ее „блудливой потаскухой". Среди Воинов Сатаны она была известна как „старушка Змея". Ей и в голову не приходило, что она красива и могла бы воспользоваться своей красотой, чтобы чего‑то для себя добиться. Промучавшись и протерзавшись в годы полового созревания, поскольку считала себя слишком высокой, слишком худой и слишком остроскулой – качества, которых у хорошеньких девчонок с прелестными вздернутыми носиками просто не могло и не должно было быть, – она каким‑то невероятным образом вдруг превратилась в симпатичную восемнадцатилетнюю девушку и страшно удивилась этому превращению.