Декабрь 1988 года 7 page

– Так где же ловушка? – спросил Клас. – Или начнем сразу с вознаграждения?

Она махнула рукой в сторону белых фарфоровых раковин.

– Тебе известно, как смывают грязь с рук? – Она не спускала с него цепких глаз.

– Ну, это урок с голозадого детства, – усмехнулся Клас. – Моют руки водой с мылом.

– Нет, Класкин, – покачала головой Анук. – Рука руку моет.

Он впился в нее настороженным взглядом.

– Мне не стоит, наверное, напоминать тебе, что место Рубио, место второго человека в фирме после Антонио, все еще свободно?

Вот оно. Слово произнесено. Наконец‑то лакомый кусочек в открытую замаячил перед ним. Анук заметила, как Клас судорожно глотнул воздух.

– Что требуется от меня, Анук? Мы‑то с тобой знаем, что Антонио прочил на эту должность Эдвину.

– Небольшое одолжение. – Анук по‑прежнему говорила резко и прямо. – Видишь ли, Антонио… Ну, он вел себя не слишком осторожно сегодня утром. Если называть все своими словами, его застукали с голым задом в его же кабинете. Трахался с каким‑то подонком.

Светлые брови Класа недоуменно взметнулись вверх.

– Не понимаю, какое это может иметь отношение ко мне?

Анук подошла к раковине, слегка наклонилась к зеркалу и, медленно поворачивая голову из стороны в сторону, тщательно изучила свое отражение. Убедившись, что лицо, как всегда, прекрасно, она обернулась к Класу.

– У тебя репутация очень красивого и очень умного мужчины, Класкин.

– А у тебя, Анук, самой прекрасной и самой коварной женщины. – Его чувственные губы скривились в усмешке.

– Все правильно. – Анук посмотрела ему прямо в глаза, не моргнув. Голос ее был тверд, как гвозди. – У нас много общего, не так ли? Ни тебя, ни меня ничто не остановит, если нужно получить то, чего хочешь.

– Чего хочешь ты, Анук?

Она не моргнула глазом.

– В кабинет Антонио неожиданно вошли Дорис Баклин и Лиз Шрек, застав его на месте преступления, так сказать.

– Ясно. – Глаза Класа сузились. – И все же ты понимаешь, что я тут ни при чем. Ничем не могу помочь.

– Еще как можешь, – жестко проговорила Анук. – Скажем, можешь сделать вид, что все это произошло с тобой, а не с Антонио. Что это тебя застукала Дорис. А потом извинишься перед ней за свое поведение.

– Но это же безумие! – Клас, словно защищаясь, вытянул вперед руку. – Во‑первых, ты слишком далеко заходишь, Анук. – Он не смог сдержать смеха. – Я… То есть мы с Антонио даже отдаленно не похожи друг на друга! Начнем с того, что у меня длинные волосы, а он почти лыс. Нельзя же считать эту старую курицу полной идиоткой. Не до такой же степени она глупа!

– Слушай, Клас, – холодно оборвала его Анук. – В этом городе все прекрасно знают Дорис, как знают и о ее слабости к спиртному. Кто сомневается в том, что время от времени у нее помрачается разум? А подчас бывают и галлюцинации. – На ее губах мелькнула слабая улыбка. – Видит Бог, то, что Дорис выдает время от времени, нужно делить на сто.

– Грязно играешь, Анук…

– Я играю наверняка. – Она слегка передернула плечами. – В общем, ты меня понял. В этом городе все друг о друге все знают. Если Дорис сболтнет кому‑то из друзей о том, что видела, слухи разнесутся мгновенно, как пламя ветром. Кто знает, Антонио даже может потерять кое‑кого из клиентов. А я этого не хочу. Значит, чтобы исключить нежелательное, я должна подстраховаться по всем направлениям. Вот тут‑то на сцену и выходишь ты. Моя идея состоит в том, чтобы пустить в ход две версии. Первая: Дорис видела Антонио, вторая – тебя. – Анук нежно улыбнулась Класу.

– В этом есть даже своя прелесть, правда? Никто так и не сообразит, какая из этих двух версий истинная.

– Анук, у тебя есть хоть капля стыда?

– Ни капли. И я об этом знаю.

– А как же быть с Лиз?

– О Лиз я уже позаботилась. – Она подождала секунду. – Ну? Будешь помогать или нет?

– Черт побери. Анук, я просто не знаю… – пробормотал Клас, расхаживая взад‑вперед по туалету, засунув руки в карманы.

Анук наблюдала, как в зеркале то появляется, то исчезает его отражение. Яркий свет, льющийся сверху, окатывал его с ног до головы, но даже и в этом беспощадном освещении, убивающем кого угодно, Клас смотрелся превосходно. Анук уловила резковатый запах дезодорантов, разложенных в раковинах и писсуарах, заметила краешком глаза смятый сигаретный окурок, покоящийся в лужице мочи на полу, и с отвращением отвела глаза.

Наконец Клас приблизился к ней.

– Ты слишком многого просишь, Анук, – произнес он спокойно.

– Я знаю. Но мне важно предотвратить даже намек на возможный скандал.

– И буквально любой ценой, – невесело усмехнулся он.

Анук промолчала.

– А моя репутация не в счет? – Казалось, Клас только сейчас осознал до конца, что от него требуется.

– Об этом ты не задумывалась?

– Твоя репутация не пострадает, – успокоила его Анук. – Если ты сделаешь то, о чем я прошу, ни тебя, ни Антонио скандал не коснется даже косвенно. Просто добавит чуть‑чуть сумятицы в происшедшее, вот и все. – Протянув руку, Анук легонько коснулась его. – Все будет вполне прилично, Класкин, – мягко сказала она.

В его глазах сверкнул холод.

– Настолько прилично, что я смогу занять место Рубио и получить пятьдесят тысяч надбавки в год?

– Пятьдесят? Ну, Класкин, ты не только умен, ты еще и настойчив. Или попросту жаден?

– Да уж не больше, чем ты, Анук, – парировал он с улыбкой. – Так как? Мы договорились?

Она ослепительно улыбнулась, стараясь не выдать презрения.

– Да, мы сговорились, – сказала она, быстро пожав его руку. – Официально о твоем назначении будет объявлено в понедельник. Между тем я уже позаботилась о том, чтобы эта новость просочилась в „Вумэн виер дэйли".

– Не могла подождать, пока переговоришь со мной? – ядовито спросил он. – Настолько уверена в себе?

Анук ничего не ответила.

– А скажи мне, Анук, если бы я отказался от твоего предложения, что бы произошло?

Анук предостерегающе помахала в воздухе пальчиком.

– Ты прекрасно знаешь, милый мальчик, что бы я сделала. – Она рассмеялась, и ее смех рассыпался звоном колокольчиков. – Анук дает – Анук и лишает. Ну, пора отрабатывать твою надбавку, тем более немалую, – сухо произнесла она. – Начни с истории о том, что ты использовал кабинет Антонио для свидания, а тут как раз появилась Дорис. – Решительно застучав каблучками, Анук направилась к двери и взялась за ее ручку. – Ты идешь?

– Я догоню тебя через минуту. Пока что позволь использовать это убежище по прямому назначению.

– Хорошо. – Голос Анук внезапно стал жестким и невыразительным. – Клас?..

Он обернулся.

– Смотри не увлекайся. Если слетишь с рельсов, эта южноамериканская „дурь" лишит тебя всего, что ты уже приобрел. – Дверь за Анук захлопнулась, и он остался один.

Клас не мог заставить себя сдвинуться с места. Меньше всего на свете ему хотелось бы, чтобы Анук знала об этой его слабости. Впрочем, есть ли на свете хоть что‑либо, чего она не знает?

Подождав еще секунду, он неуверенной походкой направился к одной из кабинок и закрылся изнутри. Запустив руку в карман, извлек оттуда небольшой коричневого стекла пузырек с кокаином. Отвернув колпачок, высыпал на тыльную сторону ладони немного порошка.

Сегодня это была уже четвертая порция.

Поминальная служба прошла превосходно. Рубио любили, и у него были друзья в самых разных слоях общества. Ряды кресел были заняты полностью, а те, кому их не хватило, стояли в проходе. Приличные отцы семейства оказывались здесь локтем к локтю с гомосексуалистами, а респектабельные обитатели верхнего Ист‑Сайда соседствовали с дружками Рубио из Ист‑Виллидж. Но несмотря на эти различия, неподдельные скорбь и отчаяние на их лицах были общими. Многие из собравшихся понимали, что сами ходят по острию ножа и, не исключено, закончат свои дни так же, как Рубио. Рок виноватого найдет.

Первым слова прощания сказал Антонио, за ним один за другим потянулись друзья Рубио, чтобы выразить свою грусть и чувство потери.

Эдвина говорила последней. Пережитые волнения и внутренняя напряженность выжали ее окончательно, щеки хранили следы слез, вызванных словами предыдущих выступающих. Казалось, сказано уже все, что тут еще можно добавить?

– Есть люди, – спокойно начала она, поднявшись на возвышение и обводя взглядом переполненную аудиторию, – которые считают… и осмеливаются говорить… о том, что эта ужасная болезнь, унесшая нашего друга, – Божественное возмездие, наказание. – Сила ее голоса, зазвучавшего во всю мощь, удивила Эдвину, и она снизила его, сведя к мягкому полушепоту. – Но есть и другие, которые, подобно мне, убеждены: Господь призывает к себе самых лучших, самых ярких из детей своих…

– Ты была просто неподражаема, ма, – шепнула ей Аллилуйя, когда Эдвина, закончив, вернулась на свое место. – Просто потрясающа!

– Невероятно! Просто не‑ве‑ро‑ятно, малышка! – Альфредо Тоскани почти кричал, чтобы слышать самого себя сквозь грохот музыки, усиленной мощной аппаратурой.

– Ну‑ка, тряхни этой роскошью волос! Сейчас это твое главное оружие! И немножко пошевели своими прекрасными ножками! Да‑да, малышка, именно так!

Ширли вскинула голову, чтобы ее длинные, до пояса, золотисто‑каштановые волосы взлетели в воздух, когда же она резко шагнула вперед, булавка, которой была заколота взятая напрокат юбка, расстегнулась и ткань, скользнув вниз, с шуршанием скатилась на пол. В ту же секунду девушка, ахнув, подхватила ее и быстро подтянула вверх, на талию, крепко зажав в руке расползающиеся края.

Великолепная команда Альфредо моментально включилась в работу, доказав, что они – часть прекрасно отлаженного механизма. Пантера, чернокожая девушка с бритой головой, скользнула вперед, чтобы собрать с полу рассыпавшиеся булавки, и снова заколола юбку. Один из помощников Альфредо подхватил у него из рук фотоаппарат „хассельблад" и передал новый, заправленный свежей пленкой. Виктор, парикмахер‑стилист студии, воспользовавшись коротким перерывом, бросился вперед с расческой и щеткой, визажистов Деспина Карлино мягко коснулась поблескивающего потом лба Ширли пуховкой для пудры, а Слим Маццола, дизайнер‑оранжировщик, быстро привел все вокруг в надлежащий вид.

Ширли едва держалась на ногах. Съемки не шли еще и двадцати минут, а она уже готова была рухнуть замертво. Кто бы мог подумать, что работа фотомодели настолько выматывает и требует столько сил! А тут еще этот ослепляюще яркий свет, от которого можно расплавиться! И надо же – у одного фотографа такой огромный штат, и все ради чего? Только чтобы собрать альбом ее фотографий.

– Готова, малышка? – спросил Альфредо, когда помощники, закончив, рассыпались по сторонам.

Ширли кивнула.

– Отлично. – Двигаясь вокруг нее кругами, словно в танце, маленький подвижный фотограф задумчиво водил пальцем по губам. Затем внезапно просиял, засветившись улыбкой. – Я вот что тебе скажу. По‑моему, снимков в полный рост мы уже сделали достаточно. А что, если нам сделать теперь несколько портретов?

Предчувствуя недоброе, Ширли судорожно глотнула воздух и кивнула. Почувствовав ее напряженность, Альфредо дружески обнял девушку за плечи.

– Прежде всего начнем с нескольких серьезных снимков. Не волнуйся, тебе не придется ничего изображать. Просто постарайся вспомнить что‑то неприятное, что было в твоей жизни. Эта волшебная коробочка, – он погладил „хассельблад", свисающий у него с шеи, – сделает все остальное. Как думаешь, у тебя получится?

Ширли кивнула. Если все, что он говорит, правда, то ничего особенного тут нет. Уж чего‑чего, а неприятностей в ее жизни было предостаточно.

Ширли осталась одна. Одна в этом ужасном строении, перед входом в которое мерцал, издавая противное жужжание, синий неоновый крест. Одна во всем свете, где не осталось никого, кто мог бы ее спасти. Даже на небесах не нашлось ангела‑хранителя, готового спуститься вниз, чтобы подхватить ее и унести туда, где есть добро, любовь и радость.

Ей удалось выжить в этом кошмаре лишь потому, что она постаралась держаться как можно незаметнее, не показывать носу из своего угла.

Затем расцвела ее красота.

Брат Дэн оказался не настолько слеп, чтобы не заметить прелестный цветок, распустившийся в его владениях. Ему успела до смерти надоесть непривлекательная, с распухшими ногами и тощими бедрами жена, а потому он живо потянулся навстречу значительно более молодой и хорошенькой плоти, выросшей у него перед носом. Ширли была для него тем цветком, который ждет, когда его срежут.

Вначале он как бы „случайно" задевал девочку, старался коснуться ее, проходя мимо. Время шло, и брат Дэн становился все более агрессивным. Он уже мог не стесняясь ущипнуть ее за ягодицы, зажать в углу, пощупав руками маленькую, почти мальчишескую грудь, а когда не видела мать, норовил запустить руку и под юбку.

Но куда более серьезную атаку он предпринял спустя два дня после того, как Ширли исполнилось двенадцать. Эту солнечную весеннюю пятницу она будет помнить всю жизнь.

Рано утром мать ушла из дому продавать на углу религиозные брошюры, и брат Дэн был настроен решительно. Едва только Ширли вернулась из школы домой, он встал в дверях ее комнаты, перекрыв ей выход. Заметив взгляд его водянистых налитых кровью глаз, Ширли, прижав к груди учебники, попыталась прошмыгнуть мимо. Его рука со скоростью молнии ухватила ее за талию, брат Дэн притянул девочку к себе.

Испустив сдавленный крик, Ширли разжала руки, и книги с шумом посыпались на пол.

– Ты просто конфетка, Ширли, ты знаешь об этом? Брат Дэн дышал ей прямо в лицо, обдавая тошнотворной смесью запахов виски, жидкости для волос и пота.

Прежде чем девочка успела что‑то сообразить, он свободной рукой залез к ней под юбчонку, тычась в лицо отвратительными мокрыми губами.

Уворачиваясь от поцелуев, Ширли яростно вырывалась из его рук. Его рыхлые губы впились в нее где‑то за ухом. Девочка резко рванулась и, изогнувшись, выскользнула из его объятий. Оттолкнув его в сторону, она отчаянно бросилась к лестнице, но вымотанная борьбой, недостаточно быстро. Он кинулся следом, успев ухватить ее за длинные распущенные волосы, и резко потянул к себе.

Она тяжело дышала, в глазах ее застыли слезы.

– Ширли, Ширли, – проговорил брат Дэн прерывающимся голосом. – Ну когда ты перестанешь убегать от меня?..

– Пожалуйста, – пролепетала Ширли, заливаясь слезами. – Ты так больно тянешь меня за волосы…

– Не надо было убегать, дурашка, – прошипел он. – Слышишь меня?

Она попыталась кивнуть, и он слегка отпустил волосы. Свободной рукой он резко рванул ворот платья и потянулся вниз, к бедрам. От внезапного ощущения наготы ее затрясло, холодок пробежал по спине, кожа покрылась мурашками. Едва живая от страха, она пыталась прикрыться руками, но все впустую. В мозгу колотился, звенел сигнал тревоги – что‑то внутри нее, какой‑то природный инстинкт подсказывал, что на этот раз дело не кончится обычными приставаниями.

Потом она помнила только, что он неуклюже возился с молнией на брюках, пытаясь их расстегнуть.

Она отшатнулась прочь, умоляюще сложив руки, и отчаянно воззвала к Богу, моля, чтобы брат Дэн оставил ее в покое.

– Заткнись! – прорычал брат Дэн и ударил ее наотмашь открытой ладонью.

Она успела предугадать это движение и попыталась увернуться, но было поздно. Резкий удар почти сбил ее с ног, и, пролетев пару метров по комнате, девочка навзничь упала на кровать. Удар был так силен, что пружины, прогнувшись под тяжестью ее тела, подкинули ее вверх и она, взмахнув руками, сбила на пол лампу и коллекцию статуэток с ночного столика.

В дверном проеме, полностью закрыв его, нависла фигура брата Дэна.

– Лучше не зли меня, – медленно проговорил он и, ногой захлопнув за собой дверь, двинулся к ее кровати. – А то пожалеешь…

– Пожалуйста, – опять взмолилась она, уставившись на него широко распахнутыми испуганными глазами, – не трогай меня… Пожалуйста…

Он снова злобно ударил ее:

– Да замолчишь ты! – И бросил на кровать, взгромоздясь сверху.

Ширли еще продолжала сражаться, извиваясь и выкручиваясь, и попыталась вцепиться ногтями ему в лицо, но после очередного удара он одной рукой зажал ей горло, а другой впился в провал ее живота. Девочка, словно распятая на постели, начала задыхаться. Словно в бреду она видела, как он поднялся над нею, зависнув в воздухе, затем всей тяжестью своего тела рухнул вниз, на свою жертву. Глаза ее распахнулись от боли и ужаса, и она дико вскрикнула.

Спасением от этого дикого акта насилия для Ширли стало то, что брат Дэн очень скоро выдохся. Дернувшись пару раз вниз‑вверх, он закатил остекленевшие глаза, и из горла его вырвался животный стон. Она не сводила глаз с отвратительного искаженного похотью лица, и ее снова заколотила дрожь. Жгучий стыд вперемешку с ненавистью захлестнул девочку. Она не знала, чего ей хочется больше: убить его или умереть самой.

Через несколько секунд после того, как брат Дэн обессиленно отвалился от нее, он поднялся с кровати, застегивая штаны.

– Одно только слово твоей матери – и я прибью тебя, – мрачно предупредил он.

С того дня брат Дэн не пропускал ни одного случая попользоваться ею. Так все это и продолжалось, оставаясь в тайне, около трех лет.

Затем, когда Ширли едва исполнилось пятнадцать, в один из дней неожиданно рано вернулась домой мать и застала мужа в комнате дочери в самый кульминационный момент.

– Мама! – с облегчением выдохнула девочка. – Как я рада, что ты узнала! Больше ты не позволишь ему издеваться надо мной!

Однако Рут вовсе не собиралась в чем‑то винить мужа.

– Ах ты дрянь подлая! – кинулась она на Ширли с такой яростью, что щеки девочки заполыхали от незаслуженных пощечин, а зубы, стукнув друг о друга, сомкнулись. – Потаскуха! Публичная девка! – Каждый выпад сопровождался новым градом ударов – несправедливых и жалящих, как пчела. – Убирайся вон из этого дома, чтобы ноги твоей здесь больше не было!

Ширли только молчала, не сводя глаз с матери. Она не знала, что говорить, как оправдать себя. А она‑то надеялась, что мать спасет ее от насилия! Видимо, нужно было подумать об этом заранее.

– Собирай свои вещи! – Рут швырнула девочке два пластиковых пакета, грудь ее вздымалась от ярости.

– И забирай все, что сможешь унести. Все, что останется от тебя, я сожгу, гадкое ты создание! Я не хочу больше ни видеть, ни слышать тебя.

– Но куда же я пойду? – рыдала девочка, сердце ее рвалось на части.

– Это меня не интересует! Могу лишь предположить, где ты в конце концов окажешься! – резко оборвала ее мать, не скрывая злорадного удовольствия. – В преисподней! Ну, а пока что поищи себе дыру по вкусу. О‑о, да, я уверена – ты найдешь подходящее место. Такие, как ты, вытянут из мужчин все, что им нужно, так ведь?

– И, яростно запихав пожитки Ширли в мешки для мусора, вытолкала девочку за порог.

Дверь захлопнулась у нее за спиной, и Ширли услышала, как мать дополнительно закрыла ее изнутри на задвижку. Сжавшись от холода и унижения, она поплотнее запахнула воротник пальто. Со стороны залива тянул колючий ветер, пронизывая ее насквозь, пробирая до костей сквозь тоненький потрепанный жакетик. Стоял конец ноября, и погода постепенно портилась.

Не имея ни малейшего представления, куда ей идти, она, как и многие бездомные дети, побрела на Манхэттен, чтобы переждать ночь на припортовом автовокзале. Юная, измученная, голодная и ко всему равнодушная, она представляла легкую добычу для городских хищников. За один только час несколько мужчин попытались увлечь ее, соблазняя необычными предложениями. Она резко отбила все атаки, а когда кто‑то из них попытался стащить один из ее мешков, крепко прижала их к себе. В конце концов ее углядела какая‑то смазливенькая молоденькая девчонка и подошла к ней.

– Привет, дорогуша, – проговорила она мягко. – У тебя такой вид, словно мир вот‑вот рухнет.

Ширли не смогла сдержать слез и расплакалась.

– Хочешь поболтать со мной?

– Нет. – Ширли отчаянно затрясла головой и шмыгнула носом. – Нет, – повторила она, утерев нос тыльной стороной ладони.

– Тебе, похоже, некуда приткнуться, – не отставала девчонка. – Не дрейфь, держи хвост пистолетом! Я знаю одно место, где тебя пригреют.

– Но я еще не знаю… – начала неуверенно Ширли, с надеждой глядя на новую знакомую.

– Ну не торчать же тебе здесь, – уверенно заявила та. – Голову даю на отсечение – тебе еще нет и шестнадцати. Если тебя не подберут копы, то какой‑нибудь псих точно пристукнет. Хотя бы за барахло, которое у тебя в пакетах. – Она взяла Ширли за руку и повела в сторону 9‑й авеню.

„Местечко", о котором говорила девушка, оказалось длинным, в милю длиной, сверкающим хромом автомобилем, в котором уже поджидал их, кутаясь в меховое пальто, сутенер. Он быстро смерил Ширли оценивающим взглядом больших темных глаз и расплылся в улыбке, демонстрируя отличные зубы.

– Привет, красотка, – весело подмигнул он.

– Давай забирайся сюда, а я уж позабочусь о тебе, как о принцессе.

Ширли в нерешительности застыла на тротуаре. А какой у нее еще есть выход? Она страшно продрогла и проголодалась, а в кармане нет ни гроша…

Она медленно обошла автомобиль кругом, и сутенер включил мотор. Уже открывая дверцу машины, она вдруг заметила, как тот сунул девчонке в окно какой‑то белый пакетик.

– Подберешь мне еще горяченьких белых кобылок – получишь другую половину условленного, – сказал он.

Сделка как бы вернула Ширли к реальности. Сутенер, почуяв, что добыча вот‑вот ускользнет из его рук, быстро повернулся и схватил ее за запястье.

На этот раз Ширли оказалась проворнее. Забыв про свои мешки, она бросилась через 9‑ю авеню, не обращая внимания на бешено сигналившие машины.

Зло выругавшись, сутенер рывком отворил дверцу машины и кинулся следом.

Ширли, мгновенно ослепнув от нескольких рядов фар, неотвратимо надвигающихся на нее, слышала только пронзительный вой сирен и визг тормозов. Это конец, решила она, застыв на самой середине улицы и крепко зажмурившись.

Каким‑то чудом она оставалась жива: поток машин, распадаясь на две части, обтекал ее, проносясь буквально в нескольких сантиметрах от нее. Она стояла, остолбенев от ужаса, окутанная выхлопными газами. Гам и настиг ее сутенер, впившись в предплечье клещами‑пальцами.

– Лучше пойдем со мной, крошка, – прошипел он. Глаза его пылали, как угли, а пальцы все глубже впивались в рукав жакетика.

– Отпусти меня! – пробормотала Ширли сквозь зубы, стараясь освободиться. – Никуда я с тобой не пойду!

– Не рыпайся, детка. – В свободной руке мужчины внезапно блеснул нож. – Очень бы не хотелось портить эту беленькую мордашку. – Ширли почувствовала на горле холод острия. – Пойдешь сама, или хочешь себе неприятностей?

Последние слова растаяли в оглушительном реве мотоцикла. Прямо на них, светя мощными фарами, катился огромный „харлей".

Мотоциклист, ударив по тормозам, лихо затормозил в сантиметре от них.

– Тебе помочь, милашка? – прокричал ей сквозь стрекот мотора крупный парень, оседлавший стального коня.

Осторожно, боясь, как бы нож не вонзился ей в горло, Ширли попыталась кивнуть. Сутенер покосился на мотоциклиста, и на губах его заиграла кривая усмешка:

– Исчезни, падла, – зло сплюнул он. – Не суйся, куда не просят.

– А ну убери от нее лапы! – вскинулся мотоциклист. – Не то придется соскребать тебя с асфальта, черная задница!

– Что‑о? – угрожающе протянул сутенер. – Белая шваль хочет померяться силами? – Он отвел нож от горла Ширли и резко оттолкнул девушку с дороги. Затем, отвратительно улыбаясь, принял стойку, слегка согнув ноги и склонившись вперед, и двинулся кругами вокруг мотоциклиста. В воздухе сверкнуло лезвие ножа.

Мотоциклист медленно, почти лениво приподнял левую руку.

Толстая металлическая цепь рассекла воздух, подобно змее, распластав сутенера на мостовой. Выбитый из руки нож загремел по асфальту.

– Пошли, лиска! – кивнул мотоциклист девушке. Голос его звучал уверенно и властно. – Давай сматываться, пока этот ублюдок не пришел в себя. – Наклонившись, он подтянул Ширли к себе, а потом легко закинул за спину, на вибрирующее сиденье. – Ну как? – крикнул он через плечо и, прежде чем она собралась ответить, рванул с места, устремив мотоцикл вниз по 9‑й авеню.

С тех пор прошло уже три года, и все это время Ширли не расставалась со Змеем. После брата Дэна и первого знакомства с улицей та жизнь, которую она узнала среди Воинов Сатаны, казалась ей почти раем. Несмотря на беспутство, жестокость и наглость членов банды, она чувствовала себя рядом со Змеем в полной безопасности. Большой, как медведь, и безрассудно бесстрашный, для нее он стал единственной защитой. С первых же дней Змей четко дал понять „троглодитам", что Ширли – „его старушка", а не просто „телка", которую можно пользовать всем кланом, передавая друг другу, как было заведено среди одуревших от марихуаны и распухших от пива рокеров. Даже когда он проявлял гонор, поддавая ей время от времени, все равно это было куда лучше той жизни, которую она знала до этого.

Ширли и в голову не приходило, что бывает иная жизнь. Ни разу до этого самого утра, когда Олимпия Арпель экзотической птицей выпорхнула из автомобиля в самом сердце площади Святого Марка, чтобы, подхватив ее, Ширли, унести в иной мир. В царство земное.

Олимпия, отойдя в сторону, курила сигарету за сигаретой и наблюдала за суетой Альфредо вокруг Ширли.

– Просто превосходно, малышка! – радостно вопил тот. – Ну просто пре‑вос‑ход‑но! – Он взглянул на часы. – У меня еще есть полчасика. Давай‑ка попробуем сделать несколько солнечных снимков. Надеюсь, ты умеешь улыбаться? Ну хотя бы вполовину так искренне, как только что хмурилась?

Олимпия сердито выпустила к потолку струю дыма. Альфредо ведет себя так, словно это он нашел девушку. Придется напомнить ему, чья это заслуга, чтобы не заблуждался.

– Мисс Арпель!

Олимпия очнулась, услышав свое имя, и обернулась: кто бы это мог быть?

Один из многочисленных помощников Альфредо спешил ей навстречу, помахивая в воздухе розовым радиотелефоном.

– Вас просит ваша секретарша, – добавил он, приблизившись. – Говорит, это очень срочно.

– Потом, – досадливо отмахнулась Олимпия, прикуривая очередную сигарету от предыдущей. – Скажите Долли, что я перезвоню ей через полчаса.

Молодой человек не уходил.

– Вам все же лучше ответить, мисс Арпель, – настойчиво проговорил он. – Убита Вайяна Фэрроу.

Пробиваясь к дому Вайяны, Олимпия окончательно уверилась, что участвует в каком‑то невероятном массовом действе – то ли карнавале, то ли демонстрации. Квартал был забит полицейскими, а репортеры, перехватывая обрывки их переговоров, держали в напряжении местные студии и редакции газет. Почти все телевизионные каналы уже прислали на место происшествия свои команды, и на тротуарах возились операторы, устанавливая оборудование. Кое‑кто из ведущих программ криминальных сообщений уже бойко рассказывал что‑то перед камерами, зажав в руках микрофоны. Привычные толпы жадных до крови зевак, привлеченных на место происшествия суетой полицейских, как стервятники падалью, толклись поблизости. Атмосферу какого‑то жуткого карнавала усиливали и жители окрестных домов, приклеившиеся носами к окнам, и выкрики находчивого торговца жареными каштанами и кренделями, сделавшего сегодня, похоже, неплохой бизнес.

Олимпия прокладывала себе путь сквозь толпу. Наткнувшись на желтые ленты, препятствующие проходу на место происшествия, она попросту нырнула под них.

Почти мгновенно кто‑то быстро ухватил ее за руку.

– Давайте обратно, мадам, и оставайтесь по ту сторону, – строго предупредил ее одетый в форму полицейский. – И не пытайтесь пробраться обратно, иначе я вынужден буду вас арестовать.

– Вайяна… – Олимпия заняла прочную позицию, как бы вросла в землю, не собираясь уступать ни пяди завоеванного пространства, и лишь вертела головой, стараясь рассмотреть что‑то на сером фасаде здания. Она все еще не могла поверить, что сообщение, переданное ей по телефону, и вправду подтвердится. Еще можно было как‑то допустить, что убита другая девушка, но Вайяна… Нет, конечно же, они обознались, приняв кого‑то за блистательную, в миллион долларов, красавицу с обложек модных журналов.

Да‑да, именно так.

– Мадам, я прошу вас податься назад, – нахмурился полицейский.

– Я… Мне позвонили… что убита Вайяна… – пролепетала Олимпия.

– Что‑что? – Стальная хватка стража законности чуть ослабла. – Что вы сказали?

Глубоко вздохнув, она повернулась и посмотрела ему прямо в глаза. Молоденький, красное обветренное лицо подчеркнуто серьезно от искреннего служебного рвения. Форменная фуражка сползла на затылок, словно велика ему на целый размер, от холодного воздуха изо рта вырывается пар.

– Меня зовут Олимпия Арпель, – заявила она. – Меня попросили приехать сюда, чтобы… опознать тело.

И, конечно же, убедиться, что это ошибка, хотелось ей добавить. Она ни на секунду не сомневается, что это не Вайяна, и вот сейчас убедится в этом собственными глазами.

Date: 2015-08-24; view: 269; Нарушение авторских прав