Глава 31. Бог дал, и мы написали ещё штук восемь диктантов и выучили ещё пару стихов

Бог дал, и мы написали ещё штук восемь диктантов и выучили ещё пару стихов. На большее у меня сил не хватило. Не то, что заниматься не хватило сил, нет. Не хватило сил загонять их за тетради. Отрывать от речки, от прогулок с друзьями, от кино, от телевизора.

Андрей поступил в институт. Приехал на неделю, собрал вещи. Устроили мы праздник для родных, а потом – и для его друзей. Отдали ему все семейные заначки и проводили с Богом – в далёкую Москву. Жить в общаге, и постигать науки.

И несмотря на все наши обстоятельства, мы с мужем одно могли сказать точно. Нет, не в тягость нам был Тоха, со всеми своими особенностями, если можно так выразиться. Нет, не в тягость.

С громкими своими песнями на кухне, за мытьём посуды. С полным отсутствием желания читать, учить что‑либо и постигать новое. С вечными своими возражениями, и спорами. С магнитофоном – на полную мощность. С куревом. С громкими комментариями к телевизионным фильмам типа: «Какой дурак! Куда лезешь!»

– Тоха, прекрати на него орать, он же всё равно тебя не слышит!

Нет, Тоха не понимал. Многолетняя привычка смотреть телевизор в толпе себе подобных была сильнее доводов разума. Он замолкал, но через пять минут кричал снова: «Куда прёшь, дурак!»

И не обижался, когда мы все смеялись. И к исходу третьего месяца кричал уже тише. Значительно тише.

Не в тягость был нам Тоха, не в тягость.

– Ну, и что мы будем делать дальше? – спросил меня как‑то Вася‑старший, когда мы остались одни.

– Трудно сказать. Но, согласись, он нам не в тягость.

– Нет.

– И не так уж он страшен, не так безнадёжен. И мы справляемся.

– Да.

– Давай его оставим.

– А зачем нам это?

А зачем нам – вообще всё?

– Давай ещё посмотрим, – сказал Вася. – Давай так. Пусть он сам скажет. Пусть он сначала – решит сам. И если скажет, если решит… тогда и мы решим.

– Да. Давай.

Я боялась ещё одну вещь Васе сказать. У меня, как раз между Андреем и Васькой, был один аборт. И теперь я думала – так, иногда… Думала: Господи, это Ты даёшь мне третьего сына. Третьего сына мне даёшь – взамен того, утерянного мною.

Не раз у нас речь заходила о дальнейшей Тохиной судьбе. Вася агитировал Тоху идти в армии служить. И потом в армии же и остаться.

– Девять окончишь, ПТУ – два года отбудешь, и в армию, – говорил Вася. – А там – и на сверхсрочную можно остаться, и в школу прапорщиков. А если повезёт – и в училище военное можно попасть. И то, и другое – на казённых харчах. Только захоти, только реши. И вперёд. Помогут тебе, как сироте, поначалу. А потом и на свои ноги встанешь. И будешь человеком. И квартиру получишь, и женишься…

Тоха слушал. Но в армии служить не хотел.

– Я в армию не хочу. Я и в ПТУ не хочу. Меня же в строительное пошлют. А я не хочу эти «голимые» кирпичи перекладывать! Я хочу много денег заработать. В торговлю я хочу! А, может, в эстрадное училище… А чё, петь буду!

– Ну‑ну, мечтать не вредно. Но реально, реально на вещи смотри!

Нет, Тоха – не мог реально. Ему казалось: ещё немного, и он тоже поедет в Москву, и попадёт туда, в телевизор.

Уже не спецуха и психушка проглядывали впереди, а радужные дали новой жизни манили маленького Тоху своим блеском. Так манили, что он верил в их реальность, громко распевая под включенный на кухне магнитофон.

– Я, если артистом стану – я вас к себе, в Москву, позову! Я всегда, везде в самодеятельности участвовал.

И все говорили, что я хорошо пою. Одна вы, Наталья Петровна, смеётесь, и говорите, что не очень!

– Всё в мире относительно, дитя моё. Андрей вот, смотри, в Москву поехал. Так он учился – почти на отлично, к институту готовился. Потом – ты видел, как мы его собирали. Всё отдали из дома. А ведь мы – не самые бедные, учти. И то, еле‑еле его собрали, и знаем, что ему там – трудно будет. Среди других людей, понимаешь?

– Да, наверно.

– И если он куда пробьется, то только своим умом, терпением. Знаниями, наконец. А ты, извини меня! Ты же в слове «ещё» – две ошибки делаешь! Куда ты поступишь – без денег, без знаний, без помощи? Куда тебя возьмут? Пропадёшь, и всё. Согласен?

– Нет. Я как‑нибудь… пробиваться буду…

– Вот тебе Василий Иванович говорит, как можно. Можно и по другому как‑нибудь, но реально, понимаешь. Ведь тебя, если ты зарвёшься, никто не удержит. Только подставят, и посмеются над тобой. Торговля! Тюрьма! Не хочешь?

– Чего – тюрьма?

– Подставят, и пойдёшь в тюрьму. Или захочешь красивой жизни, чтобы враз, да без труда. Не удержишься, и начнёшь воровать. И – тоже тюрьма.

– Я в тюрьму не попадусь!

– Да ведь никто и не спросит тебя. Ты же дитя! Глупое, самоуверенное дитя! Дитя голое, но с претензиями!

– Я – не «голое»!

– Слушай, слушай нас, Тоха! Глаза открой, смотри на мир, на людей. А то, кроме коридора интернатского, не хочешь видеть ничего. Там, в этом тёмном коридоре, да ещё, когда воспитатель далеко – там ты большой, и сильный. А в мире… В жизни – совсем не так!

Нет, не действовали на Тоху такие аргументы. В конце концов он согласился, что надо идти в ПТУ, чтобы «досидеть» там до восемнадцати лет. А может, сделал вид, что согласился.

Ведь не в любое ПТУ отправляли сирот, а только в несколько, специальных, где были они на полном довольствии. Где был тот же пищеблок, и те же повара, и почти те же мастера‑воспитатели.

И специальности предоставлялись в тех ПТУ – для сирот, разумеется, – без особого выбора. Для нормальных троечников – кулинарная, а для таких, как Тоха – строительная. Плакало, плакало эстрадное училище. Плакала – красивая жизнь.

Да лучше бы они отплакали, да сгинули. Но нет, нет! Не унимается Тоха. Поёт, отчаянно фальшивя, и записывает себя на магнитофон.

Но чем ближе был конец лета, тем больше реальность вступала в свои права.

И я уже отъездила на «Скорой», налюбовавшись на дорогу, как я думала, на весь следующий учебный год.

И Надежда не позвонила мне – ни разу за лето. И на мои звонки никто не отвечал.

И двадцать четвёртого августа, в понедельник, мне надо было уже выходить на работу.