Лишь настоящий гений

Ночных достоин бдений.

Но главное не в моем сонете, а в том, что через пару дней она принесла ответ:

Давали в жизни мне не раз советы,

Но не дарили никогда стихи,

Тем более блестящие сонеты,

Что так умны, изящны и легки.

Ваш божий дар подобен только чуду,

А ваша рифма стройна и мягка!

Вы верьте мне, клянусь, что не забуду

Ни строчки я из вашего стиха.

Приму я к сведенью советы из сонета

И постараюсь человеком стать.

Пусть даже наша школа канет в Лету -

Я Вас не перестану уважать.

Вы настоящий гений.

Ночных достойны бдений!

Эх, где мои 20 лет?! Закрутил бы роман. Но я учитель, поэтому даже мыслей такого рода не допускал – чересчур пошло это было бы. Эти девичьи влюбленности бывали не раз. Однажды на выпускном вечере одна девочка завела со мной лирический разговор, спросила мой номер телефона, якобы для того, чтобы посоветоваться о чем-то, записала его на тыльной стороне кисти и убежала в восторге. А еще одна девочка через год после окончания пришла в школу, дождалась меня после уроков, мы вместе пошли к метро, она хотела поехать со мной и дальше, но это не входило в мои планы, поэтому я сделал вид, что у меня у метро встреча, и попрощался. Работая с молодежью, сам становишься моложе.

Кстати, на выпускные вечера выпускники обычно зовут своих классных руководителей и самых любимых учителей. Я был приглашен на все четыре выпускных вечера, имевших ко мне отношение, чем горжусь. И там частенько возникали беседы о жизни, о судьбе, о будущем. Помню разговор с двумя друзьями – Чуриным и Юсуповым. Они говорили, что не видят смысла в жизни, не знают, чего хотят и чем будут заниматься. Я попытался развеять эти мрачные мысли, но, думаю, не очень успешно. Прошло лет пятнадцать. Я смотрел милицейские новости по телевизору. Там рассказывали о жестокой банде, грабившей и убивавшей людей. Их взяли омоновцы, но один бандит отстреливался из автомата, и его были вынуждены застрелить. Его показали крупно: мерзкая бандитская рожа, но чем-то знакомая мне. А потом показали его паспорт с фотографией, и я с ужасом увидел, что это Миша Юсупов. И на фото он был точно такой, как в школе. Вот такое педагогическое фиаско!

Кстати о педагогике. Однажды в нашу школу на педсовет приехал председатель городского комитета по образованию Алексеев. Он рассказал о достижениях и успехах нашего образования. Потом были вопросы. И я тоже задал свой: «Каждый год наша школа набирает два девятых класса. Мы стараемся отобрать наиболее подготовленных и стремящихся к знаниям учеников. Но приходит конец августа, и нас заставляют принять еще несколько человек, которые никуда не попали. Мы включаем их в класс Б, поэтому класс А всегда оказывается сильнее. Нельзя ли как-то изменить это положение вещей?» Алексеев ответил на мой вопрос очень серьезно и убедительно, он даже удивил меня глубиной ответа. Он сказал так: «Я прекрасно понимаю учителей, которым проще учить хороших учеников. Но кто у нас в восьмом классе входит в число хороших и серьезных? Девочки! Мальчишек больше интересует футбол и мотоциклы. Ну, наберем мы девочек, вам будет удобно работать с ними, потом они поступят в ВУЗы и успешно закончат их. А потом выйдут замуж, родят детей и будут заниматься семьей. А кто будет работать? Поэтому мы будем вам очень благодарны, если вы из десяти мальчиков поставите на правильный путь хотя бы пятерых. Кстати, в девятом и десятом классах они очень умнеют, так что было бы неправильным выбрасывать их, как балласт, после восьмого». Очень умно он мне ответил. Я понял, что он прав. И действительно, мальчики после 15 лет начинают заметно мудреть. В девятом классе они серьезнее, чем в восьмом, в десятом – серьезнее, чем в девятом, а к окончанию школы становятся вполне разумными людьми. Зачем далеко ходить за примером? Я, вроде, представитель интеллектуальной прослойки общества, но и моей главной мечтой в восьмом классе было попасть в футбольную школу при ленинградском мясокомбинате. Может, надо было меня не брать в девятый? Правда, я хорошо учился, но это было за счет способностей, а не за счет усидчивости.

Теперь расскажу о неожиданном повороте судьбы. Я уже писал, что в 84 году у меня вышла еще одна статья в ЖЭТФ. Летом в Пицунде я поделился этой приятной новостью с Володей Мейтлисом, и он авторитетно заявил: «Человек, имеющий две статьи в ЖЭТФ, обязан быть кандидатом наук. Как тебе удается этого избежать, я не знаю». Я не знал, что ответить, но эти слова запали мне в душу. Это была первая роль, сыгранная Володей в моей судьбе (не последняя, но об этом позже). Через месяц после начала моей работы в школе мой друг Ося Хинич, сосватавший меня в эту школу, сообщил мне, что вычитал в уставе Пединститута, где он работал, что в соискатели педвуз в первую очередь принимает учителей средней школы. Мало того, рядом с его родной кафедрой физики находится дружественная кафедра теорфизики и астрономии, с заведующим которой он хорошо знаком и, если я захочу, может переговорить обо мне и моем соискательстве. В моем мозгу всплыла мысль, высказанная Володей, и я попросил Осю свести меня с этим заведующим кафедрой, которого звали Евгений Дмитриевич Трифонов, дай ему бог здоровья на долгие годы! Ося быстро организовал нашу встречу. Трифонов сказал, что для принятия кафедрой решения я должен выступить у них с докладом. Я был готов в любой момент. Выступление назначили на 13 февраля 85-го года. Подчеркну, этот доклад никоим образом не был связан с моими предыдущими защитами и никак не касался злополучного политрона. Речь шла о моих работах по сверхпроводимости, которые я делал с Борей Спиваком и с Аркадием Ароновым.

И вот доклад состоялся. Он вызвал большой интерес, так что меня даже попросили провести еще один семинар. Я был очень воодушевлен успехом своего выступления и помчался домой, чтобы обо всем рассказать маме. Она в последнее время начала сдавать. И память резко ухудшилась, и слабость появилась. Я даже вызывал платного врача на дом, он посмотрел маму и сказал, что никаких резко негативных симптомов не видит – просто возраст берет свое. Но жизни ничего не угрожает. И вот я вошел в квартиру, прислушался, мама спит и даже похрапывает во сне. Я позвонил Наде, рассказал ей о своем успехе, она порадовалась вместе со мной и спросила, как чувствует себя мама. Я ответил. И тут Надя спросила, уверен ли я в том, что это храп. Я встревожено вбежал в мамину комнату и увидел, что Надя была права – мама лежала с открытыми глазами, шумно, с хрипом дышала и была без сознания. Я дрожащей рукой набрал «скорую помощь», а потом позвонил Наде. Она приехала даже раньше, чем скорая. Врач скорой измерил маме давление (оказалось 70/50) и сказал Наде, что все кончено и шансов нет. Ночью мама умерла. Я был убит. Наши отношения с мамой были очень близкими, я прожил с нею вместе всю жизнь и даже представить не мог себя без нее. Она была очень умным, красивым, верным, любящим и понимающим человеком, моим самым большим другом, просто частью меня. Я впал в странное состояние, когда из глаз ежеминутно текли слезы. Любое воспоминание, любая попавшаяся на глаза мамина вещь вызывали просто потоки слез. Это было нескончаемо. Вечером пришла моя племянница Люба с мужем Сашей, который принес бутылку коньяку. Я выпил, и мне стало легче, т.е. страдал я так же, но хотя бы перестали литься слезы. Так мама и не узнала о начале серии удач в моей жизни. Надя переехала ко мне 3-го марта, т.е. через 20 дней.

Середина февраля – самый неудачный в моей жизни период года. 12-го в 62-м умер папа, ночью с 13-го на 14-е в 85-м – мама, 14-го в 77-м был провал первой защиты.

Сделал я второй доклад, и Трифонов сказал, что готов мне помочь и взять меня в соискатели. Для этого нужно весной подать документы, а осенью меня зачислят. Я спросил, не нужно ли заручиться какой-нибудь поддержкой в администрации института. Он ответил, что достаточно его согласия, и я могу не волноваться. Подал я заявление и документы и стал ждать осени. Прихожу в сентябре в отдел аспирантуры, где все это оформляется, спрашиваю о своей судьбе, а мне отвечают, что мне отказано в приеме в соискатели. На вопрос о причинах говорят, что Трифонов берет к себе, а руководителем пишет кого-то из Физтеха, а так нельзя. Я к Трифонову, как так? Он: «Ай-яй-яй, это я сглупил, конечно, надо было себя писать руководителем. Но ничего, я сейчас исправлю, все будет нормально». Прихожу в аспирантуру через неделю, а мне опять отказано. Теперь почему? А вот Трифонов может иметь только 5 соискателей, а вы – шестой. Я к нему, он говорит: «Какие пять? У меня два!» Я в аспирантуру, секретарша: «Как два? Вот один, вот второй, вот …» и ищет третьего, но не находит. «А почему я должна Вам объяснять? Отказано и все. Забирайте документы». Я чувствую: заберу, и все кончится. Поэтому не забираю, а говорю: «Могу ли я попасть на прием к проректору по науке?» «Можете, на среду в два часа».

Прихожу на прием, а они, похоже, к нему готовились. Проректор меня ждет не один, с ним еще его зам и начальник НИС (научно-исследовательского сектора). И у нас происходит странный разговор. Они меня спрашивают: «Почему Вы хотите в соискатели именно к нам? Вы же кончали Политех, вот и идите туда» Я отвечаю: «Но я учитель в школе, а к Политеху сейчас никакого отношения не имею» Они говорят: «А вот кандидатский минимум Вы сдавали в Военмехе, почему бы не пойти туда?» «Но я учитель в школе». «А вот статьи Вы писали с людьми из Физтеха, почему бы не к ним?» «Но я учитель в школе». Вот такая катавасия! И вижу я, что не хотят они меня брать. И такой на меня пафос напал, я встаю и говорю: «Товарищи! Извините за высокие слова, но наша жизнь измеряется количеством добрых дел и благородных поступков. Мне сорок лет, у меня готовая к защите диссертация. Моя судьба в ваших руках. Если Вы говорите «да», то через полгода я защищаюсь. У вас будет еще один защитившийся, а я буду жить человеком. Вам для этого счастливого для всех итога ничего делать не надо, нужно только зачислить меня в соискатели, поставить одну подпись, и в ней моя судьба!» Двое, вроде, слегка смутились. Но не зря же их трое, один смутился, другой занял его место: «Кампания по зачислению уже закончена. Мы зачислили 200 человек. Мест больше нет». Это меня задело еще больше: «Значит, двести человек можно, и только я какой-то изгой безродный?» Беседа продолжалась около часа. В итоге они мне посоветовали еще раз подумать о другом институте.

Иду домой и размышляю о прошедшей беседе. Чувствую что-то странное, как-то раньше все не так проходило. Обычно со мной не обсуждали возможности, отказывали без комментариев, а тут три высокопоставленных персоны целый час УГОВАРИВАЛИ меня забрать документы. И я понял: они меня уговаривают, потому что у них нет ни малейшего повода мне отказать. Только если я сам заберу заявление. Я сажусь за стол и пишу новое заявление тому же проректору: «В мае 1985 года я подавал заявление о приеме меня в соискатели по кафедре теорфизики и астрономии вашего института. К настоящему моменту вопрос еще не решен. Еще раз прошу зачислить меня соискателем на вышеупомянутую кафедру или, в противном случае, изложить причины, по которым Педагогический институт отказывает в приеме в соискатели учителю средней школы». И отвожу это в аспирантуру. Через два дня у меня дома звонит телефон, беру трубку: «С вами будет говорить проректор», потом берет трубку он и говорит мне: «Ну что, очень хотите к нам в соискатели?», я честно отвечаю: «Очень!», «Ну, ладно, я Вас зачислил. Желаю успеха!»

Я потом понял, почему они не хотели меня брать. Перестраховка! Был бы я простой учитель, с парой статеек в слабеньком журнале, взяли бы, я думаю, без проблем. А тут пришел человек, почти 40 лет, закончил Политех, соавторы из Физтеха, сильная диссертация, много статей в хороших журналах и не кандидат! Почему? Есть тут какая-то подозрительная загадка. Что-то с ним не так? Что-то совершил нехорошее? Тогда зачем нам рисковать? Проще ему отказать и не «париться» с проблемами. Скорее всего, причина была именно такая, об этом говорит и ход нашего разговора в кабинете проректора. Но все-таки я нашел способ пробиться сквозь этот заслон и горжусь этим.

Дальше все было совсем просто. Текст диссертации я написал быстро, экзамен по специальности тоже трудностей не составил. Английский и философия были сданы еще на «Приборе». 14 мая 1987 года я защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата физико-математических наук. Все прошло без сучка, без задоринки. Зал для защиты был полон, в Пединституте редко защищаются серьезные работы по статьям в ЖЭТФ, так что людям было интересно.

Предыдущие защиты научили меня молчать. Не нужно никому рассказывать заранее о своих надеждах. Есть такая пословица: хотите насмешить бога, расскажите ему о своих планах. Это верно. Тебя не будут спрашивать, ты не будешь рассказывать о возникших препятствиях, не будешь переживать. Поэтому никто из моих знакомых, кроме, конечно, Оси, не знал даже о том, что я думаю о защите. Все считали, что работа в школе меня полностью устраивает, тем более, что я много хорошего рассказывал о работе в школе. Люблю такое стихотворение Давида Самойлова:

Не торопи пережитого,

Утаивай его от глаз.

Для посторонних глухо слово

И утомителен рассказ.

А ежели назреет очень

И сдерживаться тяжело

Скажи, как будто между прочим,

И не с тобой произошло.

А ночью слушай - дождь лопочет

Под водосточною трубой.

И, как безумная, хохочет

И плачет память над тобой.

А 25-го мая все мои друзья пришли ко мне на день рождения. Ося, по моей просьбе, никому не рассказал о защите. Никто ничего не подозревал. И вот в процессе застолья Надя встала и сказала, что у нее есть тост. Она достала рулон ватмана и развернула его перед гостями. Это было официальное объявление о моей защите с датой, принесенное мною из Пединститута. Эту сцену описал Гоголь в конце «Ревизора». Народ лишился дара речи. Потом Ольга встала, подошла ко мне, поцеловала и заплакала. И я тоже чуть не заплакал, но сдержался, поднял руку, согнутую в локте, и хлопнул по ней сверху другой рукой. Вот вам всем!

А потом был последний звонок, а потом экзамены, а потом Пицунда. В ноябре пришло подтверждение из ВАК. Этим завершилась история моей кандидатской степени.

А работа в школе продолжалась. Однажды меня мои доброжелатели предупредили, что ко мне собирается на урок районный методист по физике. Меня это не сильно испугало, что удивило коллег – обычно методистов боялись как огня. И вот как-то перед уроком приходит женщина, здоровается и сообщает, что она и есть районный методист. Я ждал сухого бюрократа, а увидел симпатичную женщину лет сорока. Я говорю: «Очень приятно», а она просит показать ей мой план урока. Мне даже смешно стало, я говорю: «Вы знаете, я давно собираюсь составить эти планы, но никак времени не найду». Она потрясена: «Как? У Вас нет плана урока? А Вы знаете, что я могу не допустить Вас до урока?» Я обозлился: «Давайте так и сделаем – Вы меня не допустите, и я пойду домой». Она говорит: «Я не сказала, что не допускаю, я сказала, что могу не допустить» Я: «Ну, так реализуйте это право, и проблема будет решена». Она пошла на попятный: «Ну, хорошо, проводите урок, поговорим после».

Я провел двухчасовой урок. Когда все ученики вышли, она подошла ко мне и намного мягче сказала: «Да, физику Вы, конечно, знаете. Но у меня есть ряд замечаний по методике. Например, когда Вы задали домашнее задание, у Вас оставалось еще две минуты, и Вы разрешили детям собирать портфели, а могли еще раз повторить им основные цели урока». Спорить я не стал, такие замечания при отсутствии плана урока равносильны сдаче противника. Она ушла, как мне показалось, успокоенная насчет меня.

Но коллеги предупреждали, что она заимела зуб на меня и обязательно сквитается. Я, честно говоря, не верил, но чем черт не шутит? В любом случае бояться мне было нечего. Я им был нужен больше, чем они мне. Подошло время выпускных экзаменов. А надо вам сказать, что каждый учитель должен завизировать у методиста свой список задач к экзамену и их решений. Вот я и пошел к ней в РОНО со своей тетрадкой. Прихожу, у нее сидит какой-то мужик и показывает свои задачи. Вижу, он не очень владеет методикой, задачи решает какими-то партизанскими способами - явный инженер, решивший перейти в учителя. Она задает ему вопросы, он пытается ответить, потихоньку и меня она вовлекла в беседу, причем по всем пунктам я был с ней согласен. Вижу, что она понимает, чего хочет, и весьма толкова. Скоро мужик ушел, я пересел к ней за стол. Она посмотрела мне в глаза и вдруг сказала: «А Вы для меня загадка!» Я удивился: «Что же во мне такого загадочного?» «А вот что. Вы ведь кандидат наук? Неужели Вы собираетесь всю жизнь работать в школе?» Я отвечаю: «Если будет привлекательное для меня предложение, то я им воспользуюсь. А пока таковых нет, я удовлетворен и работой в школе». Она говорит: «Вот я слышу речь нормального человека. А то ваши завуч и директриса рассказывают, что Вы не видите жизни без работы в школе и никогда никуда не уйдете». Мы перешли к моим задачам, но она долго их не смотрела, пролистала с такими комментариями: «Ах, вот Вы что хотите показать? Логично! А тут Вы хотите увидеть применение закона сохранения импульса, что ж, отлично!» Подписала мою тетрадку, и я мог уже уходить, но мы разговорились. Она рассказала, что тоже была в аспирантуре, но не защитилась, потому что появились дети, и т.д. и т.п. В результате мы засиделись допоздна, так что уже даже двери РОНО были закрыты, и пришлось искать ключи. Перед уходом я сказал ей: «Приходите ко мне на экзамен, буду рад». Она обрадовалась: «Я хотела просить у Вас разрешения придти. Хочу посмотреть, чего Вы смогли с ними достичь». Так и договорились.

И вот приходит день экзамена в одном из моих двух классов. Перед экзаменом ко мне подошел самый слабый из моих учеников Толя (я ничего не успел с ним сделать, так как он пришел в школу полгода назад) и сказал загадочную фразу: «Марк Аронович, я хочу предупредить, что знаю пятый билет». Я спросил: «И что ты хочешь этим сказать?» «Ничего, просто предупреждаю». Я только пожал плечами. А Толя первым тянул билет, и можете представить себе мое удивление, когда билет оказался номер пять. Я ошеломленно открыл рот, но увидел директрису, которая незаметно подмигнула мне левым глазом. Я все понял, она, будучи членом экзаменационной комиссии, подложила нужный билет на обговоренное место. Вот почему он пошел первым – чтобы никто случайно не взял его билет.

Ну, ладно, одной проблемой будет меньше. Все сели готовиться, и через час Толя первым пошел к доске отвечать. И в этот момент открылась дверь, и вошла моя методистка. После приветствий она села рядом со мной, и мы перешли к экзамену. Проклиная этот момент, я шепнул ей на ухо: «Это мой самый слабый». А он-то пятый билет действительно выучил, не обманул. И так вполне бойко, на крепкую троечку ответил. Методистка ко мне наклоняется и говорит: «Это ваш самый слабый?» Ее интонация очень красноречива. А экзамен покатился своим чередом. Честно скажу, мои ребята меня потрясли. Я спрашивал довольно строго (впрочем, как и всегда), задавал дополнительные вопросы по всему курсу. Она тоже вошла во вкус и спрашивала по всем разделам. Оценки мы ставили скорее в сторону занижения, чем завышения. Тем удивительнее результат, которым я буду гордиться всю жизнь: из 34 человек 16 получили пятерки, 13 – четверки и только 5 – тройки. Моя методистка была потрясена. После этого она была на экзаменах в еще несколько школах. И потом, выступая на собрании учителей района, она сказала, что в большинстве школ качество преподавания низкое, в паре школ – удовлетворительное, и только в 534-й школе она была удивлена тем, чего можно добиться при правильной работе с детьми.

В августе 88-го я ушел из школы (об этом дальше), но и потом она несколько раз звонила мне и спрашивала совета по каким-то задачам и даже по вопросам методики. А я всегда про себя вспоминал, как она когда-то просила мой план урока. Она хороший методист, дай ей бог здоровья!

Чтобы завершить тему школы, расскажу, что через три года, в сентябре 91-го мне домой позвонила наш завуч Валентина Николаевна. Она спросила, как я поживаю, как работаю, а потом робко сказала, что у них есть замечательный класс, а новая физичка не справляется. Я посочувствовал, а она еще более робко спросила: «А может, Вы?» Я удивился: «Ну, что Вы, как я могу? Я же работаю» «Ну, Марк Аронович, ну, может быть, как-нибудь, всего один класс, уж больно их жалко, такие хорошие ребята». Я решаю объяснить свой ответ, чтобы ей стало понятно, что это невозможно: «Вы же, понимаете, Валентина Николаевна, что максимум, что я могу выделить – это один день в неделю. Их же это не может устроить, надо минимум дважды». Она воспрянула духом: «Вы сказали: один день. Сейчас я Вам перезвоню» и повесила трубку. Через три минуты звонит снова: «Я поговорила с директором. Лариса Николаевна согласна на раз в неделю». Мне уже было некуда деваться, пришлось согласиться. Они выделили один день только под физику – шесть часов подряд. Правда, платили уже совсем по-другому – 120 р/месяц, за счет доплаты мне от заинтересованных родителей. 120 за один раз в неделю намного лучше, чем 45 за три, как это было в начале. Хотя сами деньги и не важны, но психологически приятно. Правда, вскоре наступил 92-й год, все цены рванули в свободный полет, и деньги потеряли свою ценность.

Это был мой последний выпуск. Больше я в школе не работал. А может быть, и зря – там я ощущал максимальную свою нужность.