Мустанг возвращается

Вернулся я в Питер в 82-м году в середине октября. Аня не забыла свое обещание и уже в ноябре, поговорив со своими знакомыми, предложила мне пару возможных мест работы. Конечно, речь не шла о ВУЗе или о науке. Я решил, что на науке свет клином не сошелся. Можно стать хорошим инженером и получать удовольствие от практической работы. Если есть голова на плечах, то в любой сфере можно добиться успеха. Поэтому речь шла о должности старшего инженера. Сначала я пошел на переговоры на завод турбинных лопаток. Им нужен был инженер в цех. Я посмотрел, понюхал, и мне не понравилось. Цех – это уже чересчур! Слишком шумно, плюс этот запах раскаленного железа. Решил отказаться.

Второй вариант – ЛенПЭО ВНИИПЭМ (Ленинградское проектно-экспериментальное отделение Всесоюзного научно-исследовательского института ПроектЭлектроМонтаж). Достаточно тихое, вполне интеллигентное местечко, без грохота и запахов. Они собирались организовать вычислительный центр и брали меня с перспективой стать его руководителем. До момента покупки БЭСМ - большой электронно-счетной машины – (сейчас мы бы сказали: большого компьютера) я буду старшим инженером с зарплатой 145 р/месяц, а потом должны были произойти позитивные изменения и в должности, и в зарплате.

И вот в январе 1983 г. я вышел на новое место работы. Коллектив был весьма дружный, приятные, интеллигентные люди, среди которых было много евреев – так называемый «отстойник». Основное направление работы - проектирование и наладка прокатных станов. Мне поручили разобраться в каком-то программируемом регуляторе, пока не купят БЭСМ. Но время шло, БЭСМ все не покупали, и через какое-то время эта идея была похоронена. Я остался старшим инженером и старался делать все возможное, чтобы быть полезным. Но психологически это было довольно трудно. За последние четыре года я потихоньку выдавил из себя раба, поэтому снова впустить его в себя было непросто. Ведь надо мчаться на работу к 9 часам и получать замечания начальства за опоздания. А находилась эта организация не очень удобно, на Днепропетровской улице, недалеко от автовокзала. Метро там не было, поэтому ездить было лучше всего на машине. У меня тогда был «Запорожец» - моя первая машина, купленная в 81 году. Зимой он любил повыпендриваться и не хотел заводиться, аккумулятор все время садился, и мне приходилось чуть ли не каждый день просить у кого-то «прикурить». Пока прикуришь, пока доедешь – вот и опоздание, замечание и мои оправдания. А чтобы ехать домой с работы, тоже не вредно завестись, а аккумулятор за рабочий день уже подсел, так что снова прикуривай. А дома тащу аккумулятор на пятый этаж, заряжаю за ночь, утром тащу вниз, ставлю, пытаюсь завестись, он снова садится, я снова прикуриваю. Сказка про белого бычка!

Какое-то время я все терпел, надеясь на БЭСМ. Но когда эта идея отпала, пропал смысл моего пребывания там, и мое ретивое взыграло. В очередной раз, когда начальник отдела Федор Егорыч попытался отчитать меня за опоздание в присутствии сотрудников, я ошарашил всех, и его в том числе, вопросом: «Кто дал Вам право разговаривать со мной, как с мальчишкой-пэтэушником? Я вполне взрослый и образованный человек и прошу Вас разговаривать со мной в другом тоне». У Федора Егоровича аж челюсть отвисла. Думаю, что впервые в его жизни он получил такой отпор, да еще в присутствии подчиненных. С этого момента у него появилась цель – добиться моего увольнения. Уволить просто так было нельзя, профсоюз требовал обоснования. И вот за каждое нарушение мне стали объявлять выговор. Правда, зима уже кончилась, проблемы с машиной остались позади, но ухо надо было держать востро. Мы с Федор Егорычем, я думаю, по очереди звонили юристам и спрашивали о своих правах. Сейчас логичным кажется вопрос, почему бы не уволиться, но тогда было советское время, важным моментом казалось сохранение непрерывности стажа (иначе пониженный процент бюллетеня, ненужные вопросы о тунеядстве и т.п.). Поэтому я хотел доработать нужный срок, чтобы стаж не прерывался. В какой-то момент я устал от этой борьбы, пошел в кабинет к Федор Егорычу и сказал ему прямо: «Я знаю, что Вы хотите от меня избавиться. Мы взрослые люди. Предлагаю договориться. Летом я уйду по собственному желанию. Обещаю. Но до лета дайте мне доработать». Он удостоверился: «Это точно? Можно верить?» Я побожился, и конфликт был исчерпан. Он, по сути, был неплохой мужик, потом мы с ним случайно встречались на улице и очень по-дружески говорили о жизни.

Атмосфера в отделе была дружеская. К дням рождения писались поздравления в стихах, в чем я начал принимать активное участие. К праздникам выпускались газеты, собирался стол с вином и тортом. С сотрудниками у меня установились хорошие отношения. Подружился я с Аркашей Дликманом, очень симпатичным молодым человеком, моложе меня лет на десять, мы даже вместе ездили в Пицунду (это с ним мы писали стих вахтерше). Там он познакомился со своей будущей женой. Через несколько лет они уехали в Германию.

Но ближе всего я сошелся с Борисом Абрамовичем Шварцманом. Он сидел за соседним столом, был на десять лет старше меня и являлся образцом эрудита и интеллектуала. Частенько весь отдел разгадывал какой-то кроссворд, а когда все силы и знания были исчерпаны, его отдавали Борису Абрамовичу, и он просто вписывал недостающие слова. Это было эффектно! В процессе длинного рабочего дня на протяжении длинных рабочих недель у нас было достаточно времени, чтобы поговорить обо всем. Он рассказал историю своей жизни, я – своей. Он тоже в свое время мечтал о защите и даже почти подготовил диссертацию, но от перенапряжения заболел и был вынужден отказаться от идеи о защите. Однако я чувствовал, что эта ситуация сидит в нем занозой всю жизнь, как сидела бы и во мне. История моих защит вызывала у него неподдельный интерес, он вникал в детали, задавал вопросы. Когда я завершил рассказ, он некоторое время сидел молча, а потом сказал: «После всего, что я услышал, у меня остался только один вопрос – как Вы после всего этого еще можете улыбаться и оставаться оптимистом?» Особым оптимистом я уже не был, но постарался объяснить ему, что всю жизнь страдать – не конструктивно. Если хочешь что-то изменить, меняй!

По поводу моих конфликтов с начальством Борис Абрамович говорил так: «Вы, Марк Аронович, в нашей организации, как кривое полено в поленнице – оно мешает аккуратно уложить остальные поленья». Кстати, зная о моих проблемах с автомобилем, он спрашивал, пою ли я аккумулятору при установке на подзарядку известную песню: «На зарядку, на зарядку, на зарядку, на зарядку становись!» Это именно ему принадлежит фраза: «У папа была собака. А у маман собаки не было». Очень умный человек Борис Абрамович, дай ему бог здоровья!

Как-то я купил книжку английского юмора. Там было много лимериков – стихов на английском языке в традиционно английской форме. В комментариях в конце книги приводились переводы нескольких лимериков на русский язык. Эти переводы мне очень не понравились - грубая, непрофессиональная работа. Я решил перевести некоторые лимерики сам и как-то в разговоре с Борисом Абрамовичем рассказал об этом своем хобби. Он попросил почитать книжку и через несколько дней принес свои варианты переводов. У нас появилось общее дело. Мы обсуждали разные варианты, спорили, приходили к единому мнению. Это было совсем не просто, краткость и жестко заданная форма стиха требовали кропотливого поиска подходящих слов.

Когда таких переводов у меня накопилось несколько десятков, я решил, что надо попытаться довести их до широких масс. Но как это сделать, не стану же я сам издавать книгу? Ответственным редактором по той книжке и автором комментариев была Нина Демурова. Я уже сталкивался раньше с ее фамилией, она занималась английским юмором и, в частности, писала комментарии к «Алисе в стране чудес». Я узнал, что она работает на кафедре московского пединститута, и направил туда письмо с переводами и просьбой использовать их, когда ей представится возможность. Через какое-то время я позвонил ей и спросил, получила ли она мое послание. Она ответила, что прочла, что все переводы ей очень понравились, но никаких явных возможностей ими воспользоваться у нее нет. Договорились, что, если такая возможность возникнет, т.е. будет издаваться какая-нибудь книга с лимериками, то она обязательно их использует. Может, это и произошло когда-нибудь, но у меня об этом информации нет. Через много лет мне попалась книга лимериков: английский текст, а за ним – перевод, выполненный автором книги. Я купил эту книгу и изучил ее. Мне не понравилось, мои переводы были лучше (правда, там и лимерики другие, может быть, менее остроумные). В конце этой главы я привожу несколько своих переводов – ровно дюжину (по английской традиции).

Если из моего рассказа сложилось впечатление, что мы там только и делали, что болтали, писали стихи, выпивали и развлекались, то это впечатление ошибочное. Мы работали. Борис Абрамович, как я понимаю, был главным специалистом всего ЛенПЭО. По справедливости, именно он должен был быть начальником отдела, но он сам не рвался к административной деятельности. Ему было приятнее работать головой, чем следить за работой других. Он частенько ездил в командировки на металлургические заводы, что-то там налаживал, настраивал, запускал и всегда возвращался с победой. Другие сотрудники тоже были весьма квалифицированны, в общем, типичные представители технической интеллигенции.

Хотя зарплата моя и была выше, чем когда-либо до того, но, конечно, ее не хватало для ведения той жизни, к которой я успел привыкнуть. Так что репетиторство оставалось главным источником моих доходов. Но, если в году это проблем не создавало, просто я назначал занятия на 19-00, а не на 17, то июльская путина оказалась под вопросом. Во-первых, не все могли получить отпуск летом, а во-вторых, мне же еще нужно было сгонять в Пицунду. С Пицундой проблема решалась тем, что туда надо ехать в сентябре, а сентябрь – уже не лето, так что отпуск можно было взять. Но что делать с июлем? Вопрос стоял остро, вплоть до увольнения, ведь я свою месячную зарплату зарабатывал за один (!) день июля. Я решил взять бюллетень. Но как это сделать на месяц? Какую болезнь надо заиметь?

Решение подсказал мой знакомый стоматолог. Есть такое заболевание – воспаление челюстного сустава. Болит так, что рот не открыть, а диагностировать средств нет, только по жалобам больного. Причем тянуться это может неделями. Отличная мысль! Дал он мне указания: «Рот сильно не открывать, челюсть слегка перекосить и жаловаться на боль тут и тут». И пошел я в свою районную стоматологическую поликлинику разыгрывать это воспаление. Специально не брился три дня, чтобы пожалостнее выглядеть. Сработало, выдали мне бюллетень на неделю. Через неделю прихожу снова: «Боль продолжается, рот не открыть, работать не могу». Продлили еще на неделю, но через неделю за продлением надо будет идти к главврачу. Прихожу через неделю, небритый, грустный, бледный, уже измученный занятиями. Сижу у кабинета, жду приема, подходит медсестра: «А что Вы такой грустный? Почему не бреетесь?» Я что-то мычу в ответ, указывая на больное место, она говорит: «Надо быть оптимистичнее, надо бороться с болезнью, а то Вы рассиропились совсем. Соберитесь, взбодритесь!» Я покивал, попытался улыбнуться. Подходит моя очередь, захожу к главврачу, он спрашивает: «Что, без улучшений? Странно!» и смотрит на меня с подозрением. Я пожимаю плечами. Он говорит: «Подождем неделю, не пройдет – будем делать блокаду». Продлили. Ухожу. И вот последняя неделя. Учеников столько, что еле выделил два часа на поход к врачу. Прихожу, он спрашивает: «Лучше?», я отвечаю: «Немного лучше, но все равно болит». Он говорит: «Все! Делаем блокаду». Я в ужасе: как я буду занятия вести после обезболивания? Что-то надо предпринять, но что? Он спрашивает: «У Вас нет аллергии на новокаин?». Я цепляюсь за соломинку: «Есть!» Надежда на это у меня была, так как когда-то мне делали какую-то операцию, и на новокаин я реагировал плохо. Но он тоже не лыком шит: «Сестра, проверьте больного на новокаин», она мне делает укол в руку и просит подождать в коридоре минут 15. Я спрашиваю, что должно быть, отвечает, что при аллергии должно покраснеть. Сижу в коридоре, смотрю на руку, через 10 минут вижу красное пятно вокруг укола, бегу к медсестре: «Есть!» Врач взглянул и сказал «Хм, действительно, аллергия. Ну, ладно, подождем еще недельку». Йес! Через неделю я пришел уже здоровый. Вышел на работу, отработал август и «Здравствуй, милая Пицунда!» Хочешь жить – умей вертеться! Было лето 83 года. До моего увольнения оставался ровно год.

Отдельной строкой сообщу, что примерно в этот период, 19 июня 1983 года, родилась моя дочь Вероника! Но об этом писать не буду, дабы не потерять мысль.

Хотя моя карьера в ЛенПЭО и не сложилась, я не жалею о проведенном там времени. Я нашел что-то, чего мне не хватало – общение с людьми, участие в жизни коллектива. Хотя это и было связано с определенным ущемлением собственной свободы, но самозапрягание мустанга оказалось правильным шагом. Не сделай я его тогда, моя жизнь сложилась бы иначе, и очень вероятно, что сейчас я бы подводил нерадостные итоги.

Самое время порассуждать о философии жизни. Я часто думаю о том, что, не будь в моей жизни всех этих фиаско с защитами, я бы сейчас находился в другом состоянии и настроении. Действительно, защитись я в СЗПИ, стал бы там старшим научным сотрудником с окладом 190 р. и продолжал бы ту дурацкую работу с политроном. Ни о какой науке (настоящей) и речь бы не шла, я бы цеплялся за эту зарплату, имел бы секретность, никуда за границу бы не съездил. И вообще, вся жизнь на этой защите почти закончилась бы, и не за что было бы себя уважать, и не было бы всех описываемых событий, и не о чем было бы писать. А я не исключаю, что смысл жизни состоит в том, чтобы в конце было что вспомнить. Как там у Островского: «Жизнь дается человеку один раз…». Что ни делается, все к лучшему. Только надо это правильно принимать и не сдаваться!

Но пришло время уходить. Снова встал вопрос, куда. И тут ко мне пришла идея: если они не хотят или не могут брать меня в штат какого-нибудь ВУЗа, то, может быть, смогут взять меня почасовиком – ведь это не требует согласований с первым отделом, райкомом партии и т.д. В этом случае я смогу работать столько, сколько захочу, на полставки или на четверть, т.е. сохраню свободу, и в то же время буду участвовать в жизни страны и общества, в чем я так нуждался. Идея была здравая, я обзвонил кафедры физики и математики всех ВУЗов города и предложил свои услуги как почасовика (намеренно называя свою фамилию, что было очень важно). Где-то мне отказали, а где-то встретили приветливо. В общей сложности на 16 кафедрах мне сказали, что шансы есть, но звонить надо в сентябре. Я вдохновился этим результатом, со спокойной душой уволился из Лен ПЭО и уехал на август в Пицунду.

Вернувшись в конце августа, я провел обзвон тех кафедр, на которых меня обнадежили в мае. И все 16 вариантов рухнули, как шалаш на ветру. Где-то уменьшилось число часов, где-то вышла преподавательница из декретного отпуска, где-то просто не объясняли причину: «Нет и все». И остался я у разбитого корыта. Ну, думаю, не хотите в ВУЗ, пойду на подготовительные курсы, в техникум, в ПТУ, в конце концов. Из всех вариантов реальным оказалось какое-то ПТУ. Я уже должен был ехать в него, оформляться. И вдруг звонит мне мой товарищ Ося Хинич, с которым мы вместе учились в институте, и спрашивает: «Ты говорил, что хочешь работать учителем? К нам в Педвуз пришел мужик, который работает учителем физики в школе. Он спрашивает, нет ли кого-нибудь, кто пошел бы к нему в пару на полставки. Пойдешь?» О школе я до этого не думал, там все-таки строго, дети, классное руководство. Но почему не поговорить? Взял телефон, позвонил. Надо работать 8 часов в неделю, вести два десятых класса. Зарплата 45 р/месяц. Школа приличная. Коллектив хороший. Все, думаю, лучше, чем гопники из ПТУ. Еду разговаривать с директрисой. Вполне приятная тетка моих лет, Лариса Николаевна Костыря. Посмотрели друг на друга, оценили, она спрашивает: «А почему Вы, собственно, думаете, что знаете школьный курс? Педвуз Вы не заканчивали». Я криво усмехнулся и говорю: «Поверьте мне, школьный курс я знаю». Она заметила усмешку и о чем-то догадалась: «Да Вы никак репетитор?» На ее лице был написан такой ужас, как будто она узнала, что на завтрак я ем младенцев. Я говорю: «Да, я репетитор, а почему это Вас так напугало?» Она подумала какое-то время, потом вздохнула и, как в воду с моста: «Хорошо, я Вас возьму. Но помните, Вы не должны брать деньги с учеников и предлагать им частные занятия». Я возмутился: «Вы за кого меня принимаете? Я что, за этим пришел? Да и живу я в другом конце города, даже если бы захотел, никто бы ко мне отсюда не поехал». Она немного успокоилась.

Так в 84-м году я стал школьным учителем. Очередной виток ироничной истории. Помните, как я поступал в Педагогический? Неисповедимы пути господни.

Лимерики

Старый дед из деревни Люка

Держит в спальне своей ишака.

“Будит память во мне

Он о том, кого нет,

Но о ком, не припомню пока”.

Жил мужчина один, что родился

В день, когда он на свет появился,

А женился, ей-ей,

Он в день свадьбы своей,

Умер в час, когда с жизнью простился.

Джон О‘Рэй переспал с мисс О’Дилло,

Всех друзей это так удивило:

“Как ты мог? Ведь она

Так скучна и страшна!”

Джон сказал: “Но весь день так дождило!”

Жил студент, знаний чьих и умения

С каждым днем становилось все менее.

Он дошел до того,

Что не знал ничего,

И профессором стал в завершение!

Раз, хвостом уцепившись за сук,

Обезьяне поведал супруг:

“Утверждает наука,

Что из нашего внука

Может вывестись доктор наук!”

У девицы из города Трок

Был ответ обожателю строг:

“Поцелуя, мой милый,

Ты добьешься лишь силой -

Но ведь ты же сильней, видит Бог!”

Жил на свете веселый пройдоха,

Пил он джин до последнего вздоха.

И хотя тем, что пил,

Он себя загубил,

Но ведь время провел он неплохо?

Леди Брэгг заболела опасно,

Зять справлялся о ней ежечасно.

И услышав ответ,

Что ее уже нет,

Прошептал: “Я боялся напрасно!”

Самолет на дне моря лежит,

Но конструктор ничуть не грустит.

Он кричит во всю глотку:

“Я построю подлодку,

Уж она-то, конечно, взлетит!”

В похоронной процессии Крис

Шел за гробом по улице вниз.

На вопрос, кто покойный,

Он ответил спокойно:

“Я не знаю. Я вышел пройтись”

Раз обжору просили назвать

Час, в котором обед подавать.

“В полдень надо поесть,

В два, в четыре и в шесть,

И, конечно же, в семь сорок пять”.

Мне с младенчества стало понятно,

Что лицо у меня преотвратно.

Мне-то что до того -

Я ведь сзади него,

Те, кто спереди, тем неприятно!