Глава третья 5 page

«Ah, Buckingham, now do I play the touch, To try if thou be current gold indeed».

«А, Бакингем, игра мне испытать, Из чистого ли золота ты отлит».

Формально этому древнеанглийскому plegan полностью со­ответствует древнесаксонское plegan, древневерхненемецкое pflegan и древнефризское plega. Все эти слова, от которых прямо происходят нидерландское plegen и немецкое pflegen [иметь обыкновение], по своему значению относятся к сфере отвлечен­ных понятий. Основное значение здесь: выступать за кого-либо, за что- или за кого-либо подвергать себя опасности или риску¹². Далее следует: обязываться, блюсти чьи-либо интересы, забо­титься, ухаживать. Plegen указывает также на совершение дей­ствий сакрального характера, почитание, благодарность, клятву, траур, труд, возвышенную любовь, чародейство, правосудие и...

игру¹³. Таким образом, немалая доля приходится здесь на са­кральную, правовую и этическую сферы. До сих пор из-за раз­ницы в значении чаще всего принимали, что to play [spelen, играть] и нидерландское plegen [иметь обыкновение] ведут свое происхождение хотя и от сходных по звучанию, но тем не менее разных исходных форм. Если же приглядеться попристальней, то окажется, что оба глагола развивались: один — в сторону кон­кретности, другой — в сторону абстракции, но оба — из одной сферы значений, очень тесно соприкасающейся со сферой игры. Можно было бы назвать ее сферой церемониального. Среди древнейших значений глагола plegen есть также устраивать празднество и выставлять напоказ богатство. Сюда относится нашеplechtig [;торжественный]. Нашему plicht [долг] формально соответствует англосаксонское pliht^lA — отсюда английское plight [<обязательство, обещание], — но в первую очередь озна­чающее опасность, далее — провинность, вину, позор и затем — pledge, engagement [залог, обязательство]. Глаголplihtan означает подвергать опасности, компрометировать, обязывать. У гер­манского plegan раннесредневековая латынь заимствовала свое plegium, перешедшее затем как pleige в старофранцузский и как pledge в английский. Это последнее имеет самое раннее значение залог, заложник, заклад\ позже оно означает gage of battle, то есть вызов, заклад, и, наконец, — церемонию взятия на себя обяза­тельства: возлияние (в том числе — тост), обещание и обет^1Ь.

Кто стал бы отрицать, что представление о состязании, вы­зове, опасности и т. д. подводит нас вплотную к понятию игры? Игра и опасность, переменчивый шанс, рискованное предприя­тие — всё это вплотную примыкает друг к другу. Можно бы склониться к выводу, что слово plegen со всеми своими производ­ными, относящимися как к игре, так и к долгу и пр., принадле­жит к сфере, где делают ставки в игре.

Всё это вновь возвращает нас к соответствию игры — и со­стязания, единоборства вообще. Во всех германских языках, да и не только в них, словом, обозначающим игру, постоянно назы­вают также серьезную битву с оружием в руках. Англосаксонская поэзия, если мы ограничимся этим одним примером, изобилует оборотами такого рода. Битва называется heado-lac, beadu-lac — битва-игра, asc-plega — игра копий и т. д. В этих словосочетани­ях мы, несомненно, имеем дело с поэтическими сравнениями, с сознательным переносом понятия игры на понятие битвы. Это можно сказать, хотя и не с такой очевидностью, и о выражении «Spilodun ther Vrankon» — «Играли там Франки» из древне­верхненемецкой Песни о Людовике, воспевающей победу короля западных франков Людовика III над норманнами в битве при Сокуре в 881 г.⁹* Тем не менее мы бы поторопились, если бы приняли употребление слова игра, когда речь идет о серьезной битве, за чисто поэтическую метафору. Здесь нам следует пере­меститься в сферу примитивного мышления, где серьезная бит­ва с оружием в руках — так же как состязание, или агон, которое может простираться от самых пустячных забав до кровавых и смертельных боев, — вместе с собственно игрою объединяются в изначальном представлении о том, как, подчиняясь правилам, обоюдно попытать удачи. При таком взгляде в использовании слова игра применительно к битве едва ли была заложена созна­тельная метафора. Игра — это битва, битва — это игра. Для под­тверждения такого воззрения уже с точки зрения семантической связи сошлемся на примечательную иллюстрацию из Ветхого Завета, на которую я уже указывал, говоря о понятии игры в се­митских языках. Во В?порой Книге пророка Самуила (2 Цар 2, 14) Авенир говорит Иоаву: «Пусть встанут юноши и играют пред нами», — «Surgant pueri et ludant coram nobis» (Reg. II. 2, 14). И встали числом двенадцать с каждой из сторон, и все они уби­ли друг друга, и место, где они пали, получает героически звуч­ное имя. Для нас здесь дело не в том, представляет ли собою этот рассказ некое этимологическое сказание с целью дать объясне­ние топонима или в нем действительно есть некое историческое ядро. Для нас важно, что описанное действие здесь зовется игрою и что зозсе не сказано: по ведь это же была не игра! Пере­вод ludant как играют наивозможно безукоризнен: в еврейском тексте стоит здесь sahaq, в первую очередь означающее смеять­ся, далее что-либо делать шутя, а также танцевать¹⁶. Здесь и речи нет о поэтическом переносе значения: такие битвы были игрою. A fortiori[9] поэтому нет оснований отделять от игры, как от сферы понятий, состязание, каким мы его повсюду встречаем (греческая культура здесь ни в коей мере не одинока¹⁷). И еще одно следствие вытекает отсюда. Поскольку категории борьбы и игры в архаической культуре не разделяются, то приравнивание охоты к игре, как это повсеместно встречается в языке и литера­туре тех дней, в более подробных пояснениях не нуждается.

Слово plegen давало понять, что термин, обозначавший игру, мог возникнуть в сфере церемониального. Об этом свидетель­ствуют самым убедительным образом такие средненидерланд- ские слова, как huweleec, huweleic — нынешнее huwelijk [супруже­ство]; feestelic, то есть feest [праздник]; vechtelic, то есть gefecht [сражение], — старофризскоеfyuchtleeh, все они образованы от уже упоминавшегося ранее корня leik, который в скандинавских языках вообще порождал слова игрового значения. В их англо­саксонской форме lac, lacan это означает, помимо играть, пры­гать, ритмично двигаться, также жертву, жертвоприношение, вообще подарок, выражение благосклонности и даже щедрость. Исходный пункт здесь лежит, вероятно, в понятии церемони­ального танца, связанного с обрядом жертвоприношения, как это предполагал уже Гримм¹⁸. Особо указывают на это ecgalac и sveorba-lac — игра мечей, танец с мечами.

Прежде чем оставить языковедческое рассмотрение понятия игры, следует обсудить еще некоторые особые случаи примене­ния слов игрового значения в языке вообще. И в первую очередь употребление слова играть применительно к музыкальным ин­струментам. Мы уже сообщали, что арабское la'iba разделяет это значение с некоторыми европейскими языками, и особенно гер­манскими, которые уже в ранний период ловкость в пользова­нии орудиями вообще обозначали словом играть^хэ. Из роман­ских языков, кажется, только французский знает употребление jouer и jeu в этом значении ²⁰, что могло бы указывать на то, что здесь сыграло свою роль германское влияние. Греческий и ла­тынь не знакомы с подобным употреблением, тогда как оно харак­терно для некоторых славянских языков, — в этих последних, вероятно, благодаря заимствованию из немецкого. То, чтоspeelman стало, в частности, обозначать музыканта, не следует с этим свя­зывать непосредственно: speelman прямо соответствует понятию ioculator, jongleur, которое претерпевало сужение своего значения, с одной стороны, до поэта-певца, с другой — до музыканта и, на­конец, — до циркача, орудовавшего ножами или мячами.

Совершенно очевидно, что мы склонны вовлекать музыку в сферу игры. Музицирование несет в себе почти все формальные признаки игры: деятельность эта протекает внутри особо огра­ниченного пространства, характеризуется повторяемостью, ос­новывается на порядке, ритме, чередовании и уводит и слушате­лей, и исполнителей из сферы «обыденного» к тому ощущению радости, когда даже скорбная музыка доставляет возвышенное наслаждение. Кажется само собой разумеющимся всю музыку воспринимать как игру. Но стоит только принять во внимание, что играть, равнозначное заниматься музыкой, никогда не отно­сится к пению, да и вообще употребимо в этом значении лишь в некоторых языках, как становится более вероятным, что связую­щий момент между игрой и ловкостью в пользовании музыкаль­ными инструментами здесь надо искать в значении проворное, искусное, правильное движение рук.

Далее следует сказать еще об одном приложении слова игра, настолько же широко распространенном и настолько же оче­видном, как сопоставление игры и борьбы, — а именно об игре в эротическом смысле. Вряд ли необходимо иллюстрировать мно­гочисленными примерами, с какой готовностью германские языки прибегают к использованию слов игрового характера,

придавая им эротическое значение. Speelkind [дитя игры = вне­брачный ребенок], aanspelen [заигрывать] — о собаках, minnespel [любовная игра] — лишь некоторые из многих примеров. Верх­ненемецкие laichу laichen_y то есть икра> икрометание рыб, швед­ское leka, о птицах, опять-таки представляют всё то же laikan [играть] у о котором мы говорили выше. Санскритское kridati [играть] часто используется в эротическом смысле: kridaratnamy жемчужина игру означает соитие. Бёйтендейк также называет любовную игру чистейшим образцом всех игр, в котором яснее всего проявляются все игровые признаки²¹. Здесь, однако, нуж­но учитывать и различия. Ведь, по всей видимости, вовсе не чисто биологический акт спаривания как таковой склонен при­нимать за игру наш языкотворческий ум. К самому акту не могут быть отнесены ни формальные, ни функциональные признаки игры. Тогда как подготовка, или прелюдия, путь, ведущий к нему, зачастую изобилует всевозможными игровыми момента­ми. Это особенно характерно для случаев, когда представитель одного пола должен склонить к спариванию представителя дру­гого пола. Динамические элементы игры, о которых говорит Бёйтендейк: создание препятствий, неожиданные поступки, об­манное поведение, возникновение напряженных моментов — всё это входит во flirt и wooing-¹ [ухаживание]. Однако в этих функциях еще нельзя увидеть законченную картину игры в стро­гом смысле слова. Лишь в танцевальных па и брачном уборе птиц проявляется явственный игровой элемент. Сами по себе любовные ласки с большой натяжкой могли бы рассматриваться как элементы игрового характера, и мы пошли бы по ложному следу, если бы еще и совокупление, как любовную игру, включи­ли в категорию игры вообще. Формальным признакам игры, на­сколько мы полагали необходимым их устанавливать, биоло­гический факт спаривания никак не удовлетворяет. Да и язык также, как правило, проводит явственное различие между спа­риванием и любовными играми. Слово spelen [играть] может употребляться в особом смысле для обозначения любовных от­ношений, выходящих за рамки социальной нормы. Язык блэк­фут использует, как уже отмечалось ранее, одно и то же слово koani и для детской игры вообще, и для недозволенных любоз- ных действий. По зрелом размышлении становится ясно, что как раз об эротическом значении слова spelen, сколь широко оно ни распространилось бы и ни казалось всем очевидным, следует говорить как о типичной и сознательной метафоре.

Полнота значения слова в языке определяется в том числе через слово, выражающее его противоположность. По нашему разумению, игре противостоит серьезность, а также, в особых случаях, труд, тогда как серьезному могут противостоять также шутка или забава. Взаимодополняющее противопоставление игра — серьезность не во всех языках выражено настолько полно двумя основными словами, как в германских, где с ernst [<серьез­ностью] в верхненемецком, нижненемецком⁹* и английском со­вершенно совпадает по значению и употреблению скандинав­ское alvara. Так же определенно выражено противопоставление в греческих <moi)6r| — яшбкх. Другие языки способны проти­вопоставить слову игра прилагательное, но никогда или с тру­дом — существительное. Это означает, что абстрагирование этого понятия в них не получило своего завершения. В латин­ском, например, есть прилагательное seriusy но нет относящегося к нему существительного. Gravis_y gravitas могут означать серьез- ныйу серьезностьу но это не есть их специфическое значение. Ро­манские языки вынуждены обходиться производным от прила­гательного: в итальянском — это serieta, в испанском — seriedad. Французский крайне неохотно субстантивирует это понятие: seriosite как слово не слишком жизнеспособно.

Семантически исходным пунктом для аяоибт] является зна­чение рвениеу спегика_у для serius — пожалуй, тяжелыйу с каковым словом оно считается родственным. Германское слово создает большие трудности. Основным значением слов ernesty ernusty eornost обычно считают борьбу. В самом деле, ernest в ряде случа­ев действительно может означать борьбу. Есть, однако, сомнение, действительно ли древненорвежское orrusta — praelium [сраже­ние] и древнеанглийское ornest — поединок,pledge, залог, вызов на поединок, в более позднем английском формально совпадающие с earnest, — действительно ли эти слова, сколь хорошо все их значения ни связывались бы воедино, этимологически покоятся на той же основе, что и eornost.

Вообще говоря, можно, наверное, сделать вывод, что слова, обозначающие серьезность, — в греческом, германском или дру­гих языках, — представляют собой некую вторичную попытку языка выразить противоположное игре понятие не-игры. Выра­жение этого находили в сфере значений рвение, усилие, старание, хотя все они сами по себе могли иметь отношение и к игре. По­явление термина ernst [серьезность] означает, что понятие игра было вполне осознано как самостоятельная всеобщая категория. Оттого-то именно германские языки, в которых понятие игры тяготело с особенной широтой и определенностью к закрепле­нию в виде концепции, столь настойчиво выдвигали и противо­положное по смыслу понятие.

Если теперь, отвлекаясь от чисто языковых вопросов, при­стальнее всмотреться в эту пару понятий игра — серьезность, два ее элемента окажутся неравноценными. Игра здесь носит позитивный оттенок, серьезность же — негативный. Смысловое содержание серьезного определяется и исчерпывается отрицани­ем игры: серьезное — это не-игра, и ничего более. Смысловое со­держание игры, напротив, ни в коей мере не описывается через понятие несерьезного и им не исчерпывается. Игра есть нечто свое­образное. Понятие игры как таковой — более высокого порядка, нежели понятие серьезного. Ибо серьезность стремится исклю­чить игру, игра же с легкостью включает в себя серьезность.

Возобновляя, таким образом, в своей памяти всё уже сказан­ное о крайне самостоятельном, поистине первозданном поня­тии игры, мы можем перейти к рассмотрению игрового элемента культуры как исторического явления.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Date: 2015-07-10; view: 326; Нарушение авторских прав