Открытие осетинской древности и романтический национализм

Ко времени присоединения Северного Кавказа к Российской империи понятие «Осетия» уже имелось — так центральный регион Северного Кавказа назывался грузинами и вслед за ними русскими. Сами же осетины чаще называли себя по ущельям; имелись и более инклюзивные самоназвания — дигорцы (дыгорон) у западных осетин, иронцы (ирон) — у восточных и туальцы (туалтое) — у южных (Волкова 1973. С. 106-107, 109). Русские впервые официально использовали понятие «Осетия», организовав в 1746 г. Осетинскую духовную комиссию для обращения осетин в православие.

Название «Осетия» впервые появилось на карте Грузии только в начале XIX в. Оно получило поддержку у царской администрации, в особенности после 1842 г., когда на севере Тифлисской губернии был образован Осетинский округ (Гвасалиа 1990а; 1990 б. С. 35). В него входили южные осетины, и, как показал Ю.С. Гаглойти, термин «Южная Осетия» широко использовался в официальных документах, массовой печати и даже грузинской историографии второй половины XIX — начала XX в. (Гаглойти 1993).

Осетины рано попали в поле зрения любознательных иностранцев, которых привлекали прежде всего две их особенности: во-первых, их язык резко отличается от языков всех других кавказских горцев, а во-вторых, в отличие от своих соседей-мусульман, многие из них были христианами. В XIX в. осетинами заинтересовались немецкие путешественники и исследователи. Первым, кто установил ираноязычие осетин и связал их со средневековыми аланами, был известный кавказовед Г.-Ю. Клапрот (1783-1835), полагавший, что их отдаленными предками были мидийцы, приведенные скифами в Сарматию по возвращении их из переднеазиатских походов (Klaproth 1822; Клапрот 1967. С. 156, 175-176, 179).

Некоторые другие шли дальше и пытались видеть в осетинах родственников германцев. Одним из них был барон А. фон Гаксттаузен (1792-1866), ненадолго заехавший в Осетию в завершение своего длительного путешествия по Закавказью. Пускаясь в увлекательную поездку по экзотическому краю, дотошный немец предварительно познакомился с записками других путешественников и исследователей. От них он узнал, что осетины могли находиться в каком-то дальнем родстве с древними германцами. Ведь Клапрот относил осетинский язык к индогерманским языкам (Клапрот 1967. С. 176). т. е. к индоевропейским, по современной классификации. К близкому выводу склонялся академик Л.М. Шегрен, издавший первую грамматику осетинского языка. По мнению француза Дюбуа де Монпере, осетины представляли осколок индогерманского массива и осели на Кавказе после того, как основная масса их сородичей ушла в Европу (цит. по: Гакстгаузен 1857. С. 123). Правда, мимо внимания А. фон Гакстгаузена прошла идея Клапрота о принадлежности осетинского языка к «мидийско-персидской ветви» индогерманских языков (Клапрот 1967. С. 180), и он увлекся мыслью о возможном родстве осетин с германцами. Поэтому-то он с упоением искал у них культурные особенности, способные подтвердить это предположение. Действительно, на взгляд любознательного путешественника, в осетинской культуре можно было обнаружить черты, живо напоминавшие ему родную Германию [1]. К таковым он отнес висящий на цепи надочажный котел, квашню для изготовления масла, обычай пивоварения, плут своеобразной формы, а также ряд обрядов и обычаев [2]. Правда, для него не составляло тайны, что осетинский язык был ближе к иранскому, нежели к германскому. Однако он полагал, что этот язык не был исконным: по его мнению, речь могла идти о группе готов, которые, скрываясь от гуннов, ушли на Кавказ и смешались с осетинами-аланами, перейдя на их язык (Гакстгаузен 1857. С. 82-118). Идеи А. фон Гакстгаузена относятся к тому периоду, который В. И. Абаев назвал «периодом предварительных путевых заметок», не имевшим большого научного значения (Абаев 1932).

Первый значительный этап в познании осетин, их истории, языка и культуры связан с именем замечательного ученого Вс. Ф. Миллера (1848-1913), который окончательно доказал связь осетинского языка с древним иранским миром и сделал ею равноправным членом индоевропейской языковой семьи (Миллер 1881-1887). Он же первым попытался прочесть известную Зеленчукскую надпись и определил, что та была сделана на аланском языке в греческой графике (Миллер 1893).

Наконец, к началу XX в. было выяснено, что во-первых, в языке и культуре осетин прослеживались не только индоевропейские, но и иные черты, полученные от контактов с соседями, а во-вторых, осетины не представляли гомогенного культурного единства, так как их северная часть существенно отличалась от южной (Ган 1905. С. 265-268).

О своем прошлом задумались и сами осетины, воодушевленные мыслью о том, что когда-то их предки «составляли сильную нацию, владения которой простирались от Кавказского хребта к северу до устьев Дуная и Волги». Так в конце XIX в. писала либеральная газета «Новое обозрение» (1891, № 2756). Осетины представлялись крупным сильным ираноязычным «арийским народом», «рассеянным по трем частям Старого Света». Об этом повествовал директор Никольского реального училища в Тифлисе А.Н. Кодзаев (ум. в 1924 или 1925), отождествлявший осетин с азанами и повторявший с радостью, что когда-то им принадлежала вся южнорусская равнина от низовий Волги до устья Днепра и Днестра. Он изображал древних предков могущественным племенем, способным своей древностью поспорить с грузинами. Ведь в X-XI вв. они обладали своим царством Аланией, с которым должны были считаться Византия, Хазария и другие соседи. Однако, сокрушался он, позднее осетины были оттеснены тюрками в горы, и «уцелевшие в горных трущобах Кавказа современные осетины — не более как жалкий осколок некогда могущественного племени алан» (Кодзаев 1903. С. 1, 55-58, 73-81) [3].

В начале XX в. идея великой древней Осетии вдохновляла осетинских националистов (Вано Темирханов, Г.В. Баев и др.), стремившихся, по крайней мере в своем воображении, максимально расширить ее территориальные пределы и возвеличивавших своих далеких предков, которых они связывали со скифами и сарматами. В частности, в своей изданной в 1913 г. на осетинском языке книге «История осетин» (Иры история) Темирханов представлял осетин «тем народом, который впервые открыл огонь и вследствие того занял господствующее положение среди народов». Он настаивал на том, что когда-то именно осетины принесли плоды цивилизации в Индию и Европу (об этом см.: Кокиев 1944. С. 46: Джанаев 1952: История 1954. С. 277: Новосельцев 1987. С. 489-490). В те годы такие взгляды были достаточно популярны среди образованных осетин, продолжавших хранить им верность и в 1920-е гг.

В дореволюционное время во Владикавказе имелось лишь одно просветительское учреждение, знакомившее общественность с историей края. Это был Естественно-исторический музей, образованный при Терском областном статистическом комитете в 1893 г. и доступный для ограниченных посещений с 1897 г. Свое собственное здание он получил только в 1907 г., когда его двери широко открылись для публики. Своей задачей музей ставил охрану памятников старины в Терской области, проведение археологических и этнографических исследований, а также просветительскую работу. Однако собственных средств ему не хватало, и поэтому в декабре 1911 г. он был передан в ведение Терского казачьего войска, получив название Терского областного музея. Его финансовое положение улучшилось, но теперь ему пришлось сместить акцент своей деятельности — главным объектом изучения и пропаганды стала история Терского казачества и колонизации Кавказа (Семенов 1925. С. 3-4: Семенов, Кастуев 1948. С. 18-25).

В первой половине 1909 г. во Владикавказе на осетинском и русском языках выходила националистическая газета «Хабар» («Весть»), писавшая об Осетии и осетинах, о происхождении и традиционной культуре осетинского народа. Эта газета занималась поисками славных предков и нередко распространяла о них самые фантастические небылицы типа происхождения осетин от карфагенян (см.. напр.: Зомбарт 1909). С ней сотрудничали такие видные представители демократической интеллигенции, как Б.А. Алборов. Е.Ц. Бритаев, А. Кануков, Г. Малиев. Некоторые из них позднее участвовали в работе Общества защиты и охраны памятников искусства и старины, созданного во Владикавказе 13 января 1915 г. и пользовавшегося поддержкой городского головы Г.Б. Баева (1868-1938) [4].

Осенью 1919 г. осетинские интеллектуалы учредили Осетинское историко-филологическое общество (ОИФО), первым председателем которого стал Г.А. Дзагуров (1888-1979). а секретарем Б.А. Азборов (1886-?) [5]. Его костяк состоял из преподавателей средних школ, но туда также входили местные политические деятели и представители творческой интеллигенции — А. и К. Бугаевы, Е. Бритаев, С. Мамсуров, М. Авсарагов, И. Баев, М.Ю. Галиев и др. Оно работало с октября 1919 г. до марта 1925 г. и стало фактически первым научным учреждением горских народов. Его создатели подчеркивали своеобразие осетинской культуры, пропагандировали самобытную историю осетинского народа и мечтали о его свободном развитии. Задуманное как научно-просветительское, ОИФО с 1920 г. занималось прежде всего вопросами осетинского языка, письменности и фольклора. Огромные усилия прилагались к сбору произведений устного народного творчества — именно ОИФО положило начало систематизации нартского эпоса. ОИФО организовывало публичные лекции по истории Осетии. Благодаря его усилиям, во Владикавказе был открыт Горский педагогический институт, где началось преподавание краеведческих дисциплин и осетинской истории (Отчеты 1925: Дзагуров 1928а. С. 5: Джанаев 1971. С. 125: Козырева 1971. С. 290-291: Цибиров 1989. С. 179-180: Гуыриаты 1995. С. 38-44).