Глава вторая. Лев Толстой как чеченский 2 page

По мнению Кямлиева и Маркуса, сия «переписка» из двух писем (одно – Толстому, второе – от него…) свидетельствует «о глубоком интересе Толстого как к теории Ислама, так и к его социально-реформаторскому потенциалу во имя улучшения жизни народов мира». Проще говоря, Толстой был настолько невысокого мнения о Христе и христианстве, что рассматривал перспективы якобы намеченной им религиозной «реформации» именно на исламском «фундаменте».

Опять же и опять – ТАК ли это?

Обратимся к тексту самого письма Толстого. Сразу следует отметить, что весь ответ Льва Николаевича М. Абдулу пронизан выражением вежливой симпатии Толстого к этому просвещённому деятелю арабского мира. Оттого писатель не мог не высказать в ответе Абдулу той простой, не вызывающей межконфессиональных споров истины, что все религии – едины в своих Божественных истоках.

«Думаю, -- пишет Толстой, -- что не ошибся, предполагая, по вашему письму, что вера, которую я исповедую, -- та же, что и ваша вера, и состоит в признании Бога и Его закона, в любви к ближнему и делании другому того, что желал бы, чтобы делали тебе. Я думаю, что все истинно религиозные принципы вытекают из этого и что они одни и те же как для евреев, так и для браминов, буддистов, христиан и магометан» (75: № 114).

Вот и ВСЁ положительное, что смог «выдавить» из себя в ответе Абдулу Толстой, якобы (если верить Кямилеву и Маркусу) увлечённый исламом, его реформированием и его мировым «реформаторским потенциалом»! Далее же Лев Николаевич, отвечая на какие-то утверждения корреспондента, вызвавшие его несогласие, решительно негативно охарактеризовал мнимое «реформаторство» адептов разных вер, состоящее в попытках возродить под новыми вывесками старые заблуждения, усиливающие разъединение.

«Я думаю, — писал он, — что чем более религии преисполняются догматов, предписаний, чудес, суеверий, тем более они разъединяют людей и даже порождают недружелюбие, и, напротив, чем более они опрощаются и очищаются, тем ближе достигают они идеальной цели человечества – общего единения» (Там же).

Толстой просил Мохаммеда Абдула написать ему о бабидском движении среди арабов, которое его весьма интересовало.

Ответного письма из Египта не поступило. Вместо него Толстой вскоре получил известие от своего друга Сиднея Кокрелла, что главный муфтий Египта скоропостижно скончался. Так оборвалась в начале эта, едва завязавшаяся, переписка...

Стоит ли тут ещё что-то комментировать? Для Толстого, -- внецерковного, свободного евангельского христианина – «нет ни иудея, ни эллина», братья – не одни мусульмане (как для мусульман) или христиане, а все люди прошлого, настоящего и грядущего человечества, а закон Бога выражен не в Коране и даже не в Библии, а – от начала веков «записан в сердцах» всех людей. Храмы, мечети, иерархия жрецов, колдовство икон, богослужений – всё не просто излишне, но вредно. «Есть один храм Божий, это сердце людей, когда они любят друг друга» -- писал Лев Николаевич в «Четвероевангелии» (см. главу 9, предпоследний абзац). А в прекрасно изложенной Толстым в 1887 г. на русском языке новелле Бернардена де Сен-Пьера «Суратская кофейная» мы читаем следующее выражение высшего, всемирно-божеского, -- совместимого лишь с истинным, нецерковным христианством, но никак не с исламом, -- жизнепонимания:

«Да, заблуждения и несогласия людей в вере — от самолюбия. <…> Каждому человеку хочется, чтобы у него был свой особенный бог или, по крайней мере, бог его родной земли. Каждый народ хочет заключить в своём Храме Того, Кого не может объять весь мир.

И может ли какой храм сравниться с тем, который сам Бог построил для того, чтобы соединить в нём всех людей в одно исповедание и одну веру?

Все человеческие храмы сделаны по образцу этого храма — мира Божия. Во всех храмах есть купели, есть своды, светильники, образа, надписи, книги законов, жертвы, алтари и жрецы. В каком же храме есть такая купель, как океан, такой свод, каков свод небесный, такие светильники, каковы солнце, луна и звезды, такие образа, каковы живые, любящие, помогающие друг другу люди? Где надписи о благости Бога, столь же понятные, как те благодеяния, которые повсюду рассеяны богом для счастия людей? Где такая книга закона, столь ясная каждому, как та, которая написана в его сердце? Где жертвы, подобные тем жертвам самоотречения, которые любящие люди приносят своим ближним? И где алтарь, подобный сердцу доброго человека, на котором сам Бог принимает жертву?

Чем выше будет понимать человек Бога, тем лучше он будет знать его. А чем лучше будет знать он Бога, тем больше будет приближаться к Нему, подражать Его благости, милосердию и любви к людям.

И потому пусть тот, который видит весь свет солнца, наполняющий мир, пусть тот не осуждает и не презирает того суеверного человека, который в своём идоле видит только один луч того же света, пусть не презирает и того неверующего, который ослеп и вовсе не видит света».

Точно в соответствии с этой мудрой и благородной этической установкой, Лев Николаевич не осуждает и не презирает своих мусульманских посетителей и корреспондентов, наивно пытавшихся проповедать ему своё любимое, кажущееся им высшим, религиозное учение. В письме к Мохаммеду Абдулу он лишь вежливо и деликатно даёт понять, что не может не жить ВСЕМ ТЕМ СВЕТОМ солнца Божьей истины, который уже открылся ему.

«Между строк» здесь считывается та же идея, которая более чётко выражена Толстым в проанализированном нами выше письме Е.Е. Векиловой: грядущая судьба исторического, самобытного ислама – такова же, как и исторического церковного христианства. Его, как и церковное христианство, нельзя и бессмысленно «реформировать» на почве веками накопившихся и ложно признаваемых «священными» заблуждений, отделяющих ислам, как особую религию, от других религий. Реформировать исторические религии можно и стоит – лишь по пути уничтожения их как таковых: как самобытного православия, так и самобытного ислама -- во имя братского единения человечества в единой религиозной истине, выраженной в основах всех религий.

*****

Возвращаемся к лганью Кямилева и Маркуса. Повосторгавшись общением мнимого «ханифа»-Толстого с его мнимым же наставником в исламе М. Абдулой, они продолжают: «Общение с арабским учёным, носителем языка и традиций самого Пророка Ислама, стало особо важным для Толстого – ведь он сам переводил на русский язык Хадисы, и со свойственным ему мастерством сделал это блестяще. Теперь читающие по-русски могут на великолепном русском языке проникнуться силой и духом Сунны!»

Оборвём на этом месте поросячий, аж до визга с восклицательным знаком, восторг авторов, и попробуем разобраться. О чём речь? О каких хадисах и каком-таком их «переводе», якобы выполненном Л.Н. Толстым?

Вот сведения о хадисах по материалам Википедии (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A5%D0%B0%D0%B4%D0%B8%D1%81):

«Хади́с (араб. الحديث‎‎) — предание о словах и действиях пророка Мухаммада, затрагивающее разнообразные религиозно-правовые стороны жизни мусульманской общины (уммы). Хадис — изречение (кауль), одобрение (такрир), образ (васфи) или действие (филь) пророка Мухаммада, сумма которых образует Сунну, являющуюся авторитетной для всех мусульман и составляющую одну из основ шариата. Хадисы передавались посредством сподвижников пророка.

Слово «хадис» в переводе с арабского языка буквально может переводиться как «новый» или как «беседа», «предание», «рассказ».

Суть хадисов заключается в том, что они раскрывают более подробно предписание, которые содержатся в Коране. Например, в Коране говорится, что нужно совершать намаз. Хадисы же рассказывают, как именно нужно это делать».

И так далее… Таким образом, Кямилев и Маркус пытаются, как мы видим, убедить читателя, что Л.Н. Толстой в последнее десятилетие своей жизни, продолжая -- что ВИДНО по его Дневнику, публицистике, записанным за ним (например, Д.П. Маковицким) речам и многим другим источникам – разумом и сердцем любить Христа и христианство, размышлять о нём, вдруг – чего ни по каким источникам как раз НЕ ВИДНО -- НАСТОЛЬКО увлёкся «религиозно-правовыми сторонами жизни» мусульманской уммы по речениям пророка Мохаммеда, всесторонним изучением шариата, предписаниями о намазе и под. – что… лично перевёл хадисы исламского пророка!

А теперь – КАК ВСЁ БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ.

Лев Николаевич справедливо полагал, что искусство есть одно из средств единения людей и народов. Всемирную литературу он рассматривал как форму такого единения. Ещё 6 марта 1884 года Толстой сообщал в письме Н.Н. Ге (отцу), что занят новой увлекательной работой. Ею был отбор и перевод изречений философов и писателей разных народов. 15 марта того же года в Дневнике Льва Николаевича появляется запись: «Надо себе составить Круг чтения: Епиктет, Марк Аврелий, Лаоцы, Будда, Паскаль, Евангелие. – Это и для всех бы нужно. Это не молитва, а причащение» (49, 68). В письме же к В.Г. Черткову лета 1885 г. Толстой так кратко объясняет и смысл задуманного им свода всемирной мудрой мысли: «Очень бы мне хотелось составить Круг чтения, т.е. ряд книг и выборки из них, которые все говорят про то одно, что нужно человеку прежде всего, в чём его жизнь, его благо» (85, 218).

Непосредственно к осуществлению замысла «Круга чтения» Лев Николаевич приступил лишь в 1904 году, а в 1906-м увидела свет первая редакция этой книги. Но Толстой не остановил на этом работу над редактированием и пополнением своего свода изречений. К 1907-1908 гг. относится подготовка им второго издания «Круга чтения».

Может быть, некоторые сведения о «Круге чтения» дошли и до далёкой индийской Калькутты, где жил некий Абдуллах ал-Мамун Сураварди (Abdullah Al Suravardi), индийский мусульманин, суфий и наставник-учитель суфийского тариката сухравардийя, доктор философии, юрист, издатель журнала «The Light of the World». Именно он и прислал Л. Н. Толстому осенью 1907 г., вместе с письмом, свою брошюру «The Sayings of Mohаmmad» («Изречения Мохаммеда»). 11 ноября Толстой сделал в дневнике запись о чтении этой «интересной книги». 20 ноября 1907 г. в письме Сураварди Лев Николаевич написал: «Я просмотрел книгу и использую её для второго издания моей книги “Круг чтения”, в которой я поместил много очень глубоких и религиозных изречений вашего Пророка…».

Однако, как мы уже отмечали, в «Круге чтения» Мохаммеду «не повезло»: упоминаний о нём в заключительной, опубликованной редакции – меньше дюжины… Девятнадцать изречений из книжки Сураварди Толстой поместил в другой свой сборник мудрой мысли -- «На каждый день». Из прочих же изречений Лев Николаевич сделал выборку, попросив перевести их на русский язык своего помощника, С.Д. Николаева. Из переведённых Николаевым изречений была составлена небольшая книжка, напечатанная в 1909 году толстовским народным книгоиздательством «Посредник» под заглавием «Изречения Магомета, не вошедшие в Коран. Избраны Л. Н. Толстым».

И это – всё! Толстой НЕ обращался к Сунне и ко всем хадисам пророка Мохаммеда и НЕ ПЕРЕВОДИЛ их сам на русский язык. Он не ставил себе задачей помочь русскому читателю «проникнуться силой и духом Сунны». Задача его была в ином: в соответствии с признанной им истиной об общих, имеющих истоком слово Бога человечеству, основах всех религиозных и всех истинно-мудрых философских учений и даже литературно-художественных идей и образов, составить тематический свод полезного народного чтения на каждый день, в котором бы отразилась, высвобожденная из-под спуда многовековых наслоений, искажений и перетолкований, эта единая Божья истина, единое сокровище человечества; то высшее, доступное человеку в земной жизни, жизнепонимание, которое сам великий мыслитель называл «всемирно-божеским», или – по наименованию религиозного учения, в котором оно нашло самое ясное и полное выражение, -- ХРИСТИАНСКИМ.

В предисловии к сборнику хадисов, избранных Толстым, читаем: «В Индии составлена Абдуллахом Сухраварди книга изречений Магомета. Эпиграфом книги стоит стих Корана: «Они хотят своим дыханием затушить свет Божий. Но Бог усовершенствует Свой свет, как бы ни было противно неверующим людям». Печатаемые в русском переводе извлечения из этой книги выбраны Л.Н. Толстым, как содержащие в себе наиболее общие всем религиозным учениям истины».

Интересно посмотреть, какие же «наиболее общие всем религиозным учениям истины» обнаружил Лев Николаевич в хадисах пророка Мохаммеда.

В предисловии к книге «Изречения Магомета…», которое подписано инициалами Н.Г. с припиской «Под редакцией Л.Н. Толстого» отмечается, что сущность ислама «состоит в том, что Бог один, и потому не следует кланяться многим богам, что Бог милосерд и праведен… что всё земное проходит и исчезает; только Бог существует вечно. Любовь к Богу – в молитве, в помощи и прощении… Познав истинного Бога, люди должны стараться устранять всё то, что способствует развитию страстей в человеке».

Из множества изречений Мухаммеда, избранных Толстым, приведём некоторые, чтобы лучше понять, почему великий русский мыслитель акцентировал своё внимание именно на них. Вот, например: «Никто не может быть истинно верующим, если он не желает своему брату того же, чего желал бы себе… Делайте всем людям то, что вы желали бы, чтобы вам делали люди, и не делайте другим того, чего вы не желали бы себе». Сопоставим этот хадис с словами христианской, и древнее, чем христианская, истины, так переданной в труде Л.Н. Толстого «Что такое религия и в чем сущность ее?»: «Закон и пророки, т.е. все книги, считавшиеся священным писанием, сводятся только к тому, чтобы поступить с ближними так же, как хочешь, чтобы поступали с тобою… Так как все люди - братья и равны между собой, то каждый должен поступать с другими, как он хочет, чтобы поступали с ним». В указанной работе Лев Николаевич неоднократно и в разных вариациях касательно различных верований повторяет данную формулу, подчёркивая этим её значимость для духовной сущности человеческой личности.

Лев Николаевич неоднократно подчеркивает, что «священные» писания разных народов вещают об одной Истине, посредством которой поддерживается извечная связь между Бесконечностью и человеческой личностью.

Действительно, Истина одна и, преодолевая внушенные с детства суеверия «самобытных» религий, она находит дорогу к алкающим сердцам и ищущим умам!

Кстати, важная обмолвка Кямилева и Маркуса подтверждает сделанный выше нами вывод. Они пишут: «Толстой считал знание Хадисов столь же важным для русских читателей, как и знание мудрости других народов».

Да, именно так! Хадисы для Толстого стояли на равных по идейной значимости с «мудростью других народов». То есть: Толстой не выделял ни Коран, ни Сунну и хадисы Мохаммеда как некое особенное хранилище божественной мудрости, а признавал в них, как и в евангелиях и других «священных текстах» одно – верным, другое – ложным, ошибочным, неактуальным.

И – никаких мусульманских предпочтений, никаких особых симпатий к исламу!

Глава 4. СТАЯ ШАКАЛОВ – НА ОДНОГО ЛЬВА, или

«Бородатый? Не православный? Наш!!!»

С 1880-х гг. до отлучения Толстого от церкви в 1901 г. – также особенный период.

По этому поводу читаем у Кямлиева и Маркуса следующее:

«Можно обобщённо сказать, что нравственная проза, а затем и публицистика, обличавшая пороки российского общества и учение Православной церкви, которая увела людей слишком далеко от учения Иисуса Христа, вызвали бурю симпатии у мусульманских тюркских народов Российской империи».

Что ж! На «обобщение» авторов ответим своим, тоже обобщённым, выводом. Выступления Толстого против «веры отцов» было воспринято равно ошибочно как в православном, так и в исламском мире: как утрата веры и национально-религиозных корней, религиозное «самоослабление».

(Кстати, как не вспомнить здесь характерный ответ Толстому К.П. Победоносцева на его письмо императору Александру III в 1881 г.: «Ваша вера одна, а моя и церковная другая, <…> наш Христос – не Ваш Христос. Своего я знаю мужем силы и истины, исцеляющим расслабленных, а в Вашем показались мне черты расслабленного, который сам требует исцеления»).

Но, если со стороны «православных» в адрес Толстого посыпались, в массе своей, критики, упрёки и увещевания, то адепты ислама восприняли публикации Толстого как сигнал к некоей агитационной деятельности: в их головах, забитых «верой пророка», объективно недалёкой по объёмам мистики и суеверий от церковного лжехристианства и могущих поэтому исходить лишь из соответственного этой вере низшего, нежели подлинно-христианское, жизнепонимания, не могло уложиться представление о том, что отказ от православия, ислама, иудаизма для их бывшего адепта не означает обязательно регресс к низшему, чем исламское, еврейское или церковно-христианское, жизнепониманию первобытно-эгоистическому, а, напротив, -- может означать эволюцию к жизнепониманию высшему, «всемирно-божескому» (в терминологии самого Толстого), выраженному в учении Христа в его неизвращённом церковными перетолкованиями виде и неведомого, непонятного ни иудеям, ни мусульманам, ни церковным христианам.

Думается, реакцию мусульман на заявления Толстого в 1880-е гг. можно уподобить реакции хищных зверей (шакалов…) или мелких паразитов (вшей…), накидывающихся на слабую, оставленную без защиты или ослабленную болезнью жертву. Но в случае с Толстым – оно просчитались, одинаково с православными…

Далее авторы пишут: «Если с носителем арабской учёности Абдо Толстой мог только переписываться, то с татарами было многократное живое общение лицом к лицу».

И здесь же – не менее дерзкое враньё самих Кямлиева и Маркуса:

«Подчеркнём, что в зарубежных исламских странах Толстой не бывал – но лично знакомился с Исламом через кавказцев, татар и башкир. География его «исламских путешествий» - это Северный Кавказ и Астрахань, Оренбург и Башкирия, татарские поселения в Поволжье и на Пензенской земле, наконец, Крым».

Иначе говоря, авторы предлагают читателю поверить в то, что и военная служба Толстого на Северном Кавказе, и путешествие по Волге, и лечение кумысом в башкирских степях, и общение с татарами – всё имело смысл не карьеры, не путешествия, не лечения, не утоления, наконец, этнографического любопытства, а… «личного знакомства с Исламом»!

*****

Наконец, шестой, и последний, период на «пути Толстого к исламу», обозначаемый авторами, – с момента официального Определения синода (22 февраля 1901 г.), воспринятого общественностью как отлучение писателя и мыслителя от церкви, и до его кончины в 1910 г. В связи с этим событием авторы приводят отклик на него А.З. Воинова, адресата Толстого из Стамбула.

Вот на этом адресате и на переписке с ним Л.Н. Толстого нам придётся надолго задержаться, ибо, тенденциозно истолкованное, это содержание – так же используется авторами для «доказательства» исламских симпатий Льва Николаевича.

Асфенидар Заянетдинович Воинов (1855 - 1913) – уроженец с. Старый Мастяк, Хвалынского уезда Саратовской губ, эмигрировавший в Турцию, где принял турецкое подданство. Много лет занимал должность волостного писаря. Подлинники его писем к Толстому сгорели в 1914 г. в Стамбуле.

Всего письма А.З. Воиновым было послано Толстому два: от 29 сентября и от 23 октября1902 г. – и дважды Лев Николаевич ответил на них.

Эта краткая переписка – блестящее свидетельство не только отсутствия у Толстого любых симпатий преимущественно к исламу, но и невозможности всякого сближения Толстого-христианина периода 1900-х гг. с мусульманской доктриной.

Мы не обладаем полными текстами обоих писем Воинова Толстому, но в статье Кямилева и Маркуса цитируется первое из них:

"Таких людей, как наш дорогой учитель и мировой писатель (не будет сказано в льщение), рождают не годы, а века, а особенно старая матушка Россия родила в 2000 лет только одного в лице дорогого нашего графа Л.Н.Толстого, да просветится его душа теперь и в будущем вечною, незабвенною памятью!", — пишет Воинов Толстому.

И далее: «Переходя к Вашему веровосстановлению и понятию, вижу, что Вы признаёте и верите во единого Бога. Это очень хорошо. Это самое есть вера Ислама и учение Пророка».

Что тут можно сказать? Налицо неуклюжие попытки, во-первых, именно польстить (как бы ни отрицал это сам А.З. Воинов), а во-вторых, главное – уж с откровенно разбойничьей наглостью (Толстой-то – сам поставил себя вне церкви и закона, так чего опасаться!) «прощупать» и попытаться распропагандировать в пользу ислама, убедить Толстого – свободного христианина в его, так сказать, «стихийной идейной близости» к вере Мохаммеда.

В первом же своём ответе Лев Николаевич вежливо осадил и поставил на место льстеца и проповедника Воинова; второе – было ещё резче.

Начнём с первого ответа Толстого А.З. Воинову -- письма от 11 октября 1902 г (73: № 352).

Письмо начинается с лучшего, что Толстой мог отписать Воинову: 1) Льва Николаевича обрадовало согласие с религиозным credo его «Ответа синоду», выраженное Воиновым в письме; и 2) он дорожит «духовным общением с магометанами».

И -- всё! Далее Толстой даёт понять Асфендиару Заянетдиновичу, что тот имеет дело не с наивным богоискателем, в сердце и разуме которого место религии вакантно, и уж тем более – не с туземцем, на «примитивные» верования которого можно повлиять неприкрытой пропагандой.

Толстой концентрирует внимание на очевидных для него недостатках пропагандируемого А.З. Воиновым «учения Тариката и Суфиев».

Первый недостаток, по Толстому, в том, что «сознание в себе Бога допускается только для некоторых людей, вследствие особенного для этого приготовления постом и молитвою, тогда как сознание в себе Бога есть свойство всякого человека, так как душа человека есть частица Божества».

Главное же, в чём Лев Николаевич решительно не мог согласиться с А.З. Воиновым и его единоверцами – это понимание того, чт о есть вера. Толстой констатирует, что Воинов смешивает веру с ДОВЕРИЕМ: «т.е. то, что я признаю справедливым всё то, что мне скажет известный человек; на этом доверии основаны все ложные веры. <…> От таких вер всё зло в мире». Истинная же вера, подчёркивает Толстой – не определяет словами своего предмета – высшее начало, Бога.

Таким образом, Толстой свидетельствует, что, как не может он быть единоверцем церковных христиан, готовых слепо ДОВЕРЯТЬ учениям своих церквей, так равно не может разделить и столь же бездумного доверия Корану единоверцев Воинова.

Итак, прекрасный Асфендиар Заянетдинович был Толстым недвусмысленно «поставлен на место», и, как всякий разумный человек, если бы он был таковым, – должен бы был на нём остаться. Но Воинов, проявив характерное исламское упорство, -- не угомонился. На второе его письмо Толстой был вынужден ответить гораздо резче, без обиняков (см.: 73: № 374).

Изменившееся отношение Толстого к собеседнику не только ощущается с первой строки по тону, но видно даже из различия обращений Толстого к Воинову. В первом письме обращение было нейтрально-вежливым: «уважаемый Асфендиар Воинов», во втором же – звучит уже отстранённо-раздражённое «милостивый государь», а далее в тексте – ещё хуже: «любезный брат». Напомним читателю, что «любезным братом» Лев Николаевич назвал императора Николая II в письме к нему от 16 января 1902 г из Гаспры. Таким образом неколебимый в своих принципах Толстой стремился подчеркнуть, что с адресатом его не связывают ни личные к нему симпатии, ни какая-либо близость убеждений или образа жизни, и что, более того, выразить в его адрес свои неприязнь, порицание или даже гнев ему препятствует только открывшаяся религиозная истина о том, что все люди, независимо от степени одержимости грехом и заблуждениями, – всё-таки братья, сыны единого Отца-Бога.

«Любезный брат» -- но не ближе и не более того…

Толстой предлагает Воинову представить себя на месте язычника-чуваша -- т.е. на том месте, которое мысленно уготовал Воинов самому Толстому, будучи уверен, что проповедует религиозную истину высшего порядка, нежели мировоззрение «выходца» из церковно-лжехристианской веры.

С чувашом беседуют два проповедника: один – мудрый и честный, второй – пророк Мохаммед (в письме Толстого - Магомет).

Первый, правдивый, не называющий себя пророком – исходит из того, что сам чуваш чувствует в себе, помимо ощущений тела: существо мыслящее, любящее, духовное, ограниченное в пределах тела. Чуваш может и готов поверить, что есть и не ограниченное пределами его тела такое же существо – т.е. Бог.

Мохаммед же – начинает с того, что объявляет себя особенным Божьим пророком, и на этом основании требует от чуваша ДОВЕРИЯ всему, что он изрёк и что записано в Коране.

«На это, -- продолжает Толстой, -- если только чувашин не совсем дурак <…>, скажет: да почему же я вам поверю, что всё, что вы говорите, от Бога. …Я знаю, мне сказывали, что есть таосисты, буддисты, брамины, шинтоисты, мормоны, у которых точно такие же пророки, как вы, и которые точь-в-точь то же говорят про себя, что и вы. <…> То, что вы летали на седьмое небо, меня нисколько не убеждает, потому что я не видал этого, то же, что написано в коране, не совсем ясно, а часто запутанно, многословно, произвольно и даже исторически неверно, как я слыхал от людей. Убедить меня может только то, что я сам сознаю и могу проверить рассуждением и внутренним опытом».

Толстой настаивает, что «магометанство» будет «очень хорошим учением» лишь тогда, когда «откинет слепую веру в Магомета и коран», взяв из него лишь то, что «согласно с разумом и совестью всех людей».

Схожие идеи (о необходимости уничтожения самобытного ислама и слияния его с истиной, лежащей в основах всех религий и «в особенности с христианским учением») были высказаны Толстым в его (проанализированном нами ниже), письме Е.Е. Векиловой 1909 г.

И эти же идеи, как мы показали, звучат в «Суратской кофейной», над которой Толстой работал ещё в 1887 году.

И эти же идеи мы встречаем, например, в дневниковой записи Толстого от 15 ноября 1909 г.: «Индейцы говорят, что только одна их вера браминская истинна, китайцы говорят, что истинна только буддийская вера, татары, турки, персы – что истинна только Магометова вера, евреи говорят, что истина в их вере, <церковные> христиане говорят, что все эти веры неправильны, а правильна одна христианская, но сами разошлись на разные веры: католическую, греко-российскую, лютеранскую и разные протестантские веры. Истинна вера только та, которая одна для всех людей. И это одно нужное для всех людей есть во всех верах» (57: 10-11).

Это ли не доказательство устойчивости всемирно-божеского, свободно-христианского, а вовсе не происламского, жизнепонимания Льва Николаевича в весь период его христианской проповеди, с 1880-х по 1900-е гг. – с момента духовного кризиса обретения веры и до смерти?

Глава 5. Снова к истокам мифа об «исламском

Толстом»: позиция православных.

«Православный мир» Российской империи на атаки адептов ислама на Толстого откликнулся довольно колоритной отповедью казанского миссионера Якова Коблова, опубликованной в 1904 г. в журнале «Православный собеседник», а позже напечатанной отдельным изданием и излагавшей, разумеется, видение православными «идейных пересечений» ислама и христианского научения Льва Николаевича.

Яков Дмитриевич Коблов (1876 – после 1937) – общественный и педагогический деятель, арабист, богослов, этнограф. С 1901 по 1907 гг. Коблов занимал пост казанского «епархиального противомусульманского и противоязыческого миссионера». В его обязанности входило православное «просвещение» детей (в т.н. «инородческих школах») и наиболее лопоухих из числа взрослых мусульман и «язычников», а также «ограждение» новообращённых (т.е. тех, кого удавалось переманить в православие) от влияния их бывших единоверцев, в особенности – татар-мусульман, «язычников» же (кряшен, чувашей, марийцев, удмуртов) – от исламизации.

Разумеется, пропагандистская «атака» мусульманами Толстого, человека с мировым влиянием, после определения о нём Синода в 1901 г, была воспринята Кобловым и многими его единоверцами как именно продуманный акт исламизации: в условиях общего религиозного кризиса, выразившегося, в частности, в утрате доверия к церкви со стороны масс выращенного и разочаровавшегося в православных догмах населения, любые, ставшие достоянием российского общественного сознания, факты взаимных симпатий Толстого и мусульман резко усилили бы позиции ислама среди нехристиан, отпавших или колеблющихся. А что там, в голове у «этого Толстого»?.. Церковные предрассудки, принципиальный «барьер невосприятия» христианской проповеди Льва Николаевича -- не давали православным уверенности, что Толстой не выразит каких-нибудь происламских симпатий. Вот и родилась нижеизложенная нами в отрывках, довольно неряшливо состряпанная, но содержащая и ряд ценных и, в той или иной степени, справедливых наблюдений, публикация Я.Д. Коблова.

В начале своей статьи Коблов сообщает несколько ценных для нас исторических известий: газета «Казанский телеграф» оповещает об «изучении ислама» Л.Н. Толстым, а по городу, в литографированном виде и за подписью Толстого, распространяется некая «переписка» Льва Николаевича с местными татарами, как бы подтверждающая симпатии Толстого к мусульманам…

Я.Д. Коблов убеждён, что «переписка» – действительно дело рук казанских татар, но, судя по его цитатам из этой «переписки» -- за основу фальшивки были взяты письма к Толстому А.З. Воинова и ответы ему Льва Николаевича, рассмотренные нами в предшествующей главе.

Date: 2015-07-01; view: 335; Нарушение авторских прав