Глава вторая. Лев Толстой как чеченский 1 page

СУФИЙ.

Продолжаем наш критический анализ статьи Саидо Кямилева и Джанната Сергея Маркуса «Лев Толстой: русский классик на пути к Исламу» (www.islam.az/article/a-140.html).

Без ссылки на источник (специфическая «традиция» всех статей, разрабатывающих этот миф!) авторы утверждают, что Толстой-де пережил в этот период «религиозное потрясение», связанное с знакомством с учением суфийского шейха Кунта-Хаджи Кишиева, "призывавшего к примирению и ненасилию в условиях непрекращавшейся борьбы кавказских народов против захватчиков из России".

Авторы настаивают, «что именно его парадоксальные идеи “ненасильственного сопротивления” позднее развил Толстой, и они с особой силой воплотились в идеях “сатьяграхи” Махатмы Ганди, более того - привели к освобождению Индии от английского колониализма».
Так ли это?

Официальная биография Л.Н. Толстого нигде не упоминает о встречах или переписке его с шейхом Кунта-Хаджи. Более того, упоминаний о нём нет ВО ВСЕХ 90-та ТОМАХ Полного собрания сочинений Л.Н. Толстого. О Христе, к примеру, произнесшем в Нагорной проповеди слова «не противься злому» (Мф., 5, 38-39) – упоминания есть (только в одной книге Толстого, «Круг чтения», Христос упомянут 51 раз, тогда как все суфии со всею их премудростью – только ТРИ раза, а пророк Мохаммед – 11 раз). О своих предшественниках У.Л. Гаррисоне (1805 - 1879) и А. Баллу (1803 - 1890), развивших свои учения о всеобщем мире и ненасилии именно на идейном «фундаменте» Нагорной проповеди и примера земной жизни Христа, — Толстой не только упоминает, но именно он и знакомит с этими авторами российского читателя (см. трактат Л.Н. Толстого «Царство Божие внутри вас», главу 1).

О Кунта-Хаджи Кишиеве – ни слова…

Нет подтверждающей информации и в ресурсах интернета. Везде повторены одни и те же формулировки, отражающие чьи-то частные мнения, домыслы, слухи. В Википедии, к примеру, мы встречаем буквально следующее: «Есть мнение, что учение Кунта-Хаджи о ненасилии оказало влияние на философию служившего в Чечне Льва Толстого, а через него на Махатму Ганди [источник не указан 1353 дня]»

(https://ru.wikipedia.org/wiki/?4??4??4??4??6?_?4??4??..).
Отчего-то анонимный автор статьи в Википедии уж с лишком тысячу долгих, томительных дней всё как-то затрудняется назвать источник своего «мнения»…

Отчего бы это?

Ответ на сей вопрос невозможен без обращения к историческим сведениям о Кунта-Хаджи и данным о нём исторической науки. Для начала – несколько деталей биографии шейха.

Кунта-Хаджи Кишиев родился, как утверждают историки, в 1830 году в селе Илсхан-Юрт, расположенном на территории нынешнего Гудермесского района ЧР. Отец его считается уроженцем села Инхо Гумбетовского района Дагестана, мать родилась в Чечне. Жил Кунта-Хаджи Кишиев в с. Илсхан-Юрт, на горе, сельской возвышенности. Принадлежал к бедной семье, отличался честным образом жизни, строгой нравственностью и трудолюбием. По преданию, ещё в детстве отличался от своих сверстников тем, что часто уединялся, был не по годам задумчив, любил на плоской крыше дома своих родителей совершать круговые движения. Взрослые, замечавшие эти странности, интерпретировали это как знак выше. В возрасте семи лет, обучаясь у местных мусульманских священнослужителей, получил духовное образование. В юности Кишиев стал последователем известного в Чечне суфия Гази-шейха Зандакского. В 18 лет вместе со своими родственниками совершил свой первый хадж в Мекку во время которого вступил в суфийский орден (тарикат) Кадирийя. Вернувшись в Чечню через два года, Кишиев начал проповедовать идеи, глубоко отличные от идей имама Шамиля. Прежде всего, Хаджи осуждал войну и вообще насилие. Это было на исходе жестокой, шестидесятилетней войны с Россией, в результате которой погибла почти половина населения Чечни.

Имам Шамиль осуждает новое учение, поскольку по своему духу и практике оно находилось в противоречии с провозглашённым им газаватом (священной войной) против царской власти. По мнению царского офицера А. П. Ипполитова, ознакомившегося с учением Кунта-Хаджи, названного «учением зикр», имам Шамиль «боялся того влияния, которое проповедники, подобные Кунта-Хаджи, всегда имели на народ». Продолжая свою мысль, он подчёркивает, что «влияние – это нравственная сила, власть, а власти, кроме своей собственной, имам Шамиль не терпел никакой». Преследования имама Шамиля принудили Кунта-Хаджи отправиться в Мекку, где он провёл примерно три года. Наместник Кавказа, главнокомандующий Кавказской армии, великий князь Михаил Романов писал военному министру Российской Империи: «Возвратившись из путешествия в Мекку осенью 1861 года, Кунта-Хаджи начал свою проповедь и вскоре приобрёл в Чечне значительное число последователей и особое уважение народа, считающего его святым».

Кунта-Хаджи, отрицавший насилие, проповедующий добро, духовно-нравственное совершенство, 3 января 1864 года подвергся аресту с целью искоренить зикр в чеченском народе. По прямому указанию царя Александра II он отправляется в бессрочную ссылку под надзором полиции в г. Устюжна Новгородской губернии, ныне Вологодской области, где и находился до дня своей смерти, 19 мая 1867 года.

Итак, никаких биографических «пересечений» с Л.Н. Толстым и никаких упоминаний о шейхе у самого Толстого!

А вот что рассказывает о шейхе Кунта-Хаджи современный историк Вахит Акаев (http://j-vaynah.ru/vahit-akaev-shejh-kunta-hadzhi-v-d..):

«В конце Кавказской войны, когда чеченский народ был доведён до грани физического исчезновения, страстно прозвучала его проповедь: «Братья! Мы из-за систематических восстаний катастрофически уменьшаемся. Царская власть уже твёрдо укрепилась в нашем крае. Я не верю в сообщения и «разговоры», что из Турции придут войска для спасения нашего освобождения из-под ига русских. Это неправда, ибо султан сам является эксплуататором своего народа, как и другие арабские правители. Верьте мне, я всё это видел своими глазами. Дальнейшее всеобщее сопротивление властям Богу не угодно! И если скажут, чтобы вы шли в церкви, идите, ибо они только строения, а мы в душе мусульмане. Если вас заставят носить кресты, носите их, так как это только железки, оставаясь в душе магометанами. Но! Если ваших женщин будут использовать и насиловать, заставлять забыть язык, культуру и обычаи, подымайтесь и бейтесь до смерти, до последнего оставшегося! Свобода и честь народа – это его язык, обычаи и культура, дружба, взаимопомощь, прощение друг другу обиды и оскорблений».

В данном контексте смирение не означает безвольное подчинение насилию, оно имеет границы, власть следует терпеть до тех пор, пока она не посягает на женщин, язык, обычаи, культуру – факторы, определяющие свободу и честь этноса. В случае насилия над женщинами, попыток ассимиляции с точки зрения Кунта-Хаджи необходимо всем до единого чеченца подняться на защиту этих фундаментальных культурных ценностей».

И вот тут — ВНИМАНИЕ!

«Представляется плодотворным, — продолжает Вахит Акаев, — выявление параллелей между учением шейха Кунта-Хаджи и идеями непротивления злу Льва Толстого, равно как и учением Ганди. Ещё в 1990 году, а затем и позже, автор в своих публикациях обратил на это внимание. После этого стали появляться художественные произведения, научно-популярные публикации, авторы которых усматривали прямую связь между учениями этих трёх, безусловно, великих людей. В своих измышлениях некоторые из них договорились до того, что стали утверждать, о якобы имевших место непосредственных контактах между шейхом Кунта-Хаджи и Толстым. Но в архивных документах до сих пор не найден ни один документ, подтверждающий сказанное. Тем не менее, считается, что исследователи могли бы более основательно подойти к изучению в сопоставительном плане этики ненасилия Кунта-Хаджи, учений Толстого и Ганди. Понятно, что это непростая задача, и она требует филигранного анализа, исключения сочинительства мифов».

Итак, мнение историка однозначно: перед нами – ещё один, ничем не подтверждённый, миф, «исламизирующий» Л.Н. Толстого. И хотя Вахит Акаев и не отрицает, что «Кунта-Хаджи раньше, чем Толстой, тем более раньше Ганди, исходя из сложившихся реалий, проповедовал идеи смирения, толерантности, непротивления злу, всепрощения», он не может утверждать, что учение Кунта-Ходжи стало идейным «вдохновителем» ненасильственной проповеди Толстого.

Да и можно ли это утверждать?

Учение Толстого о неупотреблении насилия в сопротивлении злому имеет свои строгие этические максимы. Среди них, к примеру, та (опирающаяся опять же на Нагорную проповедь, учащую отвечать любовью на вражду), что надо бороться с грехом, но не с носителем и совершителем его – человеком. В последнем случае – насилие неизбежно, в первом же – человек ограничивается словесными убеждениями в адрес совершителя греха, личным примером праведной жизни, в самом же крайнем случае – применяет силу, вырывая жертву из рук совершающего грех, закрывая собой, удерживая насильника, но не для ответа насилием, не для расправы, даже не для «защиты» жертвы, а – для защиты самого обезумевшего человека от будущих последствий совершаемого им зла.

НИКАКИХ оговорок об особенных условиях (жестокие насилия, ассимиляция и пр.), при которых было бы допустимо насилие, мы у Толстого не находим. У Кунта-Хаджи Кишиева же, как мы видели, они есть. Да и само «публичное» обоснование необходимости отказа от вооружённой борьбы – скорее, военно-тактическое (обоснованное слабостью сил борющихся, отсутствием военной поддержки, необходимостью выжить чеченцам как этносу и пр.), нежели религиозно-этическое. Этим, действительно, учение и деятельность Кунта-Хаджи напоминает учение и деятельность М. Ганди в Индии. Но – никак не христианское научение Льва Николаевича! Для Толстого как христианина не существует ни национально-политических, ни даже общесоциальных светско-этических обоснований необходимости непротивления. Уже в работе «В чём моя вера?» он противопоставил жизнь людей по учению мира жизни по учению Христа, в котором выражена, по убеждению Льва Николаевича, воля самого Отца-Бога. И он показал, что жизнь без насилия имеет смысл не обеспечения выживания и благ этноса, нации, государства и пр., а только – исполнения каждым человеком, как сыном, воли Всевышнего Отца.

Да, Толстой немало занимался философией суфиев. Но его в ней привлекло не собственно учение об отказе от насилия, а более фундаментальное положение этого мистического учения о любви как всеобщем принципе бытия во вселенной, и, более конкретно, о любви к Богу. Тут, действительно, есть пересечение с христианским жизнепониманием Льва Николаевича: только любя Бога, доверяя Ему, человек готов и на жертву отказа от насилия…
Но вышеотмеченными не исчерпываются все различия между учением непротивления Л.Н. Толстого и, якобы ставшим для него идейным источником и предтечей, учения шейха-суфия Кунта-Ходжи. Последний, например, учил своих адептов слепому, без обдумывания, доверию наставнику (что для Толстого, признававшего силу разума каждого человека, являлось совершенно неприемлемым), а также тому, что: «Наш земной закон - шариат. Шариат - тарикат - хакигат - вот путеводные звёзды для истинного суфия». Или вот чему: «Не делите людей на князей и рабов, на местных и пришлых, ибо сказано в Коране, что все мусульмане равны. Не делил мусульман на достойных и недостойных пророк Мухаммад, да благословит Его Аллах и приветствует. Все мусульмане - братья» (http://www.babulabvab.ru/content/religiya/ustazyi-i-a..).

Тут уж – и комментарии излишни…

И всё-таки мусульманские авторы продолжают настаивать, что источником христианского проповедания Толстого было суфийское учение Кунта-Хаджи. По мнению своеобразной шахидки российского толстоведения Марьям Вахидовой (агрессивно-безапелляционной в своих, неподкреплённых точными ссылками на источники, утверждениях), Толстой даже СУЗИЛ, то есть выхолостил, учение Кунта-Ходжи (http://www.proza.ru/2010/01/27/1187). Вырвав где-то в Дневнике молодого, служащего на Кавказе, Льва Николаевича подходящую для спекуляции фразу, учёная шахидка Вахидова громоздит на ней просто-таки головокружительные выводы: «Если Толстой говорит, что он в Чечне "испытал высший религиозный экстаз", это говорит не только о том, что он принял Ислам, но и то, что он стал последователем учения Кунта-Хаджи Кишиева. Это тоже факт». (Там же).

Вот так! «Факт» – и точка!

И такие «факты» находят доверчивую аудиторию как в церковно-христианском, так и в исламском мире, ибо слишком многим хочется, как бы «забыв» о Христе и истинных, христианских, источниках религиозно-этического проповедания Льва Николаевича, сделать из него «недозрелого» мусульманина или буддиста. На одном из сайтов авторы статьи о Кунта-Ходжи Кишиеве даже не удерживаются от такого признания: им «так и хочется», невзирая на отсутствие всяких подтверждающих фактов, «перебросить мостик от духовного мира Кунта-Хаджи к духовному миру Льва Толстого, а от него к Мохандасу Ганди…» (https://oldsufiwebzine.wordpress.com/2002/05/30/шейх-..).

Ну, что ж, господа исламизаторы! Хочется — креститься надо, или, как в русском народе говорят: «ХОТЕТЬ НЕ ВРЕДНО»!

*****

В следующей главе -- возвращаемся к мифической, но довольно своеобразной «исламской периодизации» биографии Толстого в статье Кямилева и Маркуса.

Глава 3. ЛЕВ ТОЛСТОЙ КАК «ОСНОВАТЕЛЬ РЕЛИГИИ ХРИСТА», МУХАММЕД АБДО И ХАДИСЫ ПРОРОКА МОХАММЕДА.

Возвращаемся к изложению и критике статьи С. Кямилева и Дж. Маркуса. Следующий период «пути к исламу» Толстого, который можно, по их тексту, выделить, это:

Период военной службы Толстого в Крыму и участия в Крымской войне (янв. 1854 – ноябрь 1855 гг.).

«В Крыму он <Толстой. – Р.А.> познал не только героику и трагизм войны, но и нравы крымских татар, коренного исламского населения этого края. Более того, часть важнейших замыслов, появившихся в те годы, позволяют угадывать в молодом офицере позднего Толстого-проповедника: в Крыму он стал мечтать об "основании новой религии" – очищенной и практической религии Христа».

Отметим, что здесь Кямлиев и Маркус весьма не оригинальны в своём мифотворчестве. Мы находим цитаты той же записи в Дневнике Толстого, которую они имеют в виду, и в «аргументации» столь же тенденциозных, но атеистических (в эпоху СССР) или церковно-православных (в наши дни) отечественных авторов.

Да, действительно, Толстой увидел и навсегда запомнил ужас настоящей войны (и крымские татары с их нравами тут ни при чём), и, осмысливая пережитое, сделал неоднозначно воспринимаемую по сей день запись в Дневнике. Вот она:

"Вчера разговор о божестве и вере навёл меня на великую, громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта — ОСНОВАНИЕ НОВОЙ РЕЛИГИИ, соответствующей развитию человечества, РЕЛИГИИ ХРИСТА, но ОЧИЩЕННОЙ от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле" <Запись от 4 марта 1855 г. Выделения наши. - Р.А.>.

И далее идеологически ангажированные (как видим, не только церковно-верующие) исследователи зачастую сразу "перебрасывают" читателя к Толстому к.1870-х — 1880-х гг., времён "Исповеди", почти навязывая кажущийся истинным вывод о том, что Толстой в последние десятилетия жизни просто-напросто осуществил замысел молодости...

Так ли это?

Вчитаемся, в ЧЁМ замысел. Это не так-то просто понять: Дневник Льва Николаевича, как и всякий источник личного происхождения и (первоначально) для личного пользования не подвергался специальному редактированию: Толстой нередко излагал свои мысли в Дневнике несколько "неряшливо", "для одного себя", не подбирая слова, по принципу: "я понимаю, что хочу этим сказать".

Итак:
1. Молодой Толстой пришёл к идее "основания новой религии".
2. Религия, которую Толстой полагает "основать" — есть "религия Христа", т.е. христинство, но —
3. "Религия... очищенная от веры (?! - Р.А.) и таинственности.
Тут стоит вдуматься и попытаться не впасть в недоумение в связи с появляющимися вопросами:
1) КАК можно вновь ОСНОВАТЬ уже основанную Христом религию?

и 2) Как религия может быть "очищена от веры"?
Трудно сказать, только ли недооформлена здесь мысль, или молодой Толстой, развращённый воспитавшей его духовной средой лжехристианского православия и успевший уже разочароваться в нём, действительно полагал необходимым и допустимым для себя стать основателем новой религии? В любом случае, мы смеем утверждать, что Толстой 1870-х — 1900-х гг. ЭТИМ дерзким и непродуктивным путём не пошёл. Изучив евангелия и православное богословие, прочитав множество книг по религиоведению и библеистике, он из этих замыслов молодости выполнил только одно: именно ОЧИЩЕНИЕ учения Христа "от веры и таинственности", то есть того, что превратило преданное Христом миру Божье откровение и пример земной жизни разумного человека, данный им, — в фундамент для мистического учения и колдовского обрядоверия назвавших себя христианскими церквей, для их многовекового экономического и идеологического господства. НИКАКОГО "ТОЛСТОВСТВА" ТОЛСТОЙ НЕ "ОСНОВЫВАЛ", оставшись на христианском идейном "фундаменте", став свободным от веры в отжившие своё суеверия церкви, но всё-таки — христианином. СВОБОДНЫМ христианином, могущим стать членом лишь одной, истинно Христовой, церкви – если бы такая исторически где-нибудь существовала.

Впрочем, великий проповедник Христа уверен, что она и есть… Вот кредо Толстого-христианина и спасителя Христа для нас:

«Я верю в учение Христа и вот в чём моя вера.

Я верю, что благо мое возможно на земле только тогда, когда все люди будут исполнять учение Христа.

Я верю, что исполнение этого учения возможно, легко и радостно.

Я верю, что и до тех пор, пока учение это не исполняется, что если бы я был даже один среди всех неисполняющих, мне все-таки ничего другого нельзя делать для спасения своей жизни от неизбежной погибели, как исполнять это учение, как ничего другого нельзя делать тому, кто в горящем доме нашел

дверь спасения.

Я верю, что жизнь моя по учению мира была мучительна и что только жизнь по учению Христа дает мне в этом мире то благо, которое предназначил мне Отец жизни.

Я верю, что учение это дает благо всему человечеству, спасает меня от неизбежной погибели и дает мне здесь наибольшее благо. А потому я не могу не исполнять его.

<…> Христос показал мне, что единство сына человеческого, любовь людей между собой не есть, как мне прежде казалось, цель, к которой должны стремиться люди, но что это единство, эта любовь людей между собой есть их естественное блаженное состояние, то, в котором родятся дети, по словам его, и то, в котором живут всегда все люди до тех пор, пока состояние это не нарушается обманом, заблуждением, соблазнами.

Но Христос не только показал мне это, но он ясно, без возможности ошибки перечислил мне в своих заповедях все до одного соблазны, лишавшие меня этого естественного состояния единства, любви и блага и уловлявшие меня во зло. Заповеди Христа дают мне средство спасения от соблазнов, лишавших меня моего блага, и потому я не могу не верить в эти заповеди.

<…>

Я понял, в чем мое благо, верю в это и потому не могу делать того, что несомненно лишает меня моего блага.

Но мало того, что я верю в то, что я должен жить так, я верю, что если буду жить так, и только так, то жизнь моя получит для меня единственно возможный разумный, радостный и не уничтожаемый смертью смысл.

Я верю, что разумная жизнь моя -- свет мой на то только и дан мне, чтобы светить перед человеками не словами, но добрыми делами, чтобы люди прославляли Отца (Матф., V, 16). Я верю, что моя жизнь и знание истины есть талант, данный мне для работы на него, что этот талант есть огонь, который

только тогда огонь, когда он жжет. Я верю, что я -- Ниневия по отношению к другим Ионам, от которых я узнал и узнаю истину, но что и я -- Иона по отношению к другим ниневитянам, которым я должен передать истину. Я верю, что единственный смысл моей жизни -- в том, чтобы жить в том свете, который есть во мне, и ставить его не под спуд, но высоко перед людьми, так, чтобы люди видели его. И вера эта придает мне новую силу при исполнении учения Христа и уничтожает все те препятствия, которые прежде стояли передо мной.

То самое, что прежде подрывало для меня истинность и исполнимость учения Христа, то, что отталкивало меня от него -- возможность лишений, страданий и смерти от людей, не знающих учение Христа, -- это самое теперь подтвердило для меня истинность учения и привлекло к нему.

Христос сказал: когда возвысите сына человеческого, все привлечетесь ко мне -- и я почувствовал, что неудержимо привлечен к нему. Он сказал еще: истина освободит вас -- и я почувствовал себя совершенно свободным.

Придёт войной неприятель или просто злые люди нападут на меня, думал я прежде, и если я не буду защищаться, они оберут нас, осрамят, измучают и убьют меня и моих близких, и мне казалось это страшным. Но теперь все, смущавшее меня прежде, показалось теперь радостным и подтвердило истину. Я знаю теперь, что и неприятели и так называемые злодеи и разбойники, все -- люди, точно такие же сыны человеческие, как и я, так же любят добро и ненавидят зло, так же живут накануне смерти и так же, как и я, ищут спасения и найдут его только в учении Христа. Всякое зло, которое они сделают мне, будет злом для них же, и потому они должны делать мне добро. Если же истина неизвестна им и они делают зло, считая его благом, то я знаю истину только для того, чтобы показать ее тем, которые не знают ее. Показать же ее им я не могу иначе, как отречением от участия в зле, исповеданием истины на деле.

Придут неприятели: немцы, турки, дикари, и, если вы не будете воевать, они перебьют вас. Это неправда. Если бы было общество христиан, не делающих никому зла и отдающих весь излишек своего труда другим людям, никакие неприятели -- ни немцы, ни турки, ни дикие -- не стали бы убивать или мучить таких людей. Они брали бы себе все то, что и так отдавали бы эти люди, для которых нет различия между русским, немцем, турком или дикарем. Если же христиане находятся среди общества нехристианского, защищающего себя войною, и христианин призывается к участию в войне, то тут-то и является для христианина возможность помочь людям, не знающим истины. Христианин для того только и знает истину, чтобы свидетельствовать о ней перед теми, которые не

знают ее. Свидетельствовать же он может не иначе как делом. Дело же его есть отречение от войны и делание добра людям без различия так называемых врагов

и своих.

Но не неприятели, а свои же злые люди нападут на семью христианина и, если он не будет защищаться, оберут, измучают и убьют его и его близких. Это опять несправедливо. Если все члены семьи -- христиане и потому полагают свою жизнь в служении другим, то не найдется такого безумного человека, который лишил бы пропитания или убил бы тех людей, которые служат ему. Миклуха-Маклай поселился среди самых зверских, как говорили, диких, и его не только не убили, но полюбили его, покорились ему только потому, что он не боялся их, ничего не требовал от них и делал им добро. Если же христианин живет среди нехристианской семьи и близких, защищающих себя и свою собственность насилием, и христианин призывается к участию в этой защите, то этот призыв и есть для христианина призыв к исполнению своего дела жизни. Христианин только для того и знает истину, чтобы показать ее другим и -- более всего -- близким ему, связанным с ним семейными и дружескими связями людям, а показать истину христианин не может иначе, как не впадая в то заблуждение, в которое впали другие, не становясь на сторону ни нападающих, ни защищающих, а отдавая все другим, жизнью своей показывая, что ему ничего не нужно, кроме исполнения воли Бога, и ничего не страшно, кроме отступления от нее.

Но правительство не может допустить того, чтобы член общества не признавал основ государственного порядка и уклонялся от исполнения обязанностей всех граждан. Правительство потребует от христианина присяги, участия в суде, военной службе и за отказ подвергнет его наказанию -- ссылке, заключению, даже казни. И опять-таки это требование правительства будет для христианина только призывом его к исполнению своего дела жизни. Для христианина требование правительства есть требование людей, не знающих истины. И потому христианин, знающий ее, не может не свидетельствовать о ней перед людьми, не знающими ее. Насилие, заключение, казни, которым подвергнется вследствие этого христианин, дают ему возможность свидетельствовать не словами, а делом. Всякое насилие: война, грабеж, казни

происходят не вследствие неразумных сил природы, но производятся людьми заблудшими и лишенными знания истины. И потому чем большее зло делают эти люди христианину, тем более они далеки от истины, тем несчастнее они и тем нужнее им знание истины. Передать же знание истины людям христианин не может иначе, как воздержанием от того заблуждения, в котором находятся люди, делающие ему зло, воздаянием добра за зло. И в этом одном все дело жизни христианина и весь смысл ее, не уничтожаемый смертью.

Люди, связанные друг с другом обманом, составляют из себя как бы сплоченную массу. Сплоченность этой массы и есть зло мира. Вся разумная деятельность человечества направлена на разрушение этого сцепления обмана.

Все революции суть попытки насильственного разбивания этой массы. Людям представляется, что если они разобьют эту массу, то она перестанет быть

массой, и они бьют по ней; но, стараясь разбить ее, они только куют ее.

Но сколько бы они ни ковали ее, сцепление частиц не уничтожится, пока внутренняя сила не сообщится частицам массы и не заставит их отделяться от нее.

Сила сцепления людей есть ложь, обман. Сила, освобождающая каждую частицу людского сцепления, есть истина. Истина же передается людям только делами истины.

Только дела истины, внося свет в сознание каждого человека, разрушают сцепление обмана, отрывают одного за другим людей от массы, связанной между собою сцеплением обмана.

И вот уже 1800 лет делается это дело.

С тех пор, как заповеди Христа поставлены перед человечеством, началась эта работа, и не кончится она до тех пор, пока не будет исполнено все, как и сказал это Христос (Матф., V, 18).

Церковь, составлявшаяся из тех, которые думали соединить людей воедино тем, что они с заклинаниями утверждали про себя, что они в истине, давно уже умерла. Но церковь, составленная из людей не обещаниями, не помазанием, а делами истины и блага, соединенными воедино, -- эта церковь всегда жила и будет жить. Церковь эта как прежде, так и теперь составляется не из людей, взывающих: Господи, Господи! и творящих беззаконие (Матф., VII, 21, 22), но

из людей, слушающих слова сии и исполняющих их.

Люди этой церкви знают, что жизнь их есть благо, если они не нарушают единства сына человеческого, и что благо это нарушается только неисполнением заповедей Христа. И потому люди этой церкви не могут не исполнять этих заповедей и не учить других исполнению их.

Мало ли, много ли теперь таких людей, но это -- та церковь, которую ничто не может одолеть, и та, к которой присоединятся все люди.

Не бойся, малое стадо, ибо Отец ваш благоволил дать вам Царство (Луки, XII, 32).

(«В чём моя вера?» - Глава XII).

Да, вера Толстого – не ислам и не церковная вера. Но это никак и не сектантская попытка выгромоздить на учении Христа некую новую догматику, внешне альтернативную официально-церковной, но на деле – такую же паразитическую на слове и примере земной жизни Христа, как и церковные учения. Толстой не шёл тем путём споров, склок и компромиссов, которым шли церковники, мнимые христиане, в первые же века после Христа забывшие и извратившие его учение, а затем, не владея уже ни одним достоверным источником, -- выдумавшие своё и придавшие ему, и заодно самим себе, авторитет истинности и непогрешимости. Не пошёл он и путём сектантского отрицания. Его служение Богу и Христу – созидательно во всём. Толстой кропотливой работой воскресил в евангелиях всё то, что Христово, а не искажено или приписано ему, и ориентиром ему стали – Нагорная проповедь и другие беседы Христа, как они доли до нас в канонических евангелиях. Восстановленное, вытащенное из безвременного забвения учение Христа он взял за руководство в повседневной жизни, поступках, речах и помышлениях – за что и разделил, в немалой степени, судьбу общего ему и всем истинным христианам Учителя…

*****
Особой вехой на пути русского писателя в ислам Кямилев и Маркус считают «переписку» Толстого с Мохаммедом Абдулом (он же Мухаммад Абдо, 1848 или 1849 - 1905), известным реформатором ислама.

Мохаммед Абдул (Абдо) -- выдающийся общественный деятель, главный муфтий Египта игравший заметную роль в политической жизни арабов в последней трети XIX и начале XX в. В прошлом активный участник антибританского освободительного движения, блестящий оратор и публицист, Мохаммед Абдул впоследствии возглавил в арабском мире так называемое модернистское течение, пропагандировавшее обновление ислама. В письме, присланном в Ясную Поляну весной 1904 г. через английского искусствоведа Сиднея Кокрелла, Мохаммед Абдул, судя по ответу Толстого, говорил о религиозных и этических основах движения, которым руководил, и просил у всемирно известного писателя поддержки и одобрения.

Лев Толстой ответил на это послание большим письмом от 13 мая 1904 г., в котором изложил сущность своих философских и социальных воззрений.

Date: 2015-07-01; view: 430; Нарушение авторских прав