Сентября 2017 года

«Безумный день. Не могу сказать, что я напуган всем произошедшим, я даже не слишком удивлен, как бы ни старался убедить себя и окружающих в обратном. Наверное, моя способность удивляться давно утрачена. Даже жаль. Мир немногого стоит, когда ему нечем поражать.

В последнее время я часто думал о Снейпе – из-за любопытства к его персоне моих студентов. Слишком часто думал. После того, что рассказал мне Гарри, судьба этого человека всегда казалась мне примером огромной вопиющей несправедливости. Впрочем, моя судьба недалеко ушла от его собственной, но у меня есть жизнь и возможность что-то в ней изменить к лучшему. То, что я не пытаюсь, – мой выбор. А был ли он у него?

Увидев его в лесу, в истлевшем тряпье, озадаченного, я улыбался, как дурак. Значит, жизнь не так уж несправедлива и не все вопросы оставляет без ответов. Жаль, что улыбка продержалась на моем лице недолго. Я понимал его растерянность в первые минуты и постарался говорить коротко и содержательно, рассказав ему все обстоятельства его воскрешения, которые узнал от Розы Уизли, и вкратце – события последних девятнадцати лет. Он выслушал и без споров пошел со мной в школу. Разговор с Макгонагалл мог подождать. Наверное, я тянул намеренно, пытаясь понять, что он чувствует, дать ему возможность немного прийти в себя. Конечно, я не дождался ни тени какой бы то ни было благодарности, но он не казался ни растерянным, ни испуганным. Вовремя вспомнив, что велел детям ждать в моих комнатах, я отвел его в ванную старост и призвал для него кое-что из своей одежды. Он вымылся, сказал, что не заметил никаких изменений в своем теле, и сам заявил, что мы должны пойти к директору или связаться с представителями властей. Что ж, это были разумные слова, и я постарался не увлекаться своими мыслями о том, что второй шанс – это такая редкость.

Мне хотелось, чтобы он был рад. Увы…

Когда у Минервы прошел первый шок, я понял, что в чем-то он был прав, радоваться можно будет позже, после преодоления некоторых обстоятельств. Оставив его с Макгонагалл, озабоченной написанием писем Гарри, Рону и Драко, я пошел в библиотеку. Мне не давал покоя один вопрос: почему он выглядит таким нормальным? Не то чтобы меня это печалило, скорее, наоборот, я же упоминал, что вижу в случившемся высшую справедливость, однако если магия творится в определенном порядке, то и последствия имеет всегда одни и те же. Если только то, что сделали дети, повторяло воскрешение из сказки. А если нет? Но какие могли быть отличия?

Ирма выдала мне книгу из Запретной секции, удивившись, с чего вдруг я заинтересовался некромантией. Не помню, что я ей соврал, но, видимо, вышло не очень убедительно. В ближайший месяц она вряд ли пригласит меня на чашечку своего восхитительного чая с брусникой. Не такая большая жертва, но надо не забыть принести ей завтра букет и сделать комплимент по поводу новой системы каталогов. В конце концов, именно потому, что я помогал ей с ними летом, я вспомнил о недавно вышедшей и поступившей в библиотеку книге, которая попалась мне тогда на глаза, – «Обряды некромантов».

Ожидая Рона в учительской, я открыл ее и сразу нашел ритуал, который напомнил мне рассказ Розы. Он не имел отношения напрямую к воскрешению, с его помощью темные маги древности продлевали себе жизнь. В обряде принимали участие трое выполнявших жреческие функции – Нашедший, Жертвующий, Просящий – ну и, конечно, тот, кому таким способом передавали жизненные силы, – Избранный. Нашедший выбирал алтарь, обычно какой-нибудь подходящий камень, наделенный магическими свойствами. Жертвующий обагрял этот алтарь своей кровью, умирать ему при этом было не обязательно. Для роли Жертвующего некроманты обычно выбирали молодую девственницу, сила чистоты которой усиливала ритуал. Затем Просящий желал для Избранного молодости и долголетия. Со времен жрецов Сета в храмах древнего Египта этот ритуал почти не использовали, потому что цена подобного обряда была огромна, а результат – не слишком предсказуем и необратим. За предоставленный шанс Смерть брала непомерную плату. Каждый из жрецов, проводивших обряд, расплачивался жизнью того, кто ему бесконечно дорог. Первым платил всегда Просящий. Еще до исхода ночи ритуала Смерть забирала кого-то из его близких. Потом, до истечения десяти лун, она входила в дом Жертвующего, а в течение следующих десяти лун рассчитывался со Смертью Нашедший. Что до Избранного, то долголетия он мог и не получить – наоборот, он выживал лишь в том случае, если в течение шести лет находился человек с сердцем, всецело принадлежащим Избранному, тот, кто просил его остаться так искренне, что даже Смерть отступала перед силой его желания.

Помню, как меня подташнивало, когда я закончил читать об этом ритуале. Перед глазами стояло только одно как-то особенно жирно пропечатанное слово: «Необратим». Что бы я сделал, если б его не было? Не знаю, но существует огромная вероятность, что я поднялся бы в кабинет директора и собственными руками перерезал горло человеку, воскрешение которого еще минуту назад меня так радовало. Но я не сделал этого. Вместо этого я малодушно врал себе, что результат, когда вместо алтаря используют Камень Воскрешения, отличается от описанного в книге, Избранный был мертв, участники ритуала действовали неосознанно, и вообще… Я лгал себе так много и убедительно! Я просматривал книгу в попытках найти другие варианты, и пара из них показались мне возможными, так что Рона я встретил даже с неким подобием улыбки. Ну не могло все быть так плохо!

Могло. Как только ты забываешь, что мир жесток, он с каким-то удивительным упрямством наказывает тебя за заблуждения. Я понял, что не ошибся ни в одном предположении, глядя на лица детей, там, в кабинете директора. Они ни в чем не раскаивались. Наоборот. Каждый из них радовался, подобно мне самому, когда я услышал, что случилось. Для них это была исправленная несправедливость. А что до ее цены… Я поклялся себе, что если она будет, ни один из них никогда о ней не узнает. Пусть она станет для них не роком, не собственной глупостью, а просто чередой стечения обстоятельств. Потому что я промолчу даже под пытками. Никто не должен знать, сколько стоит право быть искренним, чистым и добрым. Я сделаю все, чтобы то хорошее, чего они пытались добиться, не обернулось ненавистью к себе и человеку, которому они дали второй шанс, человеку, который снова ни в чем не виноват, но если правда откроется, опять будет платить больше, чем кто-либо, платить по чужим счетам.

И все же я не готов был услышать о смерти Джинни. На минуту мне показалось, что мое сердце разорвется от боли. Но я промолчал. Не вмешался в перепалку между Макгонагалл и Малфоем. Не таким уж плохим Малфоем, который считал, что как бы ни были сломлены родители, дети вправе отправиться в больницу вместе с ними. Когда он ушел, а Пэнси пошла будить Джеймса Поттера, я бросил взгляд на министра.

– Мы тут пока не нужны?

Кингсли отпустил меня с легкостью, которой я вряд ли добился бы при иных обстоятельствах.

– Нет. Мы вернемся к этому вопросу позднее. Вы же понимаете…

Да, я понимал. Мне хотелось быть там, с друзьями и Гарри, но я не мог. Надо было присмотреть за Снейпом, все организовать, подумать… Кто-то ведь должен.

Сейчас, когда я это пишу, Снейп спит в моей постели. Нормально спит. Спокойно, без кошмаров. А я сегодня без них уже не смогу.

Совсем немного место он занял в моей жизни. Одна мантия, одна пижама, запасная зубная щетка. Как давно я ее купил? Теперь даже не вспомню, важно, что за столько лет она так ни разу никому и не понадобилась. Завтра у него будет еще больше места, я попрошу разрешения занять пустующие по соседству комнаты. Вторая спальня, ванная и, наверное, кабинет, чтобы он мог продолжать и дальше изображать жизнедеятельность. Сегодня он попробовал – выпил чашку чая, съел пару печений и даже попытался поспорить насчет места отдыха и устроиться на диване в гостиной. Потом смирился. Соглашаться со мной оказалось проще, чем проявлять фальшивый интерес.

Мне так жаль Джинни... Господи, как мне жаль! Что я могу сделать? Мне кажется, только одно. Нужно, чтобы все это было не напрасно. Не ради пустого взгляда человека, который не знает, что ему с собой делать. Наверно, обойди я весь мир, не найду того, кому он нужен больше жизни. Что ж, у меня есть только один выход и шесть лет, чтобы полюбить Северуса Снейпа. Не так мало, если подумать, но придется успеть, нужно постараться. В конце концов, чем я рискую? Как будто мы с ним в разных лодках, и если я обойду этот самый мир, то наткнусь на сотню жаждущих быть со мной. Не наткнусь. Нет, может, когда-то они и были, но… Наверное, пятая моя подруга, сказав: «Ты не умеешь любить», заставила меня в это, наконец, поверить. Да, не умею. Я спокойно сплю ночами, лишен ревности и чувства собственности, не способен пренебречь делами в угоду чужим капризам, не слишком эмоционален, на всех смотрю как на приятелей, некрасив и даже не очень умен за пределами знаний по своему предмету. Я – это я, мне всегда с собой было удобно и комфортно. Думал ли я о необходимости изменить свой теплый тусклый мирок? Да, думал, но никогда не встречал человека, ради которого я хотел бы это сделать. А теперь… Теперь все просто – я должен.

* * *

– Папа…

Люциус вздрогнул, словно сын прикоснулся к его плечу.

– Да, конечно, – он кинул горсть земли на гроб. – Прощай, Цисси.

Как холодно… От отца веяло холодом больше, чем от разверзшейся могилы. Драко невольно обнял Скорпиуса за плечи. У мальчика предательски дрожали губы, но он держался. Вместе они подошли к могиле и каждый, высыпал свою горсть земли. Фамильное кладбище Малфоев… Он думал о маме, о том, как часто она приходила сюда по воскресеньям и оставляла свои любимые белые лилии. По две у каждого надгробия. Она никогда не печалилась. «Всему свое время, Драко, – она опускала один цветок, – прошлому… – затем рядом с ним ложился второй: – И будущему». Кто продолжит эту ее традицию? Спасут ли они от разорения свой мир, свой дом, чтобы однажды уже миссис Скорпиус Малфой учила своих детей тому, что былому нужно быть благодарным, устремляя при этом свой взгляд в грядущее?

– Прощай, мама…

Скорпиус все же по-мальчишески всхлипнул, спрятав лицо в складках его мантии.

– Прости.

Он ласково погладил густые светлые волосы, немного растрепавшиеся на осеннем ветру.

– Ничего. Поплачь.

Он бы тоже хотел. Нет, правда, если бы Элиза была хоть немного «той женщиной», он мечтал бы сегодня вернуться домой, как его отец всегда возвращался к маме, в изнеможении упасть у ее ног, уткнуться лицом в колени и просто прошептать: «Ты побудь сегодня со мной, видишь, мне очень плохо», и получить в ответ нежный поцелуй и объятие: «Я всегда с тобой, любимый». Сколько таких картин было в его детстве. Как любая семья, они переживали и взлеты, и сложности… Драко помнил бледное, как мел, лицо матери, которая встретила его на вокзале после пятого курса, когда отца посадили в Азкабан. Он спросил: «Но как же так?». Она тогда только крепко его обняла: «Драко, наша жизнь сейчас не самая простая, но все, что совершает Люциус, он всегда делает, потому что он любит нас и думает о нас. Никогда не позволяй себе сомневаться, что этих мыслей было мало или любовь в какой-то момент оказалась недостаточно сильна. Это не так. Долгие годы выбор твоего отца сохранял жизнь мне, тебе и ему. Теперь просто настала наша очередь думать о нем и друг о друге больше, чем каждый в состоянии заботиться о самом себе. Мы тоже можем выбирать и принимать решения». Тогда он понял ее неправильно и наделал много глупостей, а она… Она и выбрала, и решила. Своими действиями она спасла их всех.

Он удивился, получив утром цветы и короткое письмо:

«Драко,

Прими мои искренние соболезнования в связи со смертью твоей матери. Она была чудесной женщиной, чью преданность своей семье трудно переоценить. Мне жаль, что я только в министерстве на слушаньях говорил о том, что она спасла мне жизнь, но так никогда и не поблагодарил Нарциссу лично. Правда, очень жаль.

Гарри Поттер».

Черт! Это ведь было письмо не из тех, которыми он привык обмениваться, напоминая кому-то об оказанной услуге. Это было простое и искреннее послание, а он… У человека жена умерла, а он отговорил себя от попытки что-то написать, уверяя, что это будет неуместно. Что никто не ждет от него каких-то чувств по этому поводу. Ну, так ведь от Поттера он тоже не ждал. Драко не стал размышлять по поводу своих чувств, не поддерживал себя лживыми уверениями «это выгодное знакомство» и не убеждал себя, что делает ответный ход ради сына, ведь речь, в конце концов, идет об отце его друга… Нет, он никому не лгал, просто сел и написал ответ, потому что ему этого захотелось.

«Гарри,

Спасибо за цветы и письмо. Думаю, ты сделал для моей матери больше, чем мог бы высказать на словах: ты спас ее сына от смерти, а мужа – от тюрьмы. Прости, что не прислал соболезнований по поводу смерти твоей жены, не думаю, что ты от меня их ждал. И все же мне искренне жаль.

С уважением,

Драко Малфой»

Пожалуй, в этом его «с уважением» смысла было больше, чем во всем письме. Это время перемен, и даже если начали их не они, а два маленьких мальчика – кто мешает их отцам проявить честность и благоразумие?

«Честность и благоразумие»… А еще «Любимая жена, мать и бабушка»… А еще… Этого "еще" было так много. Люциус взмахнул палочкой, и земля хлынула на гроб, как срывается с горы водопад. Никаких посторонних, закатное солнце и неуловимый запах белых лилий. С их миром прощалась огромная нежность.

– Мне нужно выпить…

Драко извиняющимся жестом отстранил сына и как в детстве… Пусть это будет его последняя слабость, но он позволит ее себе. Руки Драко обвили талию отца, и он прижался подбородком к колючей шерсти черного пальто.

– Папа, расскажи нам, что произошло. Здесь и сейчас. Мы же всегда друг с другом честны, помнишь?

Плечи Люциуса вздрогнули.

– Это я во всем виноват, – его голос оставался прежним, несмотря на огромную боль, поселившуюся в глазах. – У нее был приступ ночью, пять дней назад. Эрки меня разбудила, а я… Следовало лучше следить за собой, помнить, как Цисси была наблюдательна. Но ей давно не было настолько плохо, и я так разволновался, что бросился к ней как есть.

– Папа…

Драко еще теснее прижался к отцу, но тот его как будто не слышал.

– Она приняла зелье и засыпала, когда я уходил. Мне показалось, она ничего не заметила. А через три дня она умерла… – Люциус резко втянул воздух через ноздри и задержал дыхание, словно это помогало ему стоять на ногах. Потом он выдохнул, но его плечи так и остались напряженными, как будто он взвел какой-то внутренний курок. – Я потом допросил эльфа. На следующее утро после приступа, стоило мне отлучиться за зельем, она приказала Эрки, чтобы та отлевитировала ее из комнаты. Они прошли почти по всему дому, это существо говорит, что Нарцисса не плакала, просто долго рассматривала себя в одном из оставшихся зеркал, после чего потребовала вернуться в спальню и запретила что-либо рассказывать мне о том, что она покидала комнату. Когда она умерла, я нашел под ее подушкой девять нетронутых флаконов… Вот и все, сын. – Он полез в карман пальто и достал клочок пергамента. – Хотя, нет, еще вот это.

Драко взял письмо, отстраняясь от отца. У него дрожали и голос, и руки, когда он прочел его вслух.

«Люциус,

Я так не могу. Любимый мой, ну зачем? Почему столько лет ты убивал себя ради меня? Поступила бы я иначе? Нет. Поступил бы ты иначе, чем я, узнав правду? Позволил бы самому важному для тебя человеку вместе с тобой медленно год за годом ползти к могиле? Нет, я знаю, что нет. Это наша мертвая петля, не так ли? Поэтому спасибо тебе за то, что ты есть, что всегда был у меня, спасибо, что я люблю и любила так сильно… Но я не могу так больше. У нас есть сын, есть внук, у тебя есть жизнь. Есть, любимый мой, прекрасный мой, я хочу, чтобы она у тебя была! Я бы разлюбила, прогнала, но теперь и этого не могу. Все, что я могу сделать… Это не ради тебя! Навсегда запомни, что не из-за тебя и не ради тебя. Мне просто… Господи, я даже лгать тебе не могу! Люциус, это невыносимо – видеть тебя несчастным, видеть, как ты уничтожил наш мир, наш дом, будущее нашего ребенка, просто чтобы я была рядом, блеклой тенью женщины, которой больше нет. Есть старуха, которая уйдет без страха, потому что познала редкое счастье – она была любима человеком, которым восхищалась. Супругом, из-за которого плакала так мало, а счастлива с ним была столь много… Ты ни в чем не виноват передо мной. Я не променяла бы свою судьбу на сотни более безупречных судеб. Прости меня… Это мне не достало сил принять твою последнюю жертву.

Твоя Нарцисса»

– Мама… – Драко больше не знал, что сказать. Они втроем стояли над холмом свежей земли. Скорпиус, искренний, с еще чистой грустью, он сам, сплошная копилка воспоминаний, и его отец. Драко пугала мысль о том, что чувствует отец, в нем он никогда не мог до конца разобраться.

Ветер развевал длинные волосы Люциуса. Тот достал сигарету и закурил. Маленькая слабость, которую не терпела его мать.

– Ты же сам читал письмо. Теперь я свободен, – он рассмеялся. Сдержанно, терпко и как-то безумно весело. Слишком безумно. – Она освободила меня от себя… И сейчас я задаю себе только один вопрос: понимала ли Цисси, что этим она меня убивает? Нет? Не верю. Она не могла не знать… Да? Тогда, наверное, она уже ждет. Женщины не должны ждать долго, особенно любимые.

Он не мог позволить этому безумию захватить их.

– Отец, не смей так говорить! Ты сам всегда повторял, что мы семья, мы нужны друг другу. У тебя есть мы – я и Скорпиус.

Люциус озадаченно нахмурился.

– Я скотина и, должно быть, лгун. Простите…

С хлопком он аппарировал.

Глава 6

Дождь, как назло, зарядил. Злой и холодный – совсем, как тогда… И небо, кажется, тоже было странным: рубиновые вспышки, прорывавшиеся сквозь серую мглу туч, смотрелись феерично, как красные маки, расцветающие на покрытом прахом поле. И он тогда был немного пьян, совсем капельку…

* * *

Белла долго возилась с ключами и смеялась, роняя какие-то мелкие побрякушки, в избытке скопившиеся в ее ридикюле. А потом, когда, наконец, открыла дверь, облизнула языком свои яркие губы, быстро, как анаконда, готовая проглотить жертву. Он точно знал, что им она подавится, но на вопрос:

– Ты идешь? Мои предки вернутся от Лестрейнджей через три часа, – он ответил:

– Конечно, – с трудом опуская взгляд. Это небо пьянило его больше, чем эта женщина.

В холле было темно и пахло чем-то сырым. Не грядущей грозой, но какой-то унылой кислятиной. Теперь он определенно лучше понимал свою потенциальную любовницу, только в такой вот богатой сырости могла вырасти экзотическая плесень, щедрый налет которой он обнаружил на душе Беллы. Впрочем, эта плесень не слишком отличалась от той, что покрывала его собственную, а потому он резким движением впечатал Беллатрикс в стену, припадая губами к еще живой, еще яростной голубой жилке на шее.

Что-то упало.

– Прошу меня простить, – тихий голос. Музыкальный, как перезвон хрустальных бокалов. – Я уже ухожу.

Он легко оторвался от Беллы, обернулся и был… Проклят. Покорен. Околдован. Хрупкая нимфа, почти прозрачная, как китайский фарфор, от нежности красок, из которых был соткан ее образ, смотрела смущенно, но без робости. Немного нелепая с распущенными по плечам волосами, кутающаяся в пушистую белую шаль, такая снежная и чистая, такая понятная маленькая кошка… Его. Она принадлежала ему с первой секунды, с первого вздоха, с брошенного на него такого же потрясенного околдованного взгляда, который сейчас, наверное, украшал его собственное лицо… Почему в школе он ее совершенно не замечал? Сколько лет прошло с их последней встречи? За эти годы она изменилась. Гадкий утенок стал лебедем и расправил крылья.

– Цисси, какого черта… – прошипела Белла.

Он уже ничего и никого не слушал, делая шаг вперед.

– Здравствуй, Нарцисса, – она не отвела взгляда, не вспомнила о книге, упавшей на пол с подоконника, когда девушка пыталась тихонечко улизнуть. Как хорошо, что не убежала…

– Здравствуй, Люциус, – прохладная ладонь и такие же обманчиво неприветливые глаза-льдинки. Он был пресыщен, развращен, богат и красив. Он не верил в судьбу, в идеал женщины и, конечно, в любовь с первого взгляда, но она завоевала его сердце одним робким движением своих длинных, удивительно черных и пушистых ресниц. И он, не думая о том, что это значит, просто поклялся себе и ей:

– Ты всегда будешь так смотреть только на меня.

Она смутилась, а Беллатрикс фыркнула:

– Малфой, какого черта ты говоришь такое моей сестре? Она у нас скромница, – Белла отшвырнула сумочку, хотя не так гневно, как могла бы. Она никогда не была дурой и умела проигрывать с достоинством. – А впрочем, черт с тобой. Не очень-то и хотелось. Только учти, дурочка: он бабник.

Люциус улыбнулся, он все знал наперед. То, как горели в ее волосах маки заката, как грелась ее ладонь в его руке. Она не пожалеет – никогда, ни на секунду. Он не раскается в выборе даже через вечность.

– Ты будешь моей женой? – он смутился, наверное, впервые в жизни.

Она рассмеялась.

– Да, наверное, буду.

У него больше не было ничего важного в жизни, кроме ее улыбки. Работа, друзья, те тучи, что сгущались над головой каждого из них – все это было неважно и второстепенно, он жил Нарциссой, потому что она жила им.

– Лорд Волдеморт не любит тех, кто с ним не соглашается, – шипел на ухо Руквуд. – Знаешь, как он с ними поступает, Люциус? Отнимает самое дорогое.

Волосы на снегу, такие же белые, как и пушистые. Льдистые глаза, которые он уже никогда не заставит растаять яркими весенними лужами, и маки на белом платье – не бликами, но ранами. Нет, он не пережил бы… Картина такая четкая, что в горле уже звенят сосульки.

– Я не из тех, кто намерен в чем-то перечить Темному Лорду, – погибать – так с блеском. – Не слишком ли легко вы, Руквуд, произносите его имя? Ваша кровь настолько чиста?

Можно быть лучшим даже среди потенциальных покойников и убийц. Нужно, если иначе жить не можешь. Хотя нет, ты в состоянии, но понимание этого приходит потом.

– Умоляю. Милый мой, любимый… – она обнимает его колени. Нарцисса всегда прекрасна. Она была обворожительна гордой юной невестой, но сейчас маленькая несчастная женщина у его ног восхищает Люциуса ничуть не меньше. – Покайся, прошу тебя, скажи, что ты был под заклятьем Империо. Мы найдем доказательства, пожалуйста… Ты нужен сыну! Ты нужен мне! Плевать на честь, я без рук и губ твоих не выживу. Будь со мной.

– Нарцисса…

– Нет! – как будто он мог не согласиться. Как будто заслужил ее гнев. Эти пальцы, впивающиеся в бедра. – Не смей! Ты моя жизнь! Я солгу что-нибудь и пойду за тобой в Азкабан. Ты взял меня себе, ты сказал, что это навсегда…

Он опустился рядом и поцеловал ее в лоб.

– Любимая, я сделаю все, что смогу, но если у меня не выйдет… Ты должна остаться. У нас есть сын.

Она взвыла, как раненое животное.

– Я не смогу! Я лучше стану ехидной, чем буду ему матерью. Моей любви не хватит на двоих, она только твоя. Навсегда твоя… Я скорее убью себя, оставив сына сиротой, чем расстанусь с тобой и проживу жизнь одна.

Тогда он в первый и последний раз ее ударил. С размаху, по щеке, так, что Нарцисса упала на ковер в их спальне, глядя на него огромными, полными обиды глазами. Люциус бил не ее, а себя, за то, что не умел брать от жизни половину, за то, что, желая и добиваясь ее любви, он забрал себе все, что мог, никому ни капли не оставив. При этом свое сердце он разделил безоговорочно, в первую же секунду, как взял на руки своего наследника. Их дитя… Особенно любимое и желанное, оттого что его и Цисси.

– Не смей так говорить. Ради меня ты будешь любить его больше, будешь предана только ему, иначе…

Она опустила голову, кивая.

– Я все поняла. Не уходи. Прости… Мы примем любое твое решение. Мы будем ждать и дождемся. Просто скажи один раз, скажи, что меня ты любишь больше.

Утром, когда за ним пришли, она снова была гордой и безупречной королевой, крон-принц плакал в своей колыбели, а он сам, на секунду обернувшись в дверях, в первый и последний раз в жизни ей соврал.

– Тебя больше, Нарцисса. Много больше и навсегда.

Она улыбнулась и никогда не просила этих слов повторить. Ни разу за всю их долгую совместную жизнь. Она по-прежнему хранила его любовь, даже если с той ночи точно знала, что большая ее часть принадлежала Драко.

* * *

– Это частная вечеринка, – он нахмурился. С каких пор в «Дырявом котле» не наливали последний стакан виски потенциальным самоубийцам? – Простите…

Верзила в мантии выглядел довольно вежливым, что позволяло предположить, что статус гостей в пабе не совсем убог. Люциус давно не появлялся в Косом переулке, а потому мог не знать каких-то новых норм общения, впрочем, обаяние не подводило его, когда он не считал за труд им воспользоваться. Увы, количества денег в его в кармане было недостаточно для демонстрации надменности.

– Сударь, – своим обращением он явно озадачил господина с квадратной челюстью. – Я мог бы пройти в бар, выпить стакан скотча и удалиться, не мешая гостям? Не думаю, что это доставит кому-то проблемы.

– Э…

М-да… Его жизнь была безнадежна, раз его английский перестали понимать. Впрочем, она не должна была продлиться достаточно долго. Были, конечно, прекрасные частные клубы в конце улицы. Когда-то были – во времена, когда «Дырявый котел» считался дешевой забегаловкой для неудачников и любителей магглов. Но с тех пор расценки в тех клубах могли измениться только в худшую сторону.

– Что ж, спасибо за беседу. Жаль, что недолгую и бессодержательную.

Когда Люциус почти свыкся с мыслью что придется умирать трезвым, за его спиной раздалось довольно насмешливое:

– Не парься, Тимми, он со мной.

Громила едва не взял под козырек несуществующей фуражки. Не все меняется. Черви остаются червями, и их всегда бьет похожая на оргазм дрожь при взгляде на большое яблоко. Люциус медленно обернулся и почти простил раболепие Тима. Греховный плод, который тот созерцал, был поистине огромен.

* * *

Он наслаждался, нет, правда… Ему нравилось все. И нарочито вежливый тон, и готовность сдать свои позиции.

Он ненавидел искренне… Гордую осанку и не поблекшие от времени черты. Живой… Эта мразь, сука, этот Пожиратель Смерти был жив, как и многие скоты и твари, а он, Джордж Уизли, человек, который, может, и играл на грани фола, но никогда никому не стремился причинить боль, вынужден был девятнадцать лет существовать с половиной сердца.

Выживать, но не жить. Неважно, что он научился. Это такая гребаная мелочь. Деньги, девки… Еще больше денег, два филиала магазина приколов, три, тридцать три, триста три по всему миру... Люди хотели смеяться, даже если он сам разучился. Газеты, радио, отели, сеть маггловских ресторанов и их же кинотеатров. Ему стало мало этого мира. Первый пакт о банковском партнерстве с гоблинами, которым после ограбления Гринготтса восстановленная репутация была важнее предрассудков. Он мог бы открыть свой банк, но так было проще. Время… Деньги… Уже до одури красивые девки, некоторых из них можно даже представить маме, но ему не хочется. Когда приедается длина ног и капризно надутые губки, ничего не мешает модно разнообразить быт смазливыми мальчиками. По сути – все то же самое, только обходится дешевле и их проще выкинуть из своей жизни.

– Не парься, Тимми, он со мной.

Вполне может быть, что так и есть. Тварь к твари. Ответом ему резкий поворот и взгляд… Черт, сколько этому мужику лет? Что с ним такое? Будто смотришь в собственные глаза… Серое в серое. Смерть в смерть, только ты идешь какой-то очень длинной дорогой, а вот он уже пришел, и ты больше не имеешь для него значения, сколько бы ни стоил. Никто не имеет власти над Люциусом Малфоем. И Тимми не имеет, и эта промозглая осенняя ночь… Он приплыл, а тебе отчего-то захотелось вдруг узнать, куда. Странное желание. Тебя сто лет не интересовало ничего, даже собственные дети, и вот на тебе.

– Джордж Уизли.

Фиглярский поклон. Некрасивость и отсутствие уха имеют свои позитивные стороны: длинноволосые рыжие паяцы менее забавны, чем стриженные, и куда более злы.

– Обойдемся без аплодисментов. Мне просто тоже нужен мой стакан виски.

Охранник краснеет, как переспелая вишня.

– Мистер Уизли, там отмечают свадьбу и…

Как мило. Все живут охренительно мило, вот только это умение прилагается к целому сердцу.

– Что "и"? Иди внутрь и скажи невесте, что я выпишу чек на пятьдесят тысяч и лично засуну за ее подвязку, если через пять минут… Нет, через три. Мы не будем тратить на ожидание больше времени. Так вот – если через три минуты в пабе не останется ни одного человека.

Охранник умчался, бросив свой пост. Все продается…

– Я не буду с вами пить.

Почти все.

– А какая вам, нафиг, разница, с кем? Вы же, кажется, решили умереть? Не отрицайте, у вас на лице все написано, – знакомое выражение. У тебя оно тоже бывает. – Ну и кто сдох, что вы за ним так торопитесь? Жена? Сын? Внук? Любовница? Так убиваются либо по тому, кого любят, либо по тому, кого хорошо трахают.

А это больно, но даже весело. Странное впечатление. Он, кажется, уже много лет был садистом, а отнюдь не наоборот. Ему нравилась чужая боль, тогда чего вдруг упиваться собственной? Малфой – сильный мужик, удар спиной о стену паба впечатляет… Пальцы, сжимающие горло так, что наверняка останутся синяки, даже пугают. Какого черта он бросил охрану?

– Великовозрастный щенок. Жалкий, ничтожный фигляр.

Как будто он сам этого не знает.

– И что? – рукой смахнуть волосы, обнажая шрам. – Дашь мне в ухо, Люциус? – Глаза в глаза. Тебе не привыкать и бежать уже некуда и не от кого. – От себя все равно не спастись, да, мистер «Я сделаю в тебе взглядом дырку» Малфой? Давай, я и так, как решето, что не меняет того факта, что дохлое – оно всегда только дохлое. Могло быть хорошим, плохим, неважным, а вот теперь этого нет. Хочешь сначала меня туда же? В компост? На корм червям? Не стесняйся…

Почему этот человек смотрит на него почти с сочувствием и медленно разжимает пальцы? Малфой улыбается, и эта его улыбка бьет больнее, чем могли бы руки.

– Ты ничего не знаешь о жизни. Ты ничего не знаешь о том, за что стоит платить, а за что нет, – он расправляет складки на длинном пальто. – Мистер Уизли, несмотря на все ваши шрамы и морщины, вы гребаный ребенок, если такая манера изъясняться вам понятнее. Но не мне вас вразумлять. Отсутствуют и желания, и намеренья.

Кто он, черт возьми, такой, чтобы… Ты бросаешься вперед. Наверное, он не ждет атаки или ему тоже безразлична уже любая боль, потому что твой кулак беспрепятственно врезается в челюсть Малфоя. Он поскальзывается в луже, падая на спину, по инерции вцепившись в тебя, чтобы удержаться, и вот вы уже оба на мостовой. Только тебе легко и уютно на его теле, и ты не улыбаешься, когда его глаза медленно закатываются, а светлые полосы становятся бордовыми от крови…

– Твою мать!

Из бара вырывается толпа народу, многие из них ошалело замирают, глядя, как самый богатый человек в магической Британии лежит на том, что больше всего напоминает труп, и беспомощно плачет.

Господи, ну почему после стольких лет? Почему его прорвало именно сейчас, ведь он не проронил ни слезинки ни по Джинни, ни по Чарли. Ему казалось, что слезы кончились там… Когда он понял, что Фреда больше нет и не осталось ничего… Только пустота и боль, справиться с которой он не в состоянии. Половина сердца, того огромного слаженного механизма, которым они были. Половина дыхания… Он был брошен. Он не умел жить нецелым, он… Он так хотел умереть, что существовал назло своему желанию. Он так хотел…

Хлопки аппарации.

– Хозяин, ну сколько можно! – его служба безопасности. Тридцать три минуты на поиск. На две меньше, чем в прошлый раз.

Джордж вытер лицо. Влага от слез только размазалась по рукаву дорогой куртки из драконьей кожи. Хозяин судьбы, вот только чьей?

– Как всегда, долго, – он встал. – Уходим.

– Эй, как так! – девушка в вечернем платье возмущенно вышла вперед. – Где мои пятьдесят штук?

Он засмеялся. Господи, какое же люди редкостное мелочное дерьмо, неужели он был бы таким же? А что он, собственно, есть? Но будь он цел, он бы не был, они бы с Фредом не были.

– Знаешь… Ты ведь выходишь замуж за любимого человека, – он шагнул к девушке и взял ее за подбородок. – Так объясни мне, почему ты позволяешь такому человеку, как я, испортить тебе этот день? Ради пятидесяти тысяч? Что дальше? А давай я дам сто и отымею тебя прямо здесь? – Девушка отшатнулась, он сделал шаг вперед. – Мало? Тогда пятьсот, но за это я трахну еще и твоего мужа. Достаточно денег? Вы начнете совместную жизнь очень обеспеченными, но вот людьми ли? Как сможете после этого смотреть в глаза друг другу?

– Скотина! – звонкая пощечина, и рыдающая девчонка бросилась на грудь своему избраннику.

Он ухмыльнулся.

– Тогда в следующий раз подумай. Все, так или иначе, начинается с мелочей. Все обратно в паб, продолжайте веселье. Пусть Том завтра выставит мне за него счет.

– Идите к черту, – отрезал молодой супруг, уводя свою невесту. – Мы не нуждаемся…

Джордж уже не слушал его. Повернувшись к охране, он ухмыльнулся.

– А хороший парень…

– Что делать с этим? – спросил начальник его службы безопасности, прощупав пульс на шее Малфоя и констатировав: – Еще жив.

– Бросьте в Темзу, – заметив мгновенную готовность исполнить приказ, он нахмурился: – Вы что, охренели? Ко мне домой, и чтобы через пять минут у его постели был мой доктор, а на прикроватной тумбе – самая дорогая бутылка Огденского во всей Британии.

* * *

Люциус медленно приходил в себя. Может, ему приснился странный дурацкий сон? Про все… Про смерть Цисси, про ее же письмо, которое не оставило ему ни одной надежды на прощение, про эту дурацкую малодушную попытку напоследок выпить… Про чокнутого Джорджа Уизли, нелепого хозяина нелепого мира. Впрочем, к чему гадать?

Он открыл глаза, поразившись высоте и девственной белизне потолка, хотел привстать, чтобы осмотреться, но прохладная ладонь опустилась на его лоб.

– Пожалуйста, полежите еще немного. Не больше пяти минут, – над ним склонилась женщина просто невероятной красоты. – Я вылечила и рану на затылке, и сотрясение мозга, но пришлось дать вам обезболивающее зелье, а от него при резких движениях может возникнуть тошнота и головокружение. Действие скоро закончится, просто немного отдохните.

Люциус нахмурился. Где же он?

– Я Люциус Малфой, а вы…

Она улыбнулась. Все же смуглая кожа, серые с лиловым отливом глаза и каштановые волосы были чарующим сочетанием. Не в его вкусе, ему нравился не тип, а только одна женщина, но он не мог отрицать, что эта особа хороша собой.

– Я Яна, Яна Уизли, бывшая жена придурка и шизофреника что чуть вас не прикончил. Какая по счету, дайте-ка вспомнить… По-моему, третья.

Значит, не сон. Какая жалось, что Уизли его не убил. Это многое бы упростило.

– Простите, но что вы в таком случае делаете…

Она продолжила за него.

– В этой квартире? Лечу. Это моя работа, я колдомедик.

Надо было отдать должное ее бесполезным усилиям.

– Судя по тому, что у меня ничего не болит, вы хорошо знаете свое дело.

Она улыбнулась.

– Достаточно хорошо. Я самый молодой профессор колдомедицины за последние сто лет. Джордж покупает только все самое лучшее. Вы ведь тоже особенный человек?

Он кивнул без лишней скромности.

– Был, но я больше не продаюсь. В этом мире уже не осталось той цены, за которую меня можно приобрести.

Женщина кивнула.

– Я тоже была очень гордой. Гордость – это то, что Джорджа особенно забавляет. Он ухаживал за мной год, даже женился, и знаете, сколько мы вместе прожили? Семь недель. У меня осталась куча денег, свидетельство о разводе, сын и понимание того, как быстро от меня можно устать. Впрочем… Есть чем гордиться: подобный рекорд пребывания в его жизни еще никто не побил. Единственный вопрос, который я задаю себе, – почему он ушел именно тогда, когда я позволила себе в него влюбиться.

Его это не интересовало, ни в коей мере. Ничто уже не интересовало.

– Простите, я не заинтересованный в Джордже Уизли собеседник.

Она посмотрела на него с уважением.

– Извините, пожалуйста, я наговорила столько глупостей…

– Ничего.

Женщина смутилась еще больше.

– Нет, правда, простите. Просто эта квартира… Обычно он водит сюда только тех, кого трахает.

Он бы посмеялся, но ситуация не стоила ровным счетом ничего, даже улыбки. Он – пассия Джорджа Уизли? Было бы унизительно, но в свете принятых решений его уже ничего не трогало.

– Яна, может, ты заткнешься и свалишь, наконец, если закончила свою работу?

Он немного приподнялся на локтях. Джордж Уизли стоял в дверях комнаты, которая по своим размерам напоминала большую гостиную в его собственном доме. Только обставлена она была с тем минимализмом, который так любят магглы, хотя понятно, что подобная свобода и простор стоили огромных денег. Его заворожила отнюдь не худая фигура хозяина жилища, а приоткрытая дверь на балкон, который словно парил среди звезд. Как здесь, должно быть, высоко… Как красиво. Эти звезды – словно миллиарды глаз его Цисси.

Женщина гордо вздернула подбородок, а потом посмотрела на него и, видимо, на что-то решилась.

– Вместе с мистером Малфоем. Вели принести его одежду, похоже, у него нет никакого желания оставаться в твоем обществе.

Джордж Уизли хмыкнул, показывая зажатую в руке бутылку виски.

– Он хотел выпить. А у меня есть отличный скотч.

Почему он сразу не отравился? Может, стоило занять у Драко денег на яд? Впрочем, он не мог позволить себе так поступить со своим сыном. Это Нарцисса могла так с ним. Он это заслужил, но не Драко. Драко не должен был чувствовать и толики собственной вины.