Часть 2. Старец и обретение молитвы 3 page

Я тоже такое встречаю впервые... - согласился отец Пимен. - Это не служба, а просто какое-то потрясение... Нужно непременно сюда вернуться!..

Так мы и решили, глядя на вечернюю зарю, играющую алыми отблесками на серебряных скалах Бзыбского хребта.

Сделав на прощанье последние снимки, мой друг стал уклады­вать аппарат в рюкзак.

Отче, дай я тебя разок сниму!

У тебя не получится... - строго ответил он.

В сельском аэропорту нас провожали новые друзья - Василий Николаевич с родственниками и лесничий. А местные жители с любопытством наблюдали за нашим отъездом. Маленький само­лет, битком набитый пассажирами и мешками с картофелем и сыром, прежде чем одолеть перевал, сделал несколько кругов, на­бирая высоту. Под крылом мелькнуло перевальное седло, красиво высвеченное фиолетовыми и белыми цветами вечнозеленых за­рослей. Впереди выпуклым синим зеркалом сверкнуло море. До свидания, Псху!

В Сухуми матушка и дьякон радостно обняли нас, расспрашивая о своих знакомых на Псху. Верующие люди, а больше всех Василий Николаевич с женой, передали ценный для дьякона воск, отлитый в круги, а также сыр и орехи. Дьякон, прижав к груди воск, отпра­вился лить свечи. Матушка угощала нас борщом в огромных тарел­ках, налитых доверху:

Ешьте, гости дорогие, а я в сторонке на вас полюбуюсь! Управь вас Матерь Божия, чтобы вы вернулись и остались на Псху...

На один день нам удалось съездить в Команы, где скончался в ссылке святитель Иоанн Златоуст. Разрушенный храм оставил тягостное впечатление, но погружение в благодатный и нестерпи­мо холодный источник мученика Василиска вернуло нам бодрость и хорошее настроение. Это кратковременное посещение святого места оставило в нас желание когда-нибудь снова посетить его.

Прощаясь с нами, добрая и дружная чета кланялась нам в пояс и оба в один голос просили кланяться отцу Кириллу и всем Лавр­ским старцам. Они хорошо знали нашего духовника и многих отцов Троице-Сергиевой Лавры, прежде наезжавших проведать знаме­нитых Глинских отцов-пустынников, из которых еще жив был отец Виталий, после пустыни и кончины старца Серафима поселивший­ся при храме в Тбилиси у владыки Зиновия. У Глинских старцев на­ша подвижница и находилась в духовном послушании. Обнявшись еще раз на прощание с дьяконом и огражденные крестным знаме­нием его супруги, мы с отцом Пименом отправились на вокзал.

В поезде у нас произошла неожиданная встреча с послушни­ком, вымытым и наглаженным, одетым в шикарный костюм. Он еще раз переменил свое намерение и отправлялся в Москву лечить зубы, удивив нас очередным изменением своих планов. На вопрос, почему он снял подрясник и надел костюм, послушник ответил:

Так для меня незаметней, особенно для милиции...

Как раз в это время, когда мы разговаривали у открытого окна, дверь в тамбуре вагона отворилась и по коридору пошел милицио­нер, внимательно оглядывая пассажиров. Руки послушника, лежа­щие на поручне окна, задрожали. Когда милиционер прошество­вал дальше, я полюбопытствовал:

А чего же ты боишься, если одет хорошо и выглядишь нор­мально?

Дело в том, что паспорта у меня нет! Мы все паспорта, прежде чем уйти в пустынь, уничтожили...

Так мы и приехали вместе в Лавру, устроив послушника в мона­стырской гостинице. В Лавре он снова ходил в подряснике.

Теперь о сухумской милиции. Времена в отношении верующих тогда были суровые. Под предлогом тунеядства могли задержать любого человека надолго, если он не работал и не имел прописки, тем более паспорта. Особенно усердствовала абхазская милиция. Зная, что в горах незаконно живут монахи, патрульные наряды милиции останавливали всякого, кто носил бороду и подрясник. Когда мы с отцом Пименом ходили на сухумский рынок за продук­тами, возле нас, визжа тормозами, несколько раз останавливалась патрульная машина. Но, проверив документы, милиция отпускала нас, подозрительно глядя вслед. Рассказывали, что даже намест­ник отсидел несколько суток в камере за подозрительный вид, ког­да подвизался в молитве в окрестностях Сухуми.

С окрестностями города было связано наше первое сильное ис­кушение в миру, случившееся в самый день Пасхи. Дом дьякона находился на окраине Сухуми, откуда виднелись синеющие вдали хребты. Они казались такими близкими, что мы решили прогу­ляться к ним и помолиться в лугах, где нет людей. Идя по улочкам города, мы невольно привлекали внимание. Из раскрытых окон нас окликали:

Эй, батюшки! Христос Воскресе!

Воистину Воскресе! - радостно отвечали мы.

За последними домами дорога привела нас к кладбищу. У могил сидели люди, пришедшие помянуть усопших.

Вот место, подходящее для молитвы! - сказал отец Пимен, усаживаясь на мягкую бархатистую травку. Пока мы тянули четки, мимо нас прошел средних лет человек с угрюмым лицом и взгля­дом. Оглянувшись, он вернулся и сел напротив, сверля нас глазами.

Слушайте, батюшки, - хриплым голосом обратился он к нам. - Я хочу, чтобы вы пошли со мной в мой дом!

Зачем? - спросил я.

Помолитесь у меня. Выпьем чачи...

Мы не пьем и по домам не ходим... - твердо ответил я, чувствуя в его словах агрессию.

Ну ладно, помолитесь за моего друга, он здесь лежит. Убили его...

А он крещеный?

Крещеный, крещеный...

Мы подошли к памятнику и пропели литию.

Это хорошо... - обрадовался наш незнакомец. - Пойдемте сю­да. Помолитесь здесь... - он подвел нас к пожилым абхазам, сидев­шим у креста: - Помолитесь и за них...

Мы прочитали несколько молитв. Старик вынул десятку и про­тянул мне.

Мы денег не берем..

Я беру... - наш спутник схватил деньги и быстро сунул в кар­ман. - Так, идем сюда. Молитесь здесь.

Он подтащил меня за руку к группе пожилых женщин, ухажи­вавших за могилой. Видя его нахальство, я отказался:

Мы больше молиться не будем...

Ах ты... - хотел выругаться негодяй.

Вместо ругательства он замахнулся на меня кулаком, но ударить не решился. Отец, неужели драться с ним будем? - обернулся я к шедшему позади растерявшемуся архимандриту.

Уходить надо. Этот человек явно не в себе... - ответил отец Пимен.

Слушай, что ты к нему пристал? Иди своей дорогой, а мы сво­ей... - сказал он этому человеку. Тот рассвирепел окончательно.

Не выпущу вас живыми! - заорал он. - Ненавижу вас всех!

Он быстро втолкнул нас в ограду какой-то могилы, закрыл на

засов калитку и начал выдергивать из земли торчащий прут ар­матуры. Люди из-за ограды молча наблюдали за происходящим. Несколько женщин заступились за нас:

Что ты к ним пристал?

Ненавижу их всех! - орал взбешенный человек. - Я только ос­вободился и видеть их не могу!

Драться было неподобающе. Ситуация складывалась дикая и глупая. Я начал негромко читать псалом “Живый в помощи Вы- шняго...”, положившись на Бога - будь что будет.

Пока этот безумец остервенело пытался вытянуть арматуру из земли, а отец Пимен возился с заклинившимся засовом, к нашей группе быстро подошел здоровяк, по виду грек, вышедший из подъехавшей машины. Две его спутницы стояли поодаль.

Что тут происходит?

Хотим уйти, но нас не пускают... - как мог, кратко объяснил я.

Ну-ка, отстань от них! - прикрикнул наш защитник.

Да пошел ты... - посыпались отборные ругательства.

В это время архимандрит справился с засовом, и мы вышли из ограды. Следом выскочил разъяренный скандалист, сыпавший ругательствами, и кинулся на пришедшего. Но тот мгновенно огромным кулаком осадил его натиск:

Я начальник милиции! Я научу тебя уважать людей!

На лице забияки вздулся багровый синяк. В полном неистовстве он завопил:

Всех вас убью! Я вышел из тюрьмы и ничего не боюсь! Мы вам еще воткнем рога в землю! Скоро наше время придет, тогда пока­жем вам...

Он быстро удалился, с воплями и угрозами скрывшись за хол­мом. Меня осторожно тронули за плечо. Пожилой абхаз с больши­ми усами тихо сказал нам:

Уходите быстрее... Он за ружьем побежал. Я давно за вами из дома наблюдал, но помочь не мог. Это вас Бог спас! А негодяй прав­да может убить, мы его знаем - известный бандит-мингрел...

Поблагодарив за помощь начальника милиции, мы стояли в раздумье. Он, усмехнувшись, сказал:

Идите спокойно. Я разберусь. Никто вас не тронет... Впредь будьте осторожны. Я верующий грек, а это моя семья... - он указал на женщин.

Простите нас, что причинили вам безпокойство! - на проща­ние ответил я. - Драться нам нельзя, что делать - непонятно...

Молитесь. Вот ваше дело. А наше дело охранять людей...

Спросив его имя, мы пошли по дороге в город, благодаря Бога и

посланного Им на помощь защитника.

В миру нечего по улицам ходить, - сделал вывод архиман­дрит. - Сидели бы дома, не попали бы в искушение...

Я согласно кивнул головой. Мне впервые открылась в действии мгновенная помощь Божия. При первых словах молитвы Бог тут же пришел на защиту. “Значит, можно сделать главный вывод, - размышлял я. - Если я сам защищаю себя, то остается надеяться лишь на свои силы и удачу. А если все предать воле Божией, тог­да Бог начинает защищать человека!” После этого искушения вера моя сильно окрепла.

От Сухуми осталось еще одно неприятное и тревожное воспо­минание. На Пасху, когда мы шли из собора по центру города, об­ратили внимание на обилие выброшенного на улицы хлеба. В ку­чах мусора валялись остатки тортов, виднелись пасхальные кули­чи. Стоя в очереди за горячими лепешками, я увидел следующую сцену. Хлебопек вытащил из печи горячие, пахнущие ароматным дымком лепешки. Стоявшая впереди женщина недовольно откла­дывала некоторые из них в сторону:

Эта горелая... И эта... Горелые мне не нужны!

Стоящий рядом старик-абхазец вздохнул:

Сейчас горелый хлеб не берем, а скоро и такого не будет...

Я поглядел на архимандрита:

Слушай, он словно пророчество говорит...

Похоже... - ответил отец Пимен.

В Лавре нас ожидали накопившиеся дела и та же безконечная череда послушаний. Прежде всего мы рассказали батюшке о по­ездке в Абхазию. Передали ему поклоны и приветствия от пустын­ников, от дьякона и его матушки. Старец слушал, кивая головой. Когда наш сбивчивый рассказ перешел к поездке на Псху, отец Ки­рилл радостно оживился:

Вот-вот, Псху! Именно Псху! Это ваше место. Расскажите под­робно, что видели! Перемежая свое повествование восторженными восклицаниями, мы старались не упустить ни одной подробности и детали.

Батюшка, благословите вечером вам показать фотографии! - предложил отец Пимен.

Конечно, конечно... - согласился старец.

Рассматривая слайды, отец Кирилл недоуменно спросил:

А почему на всех фотографиях только отец Симон?

Простите, батюшка! Я не умею фотографировать, поэтому отец Пимен везде просил меня встать, для масштаба...

Ну, если для масштаба, тогда ладно... - усмехнулся отец Ки­рилл. Смотря слайды, он заметил:

А что, церкви у пустынников нет? Жаль...

После просмотра фотографий духовник подвел итог:

В общем, ясно. Ваше место - на Псху...

А когда это будет, батюшка?

Посмотрим, посмотрим... - задумчиво промолвил старец.

Наши беженцы, мама отца Пимена и мой отец, обитали в разных

половинах дома, получали пенсию и были довольны новой жизнью, особенно близостью со стенами златоглавой Лавры. Папа обрел в ней много хороших знакомых и частенько засиживался после цер­ковной службы в различных отделах экономской службы. Иногда он печально вздыхал: “Эх, жалко, Лида не успела переехать...” На женской половине часто стояла молитвенная тишина. Мама архи­мандрита полюбила четки и подолгу сидела в кресле перед икона­ми в неторопливой молитве. В общем, они неплохо ладили между собой и, бывало, вместе пили послеобеденный чай.

В Лавре меня навестил Анатолий из Душанбе. Квартира у него пропала, и он ездил на поездах из города в город, питаясь пода­янием.

Анатолий, оставайся в Лавре, мы с отцом Пименом поможем тебе устроиться!

Наш душанбинский друг помолчал, задумавшись.

Спаси Господь, Симон, но, когда я в пути, молитва лучше к сердцу прививается. Хотя искушения тоже бывают: как-то в поезде проводник мне кулаком ребра сломал, когда узнал, что у меня нет денег. Ничего, потихоньку оклемался... - засмеялся Анатолий. - Нет, мне странствовать как-то лучше, все равно квартиры нет.

Так ты уже совсем странник! Возможно, это твой путь, Анатолий?

А ты меня благослови, отец Симон, на странничество!

Бог тебя благословит и сохранит, дорогой, храни тебя Господь!

Надеюсь, увидимся еще, батюшка, раз меня к тебе Бог привел. Хочу еще отца твоего навестить...

Он прожил три дня на Соловьевской улице и вновь исчез на дол­гое время.

В один из дней в своей комнате я с удивлением обнаружил сто­ящий на столе старый проигрыватель и пластинки. По-видимому, отец, перебирая старые вещи, обнаружил их, и теперь все это не­нужное находилось передо мной.

Папа, зачем ты сюда привез такое барахло? Это же рухлядь...

Я вопросительно посмотрел на отца, заглянувшего ко мне

в комнату.

Как же, сын, а если придут твои друзья? Пусть послушают му­зыку!

Им такая музыка ни к чему! - отрезал я.

А что же они слушают?

Духовные песнопения, папа... Если позволишь, я выкину все это...

Ну, делай как знаешь... Я хотел как лучше... - добродушно со­гласился он и затворил дверь.

Я смотрел на разложенные на столе старые вещи: как неумолимо уходит от нас все, подобно старым ненужным пластинкам. Когда- то они были частью моей жизни, а теперь сама жизнь стала частью неведомого для меня бытия, с которым она хотела соединиться на­вечно без всяких искусственных подпорок.

К весне состояние моего здоровья вновь стало сильно ухудшать­ся. Третий месяц меня сотрясал сильный кашель, от которого я начал изнемогать. Меня снова отвезли на рентген, но ничего по­дозрительного флюорография не выявила. Я дышал в трубочки с пихтовым маслом, пил различные капли и настойки, предписан­ные врачами, но никакого улучшения не наступало. Видя безу­спешность всякого лечения, я принялся пить антибиотики, но вме­сто выздоровления сильно себе ими повредил.

Слава Богу, нашелся один здравомыслящий доктор. Эта женщи­на, лаврский врач, сразу же сказала мне:

Батюшка, никакие лекарства вам не помогут! Нужно срочно менять климат...

С этой рекомендацией мы с моим другом отправились к старцу. Он глубоко задумался, молясь про себя. Часто нам приходилось ви­деть, как отец Кирилл не спешил отвечать. Он закрывал глаза и по­гружался в глубокую молитву. Казалось, он дремлет, низко опустив голову. Мы иной раз с издателем переглядывались - может быть, старец задремал? Но духовник поднимал голову и, прямо глядя в глаза, давал такой точный и ясный ответ, что мы только диву дава­лись, поражаясь глубине его духовной мудрости.

Вот и на этот раз наступило долгое молчание. Мы сдерживали дыхание, стараясь не потревожить старца. Мучительно хотелось кашлять, и я пытался подавить кашель как мог. Наконец старец от­крыл глаза и повернулся к нам:

Вот что я вам скажу. Я не против вашего благого желания на­чать молитвенную жизнь в уединении. Только мой совет вам такой. Нужно, чтобы в горах у вас была церковь и литургия. Без церкви можно пропасть. У нынешних поколений нет той духовной силы для борьбы с врагом напрямую, какая была у прежних отцов. Но, чтобы удостовериться в истинности воли Божией, благословляю вас обоих съездить к старице Любушке под Петербург. Когда верне­тесь, расскажете мне, что она вам ответит.

Мы с благодарностью поцеловали у старца руку. Отпросившись на неделю у наместника для поездки к блаженнной, уехали поез­дом в Питер.

В Петербурге мы с умилением помолились святой Ксении бла­женной у ее могилки, испросив помощи в нашей поездке. Хотя я был сильно болен и захлебывался кашлем, поездка складывалась будто сама собой. Любушку мы увидели в сельском храме на ве­черней службе. По храму легко двигалась сухонькая старушка с неземным выражением лица. В конце службы она подошла к нам. Архимандрит сказал ей, что мы приехали по благословению отца Кирилла, чтобы спросить у нее совета.

Хорошо, хорошо, - быстро проговорила она. - Ответ будет. Приходите ко мне домой...

Отец Пимен шепнул мне, когда Любушка отошла от нас:

Отче, ты записывай на всякий случай, что старица говорит. Для точности...

Небольшой домик старицы удалось найти быстро. Она жила вме­сте то ли с келейницей, то ли помощницей. В тесной прихожей на стульях уже сидело человек десять-пятнадцать, приехавших, как и мы, за советом. Чтобы точно передать отцу Кириллу слова Лю­бушки, я приготовил блокнот и ручку. Помощница пригласила нас зайти к блаженной. Архимандрит вкратце рассказал старице суть дела. Когда я увидел ее вблизи, меня поразила небесная чистота ее глаз, в которых было что-то детское. Помимо внешнего впечат­ления меня удивило и то, что от этой худенькой старушки-ребенка

исходила сильная и согревающая благодать, проникающая прямо в сердце, какая бывает на святых местах.

Вот что я вам скажу, - слово в слово повторила старушка слова отца Кирилла. - Поезжайте на Кавказ, это хорошо. Дело благое. Молитесь там Богу, это тоже хорошо. Но если вы не построите цер­ковь, враг одолеет вас. А с церковью все будет хорошо. Молитесь и служите литургию. Бог поможет! Бог поможет!..

Она перекрестила нас, и мы вышли от блаженной в счастливом состоянии духа.

Чудесная старица... - не удержал я своей радости, обратившись к шедшему рядом другу.

Да, это так. Слава Богу, что батюшка благословил съездить к блаженной! На душе - словно праздник... - ответил он со счастли­вой улыбкой на лице.

Безсмертие души человеческой, преображенной Святым Духом, недоступно земной порче. Вечная воля Твоя, Боже, неисходно пре­бывает в душе, победившей свою духовную порчу. Неизменные не­земные советы Твои ясно читаются той душой, Господи, которая не запятнана грехом, ибо открылись в ней ее благодатные очи.

ОТЪЕЗД ИЗ ЛАВРЫ

Душевный человек - младенец, пытающийся рассуждать о пи­ще взрослых мужей. Что же, если он начнет рассуждать о Хлебе Небесном, сшедшем с Небес? Не уподобит ли он его своей детской пище? Душевный человек - это плоть и говорит о плотском, ибо разумеет только плотское. Живущий Духом Святым - духовен не только словом, но и прямым познанием истины.

Пугливые и нерешительные души не имеют твердости взяться за спасение. Жестокие и агрессивные, напротив, не хотят следовать воле Божией, предпочитая собственную волю, тем самым запуты­вая себя и других. Только смиренные и стойкие души наслажда­ются блаженным миром благодати. И все же путь к спасению ни­когда не закрывается ни для одного человека, ибо состоит лишь в одном - в решительности.

Батюшка, эта удивительная блаженная почти слово в слово сказала нам то же самое, что и вы!

И я прочитал старцу все, что записал в блокноте, когда мы втро­ем обсуждали поездку к Любушке.

Значит, есть воля Божия вам ехать в Абхазию! - сказал отец Кирилл, улыбаясь.

Благословите нам начать собирать вещи и инструменты для гор! - обратился к духовнику отец Пимен.

Мы склонились перед духовным отцом, с трепетом беря благо­словение.

В этот период изменения в жизни монастыря происходили очень быстро и неожиданно. Дела складывались так, что, по всей види­мости, лаврского эконома ждало повышение и перевод в Москву в Патриархию, а именно - в хозяйственный отдел. Он все чаще вы­езжал в столицу, оставляя на меня все экономские дела. Но, по­скольку я не обладал ни его опытом, ни природной экономической смекалкой, мне приходилось очень тяжело. К этому добавились моя болезнь в легких и постоянное недомогание из-за страшного непрекращающегося кашля. И тут произошли перемены, которые сами по себе ускорили наш отъезд.

Эконом, у которого я был на послушании и который очень помог нам с ремонтом дома, попал в автомобильную аварию и повредил позвоночник. Ему был предписан врачами постельный режим. Все текущие дела по хозяйству Лавры легли тяжелым грузом на мои плечи. Мне приходилось, кашляя и задыхаясь, следить за всеми работами и строительными бригадами, заодно занимаясь гаражом и оформлением текущей документации. Архимандрит вел основ­ные дела по Лавре, которые оставались на его ответственности. Во все остальные монастырские попечения мне пришлось окунуться с головой.

Мой непосредственный начальник, вызывавший во мне чувство глубокого уважения, учил меня своим деловым секретам:

Вот как нужно нести послушание эконома: требуется четко знать, что делается сегодня, помнить о том, что будет делаться зав­тра, и даже думать о том, что необходимо сделать через год!

Отче, у меня нет таких способностей, простите! К тому же у меня еще учеба на заочном отделении семинарии...

Это не беда! Я ничего не знал в учебе, и ты не будешь знать... Главное - это послушание!

В сильном унынии я пришел к духовному отцу с вопросом:

Что мне делать, отче? Я не готов к такому исполнению эконом- ского послушания и растеряю последние крохи молитвы, которую удавалось поддерживать в монастырской суете!

Старец шутливо потрепал меня по плечу:

Ты все внимание прилагай к молитве и к стяжанию мира ду­шевного! Все остальное Бог приложит к этому, не сомневайся...

А как же эконом наставляет меня постоянно думать о том, что я должен делать завтра и что нужно делать через год?

Ну, это не твой путь! Держись Господа, а в остальном Бог поможет...

Из-за болезни у эконома расстроились отношения в Патриархии, что осложнило и его отношения с наместником Лавры. Всех при­чин и деталей происходившего не знаю, так как никогда не имел интереса и любопытства выведывать о том, что происходит среди руководства монастыря. Стало заметно, что хороших отношений между наместником и экономом уже не будет никогда. В один из весенних дней я увидел архимандрита у машины, в которой он уез­жал на новое послушание в другой монастырь. Мы тепло попро­щались, потому что я был искренне благодарен ему за участие к нуждам наших родителей. Сердце у него было доброе. Возможно, и он привык ко мне, так как всегда был снисходителен к моей непо­нятливости в экономских делах.

Эконом уехал, и я остался один на один со всем огромным хо­зяйством Лавры. Как нарочно, благочинный начал подходить ко мне в диаконской комнате во время облачения и вести разговоры об архимандритстве. То ли в шутку, то ли всерьез он заставлял ме­ня примеривать архимандритские митры, улыбаясь и трепля меня по плечу:

Отлично! Очень тебе идет! Вылитый архимандрит...

Но мне было не до шуток: тяжелое послушание эконома оказы­валось мне явно не по плечу...

Иногда, когда отец Кирилл сильно простужался и болел, я ходил на исповедь к опытному, умудренному схиархимандриту Михаилу, жившему в нашем корпусе. Его ценные советы о монашеской жиз­ни укрепили меня в желании обрести в конце концов молитвенную жизнь в горах. В одной из наших бесед он сказал:

Пойми на опыте разницу между мудростью и глупостью!

А в чем она состоит, отче?

Как монах, ты должен это знать! Мудрость - это жить для спа­сения, а глупость - это жить как слабоумный...

А разве в монастырях не живут для спасения?

Жить для спасения - это значит жить настолько цельно и со­бранно, чтобы не терять зря ни одного мгновения. На самом деле все мы живем и толчемся в повседневной суете, забывая о главной цели, словно слабоумные... Неутомимо ищи молитву и не давай себя обманывать ложными заботами, ибо дни лукавы. Стремись так к спасению, как погребенный под землей стремится выбрать­ся наружу!

Ясно, отче дорогой. Вот, самому хочется попробовать жить в уединении в горах. Сильно тянет к молитве и уединению!

Что ж, дело благое, если старец благословит. Если понять, что биться за спасение нужно каждый день с самого пробуждения, тог­да не упустишь зря своей жизни. Я тебе сделаю крест-мощевик для пустыни и еще мощей подарю, чтобы Господь тебя хранил. А с кем ты собираешься в горы?

С отцом Пименом, отче.

Хороший монах, знаю. Бог вас благословит на пустынническое житие!

Спаси вас Христос, отче!

Этот разговор со схимником окончательно укрепил меня в своем решении отправиться на Кавказ и положить жизнь на поиски Бога и молитвы. Отец Пимен испытывал такое же воодушевление, уте­шенный благословением схиархимандрита.

Оставался нерешенным самый главный вопрос, как уезжать из Лавры на Кавказ: официально, с прошением, или уехать тайно? Мы не допускали мысли о том, что нас могут отпустить официально. Прежде об этом не могло быть и речи, чтобы не попасть под запре­щение в служении. Долгое время нам не удавалось прийти к едино­му верному решению. Тем временем наши сборы продолжались, и с отъезжающими паломниками нам удалось отправить в Абхазию часть нашего груза. Наш выбор начал склоняться к тому, чтобы уе­хать тайно, оставив письмо начальству с объяснением причин отъ­езда. Мы много молились перед тем, чтобы сказать это отцу Кирил­лу. В конце концов мы пришли вечером к старцу. Начал говорить, как мы условились, архимандрит. Он долго ходил вокруг главной темы разговора, пока, запутавшись, не обратился ко мне:

Говори ты, а то у меня не получается хорошо объяснить батюш­ке наше недоумение...

Пришлось после такого вступления сказать прямо и открыто:

Батюшка, отец Кирилл, простите нас. Мы решили поступить так: помня о том, что вы благословили для пустыннической жиз­ни прожить три года в монастыре, считаем, что ваше благослове­ние позволяет нам уехать в горы этой весной, чтобы успеть к зиме построить келью. К наместнику нам страшно обращаться, чтобы не попасть под запрет и чтобы не подвести вас нашим отъездом. Поэтому у нас остается только один вариант... - Я сделал паузу и посмотрел на отца Пимена. Тот согласно кивнул головой. - Уехать тайно и оставить в канцелярии монастыря письмо, объяснив при­чины нашего отъезда...

Старец молчал, глядя в темное окно, в котором отражался ого­нек лампады.

Что вы нам посоветуете и правильно ли наше решение?

Мы застыли в ожидании.

Отец Кирилл опустил голову на грудь и молчал, ища решения у Господа. Не осмеливаясь его тревожить, мы тоже молчали. На ко­локольне уже отзвонили одиннадцать часов. Пора было уходить, а батюшка молчал. Я начал знаками показывать архимандриту, что, кажется, нам лучше уйти, но мой друг взглядом убедил меня си­деть. Так прошло около получаса. Старец поднял голову и бодрым, уверенным голосом сказал:

Нет, отцы, ваше решение совершенно неправильно! Пишите наместнику прошение о разрешении построить скит в Абхазии как подворье Лавры. Смело идите к нему, он благословит!

Батюшка, да у нас коленки трясутся идти с таким прошением к наместнику в кабинет...

Улыбка осветила лицо старца:

Не бойтесь. Я его знаю, это хороший человек! С Богом!

Пока мы раздумывали о наших прошениях, у моего друга про­изошло важное событие, которое нас обоих сильно смутило. Из Па­триархии сообщили, что указом Святейшего Патриарха Алексия архимандрит Пимен назначен игуменом возрождающегося мона­стыря и должен принять обитель, переданную государством Пра­вославной Церкви. Нам стало понятно, что наше дело принимает очень серьезный оборот. Мы вновь поспешили к старцу за разреше­нием наших недоумений. Я с одышкой поднимался на второй этаж вслед за быстро идущим отцом Пименом, недоумевая, как я смогу ходить в горах, особенно с тяжелым грузом.

Отец Кирилл начал молиться, закрыв глаза, когда услышал но­вость из уст моего друга. После долгих молитв он внимательно по­смотрел на архимандрита, потом на меня. Мы с волнением ожида­ли его слова.

Что ж, попробуй отказаться от игуменства. Напиши прошение, что хочешь подвизаться в молитве в горах. И тебе, отец Симон,- об­ратился ко мне батюшка, - нужно написать такое же прошение и просить разрешения подвизаться в молитвенном уединении вме­сте с архимандритом.

И, глядя вприщур на отца Пимена, добавил, улыбнувшись:

Все же от своего послушания ты не уйдешь...

Но тогда эти слова старца показались нам просто указанием на будущую молитвенную жизнь моего друга.

Батюшка, мы большую часть вещей и церковного имущества уже отправили на Псху. Нам обратно пути нет! - взволнованно ска­зал отец Пимен.

Ну что же, где сокровище ваше, там и сердце ваше! Действуйте, с Богом!

Мы тут же написали прошения на имя наместника, прося раз­решения на строительство лаврского скита в Абхазии в честь Ивер­ской иконы Матери Божией, и отправились к настоятелю монасты­ря. Он немедленно приступил к делу, усевшись в кресло и начав с меня.

Итак, отец Симон, ты исполнил сыновний долг перед своими родителями, и теперь пора браться за хозяйство монастыря!

Простите, отец наместник, - собрав в себе всю твердость духа, сказал я. - Вот мое прошение! - И положил бумагу на стол. То же самое сделал и мой друг.

Быстро прочитав оба прошения, наместник бросил листы перед собой. Явно озадаченный, он нахмурился. Мы стояли ни живы ни мертвы.

С вашими прошениями все ясно, - наконец проговорил отец Феофан. - Молитва, уединение и все такое... Но лучше вам забрать их обратно!

Простите, отец наместник, но наше решение родилось не вче­ра. Мы долго готовились к горам, и обратно прошения не возь­мем! - с твердостью в голосе заявил издатель.

Кто же будет тогда нести послушания в монастыре, если вы уедете в горы, потому что вам хочется молиться? Потом другие за­хотят уехать?..

Отец наместник, Бог найдет для монастырских послушаний более подходящих! Преподобный не оставит Лавру без милости... - поддержал я моего друга.