Часть 2. Старец и обретение молитвы 5 page

Каждый день мы ходили на поиски места для скита. Его нам хотелось отыскать самим, не оповещая местных жителей, поэто­му поиски затягивались. Однажды утром мы впервые повздорили. Архимандрит, неспешный и неторопливый, собирался как обычно, укладывая вещи в рюкзак. Мой рюкзак давно уже был собран, и не­терпение подталкивало меня:

Отец, ну скоро ты? Пора уже выходить!

Должно быть, в моем голосе прозвучало раздражение, потому что отец Пимен отодвинул рюкзак в сторону и сурово ответил:

Как ты смеешь так разговаривать с архимандритом? Ты что, забываешься?

Не желая усугублять это недоразумение, я вышел. Помыслы уязвленной гордыни обрушились на сердце: “Вот так дружба! Зна­чит, снова он - начальник, я - подчиненный?” Видя, что с такими помыслами не будет сладу, я достал четки и попытался молитвой унять волнение. В тот день на поиски нашего будущего скита мы уже не пошли. К вечеру я, поборов обиду, попросил прощения, и мы помирились. Так это недоразумение началось с меня и мною же закончилось. Пришел новый горький опыт, пока еще бывший неосознанной догадкой: не я ли единственный виновник всех рас­стройств в наших отношениях?

Дом, в котором мы жили, нравился нам все меньше, а помех ста­новилось все больше. В этом жилище оказалось очень много крыс. Шум от их возни часто будил нас среди ночи. Через несколько дней писк крыс значительно усилился, и мы решили посмотреть, в чем дело. Вся соседняя комната была полна дыр, которые мы заткнули пустыми кукурузными початками. Их почему-то крысы не грызли. С разрешения хозяина дома наши продукты мы хранили в этой бо­лее прохладной комнате. В сложенном грузе обнаружился большой ущерб: рабочая одежда оказалась изъеденной, а мешки с мукой зияли дырами, из которых сыпалась мука. Более всего поразило нас то, что в картонной коробке с гуманитарной помощью (тогда продукты распределялись, и семинария Лавры выделила нам су­хое молоко) мы обнаружили крысиное гнездо. Среди сухого молока лежали маленькие крысята. Мудрая крыса, соорудившая в моло­ке свое убежище, заблаговременно спряталась. Пришлось отнести крысят, вместе с их молочным гнездом, в кусты, оставив им сухое молоко в подарок.

Шли дни, а усиленные поиски по окрестным ущельям не прино­сили ничего нового. Все подходящие уединенные места уже были заняты хуторами. Не зная достаточно хорошо местность, мы силь­но плутали и теряли в этих блужданиях много времени. Прошел месяц, а нам не удалось ни подобрать место для скита, ни начать строиться. К тому же однажды пришел хозяин дома и сообщил, по­чесывая в затылке, что на лето к нему приедут родственники, кото­рые собираются жить в этом же доме. Нас он не выгоняет, надеясь, что мы как-нибудь все разместимся. Положение становилось отча­янным, и мы отправились за советом к Василию Николаевичу.

Его совет показался нам очень подходящим.

Если вы до сих пор не нашли где поселиться, то могу подска­зать вам одно место! Есть хутор Решевей, где жили мои родители. Потом они переехали на Псху, а дом забросили. Его еще можно под­ремонтировать. Поможем всем селом! - подумав, сказал он.

Спасибо, Василий Николаевич! - поблагодарил его отец Пи­мен. - Возможно, это именно то, что нам нужно...

Кстати, забыл сказать! - вспомнил пчеловод. - На этом месте в тридцатых годах у монахов стояла небольшая церковь великому­ченика Пантелеймона. От нее уже ничего не осталось, но родители запомнили место алтаря - они посадили на нем куст роз... А вверх по Бзыби, километрах в пяти, находится моя пасека, так что всегда могу заходить к вам, если нужно чем помочь!

Господи, неужели у нас будет свой храм великомученика Пан­телеймона? - возликовали мы.

На радостях обняв пасечника и разузнав от него подробности дороги к нашему дому, мы в тот же день отправились в путь. Соб­ственно, дороги туда никакой не было. Нам предстояло идти по тропе вверх по Бзыби двенадцать километров, той самой долиной, которой любовались с самолета. Бодро пройдя через село, мы спу­стились к реке. За последним хутором началась тропа, то вьющаяся по скальным обрывам, то идущая пологим лесным берегом.

Такой красивой тропы никому из нас еще не доводилось видеть. Над нашими головами висели ползучие лианы. Огромные бело­ствольные буки уходили вершинами в небо. С причудливых из­вестняковых скал низвергались каскады ручьев и водопадов, об­давая нас водяной пылью. Километров через шесть река делала плавный изгиб, вбирая в себя большой приток с Бзыбского хребта. Над всей долиной господствовала складчатая рельефная громада Шапки Мономаха. Справа от нее конусом пронзал облака острый пик с пирамидальной вершиной. Слева в дымке голубел Гудаутский перевал.

Архимадрит предложил отдохнуть на поляне в тени дерева и по­любоваться величественной панорамой. Я еще не подозревал, что этот самый вид с величественными вершинами будет девять лет восхищать меня в окне нашего скита. Миновав два хуторских доми­ка на Решевей, тропа повернула на восток. В разрывах туч откры­вались вершины, одна выше другой. Справа угадывалась лесисная седловина перевала Доу.

Тропа шла лесом, пересекая небольшие поляны с прятавшейся в траве земляникой.

Пора бы уже быть нашему дому... - растерянно произнес отец Пимен, утирая со лба пот. - Идем, идем - и никакого жилья...

По описаниям, слева от тропы, под обширным хребтом, густо за­росшим пихтами, должен стоять дом Василия Николаевича. Травы росли выше головы, и мы бродили в них, раздвигая руками стебли борщевика и девясила, словно в неведомых джунглях. Под ногами журчал родник, похоже, тот самый, о котором говорил пасечник.

Значит, дом где-то совсем рядом! - предположил я, бродя в зарослях высокого девясила. Головки ароматных цветов щеко­тали лицо.

Старое замшелое строение открылось неожиданно. Беглый ос­мотр заставил нас задуматься. Крыша из дранки провалилась, сте­кол в окнах не было, кое-где не хватало даже рам. Ручей, изменив направление, бежал прямо через дом. Внутри лежала груда мусо­ра, печи не осталось. Но в целом стены были еще крепкими: сло­женные из каштанового бруса, они стали словно железные, лишь сверху покрылись зеленым мхом. В окна виднелся большой огород, на который мы вылезли через густые заросли колючей ежевики, опутавшей старую изгородь.

Солнце ярко сияло на юге над перевалом, золотя белые облака над остроконечными темно-зелеными пихтами. В гуще букового леса светлыми пышными букетами цвел каштан. На западе сире­невым величественным силуэтом сторожил долину знакомый пик Шапка Мономаха. Птичий свист раздавался с каждой ветки забро­шенного сада, как будто все птицы со всего леса слетелись в эту долину. Над зарослями огорода порхали бабочки. Ощущение было такое, словно мы оказались в самом центре прекрасного волнующе­го мира, о котором можно было только мечтать. Родник струился в корнях трав, внизу за тропой пела на голоса большая река, позади дома возвышалась вершина Цыбишха, с разнотравьем обширных альпийских лугов. За рекой открывались два перевала на высоте около двух тысяч метров, вокруг шумели под ветром каштановые и ореховые леса. Старые груши и яблони, пробиваясь из зарослей фундука, указывали границу заброшенного сада.

Мой друг присел на траву и долго молчал, любуясь прекрасным видом. Наконец он сказал:

Все, отец, остаемся здесь... Это наше место!

Да, отче, слава Богу, что Он привел нас сюда! Вот он - наш скит в честь Иверской иконы Матери Божией. Как здорово, что это монашеское место! Тем более удивительно, что здесь когда-то даже стояла церковь...

Мы разыскали цветущий куст алых роз, росших на месте преж­него алтаря. Достали Акафистник и пропели акафисты Иверской иконе Богородицы и великомученику Пантелеймону. Затем в ого­роде поставили палатку и долго не могли заснуть, не веря своему счастью и обсуждая, как и что нужно сделать в первую очередь.

Утро мы начали с того, что соорудили крест и поставили его ря­дом с кустом роз, обозначив место алтаря нашей будущей церкви. С собой у нас имелась маленькая пила, а также топорик, молоток и гвозди, так что эта работа заняла у нас немного времени. Утрен­ние молитвы и монашеское правило у новосооруженного креста доставили нам много радости. Как будто Сама Матерь Божия при­вела нас в это монашеское место! Поэтому нам обоим хотелось всем сердцем и душой послужить Ей сколько хватит сил. Решевей для нас предпочтительнее было сделать общей базой скита, мо­литвенной и бытовой; оставалось еще найти место для уединен­ных келий в горах, и об этом никого не хотелось оповещать. Такое место представляло для нас большую проблему. Где его искать, если мы не знаем окрестностей? А расспрашивать местных охот­ников не хотелось, чтобы они не догадались о наших целях. Оста­валось во всем положиться на помощь Божию, и она не оставила тщетными наши надежды.

Мы отслужили перед крестом молебен Матери Божией и за­думались: где же нам построить две уединенные кельи и церковь? Обошли все окрестные поляны, но все это было не то, что нам хоте­лось. Как-то под вечер к нам заехал на лошади пасечник:

Что скажете, батюшки, подходит вам это место?

Спасибо огромное, Василий Николаевич, очень подходит! То, что надо! Начнем здесь обустраиваться.

Вот и хорошо! - обрадовался пчеловод. - А за помощь от села я ручаюсь!

Но нас с архимандритом интересовал еще один вопрос, и мы по­вели отвлеченный разговор о том, какие места по Бзыби ему нра­вятся больше всего.

Для меня лучше места нет, чем Грибза! - с воодушевлением сказал он. - Воздух просто необыкновенный, вокруг горы, а в реке форели - руками бери!

А как эту Грибзу найти? - делая безразличный вид, спросил я.

Как увидите слева большой приток, это и есть Грибза. Ее ни с какой другой рекой не спутаешь! Течет с самой альпики...

Спасибо, Василий Николаевич, как-нибудь посмотрим!

Сохраняя спокойствие, мы попрощались с пчеловодом, а сами

кинулись собирать рюкзаки, готовясь утром выйти в горы.

В слепоте своей человек неистово утверждает свое право на каж­дую вещь в окружающем мире, пытаясь доминировать над близ­кими и этим губя их и самого себя. В отчаянной борьбе за тварные вещи он пытается посягнуть и на Божественную власть, стре­мясь утвердить над всем бытием власть своего развращенного ума. Лишь усмиренный непреклонной волей Божией, человек приходит в отрезвление души своей и, устыдясь своего безчинства, постепен­но приходит к покаянию. Благодаря покаянию он удостаивается вечного наследия и права быть сыном Божиим по благодати, ста­новясь хранителем и защитником тварного мира.

ГРИБЗА

Тщетно взывать к глухим мертвецам, похоронившим себя в суете мира сего. Тщетно оживлять утопленников, потонувших в пучинах земных “наслаждений”. Но всегда есть надежда, что Ты оживишь их, Боже, и кто-то из них поднимет голову и скажет: “Вот я, Госпо­ди! Жив и хочу жить в Тебе вечно!” Молниеносно действие десницы Твоей, Христе мой, коей Ты достал меня и близких моих из пучины тревог. Неисповедима быстрота милосердия Твоего, извлекающего заблудшую душу из бездны мирских заблуждений. Слава Тебе за все, Возлюбленный Владыка наших сердец, Господи Иисусе!

Пасмурное утро завесило вход в палатку пеленой тумана и мел­ким дождем. Натянув брезентовые штормовки, мы уложили в мой рюкзак длинную двуручную пилу, соль и гвозди. Архимандрит взял топор, котелки и запас продуктов. Свернув мокрую палатку, привязали ее к моему рюкзаку. Помолившись на дорогу, мы устре­мились на встречу с таинственной рекой Грибзой. По ущелью плы­ли клочья тумана. Ветки деревьев стряхивали избытки влаги нам на плечи. Миновав большую пасеку Василия Николаевича, тропа углубилась в лес. Чем дальше мы продвигались по тропе, тем ча­ще теряли ее в густых зарослях папоротника, колючей ежевики и кустов вечнозеленого рододендрона с крупными розовыми и фио­летовыми цветами. Склоны ущелья становились все круче, пихты поднимались все выше, вдали сквозь облака запестрели снежные вершины, потянуло холодом.

Моя пила постоянно цеплялась за ветви деревьев и кустарников, роняя на меня потоки водяных брызг. К тому же это забирало много сил. Вконец утомившись, мы повалились среди зарослей, потеряв всякую надежду найти тропу. Проглянуло солнце. Большая краси­вая бабочка, неторопливо полетав рядом, села мне на скуфью.

- Это тебе привет с Грибзы! - устало пошутил мой друг.

С этого незначительного эпизода у нас словно открылись гла­за: среди непроходимых зарослей нам стала видна неприметная узкая тропа, которую прежде наши глаза отказывались видеть. Лес понемногу приоткрывал свои тайны. Каждый изгиб склона, ущелье или овраг сами говорили нам о том, где может пролегать тропа. Идти стало значительно легче. Лесная чаща уже не каза­лась непроходимой. Она словно расступалась, пропуская нас все дальше и дальше.

Продолжало смущать лишь одно: наше полное неведение того, как нам опознать наш приток. Каждую мелкую речушку, бегущую слева от склона, мы приветствовали радостным возгласом: “Гриб- за!” Но, присмотревшись, убеждались в своей ошибке. Тропа заби­рала все выше и выше, пока к вечеру мы не добрались до просторной поляны над глухо шумевшей внизу Бзыбью. Под огромными бука­ми приютилась наша крохотная палатка. Взяв котелки и фляжки, мы начали круто спускаться к реке, лавируя между гигантскими упавшими стволами деревьев. На них росло множество серых гри­бов. Кусты черники ростом с человека раздвинулись под нашими руками. Мы замерли, не дыша: у наших ног катила свои белогривые волны река с оттенком небесной голубизны. Над ущельем напро­тив висел, сверкая радугой, шлейф рокочущего водопада. За ним устремлялись в небо острые зубцы пика Чедым, ловя последние лучи заходящего солнца. Оглядевшись, мы поняли, что стоим на прибрежном выступе, образовавшем прямой угол между Бзыбью и впадавшим в нее притоком в каскадах радужных брызг. Он усту­пами падал с верховий, порождая сильный встречный ветер, напо­енный ароматом горных трав. Несомненно, это и была Грибза.

Вскоре у палатки заполыхал костер, блики заиграли на белых стволах буков.

Давай грибов сварим! - предложил отец Пимен. - Их здесь видимо-невидимо...

Помня уверения пустынников, что в лесу можно есть все грибы, растущие на упавших деревьях, мы набрали полный котелок блед­ных на вид грибов, заодно неожиданно обнаружив протекающий рядом ручей. Вскоре котелок зашумел на огне. Мой умелый в по­варском деле товарищ добавил пшена и немного соли, приправив небольшой долей масла. По поляне разнесся аппетитный запах.

Вроде бы готово... - заключил архимандрит, пробуя грибную похлебку. Я без колебаний присоединился к вечернему ужину.

Мы прочитали молитву и разлили грибной суп по алюминие­вым тарелкам.

Неплохо получилось! - заметил повар, почти опустошив свою миску. - А ты почему мало ешь?

Не идет почему-то... - неуверенно ответил я, съев из свой та­релки половину грибной похлебки и остановившись.

Костер освещал наши лица красноватыми отблесками пламени. Я почувствовал, как мою голову словно сдавливает холодный об­руч. В этом ощущении присутствовало дыхание смерти.

Отец, - обратился я к позвякивающему ложкой другу. - Ты как себя чувствуешь?

Как-то не совсем хорошо... - отозвался он шепотом. - А ты?

У меня уже губы цепенеют... Это смерть! Если не промоем же­лудок водой, умрем...

Наши ноги уже перестали повиноваться. В темноте мы дополз­ли до ручья, и начался ад. До четырех часов утра отец Пимен и я пили воду, вызывали тошноту, снова пили, и нас вновь выворачи­вало наизнанку. Лишь под утро действие яда пошло на убыль, и я вспомнил о пузырьке с марганцем, всегда лежащем в моем рюкза­ке. Разведя порошок в воде, я дал выпить раствор марганца архи­мандриту, который пострадал больше, но был крепче меня. Выпив по кружке розоватой неприятной жидкости, мы заснули без сил у входа в палатку.

Яркое солнце ударило в глаза. Лес сверкал каплями вчерашнего дождя. Звонкая дробь соловьиных трелей сотрясала окрестности. Со всех сторон ей откликались другие соловьи. Свежий густой воз­дух, казалось, сам втекал в легкие. Я повернул голову: рядом поса­пывал мой друг. Мы живы... Слава Богу! От прошедшей ночи, напо­минавшей какой-то страшный кошмар, не осталось и следа, кроме боли в горле и слабости в руках и ногах.

Я разжег костер, поставил котелок с водой и заварил чай. На шум проснулся отец Пимен:

Господи, что это было с нами ночью?

Умирали, отец! - бодрым голосом отозвался я. - Теперь будем жить снова...

После чая мы прочитали правило и налегке отправились осма­тривать местность. Подойдя к знакомому гнилому буку, отшатну­лись: под действием ярких солнечных лучей вчерашние бледно-се­рые грибы превратились в черную, дурно пахнущую слизь.

Вот так грибы! - в раздумье проговорил мой друг. - Оказыва­ется, не все, что растет на деревьях, съедобно! Ужасный опыт ценой собственной жизни...

Осмотр окрестностей привел нас к ручью. Он, мелодично позва­нивая на камнях, уходил круто вверх, в заросли рододендрона.

Отец Пимен, послушай. Этот ручей подсказывает нам вот что: если по нему подниматься вверх, то следов от наших ног не оста­нется! - озарило меня. - А так как у этого ручья есть и начало, воз­можно, нам удастся выйти к его истокам. А там, может быть, най­дем и место для наших келий!

Согласен! - кивнул архимандрит. - Завтра, Бог даст, попро­буем по нему подняться... Остаток дня мы отдыхали, читали книги и молились.

На рассвете, укладывая рюкзак, мой друг посмотрел в церков­ный календарь:

Симон, кстати, сегодня большой праздник - Святая Троица! Здорово, что именно в этот день мы находимся среди такой перво­зданной красоты и благолепия!

Я тоже вздохнул:

Помоги нам, Господи, найти наше место для келий и церкви... Ее мы обязательно назовем Троицкой!

Мы с воодушевлением пропели праздничные тропарь и кон­дак и медленно двинулись вверх по ручью, внимательно смотря по сторонам. Чем выше мы поднимались, тем круче и грандиознее на противоположной стороне ущелья взымался пик, весь исчерчен­ный белыми штрихами лавин. Такого красивого места нам еще не доводилось видеть на Кавказе.

Протиснувшись сквозь густые заросли вечнозеленой лавровиш­ни с белыми цветами, осыпавшими нас прохладными каплями росы, мы обнаружили, что склон становится положе и ручей заби­рает вправо. Миновав огромные замшелые скалы, он привел нас к большой светлой поляне, заросшей молодым папоротником. По ней, свободно разливаясь вширь, тек наш ручей. На поляне, ши­роко раскинув могучие ветви, стояли белоколонные высоченные буки, около шестидесяти метров высотой. Их ветви, каждая разме­ром с хорошее дерево, начинались лишь на высоте десяти-пятнадцати метров.

Солнце снопами золотых лучей высвечивало поляну, сияющую яркими солнечными пятнами. Она вся казалась одним огромным храмом с белой колонадой деревьев, а куполом был бездонный голубой небосвод. Левее по склону, журча, пробивался родник. Окаймляли это дивное место такие же высокие пихты, похожие на зеленые башни.

Слава Тебе, Боже! - в радости воскликнул я. - Это поистине наше место, а храм наш будет в честь Пресвятой Троицы!

Да, просто великолепно! - согласился архимандрит, любуясь открывшимся видом.

Мы сбросили рюкзаки и начали осматривать найденное сокро­вище - уединенную горную поляну с ее притягательной таинствен­ной красотой. Над вершинами темно-зеленых пихт сверкал свеже­выпавшим снегом остроконечный пик Чедыма. Он, словно небес­ная крепость, возвышался над всем Бзыбским отрогом, уходящим далеко влево, до Кавказского хребта. Рядом с основанием пика ис­крился белоснежный водопад, позволяя ветру свободно играть его дымящимся шлейфом. Каждые пять минут глаза возвращались к возвышенной неземной красоте горного пейзажа - хотелось и мо­литься, и любоваться им без конца.

Пока отец Пимен, задумавшись, созерцал величественный вид, я занялся поисками подходящих мест для наших келий. Под высо­кой, слегка наклоненной пихтой мне приглянулось большое скаль­ное возвышение:

Благослови, отец, хочешь - здесь будет твоя келья?

Архимандрит посмотрел и одобрил, но, глядя вверх, выразил

сомнение:

А пихта не упадет? Мне кажется, это опасно...

Он отошел подальше и, осмотревшись, сказал:

Вот здесь я поставлю свою келью!

Тоже хорошо, - обрадовался я. - Тут и вид получше! А мне бла­гослови строиться под пихтой.

Но мой друг продолжал задумчиво ходить, осматривая деревья.

А вот этот засохший бук нужно спилить, он может упасть! - за­метил он, стоя возле гигантского сухого бука.

Как скажешь, отец! - с готовностью согласился я, доставая двуручную пилу из рюкзака.

Нашей пилы едва хватило на то, чтобы немного двигать ею, так как, дойдя до половины дерева, толщиною в два обхвата, его и мои пальцы почти упирались в ствол. Полдня ушло на то, чтобы пропи­лить примерно две трети бука, потому что его древесина по твердо­сти походила на камень. Этот бук был огромен и высок, метров со­рок высотой. При взгляде вверх было заметно, как легкий ветерок раскачивает его макушку. Мы продолжали пилить, и тут услыша­ли громкий треск - начал трещать ствол.

Отец, внимательно смотри, куда эта махина будет падать, что­бы она нас не убила! - предупредил я.

Отец Пимен, окинув взглядом огромный бук, прикинул, куда ему отступать. Неожиданно, словно выстрел, раздался ужасающий треск и громадное дерево скололось не по распилу, а на высоте ме­тра три от земли. Вся огромная древесная туша, скалываясь, устре­милась на моего бедного друга. Он начал медленно пятиться, не слыша мой крик:

В сторону!

Пятясь и отступая от надвигающегося на него огромного комля дерева, отец Пимен споткнулся и упал. Это спасло его. Ствол про­несся над ним и с грохотом завалился вбок, поломав множество мелких деревьев. Пила осталась в незаконченном распиле и, ти­хонько звеня, покачивалась на ветру.

Ты жив? Не убило тебя? - бросился я к товарищу, помогая ему подняться.

Кажется, жив... - оглядывая себя, бормотал мой друг. Огром­ный ствол лежал неподалеку, молчаливо свидетельствуя о проне- шейся рядом смертельной угрозе.

Знаешь, наверно, правильнее всего сделать так, - принял ре­шение архимандрит. - Ты строй здесь келью и церковь, а я займусь постройкой скита. Так будет лучше!

Такого поворота событий я не ожидал, и мне стало очень жаль этой перемены настроения в душе моего друга, но делать было не­чего - пришлось согласиться. Минувшую смертельную опасность он принял для себя как предостережение.

А у батюшки я спрошу благословения на наше решение. Мне кажется, что теперь уже можно ехать за нашими помощниками... - закончил отец Пимен.

Идя обратно в Решевей, мы уже реже сбивались с верного на­правления. Появилось чувство тропы, идти было легко, так как ин­струменты и продукты мы оставили под большим камнем на по­ляне. Должно быть, я шел очень быстро, потому что мой товарищ постоянно отставал и бурчал на меня:

Ну, опять циркуль зашагал... - имея в виду мои длинные и ху­дые ноги.

Прости меня, мой товарищ, что я не научился тогда придержи­ваться строгих правил в горах - не терять из виду идущего сзади спутника.

Архимандрит улетел в Москву, забрав письма к батюшке и мо­ему отцу, а я остался в палатке, занимаясь уборкой мусора в доме, ремонтом окон и расчисткой тропинок в буйных зарослях летних трав. Ручей, который прежде тек через дом, мне удалось повернуть в старое русло, расчистив его от каменных завалов. За этими тру­дами меня и застали местные жители, прося отслужить на Псху заупокойную панихиду. В селе старший егерь решил представить меня председателю сельсовета, грузину, который в это время на­ходился в гостях у него дома. Им оказался коренастый грузный мужчина, уже явно навеселе. На столе стояли закуски и бутылки с деревенским вином.

Без лишних слов председатель налил по стакану мне и себе и произнес:

У нас горы не курорт, если не пить, помереть можно, хех! - за­смеялся он.

Твое здоровье! Пей!

Я не пью! - ответил я, решив стоять до конца.

Я тоже не пью... - перевел в шутку мой отказ грузин. - А теперь пей со мной, ну!

Я вообще не пью! - твердо держался я своего слова. Лицо пред­седателя побагровело:

Да ты что это себе позволяешь?

Но прежде чем он перешел к известному выражению “ты что, меня не уважаешь?”, присутствующие вступились за меня. Видя, что собравшиеся в комнате настроены против него, председатель рассмеялся:

Это я его проверял! Дай руку! - он протянул мне руку и пожал ее. - Уважаю!

На следующее утро почти все население Псху собралось на клад­бище, где снова, как в прошлый раз, стояли столы, уставленные едой и бутылками с вином. На воздухе мой голос был плохо слы­шен, и во время ектений приходилось напрягаться. Мощный хор всего села с избытком компенсировал мое слабое пение. После па­нихиды все расселись за столы, и начались тосты, вначале строгие и печальные, а затем шутливые и порой даже совсем не к месту. Едва дождавшись окончания трапезы, я попросил у старшего лес­ничего и у всех собравшихся на панихиду разрешения обратиться к ним. Вспомнив, что писал святитель Иоанн Златоуст о заупокой­ных службах, я своими словами попытался объяснить пагубность сочетания поминовения усопших с пьянством. Неожиданно эти слова тронули сердца тех, кто слушал мою сбивчивую речь. Первы­ми меня поддержали женщины:

Давно пора! Надоело смотреть, как мужья напиваются на по­минках, а некоторые даже пытаются танцевать! Стыдно перед усоп­шими. Мы поддерживаем батюшку!

Некоторые мужчины согласились с этим предложением, другие промолчали. Поднялся Василий Николаевич:

Например, я так скажу: я согласен! Мне тоже кажется, лучше молитвой поминать почивших, чем вином. И егерь согласен, пра­вильно я говорю?

Старший лесничий, вспомнив о своем прежнем обещании пре­кратить поминальные застолья, извинился за забывчивость и под­держал своего друга. С того дня панихиды и даже праздники про­ходили без крепких напитков. Когда собирались верующие, на сто­лах уже не было бутылок с вином. За чаем люди обсуждали свои сельские нужды и определяли, кому и чем из нуждающихся семей нужно помочь.

Провожая, Василий Николаевич обнял меня и сказал, склонив голову набок, словно всматриваясь во что-то в моей душе:

Батюшка, кажется, у нас на селе начинается новая жизнь! Предлагаю использовать мой большой дом для церковных служб, а потом мы все сообща обязательно построим на селе церковь...

А как называлась прежняя церковь на Псху?

Троицкая!

Вот пусть будет снова храм в честь Пресвятой Троицы...

Мы распрощались с каким-то новым ранее неведомым чув­ством - как будто стали близкими родственниками или уже бы­ли давними верными друзьями. Сердца всех нас, объединившихся

возле церкви, не предполагали, что наши судьбы, хранимые в руке Божией, находятся на пороге больших и серьезных испытаний.

Суета соблазняет душу болезненным любопытством испытать ее пустые заботы и тревоги в обмен на нашу жизнь, в то время как благодать просто дарит сердцу покой и умиротворение от суеты и безысходности, наделяя душу вечной Жизнью. Суета оскверняет душу и обманывает ее, как бы говоря: “Разве ты обойдешься без помыслов обо мне?” Благодать безкорыстно отдает себя ищущей душе, в молчании облегчая ее бремя и очищая от помыслов.

Своими усилиями можно прийти лишь к перевозбужденно­му состоянию запутавшегося ума, понимаемому сбитыми с толку людьми как мирская “радость”. Но чтобы войти в истинную радость Господа своего, необходимо сердцем услышать тихий и кроткий глас духовной благодати, которая доступна чистому и смиренному сердцу в той мере, насколько оно очистится от возбужденного и не­вежественного состояния ума.

НАЧАЛО СКИТА

Плач и сердечное сокрушение - лучшая для Бога молитва, воз­носящаяся от скорбящего сердца, ибо в ответ Он ниспосылает в это сокрушенное сердце мир и покой благодати. Мирские помыслы, словно мыши, день и ночь грызут плоть сердца, доставляя ему не­выносимую боль страданий. Свобода от помышлений есть наивыс­шее блаженство, несравнимое ни с каким земным наслаждением, ибо такое блаженство есть спасение от утомительного и изнуряю­щего бремени забот и попечений.

По мере роста внутренних молитвенных сил душа перестает искать опору во внешних обстоятельствах, так как начинает обре­тать ее внутри себя. Несколько недель, что я пробыл один в скиту, значительно меня укрепили. Вскоре мне передали, что мой друг с помощниками уже находятся в Сухуми и на днях прилетают на Псху. Я отправился в сельский аэропорт встречать архимандрита и ребят, добровольно приехавших помогать нам в строительстве скита и кельи. Прибыло шесть человек, хорошие парни, ничего, к сожалению, не умеющие делать профессионально, зато полные энтузиазма и молодых сил. Большим караваном мы двинулись по тропе. Часть груза сыновья пчеловода навьючили на лошадей. Все, что смогли забрать, несли в рюкзаках мы сами. Остальное остави-

ли для перевозки на вертолетах. Так как рюкзаки были довольно увесистыми, то основной вопрос - “Долго ли еще идти?”, - часто звучал на поднимающейся в гору тропе. Приходилось много раз останавливаться и отдыхать, но свежий горный воздух, кристаль­но чистая вода родников и необъятные горные виды помогали всем забывать о тяжести рюкзаков и о долгом пути.

К приезду помощников мне удалось очистить дом от мусора и застеклить окна, собрав разбитые куски стекла. Деревянные по­лы в доме большей частью остались целы, поэтому все стали рас­полагаться в единственной большой комнате, а потолок накрыли пленкой. Поскольку в доме никаких топчанов не осталось, многие из гостей улеглись на мешки с мукой. Я остался в палатке во дво­ре. В ней, несмотря на сильные летние грозы, было уютно и уеди­ненно. Отец Пимен ввел распорядок в нашу общую жизнь: утром мы сообща читали полунощницу, часы и изобразительные. А в три часа сделали обед, перед которым читали вечерню. На ночь чита­ли повечерие с акафистом и утреню с вечерними молитвами. Это правило всем нравилось, и каждый читал и пел с большим вооду­шевлением.