Часть 2. Старец и обретение молитвы 2 page

В монастыре я подружился с одним монахом, который некото­рое время подвизался в Абхазии в том ущелье, куда уехал малень­кий борец с экуменизмом. Этот иеродиакон заболел на Кавказе ту­беркулезом. Он уверял меня, что более сырого места, чем та река, где жили наши монахи, не найти.

Поезжай лучше к отцу Иоанну в Псково-Печерский монастырь! Это очень любвеобильный старец, даже выше отца Кирилла... Он тебе скажет все, что нужно для духовной жизни! - уговаривал меня мой друг.

Нет, отец, прости меня! После батюшки нет никакого желания ездить по духовникам!

Ну, смотри сам... Но помни, что я тебе сказал про Абхазию!

В подарок абхазским пустынникам мы загрузились железными клиньями, которыми монахи раскалывали бревна на доски. К ним добавили тяжеленные кувалды, а также ручные пилы и молотки. Все это мы упаковали в неподъемные рюкзаки, не представляя, как понесем их по горным тропам. Быть проводником вызвался быв­ший мастер спорта по туризму, чадо отца Кирилла. Впоследствии он стал уважаемым иереем.

В Сухуми мы прибыли поездом. Провожатый привел нас на узенькую улочку, где жили праведники - дьякон Григорий и его матушка Ольга, принимавшие всех монахов и пустынников. Наш новый знакомый уже бывал здесь ранее, вместе с семинаристами из Троице-Сергиевой Лавры, которые приезжали помочь пустын­никам. Один из этих семинаристов стал впоследствии известным игуменом московского монастыря.

В подарок хозяевам мы привезли муку, крупы, сахар и старые подрясники для пустынников. С этими милыми и простыми людь­ми в последующие годы я сблизился настолько, что много лет они были для меня в Абхазии как отец и мать. Матушка поблагодарила нас за подарки, а инструментам очень обрадовалась, поскольку их было трудно приобрести. Дьякон внимательно осмотрел привезен­ные вещи и попросил оставить ему колун. Мой друг с радостью от­дал ему это тяжелое изделие, облегчив свой рюкзак, который не мог без посторонней помощи даже приподнять с земли.

Пока мы отдыхали у гостеприимных хозяев, с гор приехал иеромонах Паисий за продуктами. Мы познакомились и решили вчетвером утром выехать в горы. До последнего селения нас до­вез на своей машине местный охотник, знакомый сухумского дья­кона. Первой неожиданностью оказалось то, что нас встретили монахини, ожидающие нашего спутника-иеромонаха. Это были чувашки, ревностно подвизающиеся в горах наравне с монахами. Наш друг имел послушание периодически исповедовать их и при­чащать запасными Дарами. Он остался с ними, чтобы обсудить дела в их монашеской общине. Мы, с огромным трудом взвалив с помощью друг друга на свои спины неподъемные рюкзаки, мед­ленно пошли по тропе.

Наш проводник, несмотря на тяжелый рюкзак, который был тяжелее наших, шел легко и быстро, как бывший спортсмен. К ве­черу наша группа подошла к небольшой хижине, где нас ожидал послушник, высокий, худой и очень жилистый парень. Рядом с ним стоял трудник, который часто почесывал волосатую грудь, виднев­шуюся за расстегнутым воротом рубахи. При этом он повторял хриплым голосом: “Иисусе, как трудно спастися!” В темноте подо­шел отставший иеромонах. Совместно мы прочитали монашеское правило и отправились по топчанам на отдых.

Сереньким утром, под накрапывающим мелким дождиком, мы вышли в путь. По уверениям пустынников, такие мелкие, словно безчисленный серебряный бисер, дожди могут идти здесь неде­лями. Трудник вышел нас провожать, как всегда почесывая грудь. Неподъемный рюкзак архимандрита взял жилистый послушник и легким шагом пошел впереди. Мы постепенно поднимались по уз­кой скользкой тропе среди мокрого леса. Слева от тропы под обры­вом шумела река. Архимандрит, идущий без рюкзака, старался по­спевать за послушником. Видно было, что это дается ему нелегко. Иеромонах свернул на боковую тропинку, желая навестить старого монаха и поисповедать его. Я тащился позади всех. Мастер спорта то и дело оборачивался ко мне и повторял:

Не медли! Нам нужно точно в восемнадцать ноль-ноль быть под перевалом!

Я старался как мог, но тем не менее начал понемногу изнемогать.

Издали стал слышен грохот воды. Мы подошли к глубокому уз­кому ущелью, шириной метра три-четыре. Через него были пере­кинуты несколько тонких жердей, а вместо поручней сбоку был за­креплен тоненький хлыст, толщиной с мизинец.

Почему вы не сделаете себе здесь мост из бревен? - спросил я у послушника, разглядывая эту хрупкую конструкцию.

При взгляде на клокотавшую внизу реку не оставалось сом­нений, что у сорвавшегося с этого сооружения нет никаких шансов на спасение.

- Если нам с молитвой страшно переходить, то те, кто ищет нас, ни за что не пройдут по этому мосту! - бодро ответил послушник. Он перекрестился и в мгновение ока очутился на противополож­ном берегу. Следом за ним, балансируя на мокрых и скользких жер­дях, перешел спортсмен. С того берега они выжидающе смотрели на меня. Перекрестясь и сдерживая дыхание, я осторожно ступил на ненадежные жерди. Тонкого поручня старался только слегка ка­саться пальцами правой руки, чтобы сохранить равновесие с тяже­лым рюкзаком. Остерегаясь смотреть на клокочущую внизу пену, я наконец ухватился за крепкие дружеские руки, протянутые мне навстречу. Как ни страшно было идти самому по этому опасно­му настилу, но еще страшнее оказалось смотреть, когда ревущую стремнину переходил мой друг.

Греховный закон берет власть над душой, соблазняя ее своево­лием и силой привычки ко злу. Евангельские заповеди дают душе, свободно избравшей их, власть над грехом дарованием ей Боже­ственной благодати. Погруженность души в вещество мира сего приносит душе не успокоение, которое она безуспешно ищет в ве­щественном неустойчивом мире, а постоянную тревогу и страх от нескончаемого падения души в бездну греха.

ЗДРАВСТВУЙ, ПСХУ!

Зачастую душа молится Богу, обуреваемая тайным страхом, что Господь, услышав ее мольбы, тут же их исполнит. И она, обретя то, к чему еще не готова, страшится утратить безценный дар. От­казавшись от ложной мирской тревоги, душа испытывает боязнь перед новой жизнью и новыми испытаниями в духовной стойко­сти и нравственности, особенно в целомудрии и сердечной чистоте. Пройдя долгий и трудный путь, она постигает, что идти куда-то в поисках Бога нет необходимости. Стоит немного решиться - и ду­ша соединяется с Ним навечно. Но не всякая душа имеет силы со­хранить это единение с Богом.

В мелком моросящем дожде и в низких серых облаках по­явились просветы. По лесу разносилась соловьиная перекличка, которая придала немного бодрости моей душе. Передохнув, мы помогли друг другу подняться, кряхтя от тяжести нашего груза. После моста начался длинный затяжной подъем, где мои силы по­дошли к концу.

Вставай, не сиди! Нужно идти! - подбадривал меня наш про­водник. - Когда я был инструктором, я поднимал туристов в походе пинком ноги!

Хотел ли он и меня так “поднять”, не знаю. Помню, что я снова вставал и брел дальше, пока не падал навзничь от усталости.

Сделаем так, - не унимался инструктор. - Полчаса идем, де­сять минут отдыхаем! Согласен? - обращался он ко мне.

Я кивал головой, но тем не менее путал весь его график. Под перевал наш отряд подошел с небольшим опозданием. Этот пере­ход дался мне очень тяжело.

Отец, да у тебя сосуды на лице полопались! - испуганным го­лосом произнес архимандрит, уставясь на мое лицо.

Все сбежались посмотреть. Потом молча, без слов, переложили в свои рюкзаки часть моих “железок”. К ночи мы поднялись в келью пожилого монаха, у которого заночевали. Угощая нас, он достал вя­леную рыбу с таким жутким запахом, что я, попросив прощения, отказался ее есть. То же самое сделал и архимандрит. Остальные с видимым удовольствием съели ее целиком. Нам с другом достался картофель в мундире и чай.

Наутро часть груза отец Пимен подарил монаху, приютившему нас. Идти стало гораздо легче. Послушник отправился в свою ке­лью, находившуюся неподалеку. Проводник повел нас к келье ма­ленького иеродиакона, находящейся на другой стороне глубокого ущелья. Перейдя его, пришлось долго взбираться через пихтовый лес без всякой тропы.

Пустынники специально троп не делают, чтобы их не обнару­жили лесники, - пояснил инструктор, - поэтому старайтесь идти порознь...

Соблюдая все меры предосторожности, перевалив через гре­бень, мы тихо спускались по заросшему кустарником склону, пыта­ясь двигаться шеренгой. Солнце стояло над головой, с трудом про­биваясь сквозь густые высокие пихты.

Под большим деревом прятался неприметный домик, собранный из расколотых на доски бревен, вставленных в пазы вертикальных столбов-опор. Щели были законопачены мхом. После нашего гро­могласного чтения молитвы “Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!” на порог вышел маленький монах с детским добрым лицом. Приглядевшись, я заметил, что он находился в почтенном возрасте, лет около шестидесяти. Монах приветствовал нас крот­ким тонким голосом: “Аминь!” Это и был наш иеродиакон Херувим.

Птичья разноголосица наполняла все ущелья и распадки. Мяг­кое сияние погожего дня проникало в келью золотистым сумра­ком, освещая наши лица отблесками заката. Солнце здесь быстро пряталось за окружающие вершины. Распаковав рюкзаки и достав угощение и подарки, мы сидели за чаем, слушая рассказы иеродиа­кона о пустыннической жизни. Он с видимым расположением рас­сказывал о своем друге - иеромонахе Паисии, который жил вместе с ним в одной келье. С каждым мгновением этот маленький монах нравился мне все больше и больше. После чая мы вместе прочита­ли монашеское правило. В сгущающейся темноте он стал уклады­вать нас по деревянным настилам, а сам полез на маленькую под­весную коечку под потолком, как в плацкартном купе.

Тут тепло, и мне здесь очень удобно! - улыбнулся он, заметив мое недоумение.

Керосиновая лампа, догорев, испустила чадный дым и погасла. Под уханье филина и шум пихт пришел сон. Усталость взяла свое.

Утреннее солнце расплавленной медью брызнуло на верхушки деревьев. В келье еще стоял полумрак. Иеродиакон уже не спал, си­дя на коечке с четками в руке.

У нас солнышко бывает только в полдень, - сообщил он. -И я тогда выхожу греться на свой огород...

Мы вышли во двор.

Ой, не наступи на огород! - вскрикнул маленький монах. Его огород представлял собой железную банку из-под томатов, в кото­рой рос крохотный укроп. Сверху послышались шаги, и из зарос­лей вышел иеромонах, оставшийся вчера ночевать у пустынника.

Друг мой пришел! Паисий! Друг мой пришел! - чистосердечно приветствовал пришедшего иеродиакон, когда они обнимались.

Архимандрит рассказал нашим пустынникам о благословении отца Кирилла: присмотреть место для кельи поблизости от отца Херувима!

О, отец Кирилл! Отец Кирилл! Какой чудный старец! - востор­женно воскликнул иеродиакон.

В его голосе звучала большая любовь к батюшке. Иеромонах не медля показал нам с отцом Пименом несколько полян. Из них не­большая поляна на крутом обрыве приглянулась нам больше всех. Помолясь, мы срубили крест из прямых молоденьких пихт и вкопа­ли его, обозначив место нашей будущей кельи.

Затем мы с отцом Пименом вознамерились побродить по окрест­ностям, чтобы поближе познакомиться с дикой и безлюдной мест­ностью. Крутой спуск повел нас сквозь заросли рододендрона к ре­ке, шум которой доносился откуда-то снизу. Заросли становились все гуще, а склон - все круче. Спустившись к бурной реке, текущей в глубокой теснине, мы посмотрели назад, на путь, которым спу­стились. Далеко вверху синело небольшим окошком небо, кусты нависали над головой. От попыток пробиться сквозь нависающие ветви, чтобы вернуться к келье, пришлось отказаться. Это ока­залось безполезно, как и попытки докричаться до наших друзей. Шум реки заглушал все звуки.

Не ведая, как выбраться из этой ловушки, в полном отчаянии осматриваясь вокруг, я заметил высеченную в скальном обрыве узкую древнюю дорогу, идущую над рекой. Шириной она была со старинную арбу, на которой когда-то перевозили грузы лошадьми. Дорога постепенно забирала все выше и выше. Как ни странно, мы вновь очутились неподалеку от креста, установленного нами над обрывом. Когда пустынники услышали от нас новость о найденной старинной дороге, выдолбленной в скалах, то очень удивились: о ней никто им не рассказывал. Все начали высказывать различные предположения. Возможно, это был секретный ход еще с древних времен. Когда-то по этому ущелью проходила главная тропа из Сухуми на Северный Кавказ и стояли оборонительные крепости, остатки которых еще сохранились у входа в ущелье.

А как здесь с уединением? - спросил отец Пимен у иеромона­ха Паисия.

Нормально, - неопределенно ответил тот.

Бывает, заблудившиеся туристы приходят. Ведь тропа еще действующая, - принялся пояснять тоненьким голоском отец Хе­рувим. - Прошлым летом я собирал грибы. Прихожу, записка ле­жит: “Спасибо за еду и отдых. Заблудившиеся туристы”. Иногда они делают привал в лесу. Слышно, как поют и играют на гитаре...

Мы с архимандритом переглянулись.

Охотники заходят? - не удержавшись, спросил я.

Пока еще не было... - задумчиво сказал иеромонах.

В это время гулкий выстрел покатился эхом по ущелью. Я в не­доумении посмотрел на отца Паисия.

Ну, это далеко стреляют... - успокоил он. - Вот братьям, кото­рые живут пониже, приходится трудно. К ним приходят лесники и заставляют работать на своих огородах. Если что не так, грозятся сдать в милицию...

В воздухе повисло молчание. Отец Паисий, мечтательно глядя в окно, неожиданно перешел к другой теме:

Знаю одно тайное место в горах. Самое уединенное и отдален­ное. Называется Псху. Сам я еще там не бывал. Мечтаю поехать, глянуть, что и как. Там когда-то жили монахи, около трехсот че­ловек. Поэтому сейчас это место закрыто для поселения, особенно для монахов. Если хотите, могу с вами туда съездить...

Этот рассказ произвел на нас впечатление. В названии “Псху” было что-то такое манящее и родное, что мы с экономом мгно­венно решили, что в оставшиеся две недели непременно попро­буем добраться до Псху. Договорившись о встрече с отцом Паисием в Сухуми после Пасхи, на следующий день мы шагали вниз по тропе. Нескончаемый моросящий дождь как будто собрался нас провожать. Постоянно мокрые листья рододендрона с краси­выми фиолетовыми цветами обдавали нас веером холодных до­ждевых капель.

Жилистый послушник тоже отправился с нами в Сухуми, ска­зав, что хочет встретить Пасху в церкви и заодно подлечить зубы. По пути он рассказывал нам, чем питаются в лесу пустынники.

Можно есть и заваривать как чай белые цветы рододендрона. А другие такие же цветы - нельзя, ядовитые! Очень хороши рас­пускающиеся колечки папоротника, называется “орляк”! Можно и варить и жарить. Это у нас деликатес. Можно также собирать гри­бы, кроме мухоморов. А вот лжеопята очень опасны. Кто не разби­рается, лучше не собирать...

А грибы, которые растут на стволах деревьев, съедобны? - спросил я, заметив на упавших деревьях множество грибов.

Все грибы на деревьях съедобные, мы сами их едим...

В Сухуми послушник распрощался с нами и отправился к сво­им знакомым. Пока мы с отцом Пименом обсыхали, матушка долго нас расспрашивала о пустынниках. Когда она услыхала, что иеро­монах посоветовал нам посетить Псху, то подошла к иконе и, пере­крестившись, помолилась:

Пресвятая Матерь Божия, благослови этим монахам постро­ить келью на Псху!

Оказалось, что добрая матушка больше всех мест в Абхазии лю­била горное село Псху. В нем она знала много хороших русских лю­дей.

Там одни праведники живут! - уверяла наша собеседница. - Место-то святое...

С ее слов мы узнали, что в долину Псху русские переселились еще в начале двадцатого века и сохранили свой старинный ук­лад и быт.

- Там просто земной рай, святая земля! - рассказывала нам умиленно эта женщина, сияя глазами и лицом.

Пасху мы встретили в сухумском соборе, а днем нас с отцом Пи­меном ожидало сильное искушение. Но об этом позже.

Мы занялись приготовлением к поездке. В это самое удаленное в Абхазии горное село нужно было лететь из Сухумского аэропорта самолетом “кукурузник” или ехать на грузовой машине через озеро Рица к перевалу, а дальше пешком. Погода стояла нелетная, поэто­му к перевалу вызвался отвезти нас тот самый водитель, который возил нашу группу к пустынникам. Вечером нам принесли запи­ску. В ней отец Паисий писал, что пока выехать с нами не может, нужно исповедовать монахинь.

На заре машина уже стояла возле дома, фыркая мотором. Дья­кон и его матушка вышли провожать нас, нагрузив наши рюкзаки подарками для своих знакомых. Ущелье к озеру Рица было мне зна­комо еще с юности. Его живописные скалы и гладь озера, серебря­щаяся под ветром, не переставали радовать глаз. Архимандрит вос­торженно глядел по сторонам. Миновав Рицу, по разбитой дороге мы медленно вползли на задыхающейся автомашине на высокий травянистый перевал. Вокруг лежали альпийские луга с сочной травой и россыпями цветов. В отдалении стояли балаганы пасту­хов, паслись отары овец. Вид с перевала открывался необозримый. В синей дымке внизу угадывалась большая долина Псху. Стоя на перевале, я узнал знакомые очертания гор, куда в далекой юности указывал мне абхаз-пастух: “Там - Псху...”

Грунтовая, размытая дождями дорога прихотливо вилась вдоль узкой речушки, журчавшей на камнях. Переходя с одного берега на другой, приходилось вновь и вновь отыскивать броды, иногда теряя в реке след дороги. Возле одной из переправ мы остановились в не­решительности, не находя места, где можно было бы перейти на другую сторону. Буковый лес вызванивал птичьими голосами на все лады, смешиваясь с грохотом стремительного потока, который набрал большую силу. Из леса на противоположном берегу вышел невысокий, крепко сбитый мужичок в старенькой, потертой шап­ке, с добрым приветливым лицом и указал рукой, где можно пере­правиться через реку. На двух больших валунах лежало бревно, по которому мы перешли стремнину.

Каждому из нас он подал руку, помогая выбраться на берег, зай­дя в воду в поношенных резиновых сапогах. Мы неуклюже спрыг­нули с валуна, скользя ботинками на речных камнях. Наш первый знакомый оказался бригадиром колхозных пасек на Псху и шел проверять один из своих участков.

Когда придете в село, спросите дом Василия Николаевича. Там можете переночевать! - сказал он, слегка склонив голову набок и, прищурясь, внимательно рассматривал нас.

Спасибо! А кто это - Василий Николаевич?

Это я...

Мы рассмеялись и, попрощавшись с приветливым пчеловодом, двинулись вниз по дороге.

Река ушла в ущелье и глухо рокотала где-то внизу. Долина рас­пахивалась все больше. Слева, в громадных кучевых облаках, воз­вышался Главный Кавказский хребет. Справа над лесом реяли се­ребристого цвета скалы Бзыбского массива. Между ними в голу­бой дымке открывалась живописная долина Псху, обрамленная полянами с качающимися под ветром кустами цветущей желтой азалии, от которых плыл густой пряный аромат. Со склонов через лес бежали безчисленные ручьи. В небе реяли неисчислимые стаи ласточек и стрижей. Отец Пимен щелкал фотоаппаратом не пере­ставая, каждый раз прося меня встать на фоне пейзажа. “Для срав­нения...” - говорил он.

Главная и единственная улица Псху состояла из небольших бе­леньких домиков с цветами в палисадниках, магазина, конторы сельсовета и взлетного поля с маленьким зданием аэропорта, ря­дом с которым трепыхался полосатый конус. Окрестные горы были густо покрыты светлыми буковыми и грабовыми лесами, перехо­дящими в темно-зеленые пихтовые дебри. Воздух на вкус казался сладким и свежим. Жители поселка, здороваясь, с любопытством посматривали на нас. Видно было, что монахи им не в диковинку.

Возле аэропорта какой-то паренек, с интересом выглядывавший с крыльца, показал нам, где находится дом Василия Николаевича. Выяснилось, что мы немного прошли его, увлекшись красивыми видами величавых горных кряжей. Жилище бригадира оказалось двухэтажным опрятным строением, которое пряталось в зелени сада. За домом виднелся большой огород с ростками кукурузы и фасоли, вьющейся на палках. Хозяйка, рослая русская женщина, узнав, что ее муж пригласил нас остановиться у них в доме, захло­потала с угощением.

В большой прохладной комнате в красном углу висели старинно­го письма иконы, украшенные вышитыми полотенцами. По стенам притягивали взгляд старые фотографии, на которых красовались бравые солдаты в военной форме царской армии.

Это дедушка Василия, он служил в армии и воевал здесь, - по­яснила женщина.

А когда это происходило? - заинтересовавшись, спросил я.

Давно, еще до Первой мировой... А это фотографии наших род­ных того времени...

Глядя на пожелтевшие изображения, нельзя было не удивиться красивым и чистым лицам того поколения людей.

Люди тогда жили совсем другие... - сказала хозяйка, заметив мой удивленный взгляд.

К ужину подоспел хозяин. Пришли соседи - стеснительный сын с бойкой женой, немного позже зашел родственник - статный парень с цепким внимательным взглядом. От спиртных напитков мы сразу отказались, и было заметно, что это приятно удивило всех присутствующих. Начались обычные расспросы, кто мы, от­куда и зачем приехали. Простота и открытость этих людей распо­лагали к ним наши сердца, а мы, как монахи, вызывали у них не­поддельный интерес.

Мы здесь существуем словно у Христа за пазухой, - рассказы­вал хозяин. - Сами пашем, сами сеем, сами урожай продаем! - рас­смеялся он. - Тем не менее, как видите, на столе у нас кое-что есть!

Стол был действительно изобильным: сыры, яйца, свежий тво­рог, домашние пышные булки хлеба, соленья и варенья, различные приправы из молотого грецкого ореха, фасоли и зелени, а также знаменитая абхазская аджика. Посреди стола стояла большая бан­ка прозрачно-золотистого горного меда.

А вы кто будете? По какому делу к нам?

Мы постарались как можно яснее объяснить собравшимся цель нашего приезда.

Беседа продолжалась до темноты. От наших собеседников мы узнали, что в тридцатые годы в долину Псху перешел через перевал весь Ново-Афонский монастырь. Монахи бежали в горы от репрес­сий НКВД. В самом селе они построили главную церковь в честь Пресвятой Троицы, от которой теперь остался только фундамент. По хуторам монахи объединились в небольшие скиты, где срубили маленькие церквушки.

Но безпощадная власть добралась и сюда, отрядив своего аген­та, который, прикинувшись ревностным верующим, собрал тайком сведения обо всех поселениях монахов на Псху. Затем он исчез, и вскоре дивизия НКВД окружила всю долину. Начались повальные аресты монахов под предлогом того, что среди них скрываются бе­лые офицеры. Возглавил аресты пропавший агент, оказавшийся матерым палачом. Некоторых монахов чекисты расстреляли на месте, других вывезли в Тбилиси и расстреляли всех до одного. Остальных утопили в море, погрузив на баржи, в Сухумской и Но­вороссийской бухтах.

С той поры местным властям из Сухуми пришло указание не давать никому прописки на Псху и не допускать сюда монахов. Но времена изменились. Как объяснил нам бригадир, теперь началь­ство не знает, следовать этим указаниям или они уже отжили свой срок. Поэтому сейчас все зависит от местного сельсовета.

А вот и власть сидит! - указал нам на статного парня Васи­лий Николаевич. - Это мой племянник, участковый милиционер Валера!

Мы пожали друг другу руки.

А к главному егерю, моему другу, сходим завтра в гости. По­говорим с ним о вас. Скажем, что вы хотите поселиться на Псху. Остается еще председатель, грузин, вот с ним нужно быть поосто­рожней. Потом дело покажет, как действовать...

С этими предложениями бригадира все согласились и, пожелав друг другу доброй ночи, разошлись на ночлег, провожаемые пе­нием голосистых петухов.

Пребывать с Господом Иисусом и научиться жить Его жизнью, глубоко осознав, что Его сокровенная жизнь воплощена в еван­гельских заповедях, - начало истинной духовной науки, науки богообщения. Отсутствие цельности души - причина ее неудач в поисках Бога. Такую цельность не обрести на широких дорогах суетного мира. Только Бог может собрать душу воедино и преоб­разить до полного уподобления Себе, если она устремится к Нему решительно и безоговорочно.

ЛЮБУШКА

Причины нецельности и разбросанности души лежат в плене­нии ее изменчивыми и разобщенными помыслами, гонящими ум до изнеможения по кругу безплодных мечтаний и желаний. Это есть болезнь души, застаревшая и глубоко укоренившаяся, но пол­ностью исцеляемая благодатью Божией и обилием Его милости и любви к страждущей душе.

Не отвергая и не принимая советы людей, но внимательно всех выслушивая, мы даем возможность проявиться на деле воле Божи­ей, неизменно ведущей нас к благу. Старший егерь, Василий Ананьевич Шишин, средних лет не­высокий человек с бородкой, рассудительный и спокойный, ра­душно принял нас вместе с бригадиром, с которым они были дав­ние друзья.

Вот и гости пожаловали! Слыхал, слыхал. Из самой Лавры, вы­ходит? Что ж, посмотрите на нашу жизнь. Есть у нас всякое разно­образие: то свинья захромает, то телочка отелится... - рассмеялся он. - А вы, значит, монахи? Монахам мы всегда рады! - сказал егерь, прищуривая один глаз и разглядывая наши лица и одежду. - Наши люди еще помнят прежних монахов, которые когда-то жили здесь. Они укрепили нас в православной вере! Хотя есть верующие и со своими понятиями. Здесь по хуторам живут и “зарубежники”, и “имябожники”.

Мы с отцом Пименом переглянулись:

А эти здесь откуда?

К одним из зарубежной Церкви кто-то приезжает, а других Афонские монахи молитве научили. Как-нибудь познакомитесь... Но главное вот что: не забывайте, здесь - заповедник!

Он сообщил нам, что до последних лет заповедник находился на строгом режиме. За порубку одной пихты грозил тюремный срок до трех лет. Сейчас время пришло непонятное. Наступил пе­риод некоторого безвластия. В заключение егерь сказал, что может взять монахов под свою ответственность, с условием, что мы будем помогать жителям Псху как священники. Он и Василий Николае­вич заверили нас, что окажут нам всяческую помощь, если мы при­едем жить на Псху.

А пока знакомьтесь с нашим селом! - на прощание пожелал нам егерь.

За эти дни мы с отцом Пименом, не торопясь, старались узнать побольше о селе и его окрестностях.

По секрету местные жители рассказали нам об отшельнике, который жил в заброшенном доме на противоположном берегу Бзыби. Им оказался заросший волосами парень лет тридцати, смо­трящий исподлобья и живущий среди мусора и грязи. Питался он одним порошком какао, растворяя его водой. Заметив мое недоуме­ние, он спросил:

Что, отец Симон, не нравится моя жизнь?

Я пожал плечами. Из наших подарков мы приготовили неболь­шое угощение и чай. Но беседы не вышло, и мы распрощались.

Да, отец... Не хотел бы я быть таким отшельником... - с горе­чью сказал архимандрит.

- Я тоже.

Его уныние передалось и мне. Через год мы узнали, что отшель­ник скончался в больнице Сухуми, доставленный туда вертолетом, в крайне тяжелом состоянии. Он ушел в лес и постился сорок дней, взяв на себя обет не есть до тех пор, пока ему не явится Христос. Его нашли на тропе, куда он выполз из последних сил, успев рассказать о случившемся, прося у всех прощения. Бог отшельнику не явился, и у него хватило сил только доползти до тропы.

Незаметно подошла Троицкая родительская суббота. По прось­бе верующих мой друг отслужил панихиду на местном кладби­ще. Народу собралось очень много. Прямо на траве стояли столы, уставленные закусками и напитками. После панихиды сельчане уселись за столы и налегли на угощение, а многие - на напитки. Такое поминовение усопших меня сильно смутило. Отличаясь в то время пылким характером, я отозвал егеря в сторонку и попро­сил его, хотя он и сам был навеселе, в следующий раз не ставить на стол спиртное, чтобы вместо поминовения усопших не прогне­вить Бога. Лесник удивленно посмотрел на меня, но пообещал по­говорить с людьми на эту тему. Народ, как я заметил, с уважением прислушивался к его словам, а авторитет у этого человека в селе был большой.

Наступил праздник Пресвятой Троицы. Верующие собрались в доме голосистого певчего, знатока церковных уставов. Его брат окончил семинарию в Троице-Сергиевом Посаде и служил священ­ником в Минводах. Архимандрит взял на себя ведение празднич­ного богослужения, мне отвел дьяконские обязанности. Певчий хозяин, как регент, возглавил местный клирос. На службу пришло человек пятнадцать, в основном пожилые женщины, и несколько мужчин, ставших позади.

Когда местные жители запели, мы с архимандритом перегляну­лись. Такого пения мы еще не слышали. Все пели, кто как умел. Но все голоса перекрывал оглушительный бас регента. Несмотря на громогласное пение, которое больше походило на крик десятка голосов, в сердце росла и ширилась необыкновенная благодать. Сила молитвы этих простых людей была велика. Глядя на их рас­красневшиеся умиленные лица, я подумал, что эти верующие по­хожи на взрослых детей. Чистые, искренние души воспевали вос­кресшего Спасителя так просто и с таким воодушевлением, что мы больше не обращали внимания на нестройное пение. Я стоял ли­цом к иконам, стараясь незаметно утирать слезы, бегущие по ще­кам. Мой друг сморкался в платок, пытаясь скрыть свое волнение. После службы все поздравили друг друга с праздником и сели за незамысловатое деревенское угощение: борщ, салаты, помидоры с огурцами, фасолевые и ореховые приправы и большое количество местного сыра сулугуни с острой аджикой.

Когда гости разошлись и мы остались ночевать в доме регента, архимандрит обратился ко мне:

Ну, как, отец, тебе наша служба?

Не знаю, отче, это какой-то ужас... После Лавры даже невоз­можно слушать такое пение. Но благодать... Какая у них благодать! Они здесь все святые, что ли? Мне в Лавре подобная благодать на службе даже не снилась...