Поиски места для скита

Тот, кто не устремляется к истине, уподобляется нравом падше­му ангелу, который не устоял в ней, поселившись в обители тьмы и став ее начальником. Устремившийся к истине и избравший стяжа­ние ее благодати, обретает вышеественную и невидимую для дру­гих силу - силу ее благотворной любви, уподобляющей душу Тому, Кто был прежде веков и Кто есть сама истина. Эта истина не нужда­ется ни в каком месте для ее обнаружения, но устремившаяся к ней душа должна установить себя и укрепиться в духовных правилах и распорядке, которым необходимо уединение.

Духовное возрастание в послушании, безусловно, требует не подвергать его воздействию дурных привычек и обстоятельств и, что еще более важно, - всемерно стремиться при этом уподобиться старцу в духе. Как-то после исповеди мне довелось услышать от ду­ховника ответ на давно смущавшие меня недоумения:

Батюшка, почему вы никогда не говорите как другие духовни­ки: “Сделай то-то и то-то”, а всегда советуете? Или часто сами спра­шиваете: “А как у тебя на сердце?”

Видишь, в чем дело... - помолчав, сказал он. - Наши поколе­ния слишком слабы, чтобы со всей решимостью следовать воле Бо­жией, услышав прямое благословение духовника. Если получив­ший такое благословение не исполнит его, то будет виновен сугубо: перед Богом и перед духовником. А совет он может принять или же отклонить, тогда вины на нем не будет. Поэтому я предпочи­таю давать советы, а слушающий волен выбирать, как ему посту­пить, - по совету духовника или последовать своему решению. Но в случае непосредственной опасности для души ближнего иной раз необходимо прямо указать на требуемое действие, дав свое благо­словение. На все нужно иметь рассуждение, Симон...

На воскресные и праздничные службы мне доставляло много счастья и радости служить рядом с отцом Кириллом. Всегда спо­койный, уравновешенный и невыразимо добрый, он мог направить литургию так, что никто не волновался, а если случались мелкие ошибки, батюшка все покрывал своей любовью. Но однажды про­изошло неожиданное искушение, во время которого все мы пора­зились выдержке и хладнокровию отца Кирилла, фронтовика, сра­жавшегося в годы войны в Сталинграде. На воскресной литургии, когда иеродиакон читал Апостол посреди храма, а Царские врата были открыты, мы, служащие священники, стояли рядом с батюш­кой, возглавлявшим служение, на Горнем месте за престолом. В это время перед амвоном появился безумный человек, он встал напро­тив Царских врат, перекидывая из руки в руку тяжелый камень, и с громким воплем запустил его в священные сосуды на престоле, но промахнулся, и булыжник, пролетев рядом с головой старца, угодил в большую икону Вознесения, написанную на стекле. Она мгновенно покрылась трещинами.

В церкви от неожиданности воцарилось молчание. Оцепенев­шие охранники пришли в себя и быстро схватили за руки безумца. Мы, растерявшись, смотрели на отца Кирилла - он был спокоен. На полу рядом с ним валялся увесистый булыжник.

Ничего, отцы, слава Богу, все хорошо! Продолжаем, продолжа­ем службу! А этот камень уберите...

Поистине в то богослужение мы как бы заново увидели свое­го старца. Его спокойствие и благодатная вера словно передава­лись всем, кто служил рядом с отцом Кириллом. Две недели, про­шедшие в ежедневных службах, как будто перенесли душу мою на небеса.

Мне тогда казалось, что благодаря литургии такое молитвенное состояние и такая благодатная жизнь никогда не закончатся. Но эконом, ставший к этому времени архимандритом, обремененный попечениями, заботами и проблемами, вызвал меня к себе в каби­нет и сказал:

Хватит, отец, блаженствовать! Дел полно, а тебя не видно на послушаниях...

Отче, прости, я еще не отслужил сорок положенных литургий!

Потом отслужишь, когда время будет, а сейчас принимайся за дела!

Так я снова попал в нескончаемое колесо забот, месяц от месяца становившихся все сложнее и обременительней.

К лету сил моих уже не хватало “носиться” по просторным пло­щадям и корпусам Лавры, где везде шли ремонты и подготовка к празднику Пасхи, чтобы повсюду успеть. Установка строительных лесов и побелка стен главного Успенского храма отняли много сил, к тому же сроки сильно поджимали, но рабочие, штукатуры и маляры, показали себя молодцами. Здание стояло светлое и на­рядное. Оставалась еще покраска куполов. Мы выдали рабочим к Пасхе премии, и святой праздник встретили с радостью и облег­чением. После праздничных торжественных богослужений эконом и я попросили благословения у наместника съездить в горы помо­литься. Покраску куполов отец Пимен доверил своему помощнику, надеясь на его опытность.

Предварительно мы обсуждали со старцем возможность создать скит для молитвы в горах Таджикистана. Батюшка не был против, но рекомендовал вначале присмотреться к обстановке на месте. Мой друг пообещал привезти ему снимки горных уединений, где мы предполагали устроить скит. Мне казалось подходящим за­браться в глухие ущелья на противоположном берегу Нурекского водохранилища. Для переправы мы намеривались купить две бай­дарки. Эконом, как фотограф-профессионал, предполагал снять намеченные горные районы на слайды, которые можно было бы просматривать на большом экране вместе со старцем.

Получив благословение духовника и разрешение наместника, мы начали составлять примерный маршрут. Услышав наши раз-

говоры и сильно заинтересовавшись намеченным походом, к нам присоединился преподаватель академии, отец Анастасий, с кото­рым мы очень сдружились. К нам хотел присоединиться и отец Прохор, но в это время его мама сильно разболелась и он с сожа­лением отложил поездку. Вскоре его назначили духовником в жен­ском монастыре и наши пути разошлись. Забегая вперед, хочется сказать, что мои родители чрезвычайно полюбили, не меньше ме­ня, отца Анастасия. Особенно не чаяла в нем души моя мама, так что лучшего спутника нельзя было и пожелать. Мы составили маршрут так, чтобы обойти самые глухие места Дарваза и Памира и примерно определить место для будущего скита.

Сначала мы решили добраться до верховий Оби-Хингоу к пику “Москва”, до ледников шеститысячника, затем через перевалы на обратном пути выйти в заповедник Сари-Хосор, после чего, обсле­довав водохранилище, вернуться в Душанбе, рассчитывая пройти путь по этим горным районам за три недели. Но, конечно, одно де­ло составлять программу похода сидя за столом, а другое дело - пройти все своими ногами.

Вознамерившись помолиться в горах от всей души, я улучил мо­мент и пришел к отцу Кириллу:

Батюшка, прошу вас, научите меня правильно молиться, по­тому что я все время сомневаюсь, верно ли я молюсь!

Затаив дыхание, я сидел на стуле, сжавшись в комок и боясь на­рушить глубокое молчание, в которое погрузился старец. Наконец, он промолвил:

Похвальное желание, отец Симон, похвальное, да... К сожале­нию, мне Иисусовой молитвой серьезно заниматься не пришлось. Но я слышал, как учили молиться Глинские отцы. Во-первых, для занятия ею нужно как следует смирить тело. Человек ты еще мо­лодой, поэтому прежде всего нужно научиться совершать поклоны с Иисусовой молитвой: земные - в посты и обычные дни, и пояс­ные - по субботам, воскресеньям и в праздничные дни. Совершай поклоны до телесного изнеможения, потому что когда устает тело, то страсти тоже изнемогают, а помышления значительно уменьша­ются. Это - то, что относится к телесному правилу.

Теперь - то, что относится к обузданию речи или нашего злейшего врага - языка. Для его усмирения и даются в монаше­ском правиле каноны и акафисты - Иисусу Сладчайшему и Ма­тери Божией - акафист Благовещения. Наилучшее же правило для обуздания многоглаголания, которому цены нет, одно - это благое молчание. “На кого воззрю? - говорит Господь. - Только

на кроткого и молчаливого, трепещущего словес Моих”, да... то есть не говорить попусту, а лишь по делу и на пользу душевную себе и ближним. Это во-вторых.

А вот что касается сугубо монашеского правила, которое, однако, и мирянам полезно: Иисусова молитва со вниманием и с полным сосредоточением ума. Собери его со всем тщанием в самом себе, не давай ему шататься туда-сюда, ибо он постоянно норовит убежать в мир. Сиди на низкой скамеечке, не сутулься, дыши тихо и ров­но, оставь все заботы и попечения о мирских делах и даже о мона­стырских. Если чувствуешь усталость, можешь стоять на коленях, опершись локтями на стул или табурет, но дело не в этом. А с вели­кой мольбой сердечной говори в себе, то есть мысленно: “Господи Иисусе Христе, помилуй мя!” Если будешь соблюдать это правило, не оставляя его и не делая больших перерывов, к тебе непременно придет милость Божия и ты стяжешь дух мирен, дух благодати. Так заповедали молиться Глинские старцы.

Отче, я читал в “Добротолюбии” и в рассказах Странника ду­ховному своему отцу, а также слышал от братии, что есть молитва с дыханием. Нужно ли мне ею заниматься? - вспомнил я разговоры среди монахов, которые обычно велись в великом секрете.

Вот что скажу, отче Симоне: тебе так постоянно молиться не благословляю, ни к чему это, да... Многие монахи сильно повреди­ли себе здоровье дыхательной молитвой... А у кого из отцов ты чи­тал о такой молитве?

У преподобного Григория Синаита, Каллиста и Игнатия Ксанфопулова. Мне монахи говорили: когда сильно борют страсти или обуревают дурные помыслы, тогда можно молиться следующим образом. На медленном вдохе говоришь “Господи Иисусе Христе”, а на медленном выдохе - “помилуй мя!” Во время рассеянности ума такая молитва с дыханием хорошо помогает. Еще мне монахи рассказывали: когда чувствуется сильное разжжение похоти или приступы гневливости, то можно прибегнуть к следующему спо­собу. Медленно и глубоко вздохнуть с мысленным произнесением “Господи Иисусе Христе”, потом в совершенном молчании задер­жать воздух в легких и медленно выдохнуть с мысленными слова­ми “помилуй мя!”

Не советую тебе делать это часто, отец Симон! Все подобные искусственные приемы - лишь поддержка в молитвенной практи­ке, больше уповай на покаяние и на помощь Божию! А в блудных бранях нет ничего лучше любезной для сердца молитвы: “Пресвя­тая Богородица, спаси нас!”

В келье вновь наступила тишина. Я старался как следует усвоить наставления отца Кирилла, а он молчал, перебирая четки.

Батюшка, а в рассказах Странника есть другой способ молит­вы Иисусовой: произносить “Господи Иисусе Христе, помилуй мя!” на каждый удар сердца. Я тоже пробовал в пустыне по пульсу мо­литься... - признался я.

Как, как?.. Ну-ка повтори! По пульсу? - старец близко накло­нился ко мне.

Ну да! Прижимал пульс в левом запястье пальцами правой ру­ки и так молился... - почувствовав изучающий взгляд духовника, я покраснел.

Ни в коем случае, ни в коем случае, иеромонаше... Ведь это все относится к благодатной молитве или, как ее называют кавказ­ские подвижники, - самодвижной... Такая молитва приходит лишь с благодатью и то не ко всем, а кому дано! Иначе только сердце ис­портишь, не стоит, не советую... Лучше отдай все свое внимание возлюбленному Христу, чтобы возлюбить Его всем сердцем, всею душею, всем разумением своим и всеми помышлениями своими! Так-то, молитвенниче и пустынниче... - улыбнулся старец.

Возрастай-ка лучше в покаянии, в смирении да в послушании... Кто искренно, без хитростей и приемов прилежит к этим доброде­телям, тот и стяжает в свое время непрестанную молитву.

Понятно, отче, благословите!

Бог тебя благословит! Ну что, Симоне Ионин, любиши ли мя? - спросил, улыбаясь, отец Кирилл.

Да, батюшка, вы знаете, что я люблю вас... - ответил я со сле­зами на глазах.

В конце июня поездом мы выехали в Таджикистан. Помню, на перроне старая узбечка поцеловала рукав моего подрясника: “У, русский поп!” В Душанбе радости моих родителей не было границ. Чрезвычайно обрадовалась нашему приезду и мама моего друга. Мы все собрались за столом. Отец принес лично им приготовлен­ное вино из собственного винограда, удивительно густое, сладкое и, как нам показалось, совершенно некрепкое. Он с видимым удо­вольствием нахваливал свой напиток: “Собирал виноградина к ви­ноградине, без воды и сахара, делал его по старинному рецепту!” Мы выпили по две небольшие рюмки и хотели, было, повести бесе­ду, но заметили, что языки уже нам не повинуются. Вино действи­тельно оказалось отменным. Назвав его “сказочным”, мы отправи­лись отдыхать на топчане в саду, под тенистой яблоней. Родители терпеливо дождались нашего пробуждения, после чего засыпали нас вопросами, но более всего нашего друга-преподавателя, кото­рый на каждый вопрос давал обстоятельный ответ.

В дорогу мама приготовила нам нечерствеющие лепешки, при­думанные ею. Она смешала с поджаренной мукой измельченные высушенные фрукты - инжир, кишмиш, яблоки, персики и груши, и сделала овощной хлеб, смешав с мукой тертую вареную морковь и свеклу. Эти овощные и фруктовые лепешки мама высушила на жарком таджикском солнце. Они не черствели, в пути давали мно­го сил и можно было весь день, с утра до вечера, идти по горам, не останавливаясь на обеденный привал. Оставалось еще посетить на­шего доброго батюшку из Никольского храма. Он радушно угощал нас, и его хлопотливая матушка безпрестанно подносила кушанья и приправы. Мы объелись так, что еле вышли из-за стола. Мудрые рассуждения нашего друга-богослова вызвали почтительное вос­хищение у отца Стефана и его матушки, которая на прощанье вос­торженно произнесла:

Тень вашего богоподобия исцелила нас, немощных, вашей чу­дотворной благодатью!

Добрый и сердечный друг наш, отец Стефан, дай Бог тебе сил и крепости, если ты жив, а если нет, то милости тебе Божией в Цар­стве Небесном! Но себе тогда я строго сказал, что так переедать больше не буду, даже если мой отказ от угощения вызовет недо­вольство гостеприимных хозяев.

Рано утром было тяжело подниматься из-за вчерашней обиль­ной еды, но доверху груженые рюкзаки звали в дорогу. На троллей­бусе мы приехали на остановку, которая тогда называлась ДОК - “ловить” попутные машины на Памир. Нам удалось договориться с водителем микроавтобуса, который совершенно не знал этой до­роги. Он только спросил:

А там асфальт есть?

Конечно! - ответил я, надеясь, что небольшой отрезок грун­товой дороги, которым заканчивался наш автомобильный марш­рут, не вызовет проблем. И мы радостно покатили в наш чудесный край - Оби-Хингоу.

Поздним вечером наша группа добралась до Памирской развил­ки. Вправо, в ущелье, уходил Памирский тракт на перевал Хабуро- бад. Совершенно усталые, мы выгрузились из машины.

Знал бы, что так далеко, никогда бы не поехал... - недовольно бурчал водитель.

Но эконом “утешил” его дополнительной денежной компенсаци­ей и шофер уехал довольный. Под пение июньских соловьев и мер­цание огромных бархатистых звезд мы заночевали на траве рядом с развилкой. До следующего поворота, где в Оби-Хингоу впадал ее приток, мы добрались в кузове попутного грузовика с семьей тад­жиков, переезжавших на свои старые места из хлопковых жарких долин. Это было уже новое веяние, сильно меня насторожившее. Раньше таджикам запрещалось покидать хлопководческие колхо­зы и совхозы. Они довезли нас до своего нового строящегося дома на берегу Оби-Хингоу, где когда-то давно стояла их старая кибитка. Поодаль, во вновь построенных домах, жили несколько других се­мей бывших переселенцев. Похоже, жизнь возвращалась на преж­ние места. Мы разговорились с подошедшими молодыми таджи­ками. За день до нашего приезда перед нами прошла на ледник группа москвичей, нанявших здесь проводников с ишаками. Нам показалось, что неплохо последовать примеру предыдущей груп­пы, что мы и сделали, заключив договор с этими парнями на пере­ход до ледника и обратно. Увы, мы еще не поняли, что ввязались в авантюру, стоившую нам и денег, и нервов...

Вспоминается, как однажды нам с архитектором, еще до мона­стыря, пришлось “голосовать” на пустынной дороге у безконечной реки Оби-Хингоу. За весь день лишь к вечеру показалась одна ма­шина и мы, пройдя с утра по жаркой дороге сколько хватило сил, усталые, решили остановить этот грузовик во что бы то ни стало. Машина остановилась, водитель и двое пассажиров и руками, и выражением лиц показывали, что места в грузовике нет и, в то же самое время, выражали сочувствие и желание нам помочь. Мы за­глянули в кузов - он был битком набит пузатыми большерогими коровами, которых перевозили на летние пастбища. Но мы реши­тельно полезли к коровам, несмотря на уговоры водителя и хозяев этих животных, что находиться в кузове опасно.

Пол в грузовике был густо унавожен, поэтому стоять с тяжелыми рюкзаками среди коров оказалось невозможно. Пришлось протис­нуться между рогами и копытами бедных животных и ухватиться за передний борт кузова машины. Мы медленно тронулись дальше. Тряская дорога принялась усиленно “трамбовать” нас коровами. На поворотах грузные животные сильно сдавливали нас боками, тя­желые рюкзаки на спинах превратились в орудия пыток, так как балансировать с ними на скользком полу было невероятно трудно. Но тяжелее, чем опасность быть насаженными на крутые коровьи рога, для нас стали усилия уберечь ноги от копыт этих тяжелых измученных животных. Но что нам оставалось делать, если этим рогатым “путешественникам” даже держаться было не за что? Они наступали нам на ноги, и от боли мы шипели, как змеи, которым наступили на хвост. Когда мы вылезли из машины, измазанные на­возом и облитые коровьей мочой, водитель даже не взял с нас де­нег, а просто махнул рукой и уехал.

Если эта поездка с коровами выглядела более смешной, чем пе­чальной, то нынешнее путешествие с ишаками оставило грустный осадок в наших душах. Ранним утром, погрузив тяжелые рюкзаки на маленьких тщедушных ишаков, мы отправились в путь. У од­ного из этих жалких осликов от тяжелой работы были полностью стерты копыта, и он начал хромать уже в начале пути. Места стано­вились все просторнее и суровее, а мощная река - все стремитель­нее и грознее. Лес исчез, и только по лощинам дымчатым бежевым цветом радовали глаза цветущие тамариски. Высокие стебли феру­лы увенчивали вершины ближайших холмов. Запах полыни сме­шивался с дыханием ледников. Вскоре холод с высоких заоблачных вершин заставил нас поёжиться из-за своего ледяного прикоснове­ния. Теперь нам по ночам уже приходилось ставить палатку, пото­му что под открытым небом ночевать стало невозможно - настоль­ко пронзительный и холодный ветер дул с верховий реки.

Наконец мы приблизились к повороту реки, с ревом вырывав­шейся из узкого ущелья. Она представляла собой грозное зрелище: посреди реки вздымался чудовищный гребень из стремительно ле­тящего ревущего потока. Слышно было как громыхали огромные валуны, перекатываемые водой. У берегов течение реки несколько замедлялось, а посредине водяные массы с ревом проносились ми­мо, образуя чудовищный гребень из пены и брызг. На том берегу царило полное безлюдье. Высоко вверху вонзалась в черно-синее небо гигантская вершина - куполообразный пик- шеститысячник “Москва”, весь в застругах снега и льда. Еще выше, вторым ярусом, стоял гигантский купол темно-фиолетового стратосферного обла­ка, переходящего в ярко-красную радугу закатного зарева. От гро­хота реки закладывало уши и приходилось кричать во время пере­говоров с проводниками.

Стало ясно, что о переправе не может быть и речи. Мы решили подождать до утра, но даже в палатке особенно помолиться не уда­лось, как, впрочем, и выспаться. Пронизывающий ледяной ветер не утихал ни на мгновение. Палатка ходила ходуном, трепыхаясь по­лотнищами и хлопая ими, подобно ружейным выстрелам. В лужах, отражающих закат, стыл молодой ледок.

Утро тоже не обещало ничего хорошего. В верховьях, где клуби­лись темные тучи, прошли недавно грозовые ливни. Хотя река к нашему приходу немного присмирела, все попытки переправить­ся через нее не принесли успеха. Валуны, с тяжелым грохотом ка­тящиеся по дну бешеного потока, подтверждали наше поражение. Понимая, что нам не пройти дальше, и с большим облегчением выяснив, что переправа невозможна, мы повернули обратно. Ниже по течению, на другой стороне реки, стоял пригнанный снизу гусе­ничный трактор, около которого толпилось много людей. А другие бродили вдоль притоков реки, внимательно осматривая перекаты. Наши таджики разузнали в чем дело: за день до нашего появления группа москвичей пыталась перейти реку на связке. Их сбило с ног, и погибли двое туристов, тела которых теперь разыскивали.

Наши несчастные ослики не выдержали обратного перехода. Сильно хромавшее животное не стали вьючить, а просто погнали домой. Остальные ишаки, ощутив, что вес их груза увеличился, за­бастовали. Они ложились на землю и не хотели вставать. Владель­цы этих горемык прибегали к побоям, но наше единодушное воз­мущение остановило издевательства погонщиков. Сообща мы раз­делили между собой наш груз, меньшую часть оставив ишакам, и наш вызывающий жалость караван, замыкаемый хромающим ос­ликом, двинулся дальше вниз по течению. Но даже с малым грузом бедные животные изнемогали и ложились отдыхать, тяжело дыша мокрыми боками.

Этот поход, несмотря на изумительные виды и наличие без­людных мест, не принес нам ни утешения, ни молитвы. Жизнь в высокогорье требовала усилий на выживание. В безлесных про­странствах холодных долин трудно было укрыться. Убедившись в том, что верховья Оби-Хингоу не подходят для создания скита, мы утвердились в решении, что лесистое среднегорье - это то, что нам нужно. Вдобавок, во время последнего ночлега разгорелась перепалка с местными таджиками на тему - чья вера лучше. По­давленные аргументами лаврского богослова, наши спорщики впали в агрессивное состояние и взгляды их не предвещали ни­чего хорошего. Наконец, толковый ответ отца Анастасия разря­дил обстановку:

- Знаете что? Молитесь так, как вам нравится, а мы будем мо­литься так, как учит нас наша вера!

В полной темноте и очень недовольные результатом спора, киш­лачные ревнители отошли от нашего костра. Это говорило о мно­гом: времена изменились и изменилось отношение горных таджи­ков к русским... Тем не менее, все еще полные надежд на осталь­ную часть маршрута, мы сошли с попутной машины у подвесного хлипкого моста, устроенного из подгнивших дощечек и еле держав­шегося на тонких тросах над стремниной Оби-Хингоу. Помолясь и перекрестясь, мы перебрались на противоположный берег. Затем, сопровождаемые басистым лаем кишлачных собак, углубились в лес, тянувшийся вверх по тихо журчащему притоку. Живописные берега густо покрывало летнее разнотравье: пижма, шалфей и зве­робой, вперемешку с золотистыми свечами эремурусов. Неожидан­но хлынул такой проливной ливень, что, пока мы спешно ставили палатку, на нас не осталось ни одной сухой нитки.

На рассвете нас разбудил оглушительный пересвист дроздов. Кукушка куковала где-то высоко в горах. В палатке, проникая че­рез ее тонкий полог, разливался зеленый свет от лучей восходяще­го солнца. Подсохнув и воспрянув духом, наш небольшой отряд с любопытством первопроходцев устремился по тропе, теряющейся в зарослях папоротника, к встающему впереди перевалу. К вечеру мы вышли на обширную предперевальную поляну с темно-зеле­ными шатрами старых тутовых деревьев. На многих из них уже чернели первые сладкие и сочные ягоды. Поэтому после утреннего монашеского правила все мы уже сидели на толстых корявых вет­вях, угощаясь вкусным лесным завтраком, который к тому же был очень сытным.

За утренним чаем мы с экономом вспомнили драматический случай, произшедший на этом самом месте в один из наших преж­них походов. Наша небольшая группа шла с южной стороны на этот самый перевал, который возвышался над нашей палаткой. Перед нами стоял выбор: пройти его прямо в лоб или обойти по узкому каньону с водопадами и выйти на нижнюю тропу. Из-за сильной усталости ни у кого не было желания лезть на перевал, и мы единодушно устремились в каньон, надеясь пройти его сходу. Но, войдя в круто низпадающее ущелье с бурной рекой, мы поня­ли, что будь этот путь легче, то тропа, несомненно, шла бы через ущелье. К сожалению, она уходила вверх, теряясь в густом арчов- нике не слишком высокого перевала, от которого мы так самона­деянно отказались.

По пути через каньон нам пришлось вдобавок обходить водо­пады, поднимаясь на обрывистые скалы. Это отнимало последние силы. К нашей усталости постепенно стало примешиваться непо­нятное чувство ужаса, причину которого никто определить не мог. Эти волны ужаса ощущал каждый из нас, что заставляло каждого человека с тревогой осматриваться по сторонам. Спеша и спотыка­ясь, мы спешили побыстрее выбраться из этого жуткого места. Ко всему прочему на дне этого мрачного ущелья я обнаружил много­численные следы лап здоровенного медведя.

Выйдя с большим вздохом облегчения на поляну, мы останови­лись, совершенно потрясенные открывшимся зрелищем: по всему лугу валялись истерзанные трупы овец. Что здесь произошло, и, похоже, совсем недавно, мы не могли даже представить. Не задер­живаясь на поляне, с разбросанными по ней тушами животных, мы быстро ушли из этого мрачного места, забыв о страшной усталости и боли в ногах. Километра через три навстречу попался старик с винтовкой, едущий на ишаке:

Откуда идете? - спросил он с большим удивлением, попривет­ствовав нас.

С перевала, - ответил я.

А видели там убитых овец?

Видели.

Значит вам сильно повезло, раз вы остались живы!

И старик рассказал, что на днях пастух пас в этих местах овец. Из ущелья вышел огромный медведь и убил одну овцу. Пастух, пыта­ясь отомстить хищнику, изо всех сил ударил его мотыгой по голове, но только нанес ему сильную рану. Разъяренный медведь ударом лапы сбил пастуха с ног и содрал когтями скальп с его головы. В ярости зверь убил всех овец, которых смог поймать, и скрылся в не­проходимом ущелье. Происшедшее видели издалека подростки из ближайшего кишлака, собиравшие в это время в лесу дрова. Они со всех ног помчались домой и рассказали людям, что произошло. По рации вызвали вертолет и на нем увезли тяжело раненого пасту­ха. А теперь все взрослые мужчины из окрестных селений охотятся на этого медведя, который скрывается где-то в каньоне. Тогда нам стал понятен тот безотчетный ужас, который холодил наши серд­ца. Это был ужас от присутствия свирепого хищника, прятавшегося рядом в ущелье. Взволнованные воспоминаниями, мы засиделись за поздним чаем, не заметив, что подошло время вечерних молитв.

Мои друзья в этот вечер предпочли молиться в палатке, а я, ис­тосковавшись по молитве, долго молился у догорающего костра до тех пор, пока Млечный Путь не оказался у меня за спиной.

От больших радостей - к большим скорбям, так движется суетный мир. Если мы выходим из радостей мира сего, то мы заодно выхо­дим и из больших скорбей, ибо они взаимосвязаны, как свет и тень. И так же, как мы входим в свет духовной жизни, невещественной и неразрушимой, мы можем войти и в радость нетленную, не за­висящую от каких-либо перемен, в радость и мир во Святом Духе.

ПРОЩАНИЕ С АЗИЕЙ

Устремляя взор в тварный мир и удивляясь его чудесам, человек забывает о самом удивительном творении во вселенной - живой душе своей, умирающей в нем, забытой и заброшенной, лишенной силы и благодатного разумения. Одна трагедия порождает другую, ибо вслед за гибелью души гибнет и внешний мир. Но когда внима­ние человека, побуждаемое скорбями, заметит эту неумирающую красоту души внутри себя, так как душа умереть не может, тогда весь человек преображается дивным преображением, сотворен­ным благодатью Духа Святого. Вслед за этим душевным изменени­ем изменяется и весь тварный мир, уподобляясь преображенному человеку. Чтобы воспринять новое, сердце человеческое должно отрешиться от старого в полной решимости и готовности к гряду­щему духовному опыту.

По стенам легкой палатки прыгали солнечные зайчики, обещая безоблачный жаркий день. Утром мы начали подъем на перевал, который мы ни разу не проходили с северной стороны. Множество мелких тропинок, оставшихся от прошедших этим путем овечьих отар, сбивало нас с толку. Тропы разбегались в разные стороны по кустарникам и зарослям арчи. То и дело теряя в лесу направление, мы двинулись вверх к седловине. Стояла середина лета, и в горах установилась жаркая и сухая погода. От тропинок и высохшего мха на деревьях и кустах поднималась едкая пыль, от которой першило в горле. Из-за сухости и пыли приходилось часто пить. Вода в на­ших фляжках быстро убывала. Отец Пимен и я знали, что за пере­валом внизу нас ждет чистая холодная река, огибающая перевал по узкому каньону справа, по которому можно было спуститься, но подъем исключался полностью.

К полудню жара стала нестерпимой. Вода во флягах закончи­лась. В горле саднило от пыли и было трудно глотать. Мы сбились с тропы и решили с отцом Анастасией взять левее, где и обнаружили ее петляющей среди зарослей барбариса и кизила. Наш друг взял круто вправо и теперь поднимался без тропы по полуразрушенным скалам. Было видно, как он изнемогал от жары и жажды. На наших глазах он остановился и снял с плеч рюкзак. Потом достал из него пятилитровую железную банку с хлопковым маслом и принялся пить его большими глотками. Мы смотрели на эту сцену во все гла­за, с трудом подавляя тошноту.

Как бы там ни было, нам удалось взобраться на перевальную седловину и мы поспешили вниз, к голубоватым извилинам бы­строй реки, стремительно несущей свои чистые струи в белых бу­рунах пены. Вдоволь напившись вкусной прохладной воды, эконом поведал нам, что жажда и сухость в горле так допекли его вместе с жарой, что ему ничего не оставалось, как выпить теплое масло.

Ну, и как ощущение? - спросили мы.

Ужас! Теплое и противное. Но пить можно. Сразу сил прибави­лось, потому и дошел до перевала...

На берегу реки мы приготовили ужин - перловую кашу и чай, после чего пошли к воде мыть посуду. Бурное течение неожиданно вырвало из рук преподавателя котелок, который в мгновение ока исчез из поля зрения. Уныние отпечаталось на наших лицах: вот так дела! Придется теперь искать в чем готовить еду... Особенно се­товал отец Пимен, умевший вкусно и быстро готовить. Мы задума­лись, но, ничего не придумав, решили что как-нибудь обойдемся без котелка и взялись за молитвенное правило.

Двигаясь вверх вдоль речного ущелья к следующему более вы­сокому преревалу на Сари-Хосор, наша группа подошла к гигант­скому оползню, который сорвал весь склон до самого дна этого глу­бокого ущелья, оставив голые скальные породы, протяженностью метров в пятьдесят. Такое опустошение произвели весенние ливни, прошедшие здесь в мае. К сожалению, мы не захватили с собой ве­ревку. Когда-то мы с архитектором спускались по обрывам, сбросив двадцатипятиметровую веревку, надеясь, что она достигнет дна ущелья. Спускаясь по ней первым, я обнаружил, что до земли не­достает метров шесть. Глупо было висеть на веревке и видеть внизу дно долины, траву на ней и мелкие камни, которые казались со­всем рядом. Карабкаться наверх не представлялось возможным. Но, слава Богу, тогда мы обнаружили узкий желоб, по которому смогли спуститься вниз, держась руками за ветки кустарника.

На этот раз перед нами зияла бездна, лишенная, казалось, всего, за что можно было бы зацепиться, поэтому быстрота передвиже­ния определила и способ преодоления этого участка. Цепляясь ру­ками за мелкие выступы и опираясь ногами ботинок на крохотные выемки и обломки горной породы, мне удалось нащупать место, по которому оказалось возможно пройти, не задерживаясь. Отец Анастасий довольно быстро преодолел опасный участок, а когда по обрыву двинулся эконом, у нас дрогнули сердца. Его фотоап­парат цеплялся за все выступы и, болтаясь на шее нашего друга, способствовал потере равновесия, которое и без того не являлось устойчивым.

Сними аппарат и закрепи его на каком-нибудь выступающем камне, чтобы он тебе не мешал! - крикнул я отцу Пимену.

Так что же я, зря, выходит, фотографировал? - недовольно от­кликнулся он.

Я приду и заберу его, а сначала ты закончи свой переход! - по­советовал я эконому.

Совет показался ему убедительным. Наш друг, нащупав ботинка­ми место для опоры, ухватился рукой за обломок скалы, быстро снял фотоаппарат и примостил его на небольшом выступе над головой.

Пока он возился с фотоаппаратом, мы с преподавателем не ды­шали. Не выдержав замедления в продвижении отца Пимена, я по­лез к нему поближе и протянул алюминиевую палку, за которую он ухватился правой рукой, левой ища хотя бы какую-нибудь зацепку. Так, вдвоем, еле переводя дух, мы выползли на безопасное место. Совершенно забыв об оставленном фотоаппарате, мы устремились прочь от обрыва по тропе к перевалу. А когда, наконец, вспомнили об утраченных кадрах и аппарате, то ни у кого не возникло ни ма­лейшего желания вернуться за пропажей.

На ранее глухом и безлюдном перевале нам бросились в глаза следы деятельности человека: тропы оказались расчищены, кусты вдоль них были вырублены. Похоже, что теперь кто-то стал пере­гонять сюда скот на летний выпас. На спуске повсюду виднелись пни от срубленных деревьев и вытоптанные коровами поляны. На берегу небольшой речушки с рощицей тутовых деревьев мы устро­или привал. Постелили пленку, сверху кинули коврики и спальные мешки. Так как готовить еду было не в чем, погрызли сухари, запи­ли водой и, после вечернего правила, легли спать под мирно сияю­щим звездным небом.

Кстати сказать, после той кошмарной ночевки в яблоневом ле­су, под аккомпанемент медвежьего рычания и рева кабанов, отец Пимен сделал для похода небольшой пугач из сигнальной ракеты и носил его в рюкзаке. Среди ночи я проснулся от топота копыт. Между нашими головами, прямо по пленке, коврикам и разбросан­ным вещам бегали дикие поросята-двухлетки. При свете месяца я увидел чуть поодаль группу больших матерых секачей, стоявших строем, словно статуэтки индийских слоников.

Отцы, - громко прошептал я, - кабаны!

Отец Пимен сразу приподнял голову и, оглянувшись, уставил­ся на секачей. Затем он быстро выхватил из своего рюкзака пугач и выстрелил в воздух. Красная ракета с громким хлопком, шипя, взвилась в воздух. Кабаны исчезли, словно их сдуло ветром. Поро­сята с визгом бросились в кусты. Преподаватель недовольно при­поднялся на локте:

Вы что? Совсем обалдели?

Кабаны здесь бегают, прямо среди нас! - возбужденно пытал­ся объяснить ему эконом.

Да какие кабаны сейчас? Спите и дайте другим выспаться! - недовольно пробурчал отец Анастасий и заснул крепким сном до утра.

У нас же с отцом Пименом началось повторение давнишнего мо­литвенного бдения. Он достал кропило, крещенскую воду и крест, а мне протянул маленькую Псалтирь.

Зажги фонарик и читай кафизмы, а я буду ограждать нас кре­стом и кропить все стороны!

Слушай, я устал и хочу спать!

Читай, читай, а то “они” снова заявятся сюда! - приказал эко­ном, крестя во все стороны густую темноту.

Я прочитал несколько кафизм и повалился на коврик. Глаза сами собой закрылись и я заснул. Сквозь сон до меня еще долго доносилось чтение девяностого псалма и звуки взмахов кропила.

Тихое и свежее утро прикоснулось к нашим лицам, словно неж­ная рука матери. Розовые лепестки цветущего шиповника кружи­лись в лучах утреннего солнца, слетая со склона над нашими голо­вами. Яркая блестящая зелень густого леса празднично искрилась и горячим трепетным блеском слепила глаза. На завтрак опять пришлось грызть сухари и запивать их водой. Отец Анастасий при­метил огромное тутовое дерево, и мы часа два просидели на нем, объедаясь сочными ягодами. Перемазавшись синим соком ягод, мы слезли с дерева и, увидев друг друга, расхохотались. Вид у всех был очень забавный.

Вдали уже сверкала излучина Оби-Ширин, по-русски “сладкая вода”, истоки реки Кызыл-Су, с наклонившимися над ней густыми купами горных берез. Пройдя еще несколько часов, на берегу свер­кающей пенными перекатами реки мы устроили свой базовый при­вал и стали совещаться, как нам приготовить обед. Отец Анастасий обнаружил в заводях под скалами множество речной форели и тут же принялся мастерить удочку. Он оказался отменным рыболовом.

Набрав водяных жучков под камнями, наш рыбак отправился на ловлю форели, а мы с отцом Пименом гадали, как нам быть. Смет­ливый эконом перелил из железной банки масло во фляжки, перо­чинным ножом срезал ее верх и получился отличный и довольно объемистый котелок.

Отцы, скорее собирайте под камнями для меня наживку! - донесся до нас призыв отца Анастасия.

Мы побежали к нему и с восторгом увидели, что ловля форели обещает нам хорошую уху. Благодаря стараниям преподавателя, на обед у нас набралось около двух десятков крупных рыбин. Вскоре запылал костер, вода закипела, мы добавили немного пшена, и уха вышла на славу. Ущелье Оби-Ширин нам очень приглянулось: чи­стейшая сладкая вода, река, осененная склоненными над ней бере­зами и красивыми каскадами, бежала с верховий долины.

После обеда нам показалось неплохой идея помыться в прохлад­ных водяных чашах с пузырящимся водяным куполом в каждом из них, куда ниспадали белопенные струи небольших водопадов. Я лежал в воде на спине, раскинув руки. Множество воздушных пузырьков мягко и упруго выталкивали снизу мое тело на поверх­ность. Двое моих друзей плавали чуть поодаль. Скосив вбок глаза, я увидел, как в потоке падающей воды мелькнуло тело змеи, кото­рое с размаху шлепнулось в наш бассейн.

Змея в воде! - крикнул я.

В мгновение ока мы оказались на берегу. Гюрза, подняв над во­дой голову с мелькающим из ее пасти черным язычком, металась в озерце, пытаясь выбраться по скользким камням на берег. Заце­пившись за корягу, она, извиваясь, исчезла в зарослях крапивы. Оставив купание, мы отправились на осмотр нашей сладкой реч­ки вверх по течению. Когда мы прошли еще метров десять среди огромных валунов, скатившихся со скал, нас остановило страшное зрелище. У большого камня, подпираемый потоком, лежал раздув­шийся труп ишака. Он спокойно нежился в нашей реке, в которой мы умывались, купались, пили воду и готовили уху. Удрученные тяжким зрелищем, мы вернулись в лагерь и тут же перенесли его подальше, вверх по течению, расположившись под большими изо­гнутыми березами.

Чтобы ночью спокойно посидеть с четками, а не заниматься с экономом чтением кафизм и кроплением до утра горных про­сторов, защищаясь от злых зверей и духов, я решил дать совет отцу Пимену:

Знаешь, чтобы обезопаситься ночью от зверей, таджики дела­ют вокруг ночлега завал из веток или камней. Тогда можно спокой­но выспаться!

Это отличная идея! - обрадовался мой друг. - Каждую ночь не сплю, а выспаться очень хочется... За работу!

И мы принялись укладывать вокруг лагеря стену из речных валунов. Камни таскали до тех пор, пока отец Анастасий не взмо­лился:

Отец Пимен, хватит строить тут китайскую стену! Никаких ка­банов здесь нет!

Есть, есть! Это ты не видел, а мы с Симоном видели...

Но, наконец, он тоже устал и строительство стены закончилось.

Вечером, после правила, я отошел немного в сторону от нашего ограждения, где спали мои друзья, и присел с четками на поляне под большой березой, прислонившись спиной к теплому подраги­вающему стволу дерева. Неустанно стрекотали сверчки, которых тут было множество. Тонкий месяц висел над горой. В полнеба рас­кинулось мерцающее созвездие Лебедя. Чистая тихая молитва, та молитва из далекой юности, словно опять пришла на встречу со мной. Она заполнила сердце, затем все тело, обняла нашу поляну, моих спящих друзей, реку, негромко поющую на перекатах, тем­ный лес, полный разнообразных шорохов, горы с висящим над ни­ми тонким серпом месяца, стала широкой и безпредельной, как бы заполнив всю вселенную, постепенно растворяя в этой безпредель- ности представление о всем мире и о самом себе. Не знаю, сколько пробыл я в молитве, но внезапно пришел в себя, когда сверху водо­падом хлынул столб яркого белого света на нашу поляну, осветив все окружающее пространство до малейшей травинки. Также не­ожиданно, как и появился, странный свет ушел вверх, и вокруг сно­ва осталась непроглядная ночь, освещаемая лишь дрожащими не­бесными созвездиями. Оставлять молитву не хотелось, но тело уже давало о себе знать сильной усталостью от перехода через перевал. Я улегся рядом с друзьями и заснул, ощущая, как в сердце продол­жала тихо струиться молитва, словно волны милой и неизреченно доброй благодати... За утренним чаем я спросил друзей, видели ли они ночью яркий столб света над нами, но им показалось, что это свет от фар автомобиля.

Но откуда здесь машина, если дороги нет? - задумались они. - Наверное, это был метеорит или еще что-то... - строили догадки эконом с преподавателем.

Этот вопрос мы оставили невыясненным. Во время прогулки я обнаружил неподалеку большое дерево с крупными спелыми абри­косами. Мои спутники немедленно собрались вокруг дерева. Отве­дав вкусных плодов, отец Пимен воскликнул:

А что это?

Поодаль на земле валялась разорванная в клочья окровавлен­ная шкура кабана. Судя по следам на песке, здесь похозяйнича­ли волки.

Хватит отдыхать! Уходим, отцы! - решительно заявил эко­ном. - Это не наши места...

Мы уложили свои вещи в рюкзаки и медленно двинулись вниз вдоль реки, широко разливавшейся по галечниковой долине и по­тому сильно обмелевшей. Переходя вброд поток за потоком, я от­стал от своих путников. Молитва не оставляла сердце. Она словно стала такой же тихо журчащей рекой благодати внутри и лилась неторопливо, усмиряя ум и помыслы. Эконом с преподавателем отправились полюбоваться поближе зрелищем лесного водопада, низвергающегося со скал широким шумным веером, а я встал на колени в прибрежном песке и остался недвижим. Все вокруг словно замерло. Тело, ум и природа как будто слились в одно целое и это целое было безпредельно живым и исполненным глубокого мира. В сердце возникло ясное убеждение, что наступило прощание с за­кончившимся навсегда этапом азиатских исканий и испытаний. Никакого скита здесь не будет и больше искать нечего. Впереди ждет иная, новая жизнь, а к старой жизни уже никогда не будет возврата. Слезы хлынули из глаз. Я поднялся с колен и один пошел вперед, чтобы друзья не заметили моих рыданий. Я шел, залива­ясь слезами, и говорил: “Прощай, мой любимый край, прощай на­всегда! Боже мой, Иисусе Христе, я выбираю Тебя и пойду за Тобой, куда бы Ты ни позвал меня!..” Так я прошел, рыдая, километра три, пока сердце не обрело покой, смирившись с окончательным разры­вом с моей прошлой жизнью и со всей моей юностью...

По мере того как мы продвигались вниз, повсюду встречались безчисленные перемены. Таджики возвращались на свои старые места и заново их обживали. Безлюдие закончилось безвозврат­но. На ровных прибрежных террасах снова стояли кибитки, рядом виднелись грузовики. Заброшенные прежде поля были вновь рас­паханы и засеяны, везде жили люди. В одном из новых кишлаков мы заночевали.

Я уже никогда не уйду с этого места, а если станут выселять, начну отстреливаться! - говорил нам хозяин нового дома, постро­енного на месте бывшего кишлака. - Двустволка у меня есть, па­троны тоже - живым не дамся и мертвым не унесут! Здесь мой дед похоронен и сам здесь лягу...

И это было понятно. Край изменился настолько, что ни о каком ските уже не могло быть и речи. Поэтому у меня не осталось ни­какого желания к посещению прежде любимых мною уединенных мест - Пештавы и Богизогона. Стало совершенно ясно, что сюда я уже никогда не вернусь.

Веселому хозяину очень понравился рассудительный отец Ана­стасий. Взяв в руки дутар, инструмент вроде балалайки, с двумя струнами, он объявил:

Дорогой гость, песня для вас, и по-русски!

Высоким голосом он затянул:

На горе стоит баран, золотые рожки. Парень девушку любил за мешок картошки! - и добавил. - Вот, пять лет в России отсидел, русский выучил...

Рано утром на дороге нас подобрала грузовая машина. В кузо­ве стояли люди. Там я неожиданно увидел Сафара, моего давнего приятеля по Богизогону, и рядом с ним бывшего парторга. Парторг как всегда хмуро поприветствовал меня:

Я же говорил, что ты здесь не останешься, все равно уедешь!

Мы с Сафаром обнялись, но прежних теплых отношений уже не

ощущалось. Кроме обычных разговоров о семье и детях, говорить было не о чем. Средняя Азия для меня закончилась навсегда.

Последнюю попытку найти место для скита мы сделали на бе­регу Нурекского водохранилища, где раньше были совершенно не­обжитые места. Но увиденное разочаровало нас. Берега исполосо­вали пыльные грунтовые дороги. По ущельям сновали грузовики с домашним скарбом. Новая жизнь пришла и сюда, вернее сказать, перемены уничтожили ту жизнь, которая еще хранила следы чи­стой девственной природы. В небытие ушли простые добрые от­ношения между людьми, отношения без насилия и ненависти. И только мальвы, прекрасные мальвы, похожие на чистые и нежные детские лица, согрели, как и прежде, своей красотой мою душу. Мы недолго пробыли на водохранилище, изнывая от горячего солнца, бьющего в упор на безлесном плоскогорье. Все впадины и лощины огромной долины горели золотыми, белыми, лиловыми и розовы­ми цветками стройных, качающихся под ветром любимых мальв. Безстрашно растущие вдоль пыльной, дышащей зноем дороги, они приветливо кивали своими милыми головками, словно провожая навсегда ушедшее счастье юности, счастье надежд и ожиданий. У родителей нам не удалось пробыть подольше, как хотелось, хотя мы с экономом оставили для этого время, чтобы порадовать себя общением с ними. Срочная телеграмма из Лавры заставила его спешно вылететь в Москву. Нам пришлось снова упаковать свои вещи и ехать в аэропорт. Душанбе уже не казался милым и родным городом. На лицах людей появилось выражение отчужденности и скрытой неприязни. В людных местах на наших глазах вспыхива­ли ссоры, доходившие до озлобления. Этих печальных изменений к худшему нельзя было не заметить.

* * *

Самолет начинает вираж,

Оставляя огни за бортом.

Этот город ушел, как мираж,

В то, что с нами случилось потом.

Но весной оживает печаль,

Словно в теле застуженный нерв,

Словно горный цветущий миндаль,

Словно флейты звенящий напев.

И лишь голову я преклоню

На ладонь онемевшей руки -

То ли плачу я, то ли пою,

И летят, и летят, лепестки...

Плоть человеческая берет начало от мира сего, а дух человека - от мира Небесного. Потому надлежит ему непрестанно уклонять­ся от привязанностей к тленному миру, чтобы не быть связанным земной плотью, погибающей и исчезающей, подобно облаку в не­бе. Земные наслаждения - смертоносны все до одного. Небесные блаженства - все животворящи, ибо они и есть Жизнь вечная и не­умирающая.

Понимаю я, Боже, что в воспоминаниях нет жизни, но весь этот многообразный опыт, оставшийся от воспоминаний, есть храни­тель жизни моей, нашедшей прибежище в Тебе едином, Господи. Ты позволил мне, заблудшему, встретиться с Тобой, хотя не стал пока единым со скорбным духом моим, чтобы я вечно мог пребы­вать в Тебе, Святый Боже, неотъемлемо и совершенно. Ты привел меня, Иисусе, неразумного, к мудрому старцу моему, который пока еще весь для меня - загадка и чудо.

С радостью вступаю в неизведанное и непознанное мной, ведо­мый Тобой, Владыко Человеколюбие, дабы обрести новый опыт в чудесном явлении многоликого Твоего бытия, самого великого ежедневного чуда, встающего перед очами моими. Ты ведаешь, сколько еще ничтожному телу моему бродить по пространному телу земли, но, превосходя ограниченность плоти моей и безгра­ничность вещества земного, веди меня из вечности небытия мое­го в Твою святую вечность, где надлежит мне стать безсмертным светом в безмерном свете Твоей неизреченной милости. Пусть там познаю я всю безпредельность духа моего в превосходящем всякие границы светозарном Духе Твоем и Твоей священной истине.

Date: 2016-08-29; view: 280; Нарушение авторских прав