Сдвиги психо-эвротической пропорции П-й группы. От низшей группы к более высшей группе (прогрессивные сдвиги).

Сюда относятся такого рода сдвиги психоэвротической пропорции, когда у латентного эвротимика, под влиянием какого-либо экзогенного заболевания (скажем, прогрессивный паралич и проч.), психоэвротическая пропорция сдвигается таким образом, что данный эвроактивный тип, из латетного эвротимика, превращается в психотического эвроида.

Как на яокий пример такого рода сдвига психоэвротической пропорции укажем на случай художника Брохиса.

А. Луначарский, по поводу устроенной в Лозанне русско-польской картинной выставки, сообщает в «Дне» (№ 348) такого рода данные о художнике С. Брохисе.1

«...Брохис, как мне удалось узнать,—пишет Луначарский,— сын зажиточного кожевенного или сапожного фабриканта в России. Отец в нем художественных талантов не поощрял, да чуть ли и сам покойный не ощущал в себе никаких дарований этого рода до приезда своего за границу, куда был послан своим отцом с чисто коммерческими поручениями.

Но, попав в Париж, С.Брохис внезапно почувствовал непреодолимое влечение к живописи и не без борьбы, не без лишений, отстоял свое право остаться в Париже и учиться любимому искусству. К этому времени по возрасту своему, он был уже человеком зрелым. На близких ему людей производил впечатление человека робкого, в духовном отношении несколько ограниченного, а в смысле специальных живописных дарований—никаких надежд не подающего.

Ни к старому благородному стилю, ни к смелому новаторству последних годов, покойный не чувствовал никакой симпатии. Его больше привлекала шикарная манера некоторых вполне второстепенных полумастеров, эффектная и внешняя виртуозность которых казалась бедному Брохису вершиной искусства.

«Ах, ecли бы мне писать так, как Х», восклицал он и называл при этом художника, имеющего успех исключительно среди бравурной живописи.

Таким Брохкс уехал из Парижа, восемь месяцев тому назад, в, Лозанну. Кажется, уже в Париже заметны были за ним некоторые странности. Он страдал разными, нервными мелкими расстройствами. В Лозанне положение стало быстро ухудшаться. Симптомы сделались тревожными. Пришлось пригласить врачей, Врачи заподозрели прогрессивный паралич. Приблизительно через полгода после переезда в Лозанну, покойный, уже явно ненормальный человек, был вдруг охвачен могучим порывом творчества. Ни с кем не разговаривая, почти не выходя из комнаты, небрежно питаясь, Брохис пишет одну карчину за другой. Все 370—небольшие полотна: nature morte и пейзажи. Больной не придает им никакого значения по их окончании. Он бросает конченную вещь в угол, натягивает опять полотно или что подходящее попалось под руку и в лихорадке продолжает творить. Странные произведения эти казались, как близким художника, так и психиатрам особенно ярким симптомом крушения духовных сил Брохиса. Ничего напоминающего его прежние старания достигнуть вкусной красочности и ловкого рисунка. На взгляд людей, мало привыкших к новейшим исканиям в области искусства, это было просто малевание сумасшедшего.

Так, можно сказать, за мольбертом и умер Брохис, явным образом от прогрессивного паралича. Картины его валялись беспризорным хламом в каком то темном углу. Нельзя не выразить глубокой благодарнопи двум русским художникам в Лозанне (В. Явленскому и М.Веревкиной), которые, раз получив возможность взглянуть на эти вещи, со всем рвением, если хотите, даже с благоговением, отдались восстановлению погибавшего наследства. Многие картины оказались отсыревшими, продырявленными, запыленными, хотя от роду то им было всего несколько месяцев. Еще несколько недель и замечательная серия была бы навсегда утеряна.

Я думаю, что нисколько не ошибусь, признав ее, даже безотносительно к ее удивительному происхождению, за очень большую артистическую ценность. Мне кажется, что, распроданная по одиночке, она несколько потеряет, хотя и каждое отдельное полотно остается сильным и интересным. В целом же это как бы связная живописная исповедь оригинальнейшей души. Особенно отмечу здесь,что картины Брохиса, вызывающие восторг у ультрамодернистов, в то же время находят высокую оценку и со стороны самых неуступчивых консерваторов. Не свое мнение выражаю я, говоря о их высокой артистической ценности, а, если не ошибаюсь, поголовное мнение сотен лиц, посетивших выставку.

Преувеличивать оригинальности их не надо. Этот Брохис второй манеры, этот новый, неожиданный, подземный Брохис вдруг вырвавшийся откуда-то и начавший хозяйничать в руинах мозга первого Брохкеа, не с неба упал. Заметны рлияния Сезанна, сильное увлечение и хорошее понимание валентности, стремление к вещности, убедительности, настойчивой реальности изображаемого. Огромный нервозный порыв, который проносится во всем сумрачном мире, отражающемся на 18 полотнах Брохиса роднит его с произведениями последнего, т. е. заметьте, сумасшедшего периода творчества Ван-Гога.

Однако это не Сезанн и не Ван-Гог. У Брохиса оказалась совершенно своеобразная гамма мрачных, каких-то пепельных, зловещих, таинственных тонов, каких нет у его новых метров. Да и откуда появились сами метры? Ведь первый Брохкс, нормальный Брохис, их не признавал и ими не интересовался? Это странные и, как с первого взгляда ясно, больные видения.

Больной Брохис не интересуется живым в мире, но не живой мир видит живым и жутким. Вещи кажутся ему теперь интересными, страшно интересными. Он пишет их портреты. Они—то притаившиеся у него, хранящие какой-то секрет, то ужасно важные, внушительные. Книга лежит, и вся полна сознанием своей вескости. Тяжелый Будда жив, но жив не человекоподобной внешностью,—это одна маска,—а внутренней жизнью заколдованного куска материи; материя вся заколдована и зла. Любопытно записать ее—эту ехидную злобу, и можно без чрезмерного ужаса к ней приближаться: она хоть живая и злая, но пошевелиться не может. И все это написано жесткой, темной кистью, уверенно, широко, отчетливо, с мастерским чувством Valeur'ов.

Но хуже в мире второго Брохиса растениям. Цветы у него сильно страдают; каждый лепесток их словно с болью высвободился, вырвался из косного и как то напряженно вытаращился на свет в испуге, не умея жить, предчувствуя смерть. Цветы словно жаждут расти и расширяйся, а вместе с тем, кроме больного усилия и страха, жизнь им ничего не несет.

Деревья особенно похожи на вангоговские. Вероятно, это ветер заставляет их так топорщиться, щетиниться, так махать ветками, закрученными в отчаянии?—Нет, это только кажется, Они сами шевелятся таким образом.

Дома у Брохиса все зловещи. Вовсе не потому, чтобы можно было предположить, будто в них живут злые и опасные люди.Вероятнее всего, что в них живут люди пришибленные и запуганные. Выстроили себе дом, жилище, не упустили из виду зачарованную жизнь материи, и теперь дом живет сам и не любит своих жильцов».

Таким образом, из этого случая с художником Брохисом. нам видно, как из латентного эвротимика, под влиянием экзогенного заболевания (прогрессивным параличем, в данном случае) вместе с психотическим сдвигом происходит сдвиг психо-эвротической пропорции прогрессивного характера (в высшую форму из низшей формы) II-ой группы.

Точно также, как яркий, аналогичный Брохису, пример, резкого сдвига психоэвротической пропорции, представляет из себя художник Иозефзон.

Иозефзон, известный шведский художник, резко отмечает в своей продукции грань—до болезненного сдвига его психики и после сдвига. В его «здоровое» время (препсихотическое) Иозефзон—художник натуралист. Произведения его этого времени, давшие ему положение известного художника, носят характер реализма, но, благодаря психическому сдвигу, вследствие резкого шизофренического заболевания, происходит полный переворот в его творчестве. Рождается совершенно другой Иозефзон. От его реализма ничего не остается. Между его произведениями этого периода психотического и произведениями пре-психотического—полная пропасть. И именно характеризуется демоническим и фантастическим содержанием, без определенных. форм очертаний. Эти произведения его, нарисованые в спокойных линиях и без экстатичности, при отсутствии пропорций и формы (свойственные натурализму), однако ничуть не уменьшают их большие художественные" достоинства, богатого тонкого вкуса, глубокого проникновения и тонкого чутья для декоративного творчества.

Таким образом творчество этого периода дало совершенный новый мир гипостатически скрытых художественных ценностей, быть может, более ценных, чем продуцированных им в его период реалистического направления.

Сюда же относятся и те примеры исключительных вундеркиндов-эвроидов, которые отличаются высокой талантливостью и в период их физической и психической зрелости переживают такой психический сдвиг, который не только не снижает их психоэвротическую пропорцию (как это чаще бывает у вундеркиндов), но, наоборот—психоэвротическая пропорция сдвигается в высшую (прогрессивную) форму, так что из эвроида данный вундеркинд превращается в высший эврофренический тип (гения). Таким примером является Моцарт—вундеркинд, сделавшийся затем Моцартом—великим композитором.