Будни Спецкомитета и сплетни о них.

ЛЮБОЕ крупное дело обрастает легендами. Когда я, прилетев на Семипалатинский ядерный полигон, стоял ранним июльским утром 1981 года, опершись о балюстраду площадки над Иртышом неподалеку от здания штаба полигона, мне говорили, что с этого самого места Берия любовался-де воздушным ядерным взрывом.

Это — безобидная легенда.

А вот легенда, скажем, о том, что работа советских атомщиков проходила в заключении под жесткой рукой «мрачного» 9-го управления НКВД — это легенда злостно карикатурная. В начале 1946 года в структуре НКВД СССР (нарком — С.Н. Круглое) действительно появилось 9-е управление (Управление специальных институтов) во главе с замнаркома А.П. Завенягиным, образованное по приказу наркома №0081 от 26 января 1946 года.

15 марта 1946 года Наркомат внутренних дел, как и все остальные наркоматы, был преобразован в министерство. И с этого момента в ведении 9-го управления МВД СССР находились:

— институт «А» в Сухуми, расположенный в помещении санатория «Синоп», с директором-немцем профессором Арденне, создателем электронного микроскопа;

— институт «Г» вблизи Сухуми, расположенный в поме-

щении санатория «Агудзеры», с директором-немцем профессором Герцем, лауреатом Нобелевской премии;

— лаборатория «Б» (объект «Озера») в районе города Касли Челябинской области на базе санатория «Сунгуль», где проводилось изучение вопросов защиты от ионизирующих излучений и где начальником радиобиологического отдела был «Зубр» Н.В. Тимофеев-Ресовский, работавший здесь с теми же своими немецкими коллегами, с которыми по поручению руководства Третьего рейха он занимался вопросами выведения расы сверхчеловеков, за что и получил от Советской страны «путевку» в санаторий «Сунгуль».

— лаборатория «В» в Калужской области, вблизи станции Обнинское, расположенная в помещениях бывшей колонии испанских детей и давшая начало Физико-энергетическому институту. В 1947—1949 годах становлением лаборатории «В» руководил со стороны 9-го управления такой «дремуче необразованный» человек, как действительный член АН УССР А.И. Лейпунский.

Как видим, в условиях заключения (в санаторном, впрочем, режиме) работали лишь немцы и часть наших специалистов, осужденных за вполне реальные грехи. И для иллюстрации стиля Берии, как и для более объемной картины эпохи, будет полезным познакомить читателя с извлечением из указания Берии от 16 августа 1946 года:

«Тт. Первухину и Завенягину проверить с выездом на место состояние дела в институтах «А» и «Г» (взяв с собой т.Лейпунского), принять необходимые меры и в 2-недельный срок представить свои предложения по обеспечению максимального использования немцев.

При этом иметь в виду необходимость установления регулярного контроля за выполнением немцами заданий (как по качеству, так и по срокам).

Лица, успешно выполняющие задания, должны представляться к премии, а лица, манкирующие работой, должны быть изъяты из институтов и направлены в лагеря.

Л. Берия».

И хотя тут упоминаются лагеря (куда никто из немцев не был отправлен), но и здесь нет пресловутой «лагерной пыли».

В марте 1948 года Круглое и Завенягин обратились к Берии с письменной просьбой о передаче всех этих «санаториев» из ведения МВД в ведение ПГУ, поскольку тематика их работ была полностью «пэгэушной» и все рабочие вопросы решались в ПГУ. Берия снесся с Первухиным, тот поговорил с начальником ПГУ Ванниковым и 27 марта 1948 года сообщил Берии, что Ванников «категорически возражает против приема указанных институтов в Первое главное управление».

Лишь 15 августа 1948 года вышло подписанное Сталиным постановление Совмина № 3091-1248сс/оп о передаче всех объектов 9-го управления из МВД в ПГУ, причем пунктом 6-м постановления министру Круглову предписывалось:

«а) зачислить в действующий резерв МВД генералов и офицеров 9-го Управления и находящихся в его ведении институтов, лабораторий и объектов;

б) обеспечить их положенным обмундированием;

в) сохранить занимаемые ими квартиры».

И у этого пункта была своя предыстория... 28 июля 1947 года заместитель начальника ПГУ Павел Яковлевич Мешик обратился к Берии с письмом. Кадровый чекист (родился в 1910 году, в 1932 году закончил Центральную школу НКВД), он в ПГУ отвечал за кадры и режим. О нем тоже написано немало гнусностей, однако по воспоминаниям ветеранов КБ-11, например, это был человек жесткий, но справедливый, (оценка, применимая и к Берии), а в жизни — еще и добрый. В 1953 году он, как и Берия, был арестован и в конце 1953 года расстрелян.

Так вот, Мешик писал:

«Товарищу Берия Л.П.

В Первом главном управлении при Совете министров СССР работает значительное количество офицерского состава Министерств Вооруженных сил, внутренних дел и государственной безопасности.

Постановлением СНК СССР от 5 октября 1945 г....за генералами и офицерским составом, откомандированным или переведенным на работу в Первое главное управление, были сохранены все права и льготы, предусмотренные для генералов и офицерского состава этих министерств и они числятся состоящими в кадрах на все время их работы в Первом главном управлении.

Однако офицеры ПГУ при Совете министров СССР лишены многих прав и льгот, т.е. не получают денежную надбавку за офицерские звания, как правило, задерживается присвоение очередных офицерских званий, не представляются к наградам за выслугу лет и не обеспечиваются санаторным лечением.

Просим Вас, Лаврентий Павлович, помочь офицерам Первого главного управления при Совете министров СССР получить предоставленные им правительством льготы согласно Постановлению СНК от 5.Х.45 г. № 2531-678 сс.

П.Мешик».

Проблема была серьезной — из-за неопределенности своего положения многие стремились уйти с «почетной» службы в ПГУ обратно в свои ведомства. И Берия адресует письмо министру Вооруженных сил Булганину с визой: «Прошу срочно рассмотреть и решить вопрос об офицерах Первого главного управления. А. Берия. 12.VIII.1947 г.».

И такая оперативная забота о людях, делающих одно с ним дело, была для Лаврентия Павловича характерной. Он даже отрез, полученный на наркомовскую шинель, после того, как шинель была выкроена, отдавал коллегам. В отличие, к слову, от маршала Жукова, складировавшего дома трофейные отрезы километрами.

Вот, например, Берия в начале июля 1947 года побывал лично на строительстве комбината №817. Побывал в первый раз. О том, что в третий свой приезд он провел там специальное «социальное» заседание Специального комитета, мы знаем. Но и после первого визита он был обеспокоен положением в социальной сфере на «сороковке». И тут же дал

указание Ванникову об улучшении жилищных и бытовых условий работников комбината. И уже 20 августа Ванников докладывал ему о том, что:

«— на 1947 год установлен план жилищного строительства в 15 000 кв. метров, но дополнительно решено построить еще 5 500 кв. м. стандартных деревянных одноквартирных и двухквартирных домов;

— решено дополнительно к плану построить также 4500 кв. м постоянных жилых каменных и деревянных зданий» для временного заселения строителями с передачей их заводу по окончанию стройки;

— в городке завода строятся и будут в 1947 году сданы в эксплуатацию школа-десятилетка, баня, прачечная, столовая-ресторан, детский сад, детские ясли, центральная котельная (к 5 октября), временный деревянный кинотеатр, а постоянный хлебозавод уже построен в 1946 году».

В конце Ванников предлагал:

«Для улучшения культурно-бытового обслуживания работников завода №817 необходимо ускорить открытие коммерческих магазинов, ресторанов-кафе, чайных...»

Причем все эти меры относились не только к работникам пока еще строящегося «плутониевого» комбината, но и к самим строителям.

СКАЗАТЬ, что Берия пользовался всеобщей любовью, нельзя... Он и по натуре не был склонен к сюсюканью, а многие годы такой жизни, когда фактически непрерывно, изо дня в день, надо было принимать множество разнородных решений, не могли не выработать у него естественно решительной манеры поведения. А она могла понравиться не всем, и уж никак не могла прийтись по душе людям холодной души и мелкого разума.

И если объективные наблюдатели (тот же академик Харитон или немец-профессор Риль) отмечали вежливость Берии, то это говорит об изначально очень высокой внутренней культуре и самодисциплине Лаврентия Павловича, потому что мало кто, поставленный в условия Берии, сохранил бы и на вершинах власти способность относиться к окру-

жающим с пониманием. А отнестись с пониманием — на таком уровне — это очень много!

Управленцы уровня Берии крайне загружены. Чтобы подчеркнуть значимость того или иного делового человека на Западе, говорят, что минута его работы стоит столько-то тысяч долларов. Минута Берии стоила десятков тысяч долларов. И если она была потрачена впустую, то приносила убыток не лично ему, а стране. Поэтому резкий, решительный, а при необходимости (увы, нередко возникавшей) и жесткий стиль ведения разговора был почти неизбежен.

Я говорю «почти», потому что, судя по стилю виз на документах, да и по ряду воспоминаний, Берия был, как правило, достаточно сдержан в выражении эмоций.

А обаяние?

Да у него и времени не было на то, чтобы быть обаятельным! Это ведь предполагает возможность немного поболтать, пошутить, улыбнуться... А когда он мог так вести себя? Лишь в очень близком кругу не просто близких сотрудников, а тех, кто был ему предан. Допущенных же к задушевности было немного. А вот уважавших его не только как руководителя, но и как человека, было немало, только за много десятилетий шельмования Берии они почти все успели вымереть, не получив возможности сказать правду о нем. Но кто-то смог передать ее по, так сказать, эстафете.

В 2003 году в минском издательстве «Беларуская энцыклапедыя» вышла книга Федора Дмитриевича Попова «Атомная бомба и КГБ». Автор попал на «объект 550» (КБ-11, база №112, Приволжская контора Главгорстроя), то есть в центр разработки ядерного оружия в Сарове — «Арзамасе-16», в 1954 году, когда Берия был давно предан официальному остракизму.

И вот оперативный уполномоченный «объектового» отдела КГБ капитан Попов представляется начальнику своего отделения подполковнику В.И. Бронникову, и начинается обстоятельная беседа об «атомной» истории «объекта», о бывшей Саровской пустыни, об особенностях оперативной обстановки и прочем.

Ф.Д. Попов пишет:

«Бронников отметил, что решающую роль в развитии атомной эпопеи сыграли Курчатов, Харитон и Берия. «Если

бы не они, то атомная бомба в СССР вряд ли была бы испытана в 1949 году», — сказал он».

Это, уважаемый читатель, эпизод 1954 (пятьдесят четвертого) года, когда Берию на высшем уровне объявили агентом международного капитала!

Капитан Попов не был знаком с Лаврентием Павловичем, но знал как тех, кто знал его лично, так и тех, кто работал «во времена Берии». И поэтому Федор Дмитриевич пусть из вторых рук, но тоже смог сказать правду о нем — в размерах скромных, но честных:

«Широкое развертывание в КБ-11 деятельности по его основному профилю жестко регламентировалось наличием жилья... Многие специалисты ютились в переполненной монастырской гостинице, которая раньше использовалась паломниками Саровской обители.

Положение с жильем резко изменилось после вмешательства Берии. По его указанию при Управлении №880 (по строительству «объекта» в Сарове. — С.К.)... было создано специализированное подразделение по строительству жилья. В 1948—1950 гг. многие жители Арзамаса-16 справили новоселье. За три года заселили более 200 жилых домов. Были они разными — и двухквартирные коттеджи, и финские сборно-щитовые, и многоквартирные каменные и брусчатые. Рядом со старыми монастырскими строениями встали трех- и четырехэтажные дома. Сам монастырь с храмами, часовнями, колокольней, келейными домами и трапезной оказался в самом центре объекта»...

Это — изустное доказательство заботы Берии о рядовых участниках Атомного проекта. А вот документальный пример с «верхнего этажа» проекта... 12 июля 1946 года Курчатов на бланке лаборатории № 2 пишет совершенно секретное письмо следующего содержания:

«Товарищу Берия Л.П.

Докладываю, что за последнее время резко ухудшилось состояние здоровья тов. Харитона Ю.Б.

Обследование в центральной поликлинике Министерства здравоохранения СССР показало, что имеет место функциональное расстройство нервной системы и сердеч-

ной деятельности (пульс 120 в минуту) при общем сильном переутомлении и истощенности организма. По заключению главного врача поликлиники д-ра Сосьяна необходим перерыв в работе тов. Харитона для санаторного лечения.

Я считаю возможным предоставить Ю.Б. Харитону отпуск на полтора месяца.

Прошу Вашего решения и помощи.

Академик И. Курчатов».

Итак, в очередной раз Берии приходилось переходить от общих проблем урановой проблемы к мелким, казалось бы, вопросам... И что, Курчатов боялся взять на себя ответственность за отпуск Харитона? Нет, конечно! Но он знал, что если обратится к Берии, то уж Лаврентий-то Павлович позаботится также о том, чтобы Харитона подлечили по первому классу и чтобы вообще все было по первому классу...

Так оно и вышло: Берия накладывает визу тут же, от руки, не передоверяя ее машинистке: «тт. Чадаеву и Бусалову. Обеспечить всем необходимым. А. Берия. 12/VIII».

Причем Лаврентий Павлович при всей его тщательности поставил в дате лишнюю черточку, потому что письмо Курчатова легло к нему на стол в день написания — 12 июля, и уже 18 июля помощник Махнева А.Васин пометил: «По распоряжению т. Бусалова т. Харитону предоставлено лечение в санатории «Барвиха». А. Васин».

Пульс самого Берии в расчет при этом никем не брался. Ему в отпуск проситься было не у кого — разве что у Сталина. Да и Курчатов тоже работал в режиме постоянного перегруза. Через четырнадцать лет, зимой 1960 года, он в возрасте 57 лет мгновенно скончается на садовой скамейке во время беседы как раз с Харитоном, по сути — у него на руках. К тому времени со дня гибели Берии пройдет почти семь лет.

Прочтя письмо Курчатова, я подумал — а что же он не обращался с этим к Ванникову?

К Малышеву?

К Первухину?

К Завенягину?

Ведь все они тоже обладали немалой, казалось бы, властью...

А он обратился к Берии.

Или вот другой случай.

9 марта 1948 года заместитель председателя Госплана СССР Николай Андреевич Борисов пишет Берии о проблемах с отводом земельного участка для «строительства коттеджей немецким специалистам, проживающим в настоящее время в Озерах...»

Немцам было неудобно добираться на работу в лабораторию № 2 и НИИ-9, и Завенягин подготовил проект постановления правительства о постройке коттеджей в пригородной зоне. Однако исполком Моссовета категорически возражал, мотивируя отказ тем, что «этот участок входит в лесопарковый защитный пояс г. Москвы и застройке не подлежит».

Сегодня любой «олигарх» или крупный чиновник решают подобные проблемы в свою пользу походя, безжалостно вырубая не то что защитные зоны, а национальные парки. А вот в «тоталитарном» СССР даже у ПГУ тут возникли проблемы.

Итак, Завенягин настаивал, Борисов считал, что «в виде исключения» согласиться можно.

И как же решает Берия? Он тут же находит вполне очевидный (после того как найден) выход. Виза его такова:

«т. Завенягину А.П. Надо обойтись без строительства специальных коттеджей для этих специалистов, а подыскать жилой дом вблизи места их работы и приспособить его. Л. Берия. 10 апреля 1948 г.».

Все верно! Зачем наносить ущерб защитному поясу столицы, когда можно все решить проще и дешевле? Почему же до этого не додумался Завенягин со всем его управленческим опытом? Почему и о лесах вокруг Москвы думать приходилось Берии?

И ведь каков «монстр»! Так, смотришь, построили бы в сказочных местах, под боком у Москвы (15—20 км) группу уютных коттеджей, а тут немцам и срок уезжать подойдет (их контракты предусматривали возвращение домой после завершения работ). И в коттеджах можно селиться высшей

государственной бюрократии. А «вурдалак» (термин «генерала» Волкогонова) Берия взял, да все на корню и зарубил... Не лес зарубил, а административную дурость!

ПОДРОБНО о резолюциях Берии на служебных документах Атомного проекта я еще поговорю. Но как часто необходимость этих резолюций вызывалась не объективной сложностью вопроса, а элементарным нежеланием коллег Берии самим решать в тех случаях, когда все можно было решить и без председателя Спецкомитета и заместителя Председателя Совета министров...

В июле 1946 года США объявили о проведении двух ядерных испытаний на атолле Бикини в районе Маршалловых островов. 1 июля на лагуну атолла, где были размещены 73 устаревших корабля, должна была быть сброшена мощная атомная бомба с самолета, а 25 июля предполагался подводный ядерный взрыв. И в СССР возникла естественная идея организовать на Тихом океане специальную комплексную научно-исследовательскую экспедицию для получения информации об этих испытаниях.

11 июня 1946 года Берия как зампред Совмина СССР подписал распоряжение Совмина № 7877-рс, обязывающее Министерство Вооруженных сил СССР, Академию наук, Главное управление гидрометеослужбы при Совмине предпринять нужные действия. И началось...

Адмирал Галлер 26 июня просит указаний Берии о выделении сверх лимитов топлива для кораблей и самолетов, и Берия санкционирует расход из мобилизационного резерва Тихоокеанского флота...

2 июля академики Семенов, Курчатов и Алиханов обращаются к Берии с предложением о посылке в район испытаний самолета для отбора проб из радиоактивного облака взрыва.

2 же июля Ванников почему-то просит Берию дать дополнительные указания адмиралу Кузнецову.

3 июля адмирал флота Кузнецов, считая идею трех академиков «приемлемой», сообщает Берии, что необходимо дать указания министру Морского флота СССР Ширшову (одному из папанинской четверки, дрейфовавшей на станции

«Северный полюс-1») о предоставлении командующему ТОФ адмиралу Юмашеву транспорта «Ереван», а также о выделении топлива — дополнительного к дополнительному.

5 июля начальник штаба ВМС адмирал Головко в дополнение к письму Кузнецова фактически дезавуирует идею академиков, ссылаясь на то, что американцы объявили район испытаний опасным, и заявляет о «малой вероятности получения газообразных продуктов взрыва за пределами этого района»...

Позиция флота выглядит странно! Опасный район — не запретный район. Это ведь международные воды, идти в них можно! А все, обращающиеся к Берии, уже получили основания для действии — распоряжение Совмина № 7877-рс. Теперь риск — проблемы флота. Позднее американские корабли постоянно заходили в те районы акватории Мирового океана, которые объявлялись ТАСС опасными для мореплавания в связи с пусками советских межконтинентальных баллистических ракет.

Тем не менее «лица, принимающие решения», их не принимают, поэтому 5 июля академик Семенов переформулирует идею отбора проб и пишет «глубокоуважаемому Лаврентию Павловичу»:

«...Лаврентий Павлович, конечно, нет никакой гарантии, что удастся получить результат (теория неточна, можно ошибиться в направлении ветра, взрыв может быть проведен очень глубоко под водой, т.е. на глубине большей 10—20 метров и т.п.). Однако шанс на успех есть, а полученные сведения представляют исключительно большой интерес.

Чтобы успеть сделать, необходимо дать немедленное распоряжение».

Ванников в письме Берии от 6 июля поддерживает Семенова и опять просит «дать указания адмиралу Кузнецову».

Но даже Берию вся эта бумажная буря на просторах океана канцелярских чернил, похоже, утомила, и он направляет письмо Семенова от 5 июля министру Вооруженных сил СССР Булганину, написав на нем от руки: «Тов. БУЛГА-

НИНУ. На Ваше усмотрение. А. Берия. 6/VII».

Булганин же — не министерское это дело, думать, — накладывает на письме резолюцию: «A.M. Василевскому. Прошу Вас рассмотреть этот вопрос с вызовом тов. Кузнецова. Н.Г. Булганин. 7/7/46».

Все, вовлеченные в перипетии, связанные с Бикини, имели прочную базу для любых действий — распоряжение Совета министров. И все они обладали немалыми самостоятельными государственными полномочиями. Представим себе, что шла бы война и изменившаяся оперативная обстановка потребовала бы срочной подготовки крупной операции на море. Неужели флот в лице адмиралов Кузнецова, Галлера, Головко, Юмашева не нашел бы резервов топлива без обращения к Берии?

Маршалловы острова — не ближний свет, но разве нельзя было изменить планы боевой подготовки ТОФ так, чтобы направление туда советских кораблей рассматривалось как плановый учебно-боевой поход?

Да, для этого надо было срочно ломать утвержденные графики, сметы и прочее, но если делом руководят подлинные управленцы, все становится возможным, и становится возможным в кратчайшие сроки. Ракетчик Королев говорил: «Кто хочет делать дело, найдет средство, а кто не хочет — причину для отказа». Увы, адмиралы и военные выбирали второй вариант. Ведь прямо это их не касалось...

Пройдет семь лет, и многие участники этого сюжета примут участие в создании первичной «антибериады». И будут поддакивать, когда Берии начнут приписывать самые нелепые «преступления» и «прегрешения». И у Берии даже не будет возможности что-либо возразить, потому что его лишат не только права работать на благо державы, но и вообще права на жизнь.

Он был загружен каждый день, успевая контролировать все узловые моменты. Скажем, с Урала, с комбината №817, в начале августа 1949 года должны привезти в Поволжье в КБ-11 драгоценный (да что «драгоценный» — бесценный!) плутониевый «шарик» для проведения контрольных сборок перед отправкой «изделия» на полигон в Казахстан. И все перемещения литерного поезда отслеживает лично Берия.

Это не перестраховка и не недоверие. И не только обостренная ответственность. Это еще и компетентность, понимание того, что лишь так можно помочь решению всех возможных острых вопросов в реальном масштабе времени! Ведь он же — Берия! Он все решит так, как надо!

В апреле 1948 года чиновники из Министерства кинематографии лишили КБ-11 права получения художественных фильмов на том основании, что в заявках на фильмы не указаны-де «точные географические координаты и название заказывающей организации». И генерал Зернов с начальником политотдела «объекта» Разореновым пишут письмо Берии с просьбой уладить дело.

И он улаживает.

В Бюро №2 Судоплатова поступают американские материалы о производственном жилом строительстве для персонала атомных заводов в Клинтоне и Хэнфорде. И Берия их тут же адресует главному «атомному» строителю А.Н. Комаровскому с явным намеком — нам надо строить не хуже...

Но как же это все было утомительно! А если бы он еще знал, что получит от потомков, от страны за эти великие и ежедневные труды через десятилетия?.. Да и что там потомки — уже через четыре года его имя втопчут в грязь его же коллеги по руководству страной.

Грустно все это, товарищи...

Увы, когда мы сталкиваемся с «воспоминаниями» о Берии, «поведанными» нам через много лет после того, как Берию представили злодеем впервые на июльском пленуме ЦК, то надо быть очень осторожным даже в случаях, когда мемуаристами оказываются доктора наук, а то и академики. Осторожным потому, что, когда Берию выставляют «монстром» и «палачом», нам не о реальном историческом Берии рассказывают. Нам перепевают те слухи, которыми он оброс за много десятилетий хулы на него. И если уж недобросовестными по отношению к памяти и доброму имени Лаврентия Павловича оказываются инженеры и ученые, то что уж говорить о людях «творческих», которым вымыслы по роду деятельности положены!

И идут в ход «достоверные свидетельства жертв» о «пытках, руководимых лично Берией», о его руках «по локоть в

крови»... Ну почему обязательно «по локоть»? Писали бы уж — по плечо или хотя бы по предплечье...

Вот еще один пример... Упомянутая мной книга о Завенягине издана при поддержке ОАО «Горно-металлургическая компания «Норильский никель», потому что Завенягин, окончив Горную академию, был одним из основателей Норильского комбината. По количеству цитат из злобствующих по адресу Берии источников ее можно отнести, повторяю, к классическим, и особенно часто там цитируется рукопись «воспоминаний И.И. Новикова» из архива автора-составителя М.Я. Важнова. В именном указателе к книге о мемуаристе сказано кратко: «академик РАН», и Важное приводит такие его откровения:

«Завенягин лучше, чем кто-либо другой, осознавал, насколько важно в самые сжатые сроки создать атомную бомбу, и притом так, чтобы это был не единичный экземпляр... но чтобы одновременно было запущено производство, обеспечивающее выпуск нужного количества таких бомб.

Стратегическая задача, сформулированная Завенягиным, Ванниковым, Курчатовым (именно в такой последовательности. — С.К.), состояла в том, чтобы в кратчайший срок создать промышленное производство ядерного оружия...»

и т.д. и т.п. Завенягин в ПГУ был вообще-то заместителем Ванникова по общим вопросам, а в соответствии с распределением обязанностей руководящего состава ПГУ он непосредственно наблюдал за (цитирую по документам): «1) вопросом металлургии;

2) вопросом аффинажа и горнорудных предприятий;

3) вопросами геологии;

4) строительством;

5) ГСПИ-11 (Государственный союзный проектный институт. — С.К.);

6) контрольной группой;

7) охраной труда;

8) снабжением общим;

9) транспортом».

Это все вопросы важные, однако — не ключевые. В стратегические проблемы Завенягина особо не вовлекали, хотя что-то приходилось решать и ему. Порой — и в стратегической сфере. Но кто сам-то академик Новиков? Какой он внес вклад в советский Атомный проект? Если судить по другому его пассажу, приводимому в книге, изданной «Полимедиа», то академик в оружейной проблеме поработал на славу и знал все до тонкости, например:

«Напряженная работа, проходившая к тому же в обстановке подозрительности и недоверия со стороны Берии, постоянных угроз и поощряемых Берией доносов, изматывала организм и подрывала здоровье Завенягина, Ванникова, Курчатова...» Или:

«Накануне первого взрыва атомной бомбы Берия подготовил проскрипционные списки на Курчатова и его сотрудников, которых намеревался жестоко покарать в случае неудачи испытания» и т.д. и т.п.

Так кто же этот знаток «атомной» истории страны? В справочнике Минатома за 1995 год «Кто есть кто в атомной энергетике и промышленности» такового атомщика не отыскалось, зато в общероссийском справочнике значилось: «Новиков Иван Иванович, действительный член РАН, г.р. 1916, советник при дирекции Ин-та металлургии. Главные направления научной деятельности: фундаментальные исследования газообразного состояния, в особенности водяного пара»...

Вот так «оружейник»! Вот так «эксперт»! Отыскался след Ивана Ивановича и в справочнике АН СССР за 1977 год. Тогда еще членкор, Новиков, состоя в отделении физико-технических проблем энергетики, работал в том же Институте металлургии имени А.А. Байкова. Как теплотехник, он, похоже, имел отношение к работам по атомной энергетике, но в оружейных проблемах не ориентировался абсолютно. Однако гнусности о Берии под прикрытием академической тоги в общественный оборот запустил.

Возможно, кому-то из читателей покажется неуместным мой тон по отношению к вполне заслуженному человеку. Но

за время работы над этой книгой я не раз просто-таки стервенел от подлой безответственности подобных «специалистов по водяному пару», на старости лет решивших приобрести еще и дополнительную квалификацию специалистов по «лагерной пыли». Так что за свою злую иронию в их адрес просить прощения ни у кого не намерен. А этот знаток «газообразного состояния» еще и Павла Судоплатова грязью облил:

«По-видимому, в целях устрашения Берия вводит в аппарат Спецкомитета на правах начальника технического отдела (это так у академика именуется Бюро №2 по разведке. — С.К.) политического киллера Судоплатова...» Что тут можно сказать? Иногда не только по делам, как утверждал Христос, но и по словам их узнать можно их... Тем более что слово — это тоже дело.

ЛЮБИТЕЛИ пускать «лагерную пыль» в глаза доверчивых людей немало написали и о драконовских-де режимных мерах, о зловещих «уполномоченных» Берии, свинцово-де нависавших над душой атомщиков. Уполномоченные Совета министров СССР на атомных объектах действительно были. Однако отбирались они из числа технически образованных чекистов. Аркадий Константинович Круглое, автор одной из первых серьезных и профессионально точных книг об атомной отрасли «Штаб Атомпрома», написал о них так:

«Естественно, стиль работы этих уполномоченных был разный и не мог нравиться всем в условиях той гонки работ по Атомному проекту, однако ярлык «доносчик» или «надсмотрщик», который, с легкой руки журналистов, да и ряда специалистов, получил распространение, весьма примитивно и необъективно характеризует деятельность этих людей».

Берия, как мы помним, был опытным и разведчиком, и контрразведчиком (что в одном лице удачно сочетается не часто), и введение института уполномоченных Совмина в структуру атомных работ было удачной его идеей. Причем многое в нашем «режиме» было взято из опыта организации режимных мер безопасности, применявшихся в Манхэттенском проекте США — они ведь были первыми.

И «режим» в «демократических» Штатах был отнюдь не мягок. Читатель должен помнить имя Владимира Козьмича Зворыкина, эмигрировавшего в 1919 году в США. Зворыкин — изобретатель телевидения, крупнейший специалист в области электронной оптики, президент Radio Corporation of America (RCA). Его приборы ночного видения армия США использовала еще во время Второй мировой войны!

Не имеющий отношения к политике, Зворыкин в 1943 году возглавил, однако, Нью-Йоркское отделение Фонда помощи жертвам войны в России (в его работе участвовала даже жена президента Рузвельта). А в 1945 году Зворыкин был включен в группу специалистов, имеющих заданием поиск научно-технических секретов рейха на территории Германии. Но когда он появился с группой в Вашингтонском аэропорту, выяснилось, что покидать пределы США ему запрещено. Зворыкин вспоминал об этом так:

«Я узнал, что мой паспорт задержан госдепартаментом из-за того, что я являюсь членом Фонда помощи жертвам войны в России... Что и говорить, горькая пилюля после... стольких трудов, отданных моей новой стране. Я... почувствовал себя как в клетке. Пришлось... готовиться к увольнению из RCA, так как я лишился допуска к своей работе над секретными проектами. Здесь за меня вступился генерал Сарнов (глава исследовательской фирмы «David Sarnoff». — С.К.)... В конце концов в 1947 году мне вернули паспорт, и я опять стал свободным человеком».

Я привел этот пример не в осуждение действий властей США. Каждая страна вправе охранять свои секреты так, как считает это нужным. Но чтобы завершить тему о разумности и пользе режимных ограничений, я приведу еще одну историю с тем же Зворыкиным.

Фирма RCA в 1935 году заключила крупный договор с Наркоматом электропромышленности СССР на поставку технической документации и оборудования для производства электровакуумных приборов. Последний раз Зворыкин приезжал в связи с этим в Ленинград и Москву в 1936 году. Сегодня порой утверждают, что в последующем Зворыкин до 1959 года воздерживался даже от служебных поездок в СССР в связи с расширением-де репрессий, но имеются дан-

ные, позволяющие объяснить это воздержание иначе. В сентябре 1934 года 28-летний ленинградский ученый Леонид Кубецкий продемонстрировал русскому американцу свою новую разработку — многокаскадные электронные умножители. Это была феноменально плодотворная идея, полезная для многих практических целей. Набросав на первом попавшемся клочке бумаги схему Кубецкого, Зворыкин по приезде в США быстро разработал свой умножитель, получил на него патент и в октябре 1935 года сделал доклад об этом новом классе электронных приборов в Нью-Йоркском отделении Института радиоинженеров. Однако на приоритет Кубецкого, естественно, не сослался.

Кого-то интересует при этом судьба Кубецкого? Что ж, в 1948 году он получил Сталинскую премию и как раз в год гибели Берии удостоился статьи о себе в Большой советской энциклопедии... Но откровенничал он со Зворыкиным все же зря. И если бы в момент их беседы рядом был, скажем, уполномоченный Совмина генерал-лейтенант Ткаченко, то, может быть, у Нового Света одним открытием было бы меньше.

Я вспомнил именно И.М. Ткаченко не зря. В начале войны он был начальником 7-го отдела НКВД, отвечавшего за чекистское обслуживание производства минометов, а в Атомном проекте стал уполномоченным СМ СССР на комбинате № 817. Как помнит, надеюсь, читатель, в своих воспоминаниях Новиков-оружейник (назовем его так в отличие от Новикова-теплотехника) выставил Ткаченко чуть ли не дураком. А он был всего лишь полезным педантом. Он ничего не запрещал — прав таких не имел. Он информировал и, скажем, 24 июня 1948 года писал заместителю Председателя Совета министров Союза ССР товарищу Берии Л.П. о нарушении Курчатовым и Славским правил техники безопасности:

«Академик Курчатов И.В. игнорирует иногда все правила безопасности и предосторожности (особенно когда что-либо не ладится)... Товарищ Славский Е.П. ведет себя еще более неосмотрительно.

Так, 21 июня товарищ Курчатов спустился на лифте на отметку минус 21 метр в помещение влагосигнализато-

ров в то время, когда активность в нем была свыше 150 допустимых доз.

Прикрепленные к нему работники охраны МГБ, не будучи на сей счет проинструктированными, а сотрудники радиометрической службы, преклоняясь перед его авторитетом, не препятствовали тов. Курчатову...

Так как его посещения зараженных мест не вызываются никакой необходимостью, я лично просил тов. Курчатова быть в дальнейшем более осмотрительным...

Прошу Ваших указаний...»

И Берия лично и строго предупреждает «нарушителей» — во имя их же здоровья. Тот же Ткаченко указывал, что отклонения от проекта завода «Б» комбината №817 и недостаточное участие научного руководителя (то есть Курчатова) в проведении реконструкции завода могут привести к его досрочной остановке и загрязнению окружающей среды. К Ткаченко не прислушались и со временем получили экологическую катастрофу.

Я не знаю судьбы Ткаченко после гибели Берии, но знаю, что год его рождения — 1910-й, а смерти — 1955-й. И, скорее всего, он разделил судьбу своего начальника, скромным и честным сотрудником которого был долгие и бурные годы в великую эпоху.

А СЕЙЧАС я без прямой связи с предыдущим (хотя это как посмотреть!) намерен отдать читателю два должка, которые числю за собой еще с «военных» глав этой книги.

Я имею в виду тему «насильственного переселения народов», главным виновником которого привычно называют Берию. Когда-то ведь надо сказать и о ней хотя бы пару слов.

1 сентября 1942 года на имя члена ГКО Берии и командующего Закавказским фронтом Тюленева из Генерального штаба ушел запрос:

«Срочно. Берии и Тюленеву.

Масленников (командующий Северной группой войск. — С.К.) и Чечено-Ингушский обком ВКП(б) просят у Ставки Верховного Главнокомандования разрешения:

1. Перевести национальные чечено-ингушские кавполк и кавдивизион в действующие части Северной группы войск.

2. Разрешить начать прием добровольцев в ряды Красной Армии...

При этом Масленников доносит:

а) ингуши и чеченцы хотят драться с немцами;

б) в республике имеется свыше 45 000 военнообязанных, которых в Красную Армию не призывают, и считает необходимым развернуть среди чеченцев и ингушей движение за добровольное вступление их в Красную Армию...

Тов. Сталин приказал запросить Ваше мнение по этим вопросам».

Берия к такой идее отнесся скептически, и был прав. Генерал-пограничник Масленников, с которым читатель уже знаком, имел открытую душу солдата и представить себе, что предать Родину способен целый народ, он не мог. К тому же получить в тяжелые дни пополнение под полусотню тысяч человек было для генерала делом заманчивым. Но Берия знал и понимал то, что знают и понимают порой лишь опытные врачи и опытные контрразведчики...

Чеченцы были занозой в теле еще царской России, и ход военных событий доказал правоту Берии: доверять Чечне было нельзя! Поэтому когда военная обстановка позволила, чеченцев из Чечни выселили.

Ну, ладно! Допустим, Сталин и Берия проявили несправедливость к народу в целом, выселив всех подряд чеченцев в 1944 году в глубинные районы страны... Но почему же с 1991 года этот «невинно пострадавший» народ — народ в целом, хотя и не все в нем виновны — стал одним из факторов разложения России?

Думаю, честно размышляя над этим вопросом, читатель сам отыщет и ответ на вопрос — имелись ли основания у Сталина и Берии поступить так, как они поступили? Причем реально чекистская операция на Кавказе была проведена без тех эксцессов, которыми ныне полны «демократические» ее описания.

Что же до крымских татар, то я приведу документ, кото-

рый в 60-е годы хранился в архиве Крымского обкома партии (фонд 151, опись 1, дело 17):

«Список умерших партизан по Ялтинскому отряду с 26.III/42 г.:

26.III. — При нападении на сан. землянку бывшей 3 группы убиты противником: Сергеев, Пташинский, Горемыкин, Казачек, м/с Николаева.

28.III. — Умер боец Годин, причина — болезнь, грипп.

2.IV. — Умер Афонин — болезнь сердца.

2.IV. — Убиты предателем — Смирнов, Вязников, Агеев. 5.IV. — Умер Качалов, причина — истощение. 7.IV. — Умер Долгов, причина — истощение

10.IV. — Умер Гарбузов, причина — истощение

12.IV. — Умерли тт. Болотин, Шостик, Боршинов... Зибарев. От голода.

13.IV. — Умер т. Гребенщиков. Голод.

14.IV. — Умер Гардаш. От голода.

18.IV. — Умер Зуев А.А. От голода.

21.IV. — Умерли Сокольский, Мухин. От голода.

24.IV. — Умер Расторгуев. От голода.

19.V. — Умер Шутенко. От голода.

21.V. — Умер Гришко. От голода.

21.V. — Умер И.П. Дорошенко. От голода.

20.V. — Умер Алексеев. От голода.

21.V. — Убит Пономаренко.

30.V. — Умер Орехов. От голода. 6.V. — Умер Тимохин. От голода.

10.V. — Умер Коренюк. От голода.

15.V. — Умер Кравченко. От голода.

17.V. — Умер Лобода. От голода.

22.V. — Умер Загоса Д.В. От голода.

26.V. — Умер Кузерин. От голода.

26.V. — Умер Кондратенко В.А. От голода».

Это — результат того, что крымские татары-проводники выдали немцам практически все продовольственные базы партизан в Крымских горах.

В Крыму были десятки лагерей военнопленных — немцы хотели сделать Крым неприступным, и для фортификационных работ требовалась рабочая сила. Охрана лагерей — татары. Если среди пленных оказывался краснофлотец (обры-

вок фланельки, тельняшки, наколотый якорек), то смерть для такого славянского парня со Смоленщины или Полтавщины становилась избавлением после стандартных надругательств: вырезанные звезды, полосы «тельняшки», выколотые глаза, отрезанные гениталии...

Читай, читай, уважаемый читатель, и дай прочесть «демократу». Я намеренно не привожу здесь цифровых данных, хотя они говорят о том, что процент крымских татар, лояльных к Советской власти, не превышал 20 процентов.

А ведь только 9 мая 1945 года стало известно, что война закончилась 9 мая 1945 года, и закончилась нашей победой. Немцы не считали себя побежденными даже в январе 1945 года и имели к тому основания — рейх был еще силен и наносил мощные удары по русским в районе озера Балатон, по союзникам в Арденнах. А уж в 1944 году многие в рейхе (что бы там ни писали обратного) были уверены в том, что неудачи — явление временное. Так могла ли Россия позволить себе роскошь иметь в 1944 году в своем тылу потенциальные очаги восстаний на Кавказе и в Крыму, поддержанных извне?

И опять-таки посмотрим на сегодняшнюю ситуацию. Что принес возврат в Крым «репрессированного татарского народа»? Кровь, нарастающий этнический конфликт. И источник его — народ, «невинно пострадавший» от «палача» Берии.

Я ОТВЛЕКСЯ на сюжеты, от атомных на первый взгляд далекие, а на самом деле — связанные с ними тем обстоятельством, что любой сюжет, связанный с Берией, как орех скорлупой покрыт прочной коркой окаменевшей грязи. Но если эту корку разбить, то мы получаем «ядро» правды о Берии. И эта правда о его довоенной, военной и послевоенной деятельности доказывает огромный человеческий масштаб и человеческую состоятельность того, кто ее проводил.

Как государственная фигура он был не добр и не зол, он был адекватен исторической ситуации. А чего еще мы можем требовать от выдающихся государственных фигур? Но и как государственная фигура он никогда не был безжало-

стен и бездушен. Не таким у него было начало жизни, чтобы в его душе выросла жестокость и палачество.

Перебрасывая же мостик из темы «репрессий» к «атомной» теме, я познакомлю читателя с уже упоминавшимся мной письмом П.М. Зернова Б.Л. Ванникову от того самого 12 февраля 1949 года, когда Зернов якобы замахивался на Берию то ли канделябром, то ли — пресс-папье, то ли — дубиной, вырезанной из развесистой клюквы. Зернов писал:

«...за последние восемь месяцев в зоне объекта сложилась совершенно ненормальная обстановка.

По решению Правительства в 1947 году для обеспечения безопасности на объекте... из пределов зоны были отселены все лица, имевшие в прошлом судимость или другие компрометирующие их данные (было отселено 500 человек, включая членов семей, с предоставлением нового жилья и ссуд, с выплатой компенсаций и т.п. — С.К.)...

Однако дело изменилось коренным образом в худшую сторону, начиная с апреля месяца 1948 года.

Освобождаемых из заключения строительное управление № 880 МВД СССР... стало оставлять на стройке в качестве вольнонаемных. В результате таких лиц в зоне скопилось более 1750 человек...

Среди освобожденных из лагеря и теперь свободно проживающих в поселке много хулиганства, воровства, грабежей и были случаи убийств...

В общественных местах постоянно толпы бывших заключенных. Научные и инженерно-технические работники (это речь об элите Атомного проекта. — С.К.) не могут попасть в кино, стали бояться вечерами и ночами ходить по улицам...

Мною три раза по этому вопросу подавались докладные записки на имя т. Берия Л.П., но так как никаких решений нет, то я не знаю, доложены ли они ему?» Зная уровень «режима» непосредственно в стенах КБ-11, в подобную коллизию рядом с ними трудно поверить! Но так ведь оно и было. А сегодня о тех, кто работал на «атомных» стройках в лагерном ватнике, пишут исключительно как о «жертвах режима». И невольно жалеешь, что в общественные места, заполненные той «криминально продвину-

той» толпой «жертв» «палача» Берии, нельзя хотя бы на полчаса перенести актив «Мемориала» и прочих «обличителей» «преступлений» Лаврентия Павловича. Возможно, тогда сплетен и инсинуаций вокруг его деятельности поубавилось бы...

И еще насчет «атмосферы страха», якобы витавшей вокруг всего, связанного с деятельностью Берии. 8 марта 1947 года Завенягин пишет Берии:

«Первое Главное управление охраняется вахтерской охраной, укомплектованной вольнонаемными лицами.

Несмотря на систематически применяемые дисциплинарные меры... имеют место сон на посту, дезертирство и ряд других серьезных проступков.

Опыт показал, что вахтерская охрана является совершенно ненадежной, не обеспечивающей сохранность секретной документации Первого главного управления».

В такое тоже поверить трудно. Но и это ведь было! А теперь подумаем, если бы тогдашняя народная молва приписывала Берии некое «палачество», вели бы себя вахтеры так безответственно? И какова же судьба этих нерадивых вахтеров? Стерты «в лагерную пыль»? Отданы в «рабство» ГУЛАГа? Нет, Завенягин всего лишь просит передать функции охраны Министерству госбезопасности.

Министр ГБ Абакумов отказывает на том основании, что МГБ охраняет только Совмин и ЦК. В том же стиле отказывает и министр внутренних дел Круглое. Тогда 24 марта 1947 года Берии пишет еще и Н.А. Борисов из Госплана. И 25 марта появляется подписанное зампред Совмина Берией распоряжение СМ СССР о передаче охраны зданий ПГУ при СМ СССР Министерству внутренних дел СССР.

Но Берия не был бы Берией, если бы в том же распоряжении не поручал Завенягину и Борисову в связи с передачей охраны МВД «сократить соответственно штат комендатуры и охраны», установленный почти год назад. Берия умел быть не только оперативным, но и экономным — «по-крупному» и в мелочах.

И можно лишь удивляться, как ему удавалось и то, и другое при все возраставшем круге поручаемых ему важнейших вопросов государственного бытия. Ведь Атомным проектом его задачи не исчерпывались...

Глава 19

БЕРИЯ + КУКСЕНКО = «БЕРКУТ»

НЕТ, уважаемый читатель, Берия в этой формуле носил имя не Лаврентий, а Серго. Хотя и Лаврентий Берия к рождению этой формулы имел непосредственное отношение.

И перед тем как начать рассказ о системе «Беркут» и Третьем главном управлении при Совмине СССР, я предложу читателю присказку. Летом 1941 года фронт неуклонно приближался к столице. И, как вспоминал авиаконструктор А.С. Яковлев, в Ставке ВГК было решено провести военную игру по отражению воздушного налета на Москву.

Игра проводилась в том особнячке рядом с Наркоматом авиационной промышленности, где размещалась Ставка, пока для нее готовилось кремлевское бомбоубежище. В небольшом зале, увешанном картами и схемами, собрались Сталин, главком ВВС П.Ф. Жигарев, его заместитель И.Ф. Петров, нарком авиационной промышленности Шахурин, его заместители Дементьев и Яковлев, авиационные генералы.

Докладывал командующий ПВО Москвы генерал-майор Громадин и командующий истребительной авиацией ПВО полковник Климов.

Возможно, был там и Берия, поскольку как член ГКО отвечал и за вопросы ВВС, но история, а также Яковлев (авиаконструктор) об этом умалчивают.

Яковлев пишет:

«На протяжении всего учения Сталин внимательно за всем наблюдал и слушал, но не проронил ни слова. Когда игра была закончена и, как полагалось, атаки воображаемых самолетов противника отражены, он молча обошел вокруг планшета. Создалось впечатление, что разыгранные варианты его не убедили... Наконец, раскуривая свою трубку, он произнес как бы сквозь зубы:

— Не знаю, может быть, так и надо...

Потом молча пошел в кабинет, пригласив туда Шахурина, Дементьева, Жигарева, Петрова и меня...

Так же, как и на нас, на него эта военная игра не произвела серьезного впечатления: как-то все схематично и бумажно».

Однако ПВО Москвы была уже тогда далеко не «бумажным тигром». А.Г. Федоров, автор монографии 1975 года «Авиация в битве под Москвой», сообщает, что, согласно Постановлению ГКО от 9 июля 1941 года в составе Московской зоны ПВО имелось 585 самолетов, 1044 зенитных орудия (а советские зенитки были очень хороши!), 336 зенитных пулеметов, 618 прожекторных станций, 124 поста аэростатов заграждения и 702 поста ВНОС (воздушного наблюдения, оповещения и связи).

Длясравнения там же сообщается, что Лондон прикрывало 452 орудия крупного, среднего и малого калибра, Берлин — 724.

Сюда надо прибавить еще и 8 первых отечественных радиолокационных станций типа «Редут» и РУС-2.

Москву прикрывали мощно — не в одночасье же была собрана и обустроена здесь такая сила! Система ПВО Москвы строилась как круговая, дальние рубежи ВНОС были отнесены на 200—250 километров от Москвы, и это позволяло истребительной авиации встречать противника на дальностях, начиная со 150—200 километров от города, и вести бои до внешней границы зоны зенитного огня (28—32 километра от центра города). В последнюю зону вход истребителям запрещался, за исключением случаев преследования противника, начатого вне зоны действия зениток.

И все же, как видим, Сталин сомневался, хотя Московская ПВО реально сработала неплохо — в первом же налете на столицу 22 июля немцы потеряли 12 самолетов, сбитых истребителями ПВО, и 10 — от зенитного огня. К Москве прорвались лишь одиночные бомбардировщики. При этом части зенитной артиллерии 1-го корпуса ПВО израсходовали 29 тысяч снарядов и около 130 тысяч пулеметных патронов.

Всего же за двухмесячный период отражения налетов на Москву была израсходована 471 тысяча снарядов, при этом средний расход на отраженный самолет составил 2775 снарядов. Недешевое это удовольствие — сбитый самолет.

Но тогда уже в системе ПВО были, как сказано, и радиолокационные станции. Так вот, при использовании РАС средний расход снарядов на один отраженный самолет со-

ставил всего 98 снарядов. А один зенитный артиллерийский снаряд стоил тогда пары хромовых сапог.

Когда немцы отошли от Москвы, меры по защите столицы не ослабели. По постановлению ГКО от 5 апреля 1942 года был создан Московский фронт ПВО, преобразованный в июле 1943 года в Особую Московскую армию ПВО. Фронт все более отодвигался на запад, дела шли все лучше, и с какого-то момента исчезла даже теоретическая угроза налетов.

Налетов немцев... Однако сразу же после войны Сталина опять начала занимать проблема ПВО Москвы. Ведь с появлением у СШАатомных бомб эта проблема изменялась принципиально. Даже одиночный самолет над Москвой теперь мог обеспечить русской столице участь Хиросимы.

А вот после такой «присказки» можно вести и сам рассказ...

СОБСТВЕННО, я здесь опираюсь на свидетельство, в частности, такого компетентного эксперта, как генерал-майор, доктор технических наук Александр Павлович Реутов. Крупный ученый и конструктор в области радиолокации, он после окончания в 1950 году Военно-воздушной инженерной академии имени Н.Е. Жуковского начинал в том КБ-1, которое и положило начало современной ПВО Москвы.

Он приводит рассказ основателя КБ-1 генерал-майора Павла Николаевича Куксенко — тоже крупного ученого и конструктора-радиотехника, о том, как в одну из ночей 1950 года Куксенко вызвал к себе Сталин и сообщил, что последний неприятельский самолет пролетел над Москвой 10 июля 1942 года, и это был одиночный разведчик. А после этого Сталин сказал, что теперь надо строить такую ПВО Москвы, которая даже в случае «звездного» (то есть со всех направлений) массированного налета не пропустила бы к столице ни одного самолета, способного нести атомную бомбу.

На вопрос Сталина — какой должна быть такая ПВО, Куксенко ответил, что перспективная система противовоздушной обороны должна строиться на основе сочетания радиолокации и управляемых ракет «земля — воздух» и «воздух — воздух».

Сталин подробно расспрашивал Куксенко, как считает Реутов, потому что проблема была для него достаточно нова. Но я не исключаю, что Сталин одновременно и испытывал пятидесятидвухлетнего специалиста, потому что значение радиолокации ему стало понятно еще до войны, хотя бы — после его бесед с адмиралом Акселем Ивановичем Бергом (отец — швед, мать — итальянка, сам Берг — чистокровный русак).

Чтобы читатель понял, что и мы не лаптем щи хлебали в «тоталитарные» времена, сообщу, что первая серийная бортовая радиолокационная станция «Гнейс-2» разработки В.В. Тихомирова была создана в июле 1942 года и устанавливалась на бомбардировщике «Пе-2» в варианте перехватчика. А Совет по радиолокации при ГКО, заместителем председателя которого стал Аксель Берг, был образован в июле 1943 года. Председателем Совета был, между прочим, Маленков, но и здесь он как компетентный управленец-«технократ» не отличился. В конце концов и радиолокацию — как заинтересованное лицо в высшем руководстве — поддерживал Берия.

Куксенко же во время войны в звании капитана ГБ был главным инженером номерного НИИ НКВД радиотехнического профиля, и Берия, безусловно, его знал. В 1947 году, в возрасте 51 года (родился в 1896-м, умер в 1980-м) Павел Николаевич стал доктором технических наук, а за год до этого получил Сталинскую премию за разработку нового бомбардировочного прицела. Весьма вероятно, что именно Берия «вывел» его на Сталина.

Так или иначе, Сталин сказал Куксенко, что необходимо незамедлительно приступать к созданию ПВО Москвы, рассчитанной на отражение массированного налета с любых направлений. Вскоре было образовано Конструкторское бюро №1 (КБ-1) Министерства вооружения — крупный конструкторский и научно-производственный концерн по разработке систем радиоуправляемого ракетного вооружения. Во главе КБ-1 были поставлены профессор Куксенко и молодой Серго Берия, окончивший Академию связи в Ленинграде.

Григорий Васильевич Кисунько — в 1946 году преподаватель академии, а позднее — один из ветеранов и КБ-1, и работ по противоракетной обороне, Герой Социалистического

Труда, лауреат Ленинской премии, генерал-лейтенант, в 1996 году издал книгу «Секретная зона». Книга Кисунько в части оценок, особенно политических, оказалась неглубокой, но ценна описаниями фактической стороны дела.

О Сергее Берии он пишет, что тот высокомерием не отличался, был воспитан и тактичен, а «голова у него варила неплохо»... Кисунько же сообщает, что Сталин, убедившись в том, что Куксенко способен дать эффективную систему ПВО, «уже не считал нужным вызывать Павла Николаевича для личных бесед, предоставив «Беркута» на полное попечение Л.П. Берии».

Итак, и ракетные дела сваливались на того же человека, что вел уже дела атомные...

ВПЕРВЫЕ Берия столкнулся с ними по крайней мере за три года до войны, о чем практически никто сейчас не вспоминает. Причем он сразу же вышел на такую мощную «ракетную» личность, как Сергей Павлович Королев. Да, в то время Королев был осужден и находился в заключении. Но могу сообщить читателю, что Журнал посещений кремлевского кабинета Сталина зафиксировал появление Сергея Павловича в этом кабинете в октябре 1938 года (15 октября с 22.15 до 23.40). Это был долгий разговор с участием Ворошилова, вошедшего к Сталину в 21.50 и вышедшего от него уже без десяти два 16 октября.

Так что рассказы о том, что будущий Главный конструктор космонавтики годами кайлил породу, можно отдать Антоновым-Овсеенкам. Королеву пришлось, конечно, несладко, но не Берия в том виноват — арестовывали Королева до прихода Лаврентия Павловича на Лубянку. А вот после прихода туда Берия — среди множества дел по непосредственному, так сказать, профилю его «конторы» — внимательно знакомился и с остальным.

Один из основателей ГИРДа — Группы изучения реактивного движения — в Ракетном НИИ Королев с 1934 года занимался управляемыми крылатыми ракетами: 201, 212, 216, 217... Ракета 212 класса «земля — земля» стартовала с помощью пороховой ракетной катапульты с рельсовых направляющих, и ее первый полет состоялся 29 января 1939 года.

Тогда, когда Королев был «заключенным». И уже 3 апреля 1939 года он вновь появляется кабинете Сталина, на этот раз — вместе с Берией!

И они просидели там втроем с 18.00 до 18.35. Немногим более получаса, но это были полчаса личной беседы с главой государства! И разговор, скорее всего, шел о том, как лучше организовать работу Королева, чем Берия может и должен помочь... А поскольку все три собеседника были людьми дела и болтовни не терпели, то за полчаса все и обговорили.

Но, видно, Сталина интересовали и чисто технические подробности, потому что на следующий день Королева привезли к Сталину еще раз. И они уже наедине беседовали еще час — с 18.00 до 19.00.

В книге безусловно выдающегося деятеля советского ракетостроения Бориса Евсеевича Чертока «Ракеты и люди» утверждается, что Сталину «обычно докладывали» о всех новинках в области вооружений, но о «сухопутных (для профессионала термин вообще-то странный. — С.К.) реактивных снарядах Сталин до 1941 года информации не имел».

Как видим, имел.

Причем, заметим, вот невинно осужденный Королев перед Сталиным. Нам давно привычна сказочка о вздохах: «Эх, если бы Сталин знал!» Но вот Сталин знает... Он ведь не может не знать, откуда к нему привозят молодого талантливого ракетчика. Ну, так что же этот ракетчик не падает на колени и не просит: «Помилуй мя, товарищ царь-государь! Не губи душу!»?

Нет — идет деловой разговор, и оба понимают, что некий грех был, и что надо отработать его делом, и что отработан он будет, а за этим последуют и почет, и награды, и... И, главное, новые задания и задачи. Новая увлекательная работа!

Они ведь все ею жили тогда — новые советские люди...

И Королев.

И Сталин.

И Берия.

И уже 28 февраля 1940 года летчик-испытатель В.П. Федоров выполнил первый полет на ракетоплане РП-318 конструкции Королева, основанной на его же планере «СК-9», с работающим жидкостным ракетным двигателем. А в 1942—

1943 годах Королев ведет разработку самолетного ракетного ускорителя для самолета «Пе-2Р», за что в 1945 году был награжден орденом.

После войны Королев в числе других работал в Германии, изучая богатейший опыт немецких ракетчиков, и там его пути пересекались с генералом Зерновым, который тогда тоже, как уполномоченный Особого комитета при ГКО, имел отношение к «ракетным» поискам.

Берия был в курсе всех этих вопросов и на рубеже 1945— 1946 года стал одним из тех, кто подписал докладную записку Сталину с предложением об организации работ по ракетной технике в СССР и в Германии (там был развернут институт «Нордхаузен»). Подписали ее, кроме него, Г.М. Маленков, Н.А. Булганин, Н.А. Вознесенский, а также министр вооружений Д.Ф. Устинов и начальник ГАУ маршал артиллерии Н.Д. Яковлев.

14 и 29 апреля 1946 года в кремлевском кабинете Сталина прошло два совещания на эту тему, и 13 мая 1946 года вышло Постановление СМ СССР № 1017-419сс «О вопросах реактивного вооружения». При Совмине создавался Специальный комитет по реактивной технике в составе: Г.М. Маленков (председатель), Д.Ф. Устинов и И.Г. Зубович (заместители председателя), Н.Д. Яковлев, П.И. Кирпичников (читатель должен его помнить по работе в группе при члене ГКО Берии во время войны), А.И. Берг, П.Н. Горемыкин, И.А. Серов (его, заместителя министра внутренних дел Круглова, Черток в своих воспоминаниях упорно именует заместителем Берии), Н.Э. Носовский.

Берия в этот Комитет №2 не входил, но вот оценка П.И. Качура, автора статьи «Ракетная техника СССР: послевоенный период до 1948 г.» в №6 журнала Российской академии наук «Энергия» за 2007 год: «Фактически ракетостроением руководил Л.П. Берия. Г.М. Маленков не занимался организационными и производственными вопросами и был формальным председателем комитета»...

Упоминавшийся мной Б.Е. Черток тоже подтверждает, что Маленков, как и сменивший его вскоре Булганин, «особой роли в становлении... отрасли не играли. Их высокая роль сводилась к просмотру или подписанию проектов постановлений, которые готовил аппарат комитета».

Все повторялось, как в случае с «авиаторами» Маленковым и Молотовым во время войны. Они председательствовали, Берия тянул воз.

Еще и этот.

Но вновь обращаю внимание читателя на фамилию Кирпичников. Берия и в ракетном Спецкомитете имел надежного помощника, испытанного им в годы войны.

На первых порах в развитии ракетной техники был принят тот же подход, что и в урановой проблеме, — воспроизводство немецких прототипов ФАУ-1 и ФАУ-2. Инициативу этого обычно приписывают Сталину, но Б.Е. Черток сообщает, что на точном воспроизведении немецкой ФАУ-2 настоял Устинов, по поводу чего «не раз имел с Королевым серьезные конфликты». Копирование тогда, впрочем, было разумным выходом — немцы в ракетных работах ушли от остальных так же далеко вперед, как янки — в атомных.

Но активно велись и собственные исследования и разработки — в 1947 году в ОКБ Королева прошли натурные испытания экспериментальных ракет. Сотрудник ОКБ с 1946 года А.Н. Вольфицин в восьмидесятые годы вспоминал, что некоторые пуски «скорее напоминали демонстрацию фигур высшего пилотажа» — почти сразу со старта ракеты вместо вертикального полета переходили в замысловато криволинейный.

В 1948 году у Сталина вновь собралось совещание, где маршал артиллерии Яковлев (еще одна «невинная» жертва Сталина и Берии) резко высказался против принятия ракетной техники на вооружение, мотивируя отказ сложностью и низкой надежностью ракет, а также тем, что те же задачи решаются авиацией. Королев столь же резко выступал «за»...

Наши первые баллистические ракеты были действительно несовершенными. Но их появление в войсках стало бы серьезным толчком к совершенствованию техники, а одновременно военные набирали бы опыт эксплуатации. Сталин в этом духе и высказался, заметив, что товарищу Королеву надо сделать такую ракету, чтобы «не огорчать наших военных»...

К слову! Тем, кто пытается представить дело так, что наши ракетчики, зажатые указанием Сталина, в первые годы лишь воспроизводили немецкие образцы, не мешало бы

знать, что уже в 1948 году Королев пригласил к себе в КБ специалиста по компоновке кабин самолетов — инженера А.В. Афанасьева из КБ Яковлева, для проработки проекта пилотируемого корабля. Тогда этот проект «не пошел», но Афанасьев впоследствии принимал активное участие в разработке космических кораблей «Восток» и «Союз»...

В Спецкомитете №2 многое решал министр вооружений Устинов, но «ракетное» значение Берии можно понять из одного разговора времен 1952 года, описанного Г.Кисунько.

Тогда возникли проблемы с одной из конструкций КБ-1, и Устинов собрал межведомственное совещание, на котором Кисунько впервые познакомился с Королевым. По окончании совещания Кисунько попросил Королева подбросить его на «Победе» и уже в машине упрекнул коллегу в том, что он не лучшим образом поддержал КБ-1, представителем которого на совещании был Кисунько...

Я не сторонник цитирования прямой речи из мемуаров, поскольку это всегда нечто если не вымышленное, то и не достоверное, но ответ Королева в изложении Кисунько приведу:

«— А если я немного переборщил, то это тоже объяснимо: у меня свой министр (Устинов. — С.К.), а у вас свои начальники, которые даже по его просьбе не захотели принять участие в совещании, где присутствовали и представители от самого ЛП... Мне надо было немного сместить акценты в сторону КБ-1... Вы для ЛП свои: вас могут не более чем пожурить»...

Кисунько к Берии (отцу) относится отрицательно, и поэтому особенно убедительно выглядят в его изложении такие слова Королева, которые показывают уважительное отношение к ЛП Сергея Павловича. У ракетчиков и атомщиков такие аббревиатуры («СП» — Королев, «ЮБ» — Харитон и т.п.) были в ходу лишь по отношению к тем, кого уважали.

ВЕРНЕМСЯ, впрочем, к ПВО Москвы.

В 1950 году по Постановлению СМ СССР № 3389-1426сс/оп от 9 августа система ПВО Москвы получила наименование «Беркут». Точное происхождение такого наименования сегодня установить нельзя, но ветераны КБ-1 сходятся на том,

что оно образовано из начальных слогов фамилий главных конструкторов системы — Берии и Куксенко. А для «обеспечения разработки, проектирования и изготовления средств, входящих в комплекс ПВО системы «Беркут» 3 февраля 1951 года постановлением СМ СССР № 307-144сс/оп было образовано Третье главное управление при Совете министров СССР под руководством В.Н. Рябикова с непосредственным подчинением Специальному комитету, то есть Берии.

Рябикова перевели в ТГУ из Спецкомитета №2, но в острых ситуациях Берия подключал к нему еще и Ванникова. Причем Ванников — по свидетельству того же Кисунько — разговаривал порой очень жестко, например так: «Я... собираюсь доложить ЛП, что все вы здесь забыли, что такое ответственность... Вы избаловались и думаете, что вам все позволено. Вам давали все, что вы просили... А теперь хватит, теперь вы давайте»... Однако, как признает даже Кисунько, обходилось «без поисков... козлов отпущения».

Теперь как председатель Спецкомитета Берия курировал:

— Первое главное управление во главе с Б.Л. Ванниковым;

— Второе главное управление во главе с П.Я. Антроповым, которое ведало вопросами добычи и переработки уранового сырья в концентрат, а также осуществляло производственно-техническое руководство добычей урана из месторождений, разрабатываемых в Германии, Чехословакии, Болгарии и Польше, и контроль за геологоразведкой на уран и торий;

— Третье главное управление по управляемым р