Лаврентий для Лаврентьева

11 МАРТА 1946 года директор 2-го Научно-исследовательского физического института МГУ член-корреспондент АН СССР Д.В. Скобельцин обратился к «глубокоуважаемому Лаврентию Павловичу» с ходатайством «дать указания о необходимости демобилизовать из армии и ускорить возвращение в МГУ для переквалификации физиков, окончивших ранее МГУ, и бывших студентов старших курсов согласно прилагаемому списку».

Мотивация была следующей: «промедление в проведении испрашиваемого мною распоряжения поведет к срыву всего

задания в части выпуска специалистов по физике атомного ядра в 1946 г.».

Тревога Скобельцина была понятна и понята: 12 марта Берия адресовал его письмо министру вооруженных сил Булганину, а тот 18 марта сообщил:

«Товарищу Берия.

Во исполнение Вашего поручения от 12.3.46 г. по вопросу увольнения из Красной Армии военнослужащих для подготовки специалистов по физике атомного ядра мною отдано прилагаемое приказание».

Приказание было отдано начальнику Главного управления кадров генерал-полковнику Ф.И. Голикову, и тот его выполнил, однако 18 апреля 1946 года обратился к секретарю Центрального Комитета ВКП(б) тов. Маленкову Г.М. с докладной запиской: «Докладываю:

Идя навстречу научно-исследовательским учреждениям, работающим над проблемами атомной энергии, Главное управление кадров Вооруженных сил возвращает из армии значительное количество бывших студентов физических факультетов вузов.

При этом нельзя не обратить внимание на то, что... отбор отзываемых из армии студентов-физиков производят уж чересчур односторонне.

Так, из списка в 20 человек 13 апреля с.г. профессор Д.В. Скобельцин просит уволить 16 чел. евреев.

Ранее, 11 марта из 10 человек профессор Скобельцин половину людей (5 чел.) отобрал той же национальности».

20 апреля Маленков адресовал эту докладную Берии, и в тот же день уже Махнев в свою очередь дал Берии справку: «Выяснение показало, что т. Скобельцин при составлении списка пользовался устными рекомендациями знакомых преподавателей, физиков и студентов, так как в МГУ не оказалось учета студентов старших курсов, призванных в армию».

Судя по оперативности Махнева, вопрос показался Берии интересным, но как уж там было далее, документы умалчи-

вают. Однако вышеприведенная «информация к размышлению» послужит уместным вступлением к дальнейшему рассказу.

ПОЛНОСТЬЮ читатель может познакомиться с этой историей в №№ 6,7 и 8 «Бюллетеня по атомной энергии», но вряд ли ведомственное издание ЦНИИАтоминформа найдется во многих публичных библиотеках.

Сразу предупреждаю, что хотя далее все излагается в основном от третьего лица, фактически я очень сжато пересказываю то, что от первого лица написал в этом «Бюллетене...» о себе, о физике и о физиках начала 50-х годов доктор физико-математических наук Олег Александрович Лаврентьев, судьба которого оказалась связанной с судьбой Берии тоже знаковым образом. И поэтому не рассказать о ней невозможно.

Уже более полувека Олег Александрович живет в Харькове, будучи сотрудником знаменитого УФТИ — Украинского физико-технического института Академии наук. Работая над этой книгой, я дозвонился до него, и после моего представления у нас состоялся примерно такой телефонный разговор...

— Олег Александрович, насколько я знаю, вы встречались с Лаврентием Павловичем Берией.

— Да, у меня была одна встреча с ним... Я был, кстати, вместе с Сахаровым.

— А когда это было?

— В 1951 году...

— Ну и какие у вас впечатления от него?

— Хорошие впечатления... Во-первых, он был прекрасным организатором...

— Это я знаю, но меня он как человек интересует... Что вы об этом можете сказать? Что хотите, то и говорите... Какое впечатление он произвел?

— Хорошее впечатление... Во-первых, он вышел из-за стола, у него же большой стол был... Подошел, поздоровался за руку» сказал: «Здравствуйте», пригласил садиться...

Голос у Лаврентьева — глуховатый бас, а манера разго-

вора — неторопливая и обстоятельная... Он делает паузу и продолжает:

— И первый же его вопрос меня огорошил... Он спросил: «У вас что — зубы болят?»... Я удивился — почему? Ничего не болят! А он спрашивает: «А почему щека распухла?» — «А они у меня всегда пухлые...»

Тот, кто увидит фото молодого Лаврентьева, вопросу Лаврентия Павловича не удивится — щеки у Олега Александровича были тогда действительно, как у хомячка...

И еще одно... И в опубликованных мемуарах, и в телефонном разговоре со мной Олег Александрович вспоминал, что Берия обращался к нему на «вы». Но как часто в воспоминаниях других (хотя бы — генерала КГБ Синицына) Берия хамовато «тыкает» собеседнику... Так вот, позвольте не поверить! К тем, кто уже прочно вошел в его круг, он мог, конечно, по-товарищески обращаться на «ты» («пустое «вы» сердечным «ты» она, обмолвясь, заменила»)... Но «ты» как норма? Нет, и еще раз нет!

И вот почему я так категоричен... В 1951 году перед Маршалом Советского Союза, членом Политбюро, зрелым человеком, в конце концов, сидел двадцатишестилетний сержант Лаврентьев!

Именно — сержант...

Как он попал в кабинет Берии, читатель вскоре узнает. Но сейчас существенно то, что Лаврентий Павлович вышел к нему из-за стола, чтобы поздороваться за руку и усадить в кресло! А потом сразу же заботливо поинтересовался распухшей щекой... Да одна эта деталь опровергает все гнусности, нагроможденные над памятью Берии за прошедшие полвека с лишком!

— Ну и что потом? — спросил я у своего телефонного собеседника.

— Потом стал расспрашивать о родителях. У меня же тогда отец в тюрьме сидел...

— А потом?

— Ну, а потом он написал хорошую записку Ванникову, Завенягину и Курчатову.

— А потом?

— Потом тоже все было хорошо... Комнату в Москве дали... Денег дали... Сталинскую стипендию я получал — как отличник... Меня на работу к Курчатову приняли... Программу мы подготовили...

В трубке молчание... Пауза...

— А потом? — не выдерживаю я.

— Потом Берии не стало, и на меня все шишки посыпались... Хотя я один только раз с ним и встречался.

Вновь пауза, а потом я слышу:

— Да все это опубликовано... -Где?

— В «Бюллетене по атомной энергии», кажется, в летних номерах за 2001 год...

ПАМЯТЬ старого физика не подвела, и далее я все излагаю так, как об этом и предупредил читателя вначале...

В 1941 году семиклассник Олег Лаврентьев прочитал только что вышедшую из печати книгу «Введение в ядерную физику», автора которой позднее запамятовал. И у него зародилась голубая мечта — работать в области атомной энергетики.

Началась война, в 18 лет Лаврентьев ушел добровольцем на фронт, воевал в Прибалтике, а после окончания войны был переведен в Сахалинский военный округ, в 221-й зенитно-артиллерийский дивизион. Там он стал радиотелеграфистом и сержантом, на сержантские рубли смог через Посыл-торг выписать из Москвы книги по физике и подписаться на журнал «Успехи физических наук». Кроме того, в части была неплохая библиотека.

И началось систематическое и серьезное самообразование, тем более что командование части это поощряло. Удивительно, но факт — не имея формально даже среднего образования, Лаврентьев уже тогда мыслил как серьезный физик, уже в 1948 году самостоятельно придя к идеям термоядерного синтеза и водородной бомбы на основе дейтерида лития. Задумываясь же над использованием термоядерных реакций для промышленных целей, он формировал идею электростатических ловушек для плазмы... Фактически сержант Лаврентьев был потенциальным физическим гением,

ибо гений — это не только способности, но и труд. А трудиться его учила жизнь.

В сентябре 1948 года Олег поступает в вечернюю школу, несмотря на запрет посещать ее военнослужащим. Однако замполит А. Щербаков убедил командира дивизиона подполковника И. Плотникова в том, что тут надо сделать исключение. В мае 1949 года, пройдя три класса за год, Лаврентьев получает аттестат зрелости.

Газеты были полны сообщениями о том что президент Трумэн ставит задачу создания водородной бомбы. А сержант Лаврентьев знал, как ее сделать! И написал короткое письмо Сталину, а через несколько месяцев — в ЦК ВКП(б). Вскоре из Южно-Сахалинска приехал подполковник инженерной службы Юрганов — посмотреть на Олега, а заодно выяснить — все ли у него нормально с психикой.

Через несколько дней командование части получило предписание создать сержанту Лаврентьеву условия для работы, и в охраняемой комнате в штабе части он начал писать свою первую работу по термоядерному синтезу.

В июле 1950 года!

Протеже профессора Скобельцина в это время благополучно грызли «гранит науки» в МГУ, периодически перемежая это «меню» изделиями московских ресторанов.

Но и у Лаврентьева впереди была Москва... Уже были посланы документы в приемную комиссию МГУ, и 21 июля — без всяких профессорских ходатайств — честные советские люди провели досрочную демобилизацию талантливого советского парня. Свою работу по термояду он закончил, и 22 июля 1950 года она секретной почтой ушла в ЦК ВКП(б), к заведующему отделом тяжелого машиностроения И.Д. Сербину. Сам же Олег уехал в Южно-Сахалинск.

А там...

А там выяснилось, что вблизи Владивостока дожди размыли путь, садиться в Корсакове на пароход бессмысленно — все равно застрянешь на материке. В тогдашней России — если верить Станиславу Пестову и Антонову-Овсеенке — были в разгаре «тоталитарные» времена, когда все «друг за другом шпионили», чтобы спихнуть ближнего в «рабы ГУЛАГа», и когда «людей за людей не считали», называя их «винтиками». Но что удивительно — в этой «тота-

литарной» державе Лаврентьев не придумал ничего более умного, как пойти в обком партии. И там...

И там секретари по науке и промышленности, уже знакомые (!) с работой сержанта (!), помогли ему купить билет на самолет до Хабаровска и познакомили с книгой Г.Смита о Манхэттенском проекте США. Книгу он проглотил, и она дала ему новый толчок для идей по водородной бомбе.

Попав в столицу 8 августа, Олег был включен в группу опоздавших и после успешной сдачи вступительных экзаменов стал студентом физфака. В сентябре он встретился с Сербиным, который предложил поддерживать контакт (завотделом ЦК и студент!) и сообщать обо всех новых идеях. Олег написал еще одну работу, через экспедицию ЦК направил ее Сербину, но ответа не было...

И вдруг 3 января 1951 года в общежитии на Стромынке Олегу сообщили, что его разыскивают и просили позвонить по такому-то телефону. Он позвонил. Абонент на другом конце провода представился Махневым и, несмотря на позднее время, предложил приехать в Кремль.

Студенту-сержанту!

У окошка в бюро пропусков у Спасских ворот был лишь один человек, и когда он услышал фамилию «Лаврентьев», то всмотрелся внимательно и пошел следом. Оказалось, что они идут в одно место, и когда попутчики добрались до Махнева, тот представил их друг другу: «Олег Александрович Лаврентьев» и «Андрей Дмитриевич Сахаров».

На столе у Махнева лежала красиво оформленная вторая работа Лаврентьева, и секретарь Спецкомитета поинтересовался у Сахарова — знаком ли он с ней? Сахаров ответил, что нет, но что он читал первую работу Лаврентьева и она произвела на него сильное впечатление. Махнев порекомендовал прочесть и вторую работу. Напоминаю: Лаврентьев был тогда студентом-первокурсником.

Через несколько дней тоже поздним вечером Лаврентьев вновь был у Махнева, как и Сахаров. Махнев сказал, что их примет председатель Специального комитета, но придется подождать — у него сейчас совещание. После довольно долгого ожидания пошли в соседнее здание Совета министров СССР, и после многократной проверки документов все трое оказались в «предбаннике» бериевского кабинета.

Вначале к Берии был вызван Сахаров. Через 10 минут к нему пригласили и Олега. И состоялся тот разговор, который я описал выше...

ОЧЕНЬ скоро круг высоких знакомств студента расширился. И за счет кого! Ванников, генерал Павлов, Курчатов! Но чаще всего Олег имел дело с Павловым...

«Прокатывая» мои идеи, — пишет Лаврентьев, — он устраивал мне встречи с учеными, с интересом следил за нашими дискуссиями, проходившими иногда довольно бурно. Тогда для меня существовал только один авторитет — наука, и если я в чем-то был уверен, то отстаивал свою точку зрения, не считаясь ни с чем...»

Однажды Павлов сказал, что ему звонил «хозяин» и интересовался делами Лаврентьева. Сегодня «руководители» «Россиянин» не находят времени для академиков, а Берию интересовал талантливый студент! Да собственно, уже и не студент, а перспективный молодой ученый!

Круг знакомств расширялся: физики Блохинцев (Олег его знал только заочно по учебнику квантовой механики), Головин (тот, будущий антибериевский «сказитель»), математик Самарский... Курчатов предложил окончить университет за четыре года, и Олег быстро перескочил с первого курса на третий, и вскоре его пригласили на работу в лабораторию №2 (будущий Институт атомной энергии имени Курчатова).

Все было хорошо, но... Но вдруг с удивлением Лаврентьев узнает, что Сахаров и Тамм тоже занимаются вопросами удержания плазмы — за счет магнитного поля, о чем Сахаров Олегу не говорил. И тому были причина — как узнал Лаврентьев лишь в 1968 году, его первая сахалинская работа попала на отзыв к Сахарову — недавнему аспиранту Тамма, и идеи Лаврентьева, судя по всему, запустили «цепную реакцию» мыслей Сахарова...

В середине мая 1951 года Олег получил постоянный пропуск в лабораторию №2, именуемую и ЛИПАН — Лаборатория измерительных приборов Академии наук. Работали много, ожидался приезд Берии, который сам хотел посмотреть на эксперименты... Лаврентьев знакомится с Львом Арцимовичем — руководителем экспериментальной программы по

управляемому термоядерному синтезу, величиной крупнейшей. Оказывается, и Арцимович читал его первую работу и высоко ее ценит. А потом Олег знакомится и с Будкером — будущим директором Института ядерной физики Сибирского отделения АН СССР. Будкер тоже читал «сержантскую» работу выпускника вечерней школы рабочей молодежи и отнесся к ее автору очень доброжелательно.

В это время Олег уже жил на набережной Максима Горького (там было построено несколько внушительных жилых домов для сотрудников ПГУ). И все устраивалось, казалось бы, отлично! В конце июня 1951 года его в своем кабинете в ПГУ на Ново-Рязанской улице принимает Завенягин, расспрашивает о жизни, о планах на будущее, предлагает путевку. Нередки встречи с Павловым и Махневым — Олег хотел реализовать скромную собственную экспериментальную программу (Махнев назвал ее в силу незначительности требующихся средств «грошовой»)...

Но что-то стопорилось.

В октябре 1951 года в ЛИПАНе состоялось детальное обсуждение идеи Олега об электромагнитной ловушке.

«На обсуждении, — пишет Лаврентьев, — присутствовал еще один человек. Он тихо сидел в углу, внимательно слушал мои объяснения, но вопросов не задавал и в наши разговоры не вмешивался. Когда обсуждение подходило к концу, он тихо встал и вышел из аудитории»...

Лишь позднее Олег понял, что это был Тамм. Через полвека Лаврентьев напишет: «Причины, побудившие его присутствовать на нашей встрече инкогнито, мне непонятны».

Хотя читатель, возможно, уже кое-что понимать начинает...

К ИЮНЮ 1952 года Лаврентьев выпустил отчет с расчетами своей ловушки и параметров удерживаемой в ней плазмы. Отчет был направлен на рецензию академику М.А. Леонтовичу, а 16 июня состоялась первая встреча еще одной крупнейшей величины в физической науке и пухлощекого упрямца, признающего авторитет лишь научной истины.

Леонтович начал с комплиментов, но потом стал убеж-

дать автора отчета в нереализуемости как его идеи ловушек, так и второй идеи о реактивном плазменном двигателе для использования в космическом пространстве (позднее такие двигатели будут использоваться практически, но...).

Лаврентьев не поддавался, однако вежливо сказал, что подумает. И тогда Леонтович при нем позвонил кому-то по телефону и сообщил: «Все в порядке»... Даже наивного Олега эти слова покоробили, и он мысленно к ним добавил: «Ваше задание выполнено».

Хотелось бы знать — чье?

Отчет Лаврентьева Леонтович «зарубил», но встречи их продолжались, и Леонтович даже хотел брать его в аспирантуру, но... Но вот слова Лаврентьева:

«Заключение М.А. Леонтовича задержало начало экспериментальных исследований по электромагнитным ловушкам почти на пять лет. Это была большая потеря не только для меня, но и для всей нашей программы по управляемому термоядерному синтезу».

И что там молодой русский парень с задатками гения, но — без амбиций и без облика гения в отличие от «блистательного» Ландау или Леонтовича с его очень выразительным лицом! Интриганы от науки валили фигуры покрупнее! Например, в 1946году в ЖЭТФе — «Журнале экспериментальной и теоретической физики» — была опубликована статья В.Л. Гинзбурга, Л.Д. Ландау, М.А. Леонтовича и В.А. Фока, начинавшаяся так:

«В последнее время (в 1944—1945гг.) в печати появился ряд работ А.А. Власова... Рассмотрение указанных работ А.А. Власова привело нас, однако, к убеждению об их несостоятельности и об отсутствии в них каких-либо результатов, имеющих научную ценность...»

Анатолий Александрович Власов был профессором физфака МГУ... В 1988 году во Франции, на Корсике, прошла международная конференция, названная по предложению ряда ученых США «Плазма Власова»... Но самого Власова давно не было в живых — он сошел с ума и умер.

Олег же был парнем с крепкими нервами и хотя удивлялся, почему Сахаров при разговорах уклоняется от темы той части «сахалинской» записки Лаврентьева, где предлагалась

«настоящая» водородная бомба, но из колеи молчание Сахарова бывшего артиллерийского разведчика-наблюдателя не выбивало. А оно было вполне объяснимо... Скажем, идея использования дейтерида лития в термоядерном заряде датирована в СССР 1948 годом — на этот счет есть вроде бы неоспоримые документы в «Арзамасе-16». Но ее авторство оспаривали друг у друга сами «корифеи». И вдруг признать, что этот мальчишка, лишенный интеллигентского изящества, да еще и продвигаемый «этим» Берией, нашел все это самостоятельно, нося сержантские погоны...

Нет, это было для «корифеев» непереносимо... Но терпеть, скрывая раздражение, приходилось... Тем более что, с одной стороны, строптивец мог подбрасывать интересные идеи, а с другой стороны, за ним нужен был глаз да глаз... Оставишь его без присмотра, а он, смотришь, за гроши сможет сделать то, что академики не сделали за миллионы. И как тогда объясняться «корифеям» с Л.П. Берией?

Но вот академик Леонтович к своему 50-летию, наступающему 7 марта 1953 года, получил самый замечательный — как он сам заявлял «своим» — подарок: смерть Сталина... Это как же надо ненавидеть страну, в которой родился, чтобы так относиться к тому, кто — по оценке Черчилля — принял Россию с сохой, а оставил ее с атомной бомбой?

26 же июня 1953 года вся всесоюзная сволочь получает еще один подарок — арест Берии.

И началось!

Лаврентьева лишают и пропуска в ЛИПАН, и допуска к работам. А у него начинается дипломная практика и надо писать диплом. Лишают его и повышенной стипендии (абсолютно беззаконно, в нарушение постановления правительства) и выворачивают плату за обучение за целый год. Олег оказывается без средств к существованию, а когда пробивается в кабинет нового декана физического факультета Фурсова, то слышит: «Ваш благодетель умер, чего же вы хотите?»

КАК ЖЕ верил молодой физик в Советскую власть, если сразу после этого он пишет письмо Хрущеву. И через несколько дней Олега... вызывает на Старую площадь научный референт Хрущева Панасенков. Сам физик, Панасенков все

быстро схватил, да и — как оказалось — Арцимович на высшем уровне подтвердил важность и ценность идей Лаврентьева.

Короче, стипендию вернули, но на пути к защите препон оказалось много, и лишь в мае 1955 года защита состоялась. И еще полгода (!) потребовалось, чтобы талантливый физик Лаврентьев получил диплом и квалификацию физика.

Еще год назад все было ясно: его ждали в ЛИПАНе. Но теперь ему дают от ворот поворот — в том числе тот же Головин.

Академик Арцимович довольно холодно сообщает, что этот вопрос не в его компетенции... В итоге Лаврентьев оказался в Харькове, где и остался на всю жизнь. Но еще до его приезда директору УФТИ Синельникову позвонил кто-то из ЛИПАНа и уведомил, что к нему едет «скандалист и автор путаных идей»...

Московские мытарства сменились харьковскими, но не может у таланта совсем уж не быть успехов. Были собраны первые установки, получены первые результаты. Началась работа многих лет... Однако даже публикация статей в Москве для Лаврентьева оказывается невозможной. Он публикуется в «Украинском физическом журнале» — на украинском языке, и его статьи начинают читать... на Западе. И сразу же делают на них «стойку».

В 1968 году на Новосибирской конференции по физике плазы иностранные ученые знакомятся с Лаврентьевым уже лично... Лаврентьева цитируют, на него ссылаются... Однако за кордон его Москва не командирует, игнорируя даже прямые приглашения, направляемые в адрес Олега Александровича. Даже те, где выражается готовность оплатить расходы за счет приглашающей стороны. Лишь в 1974 году он впервые выехал за границу — в ГДР на конференцию по низкотемпературной плазме (в 1975 году его «милостиво» отпустили еще и в Лозанну). Но чаще Лаврентьеву в поездках отказывали — не то что его однокурснику и бывшему соседу по общежитию на Стромынке Роальду Сагдееву, сделавшему блестящую карьеру в брежневском СССР и затем «увенчавшему» ее переселением в «оплот свободы» за океан.

В 1968 году, в Новосибирске, Будкер сказал Олегу Александровичу: «Угробили хорошего парня». Вспоминая это, Лаврентьев написал: «Мои смутные догадки после этих слов обрели реальные очертания. Меня просто «гробили», а когда «угробили», выяснилось, что я не пользовался высоким покровительством, никому и ни в чем не причинил вреда»...

А вот тут он ошибся.

КАК И БЕРИЯ на своем уровне государственного деятеля, Лаврентьев на своем уровне физика причинял «вред» очень многим самим фактом своего существования! Он хотел жить в семье физиков, а в наличии были лишь кланы — если иметь в виду тех, кто составлял «Олимп».

Берия был виноват уж тем, что очень многим хотелось просто «кушать», а он заставлял их работать так, как работал сам, на пределе сил. Так ведь и Лаврентьев был виноват — на своем уровне — В ТОМ ЖЕ! Он хотел работать, а не блистать.

Берия любил Родину в себе. Его же идейные антиподы, и прежде всего Хрущев, любили себя в руководящем кресле.

Лаврентьев любил физику в себе. А все эти Леонтовичи и Ландау с Арцимовичем, да и Сахаров, и Тамм, и Капица, любили себя, свою исключительность, свою «избранность». И поэтому не то что любить — терпеть рядом с собой того, кто избранного из себя не корчил, но был им, они не могли.

Как уж Сахаров в своих воспоминаниях не пожалел черной краски для Берии. Да что там «изверг» Берия, с вниманием и интересом отнесшийся в свое время не только к Лаврентьеву, но и к самому Сахарову! «Совесть демократии», Сахаров, даже скромного Василия Алексеевича Махнева, ни одного дня не служившего в «органах», производит в начальника «лагеря на Колыме» — в своей статье о Леонтовиче, опубликованной в сборнике 2003 года «Академик М.А. Леонтович. Ученый. Учитель. Гражданин»...

Это — на людях...

Но когда 5 апреля 1989 года Лаврентьев пришел к Сахарову на его московскую квартиру и хозяин, «понурив голову», повел гостя мимо галдящих по всему дому доморощен-

ных «демократов» и наставников-иностранцев на кухню, то уже в первые минуты вспомнил он не что-то там, а встречу с Берией.

Запала она, значит, академику в душу и в память, но не атмосферой же «страха» — ее в той встрече и близко не было. Зато был живой интерес к нему выдающегося государственного человека. Сахаров ведь был старше Лаврентьева всего на пять лет, старший ровесник, по сути. И в 1951 году он попал к ЛП тоже в первый, хотя, в отличие от Олега Александровича, и не в последний раз. Так что это и для АДС были смотрины...

«Мы пили чай, — свидетельствует Лаврентьев, — с пирогом и вспоминали былое. Он все еще находился под впечатлением нашей встречи с Л.П. Берией, и первые его слова были о ней...»

Какими же были эти слова, что вспоминал Сахаров? Я не знаю, а Олег Александрович не помнит — во всяком случае, он так сказал в ответ на мой вопрос. Но что, впрочем, мог сказать тогда Сахаров, пройдя, понурив голову, на кухню сквозь строй ликующих разрушителей России? Он ведь, похоже, тогда начинал понимать, что Россию, не без его содействия, ведут на заклание...

Это был 1989 год — год вакханалии горбачевского съезда «народных депутатов», похоронившего державу. А тогда, в эпоху Берии и позднего Сталина, держава оказывалась на распутье. Пути было два: или к новой славе, или — к бесславью.

Или — к нерушимой мощи, или— к одряхлению.

Или — к расцвету подлинной, то есть советской, демократии, или — вначале к партократическому, а затем и к олигархическому тоталитаризму.

Или — к естественному мировому лидерству в мире возрастающей справедливости и свободы, или — к неестественной гибели в мире возрастающего неравенства и глобального подавления свобод...

Выбор был.

И страна оказывалась на распутье.

Глава 22

Date: 2016-07-18; view: 249; Нарушение авторских прав