Основатель атомной отрасли

21 АВГУСТА 1944 года в Думбартон-Оксе на окраине Вашингтона, в трехэтажном особняке, построенном в 1802 году и принадлежащем Гарвардскому университету, открылась конференция представителей СССР, США и Великобритании. Задачей конференции была выработка основ будущей Организации Объединенных Наций.

Обычно старинное здание заполняли студенты, изучавшие античное и византийское искусство, а теперь его более чем на месяц заняли три делегации, вместе с техническим персоналом насчитывающие более семи десятков человек — для представительной международной конференции не так уж и много...

Открывая конференцию, государственный секретарь Кордэлл Хэлл сказал, что сохранение мира и безопасности в будущем является главной целью международного сотрудничества.

Почти за полгода до этого, в марте 1944 года, в Лос-Аламосской национальной лаборатории в рамках Манхэттенского проекта было начато полномасштабное планирование первого испытания атомной бомбы США с кодовым наименованием испытания «Trinity» — «Троица». А во время работы конференции в Думбартон-Оксе члены Военно-технического комитета, курирующего «Манхэттенский проект», В. Буш и Д. Конант в меморандуме на имя военного министра Г. Стимсона предложили включить Советский Союз в систему контроля над еще не созданным ядерным оружием «во избежание нежелательного осложнения отношений». Это предложение было отклонено, не имея, собственно, никаких шансов на принятие. Эффективный контроль мог быть реализован лишь в двух случаях: или при контролируемом всеобщем отказе от этого оружия, или при контролируемом его производстве как в США, так и в СССР, причем с заранее оговоренной взаимной минимизацией будущих ядерных арсеналов. Америку же устраивала лишь монополия, и она шла к ней весьма стремительно. Что ж, когда есть деньги, все (или почти все) решается быстро.

Пока что атомная бомба была, впрочем, «шкурой» не только неубитого, но и вообще проблематичного «медведя». Тем не менее вопрос оказывался потенциально настолько серьезным, что даже в Советском Союзе, ведущем тяжелейшую войну, атомные работы уже разворачивались, хотя пока их масштаб вынужденно был по сравнению с «манхэттенским» и невелик.

Но работы велись, велись вполне осознанно, и как раз в день закрытия конференции в Думбартон-Оксе — 28 сентября — исполнилось ровно два года с момента принятия распоряжения ГКО № 2352сс от 28 сентября 1942 года «Об организации работ по урану». Тогда все еще не выходило из стадии первых (и не очень внятных) организующих документов, причем все крутилось вокруг Молотова. А Вячеслав Михайлович как организатор технических проектов зарекомендовал себя не с лучшей стороны — танкисты от него уже отка-

зались в пользу Берии, а атомщикам — это я скажу, забегая вперед, — еще предстояло от него отказаться...

И тоже — в пользу Берии!

11 февраля 1943 года было принято очередное распоряжение ГКО № ГОКО-2872сс, начинавшееся и заканчивавшееся так:

«В целях более успешного развития работ по урану:

1. Возложить на тт. Первухина М.Г. (тогда — зампред СНК СССР и нарком химической промышленности. — С.К.) и Кафтанова СВ. (председатель Комитета по делам высшей школы при СНК СССР и уполномоченный ГКО по науке. — С.К.) обязанность повседневно руководить работами по урану и оказывать систематическую помощь спецлаборатории атомного ядра Академии наук СССР.

Научное руководство работами по урану возложить на профессора Курчатова И.В.<...>

11. Обязать руководителя спецлаборатории атомного ядра (лаборатории №2 Академии наук СССР. — С.К.) проф. Курчатова И.В. провести к 1 июля 1943 г. необходимые исследования и представить Государственному комитету обороны к 5 июля 1943 г. доклад о возможности создания урановой бомбы или уранового топлива.

Председатель Государственного комитета обороны

В. Молотов».

Уж не знаю, с чего это Молотов был назван тем, кем никогда не был (бессменным Председателем ГКО являлся Сталин), но так стоит в документе.

Да., наилучший способ понять эпоху — знакомство с ее документами. И если мы обратимся к ним, то сразу же рушится, например, один из давних и устойчивых «атомных» вымыслов: мол, значение атомной проблемы Сталин не понял даже после того, как его на Берлинской (Потсдамской) конференции 1945 года «просветил» президент США Трумэн.

После знакомства с ныне рассекреченными советскими документами 1939 (тридцать девятого)—1944 годов, лишь улыбку может вызвать следующее, например, место в «Воспоминаниях и размышлениях» маршала Жукова:

«Не помню точно, какого числа (это было 24 июля 1945 г., через 8 дней после испытания первой бомбы на полигоне Аламогордо (штат Нью-Мексико) 16 июля. — С.К.)... Трумэн сообщил И.В. Сталину о наличии у США бомбы необычайно большой силы, не назвав ее атомным оружием.

В момент этой информации, как потом писали за рубежом, У. Черчилль впился в лицо И.В. Сталина, наблюдая за его реакцией. Но тот ничем не выдал своих чувств... Как Черчилль, так и многие другие англо-американские авторы считали, что, вероятно, Сталин... не понял значения сделанного ему сообщения.

На самом деле... И.В. Сталин в моем присутствии рассказал В.М. Молотову о разговоре с Трумэном. В.М. Молотов тут же сказал:

— Цену себе набивают. И.В. Сталин рассмеялся:

— Пусть набивают. Надо будет переговорить с Курчатовым об ускорении нашей работы.

Я понял, что речь шла об атомной бомбе...»

Уж не знаю, понял ли что-либо тогда Жуков на самом деле, потому что к информации по нашим атомным работам он тогда и близко допущен не был. И фамилия Курчатова Маршалу Советского Союза Жукову вряд ли тогда что-то говорила. Но, кроме маршала Жукова, в Потсдаме был еще один Маршал Советского Союза, и, хотя он в воспоминаниях Жукова не помянут, ему-то фамилия Курчатова знакома была. Причем этот маршал был знаком с профессором (собственно, к тому времени уже академиком) Курчатовым не первый год. А через неполный месяц после завершения Потсдамской конференции они начнут совместно работать — плотно и плодотворно.

Этим Маршалом Советского Союза был Берия, отвечавший за охрану советской делегации. Впрочем, в письме из камеры в 1953 году Берия напомнил Молотову, что хотя был он в Потсдаме «по роду своей работы», Молотов предлагал, чтобы Берия прямо входил в состав делегации.

В любом случае, даже формально не будучи делегатом,

Берия оставался заместителем Председателя ГКО. Однако даже не поэтому Сталин не мог сразу же не сообщить Берии об информации Трумэна. Он просто обязан был это сделать, потому что еще 3 декабря 1944 года сам утвердил Постановление ГКО № 7069сс, заключительный пункт которого гласил:

«Возложить на т. Берия Л.П. наблюдение за развитием работ по урану».

Если вспомнить, что вначале эти обязанности возлагались на Первухина и Кафтанова и что в первых документах ГКО (ГОКО) фигурировала фамилия Молотова, станет ясно, что еще не закончилась война, а Берии уже была уготована новая и еще «та» работенка, которую другие не очень-то потянули даже на начальной стадии развития проблемы. Чтобы сказанное мной выглядело убедительнее, приведу извлечения из одной докладной записки и одного письма.

19 мая 1944 года Курчатов пишет записку на имя Сталина «О состоянии работ по проблеме урана на 20 мая 1944 года», где были и такие слова:

«Внимание и помощь, которые неизменно оказывались лаборатории №2 тов. В.М. Молотовым, непосредственное и повседневное руководство ее деятельностью тов. М.Г. Первухиным, поддержка со стороны тов. СВ. Кафтанова помогли... лаборатории преодолеть трудности, окрепнуть, начать работать и получить ряд важных результатов...»

Тов. М.Г. Первухин в тот же день направляет записку Курчатова Сталину с собственным письмом, где пунктом пятым предлагает:

«...5. Создать при ГОКО Совет по урану для повседневного контроля и помощи в проведении работ по урану примерно в таком составе: 1) т. Берия Л.П. (председатель совета); 2) т. Молотов В.М.; 3) т. Первухин М.Г. (заместитель председателя); 4) академик Курчатов И.В....»

В свете пункта пятого письма Первухина реверанс Курчатова в сторону Молотова выглядел всего лишь актом вежливости по отношению к внешне невозмутимому, а в действительности вполне обидчивому Молотову. Но в преддверии большой работы те, кому предстояло заниматься ее организацией и руководством практически, предпочитали иметь де-

ло с наиболее сильным управленцем державы — Берией. Ибо дело державе, все еще ведущей войну, предстояло небывало сложное, а денег, как у янки, у России на него было не так уж и много.

Но перед тем как начать тему о Берии в урановой проблеме, я закончу тему о маршальстве Берии. 9 июля 1945 года Указом Президиума Верховного Совета СССР ему было присвоено звание Маршала Советского Союза. Заслужил ли Лаврентий Павлович это звание?

Чтобы верно ответить на этот вопрос, зададимся вначале другим вопросом: «А заслужил ли авиаконструктор Александр Яковлев, ни одного дня на фронте не бывший, звание генерал-полковника? Или конструктор тяжелых танков Леонид Духов — звание генерал-майора, пусть и инженерно-танковой службы?..»

Вклад Берии в победу советского народа в Великой Отечественной войне 1941—1945 годов был огромным, воистину маршальским. И уж головой он рисковал (на войне как на войне) не менее, чем любой из фронтовых маршалов. Так что свое маршальское звание он получил, пожалуй, по праву. Ведь он участвовал в такой войне, где и тыл был фронтом, где победу обеспечивало лишь напряжение всех сил державы, сводимых воедино без деления на чисто военные и чисто хозяйственные.

Но вообще-то это, так сказать, эмоции... А если придерживаться сухих фактов, то звание маршала Лаврентий Павлович получил по той причине, что Указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 июля 1945 года были отменены специальные звания для начальствующего состава НКВД— НКГБ, введенные 7 октября 1937 года, с приведением их к общевойсковым. Высшее специальное звание Генерального комиссара безопасности СССР было резонно приравнено в свое время к высшему воинскому званию Маршала Советского Союза. А Генеральным комиссаром безопасности был лишь Берия. Кто-то по поводу «лубянского маршала» иронизировал, но ведь и Сталин на фронте не провел ни одного дня, а звание Генералиссимуса заслужил вне сомнений.

Нарком государственной безопасности СССР Меркулов —

комиссар ГБ 1-го ранга, стал генералом армии, комиссары ГБ 2-го ранга Абакумов, Круглое, Серов, Кобулов, Чернышев, Гоглидзе, Павлов — генерал-полковниками и т.д.

ВПРОЧЕМ, почти сразу после окончания войны — не прошло и полгода, суть и характер государственной деятельности маршала Берии изменились кардинально — он стал главным куратором урановой проблемы, а фактически — основателем нашей атомной отрасли. И уже поэтому его вклад в новое для страны дело был тоже выдающимся.

Хотя...

Хотя к лету 1945 года не такими уж, повторяю, и новыми были «атомные» дела как для многих советских людей, так и лично для Л.П. Берии.

Во-первых, уже в тридцатые годы СССР имел неплохую отечественную материальную базу физики ядра и неплохие кадры, вполне адекватно смотрящие на ядерные перспективы человечества. 31 декабря 1940 года «Известия» опубликовали статью со знаменательным названием «Уран-235».

Правда, физик Петр Капица в беседе с активом писателей журнала «Детская литература», опубликованной в апрельском номере журнала за 1940 год, в ответ на вопрос: «Разве нельзя ничего ожидать от развития цепных реакций?», ответил: «Если бы такая реакция случилась, она не могла бы остановиться и Земли не существовало бы...» Однако Капица — при всей своей талантливости — был более амбициозен, чем гениален, и через пять лет ошибочность его точки зрения обнаружится после реализации взрывной цепной реакции 16 июля 1945 года в Аламогордо.

Не на Капицах, впрочем, физика сошлась, и в 1940 году была создана Урановая комиссия при Президиуме АН СССР. В докладной записке академиков Вернадского, Ферсмана и Хлопина на имя Булганина от 12 июля 1940 года говорилось:

«Работы по физике атомного ядра привели... к открытию деления атомов элемента урана... при котором освобождается огромное количество внутриатомной энергии... Если вопрос о техническом использовании внутри-

атомной энергии будет решен в положительном смысле, то это должно в корне изменить всю прикладную энергетику».

Однако 8 и 9 августа 1945 года «огромное количество внутриатомной энергии» испепелило Хиросиму и Нагасаки. И этим фактом на долгие годы определились «атомные» приоритеты России.

А ВОТ теперь, пожалуй, можно перейти к «атомной» линии в жизни Берии, Начавшись в военные годы, она, уже не прерываясь, продолжалась буквально до его последнего дня пребывания на вершинах высшей государственной власти.

Началась эта линия, как и можно было ожидать, в ее чекистском, разведывательном аспекте. И одна из первых задач по «атомной» разведке была поставлена в оперативном письме №1 5-го отдела ГУГБ НКВД СССР заместителю резидента нью-йоркской резидентуры Гайку Овакимяну еще до войны — 27 января 1941 года. Письмо Геннадию-Овякимяну подписал Виктор (оперативный псевдоним начальника внешней разведки Павла Фитина), но санкционировал это задание, естественно, Павел, то есть Берия, потому что письмо в Нью-Йорк ушло хотя и незадолго до разделения НКВД на НКВД и НКГБ, но все же до этого разделения. Так что о возможности получения «нового вещества, обладающего громадной энергией, превышающей энергию угля в несколько миллионов раз» (как было сказано в письме), Берия знал по крайней мере с начала 1941 года, еще до войны.

С объединением НКВД и НКГБ после ее начала вопросы разведки вновь вошли в сферу ответственности Берии. Немцы были на подступах к Москве, но поток разведывательной информации не прекращался и тогда, когда Берии было не очень-то до него. Так, записка начальника 4-го спецотдела (Особое техническое бюро) НКВД СССР В.Кравченко наркому Л.П. Берии о работах по использованию атомной энергии в военных целях за рубежом и необходимости организации этой работы в СССР датирована 10 октября 1941 года.

Она начиналась так:

«Присланные из Англии сов. секретные материалы Британского правительства, касающиеся работ английских уче-

ных в области использования атомной энергии урана для военных целей, содержат два доклада Научно-совещательного комитета при Английском комитете обороны по вопросу атомной энергии урана...

Судя по этим материалам, в Англии уделяется большое внимание проблеме использования атомной энергии урана для военных целей...»

И уже тогда Кравченко предлагал «создать при ГКО СССР специальную комиссию из числа крупных ученых СССР... которой поручить представить соображения о возможности проведения в СССР работ по использованию атомной энергии для военных целей».

Однако официальное письмо НКВД СССР в ГКО на имя Сталина и Молотова № 1720/б Берия отправил лишь 6 октября 1942 года — почти через год после подготовки первого проекта письма на основе записки Кравченко.

Некоторое запоздание информации Берии по сравнению с датой принятия Постановления ГКО (28 сентября 1942 года) о возобновлении работ по урану существенным признать нельзя. Постановление ГКО было обусловлено пониманием проблемы советскими физиками, а письмо Берии — информацией о понимании проблемы зарубежными физиками. Причем Берия дал поручение провести «внутреннюю» экспертизу разведывательных материалов силами специалистов НКВД, что было не лишним. Материалы могли быть дезинформационными (скажем, академик Капица их оценил бы, весьма вероятно, именно так), и перед докладом Сталину надо было все аккуратно взвесить.

К письму Берии прилагалась высокоинформативная справка 1-го управления НКВД СССР «Использование урана как источника энергии и как взрывчатого вещества». И далее полученные из наркомата Берии разведматериалы по поручению Молотова анализировал Курчатов. 27 ноября 1942 года в заключении своей докладной записки на имя Молотова он писал:

«1. В исследованиях проблемы урана советская наука значительно отстала от науки Англии и Америки и располагает в данное время несравненно меньшей материальной базой для производства экспериментальных работ.

6. Для руководства этой сложной и громадной трудности задачей представляется необходимым учредить при ГКО Союза ССР под Вашим председательством специальный комитет...»

Тогда же впервые на высшем государственном уровне возникли фамилии профессоров Алиханова, Харитона, Зельдовича, Кикоина, Александрова и Шальникова...

На следующий день, 28 ноября, Молотов адресовал записку Курчатова Сталину. «Цепная реакция» государственной работы по урановой проблеме началась, хотя до учреждения предлагавшегося Курчатовым уже тогда Специального комитета должно было пройти почти три года.

В 1943 году из НКВД был выделен НКГБ, и Берия от оперативной информации по атомным делам временно отходит... Дело тем не менее продвигалось — хотя и ни шатко ни валко. В 1943—1944 годах темп поступления разведывательных материалов из-за кордона был, пожалуй, даже более быстрым, чем наши собственные работы по урановой тематике.

Заведующий лабораторией №2 профессор Курчатов писал отзывы на разведывательные материалы, писал докладные записки Первухину, но до прорывных действий было далеко, и причиной было, думаю, не только военное время. Просто этой проблемой занимались пока управленцы, хотя и опытные (тот же Первухин), но до уровня проблемы не дотягивающие. И на излете 1943 года, 22 декабря, Курчатов направил заместителю Председателя Совнаркома и наркому химической промышленности СССР М.Г. Первухину очередную записку о невыполнении ведомствами «урановых» постановлений ГКО.

Да, проблема все еще ждала своего Управленца... А события в мире развивались, и грозное начало атомной эры было уже близко.

8 августа 1945 года Советский Союз во исполнение принятых перед союзниками обязательств объявил войну Японии. Того же 8 августа США сбросили атомную бомбу на Хиросиму, а на следующий день — на Нагасаки.

2 сентября 1945 года представители японского верховно-

го командования на борту американского линкора «Миссури» подписали акт о безоговорочной капитуляции.

За девяносто один год до этого, в 1854 году, коммодор Перри под жерлами корабельных орудий «вскрыл» Японию, пребывавшую почти триста лет в самоизоляции. Перри был первым янки, продиктовавшим японцам «волю белого человека». А теперь уже генерал Макартур распорядился доставить на «Миссури» флагманский флаг Перри, и, помещенный в стеклянную витрину и установленный на видном месте, этот флаг вновь указывал Японии ее место. Янки любят символику, которая связана с приятными для них воспоминаниями.

Через два дня, 4 сентября 1945 года, был упразднен Государственный Комитет Обороны. 29 декабря 1945 года Берия Указом Президиума ВС СССР был освобожден от обязанностей наркома внутренних дел СССР. 10 января 1946 года он и новый нарком Круглов подписали акт приема-сдачи дел по наркомату, а 15 января в газете «Известия» в разделе «Хроника» появилось несколько строчек:

«Президиум Верховного Совета СССР удовлетворил просьбу заместителя Председателя СНК СССР т. Л.П. Берия об освобождении его от обязанностей Наркома внутренних дел СССР ввиду перегруженности его другой центральной работой. Народным комиссаром внутренних дел СССР назначен т. С.Н. Круглов».

О сути другой «центральной работы» ничего не сообщалось, да и не могло быть ничего сообщено, потому что Постановление ГОКО от 20 августа 1945 года №9887сс/оп «О Специальном комитете при ГОКО» имело гриф «Совершенно секретно (Особая папка)». И этим постановлением создавался Специальный комитет с чрезвычайными полномочиями для решения любых проблем «Уранового проекта».

В его состав входили: Л.П. Берия — председатель; Г.М. Маленков — секретарь ЦК КПСС; Н.А. Вознесенский — председатель Госплана СССР; Б.Л. Ванников — нарком боеприпасов; А.П. Завенягин — заместитель наркома внутренних дел, начальник 9-го управления НКВД; И.В. Курчатов — заведующий лабораторией № 2 АН СССР, академик, научный руководитель проблемы; П.Л. Капица — ака-

демик, директор Института физических проблем АН СССР; М.А. Махнев — секретарь Специального комитета;. М.Г. Первухин — нарком химической промышленности СССР.

Молотов, как видим, не фигурировал здесь ни в каком качестве. Да и в каком качестве он мог бы фигурировать здесь деловым образом?

Для«непосредственного руководства научно-исследовательскими, проектными, конструкторскими организациями и промышленными предприятиями по использованию внутриатомной энергии урана и производству атомных бомб» организовывалось Первое главное управление при СНК СССР, подчиненное Спецкомитету. Начальником ПГУ стал Ванников, освобождавшийся от обязанностей наркома боеприпасов, а его заместителями: А.П. Завенягин (первый заместитель), Н.А. Борисов (от Госплана СССР), П.Я. Мешик (обеспечение режима секретности), П.Я. Антропов (разведка и разработка залежей урановых руд) и А.Г. Касаткин (заместитель наркома химической промышленности).

Возможно, читателю покажется знакомой фамилия Н.А. Борисов. Да, это был тот самый Борисов из группы при члене ГКО А.П. Берии, которая во время войны обеспечивала текущее руководство производством вооружения и боеприпасов. Теперь заместитель Госплана СССР Борисов фактически переходил в ПГУ. И взял его к себе Берия — он умел ценить профессионалов, и коль уж получил право брать в систему Спецкомитета любого, то выбирал не просто лучших, а тех из лучших, которые были проверены на деле им самим.

Ванников, Завенягин и уж, естественно, Мешик и Махнев были привлечены к атомным делам тоже Берией.

Пунктом VII протокола №6 заседания Спецкомитета от 28 сентября 1945 года предусматривалась организация в составе Спецкомитета также некоего Бюро №2 с подчинением непосредственно Берии. Функции этого Бюро были видны уже из того, кто его возглавлял. Начальником Бюро стал заместитель начальника внешней разведки, хорошо нам знакомый Павел Анатольевич Судоплатов, а его заместителями Н.С. Сазыкин, Н.И. Эйтингон и А.П. Василевский. Это были тоже старые сотрудники Берии, и их привлечение тоже бы-

ло, конечно же, не случайным — дело всем предстояло более чем серьезное.

Такое отношение к кадрам лучше любых словесных уверений доказывало, что Берия помнил и уважал тех, кто умел и хотел работать. А тот, кто способен понять важность для успеха «человеческого фактора», не может относиться к окружающим пренебрежительно. И уже по этому критерию мы можем уверенно отметать рассказы даже «очевидцев» о якобы хамстве Берии, тем более что при внимательном рассмотрении такие рассказы оказываются или пересказами, или явно украшены «художественными» деталями в духе политкорректности как партократического, так и антисоветского образца.

Порой, правда, мы имеем дело и с желанием как-то приукрасить собственную роль. Имеются, скажем, якобы воспоминания Ванникова о том, что якобы накануне принятия решения ГКО об образовании Спецкомитета его вызвал Сталин — посоветоваться о том, соглашаться ли с предложением Берии о замыкании руководства Атомным проектом на НКВД. Ванников якобы осторожно высказал сомнения относительно целесообразности такого варианта, и Сталин-де к совету прислушался, придя к мысли о «партийном контроле» над проектом.

Подобный стиль выработки решений был, надо сказать, для Сталина не характерен, да и Ванников для Сталина был фигурой не того уровня, чтобы с ним советоваться, да еще — по «атомным» делам, о которых Ванников тогда вряд ли имел внятное представление. При внимательном же взгляде на «достоверное «свидетельство» оказывается, что сын Ванникова, умершего в 1962 году, передал эти «воспоминания» некоему В.А. Баранову, а потом они были некритически воспроизведены в книге «Конец атомной монополии. Как это было...», изданной в Российском Федеральном ядерном центре в «Арзамасе-16».

В действительности же уже 25 января 1945 года Сталин впервые лично беседовал с Курчатовым, и в этой беседе принимали участие Берия и Молотов, так что контуры общей схемы Спецкомитета начинали формироваться уже тогда, без мифического «участия» Ванникова. Увы, таких «достоверных сплетен», связанных с «атомным» Берией (как и с

Берией вообще), бродит даже по «авторитетной» вроде бы литературе много. И кое-что об этом я впоследствии скажу. Но что несомненно, так это то, что вся работа по урановой проблеме с самого начала шла под постоянным контролем Сталина и при его повседневном осведомлении о ходе работ. Вот характерный пример... 31 января 1946 года академик А.И. Алиханов направляет письмо Сталину:

«Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович! Лаврентий Павлович Берия сообщил мне, что Вас интересуют вопросы о том:

1) какую роль играет в современной физике исследование космических лучей;

2) что в этой области науки было сделано нами;

3) в каких направлениях следует развить эти работы и, наконец,

4) какими мероприятиями можно этой работе помочь.

На первые три вопроса ответы даны в прилагаемой записке; что касается ответа на последний, то он дан в отдельном приложении...»

И далее следовали подробные записка и приложение. По ознакомлении Сталин наложил размашистую резолюцию: «Согласен. И. Сталин».

А в левом нижнем углу письма идет виза Берии (машинописью): «Вопрос о космических лучах решен Постановлением СНК СССР от 4 марта 1946 года № 503-208сс» и от руки: «Тов. Махневу. Л. Берия. 4/III 46».

Собственно, организационно дело было построено так... Все серьезные вопросы рассматривались и подготавливались в аппарате ПГУ, в секретариате Спецкомитета и в аппарате Технического Совета Спецкомитета.

Затем вопросы рассматривались на очередном заседании Спецкомитета и оформлялись его протоколом. Заседания созывались по пятницам, в 9 часов вечера, в Кремле (реально так получалось, впрочем, не всегда). На основании протокола готовились проекты постановлений ГКО (позднее — Совнаркома и еще позднее — Совмина) СССР, которые потом передавались на подпись Сталину. Иногда их подписывал Берия.

Штат центрального аппарата ПГУ в 1946 году составлял

762 единицы, из них 50 приходилось на секретариат, и это было не случайно — от четкой и оперативной работы технических помощников руководства ПГУ зависела в немалой мере и четкость работы ПГУ вообще. Оклады в аппарате были следующими: начальник ПГУ — 4500 рублей, заместители — 4000 рублей, старший инженер — 2000 рублей, чертежник-конструктор — 1200 рублей, уборщица — 400 рублей. Вначале ПГУ выделили здание в Кривоколенном переулке, а секретариат Спецкомитета (не ПГУ) сидел в десяти комнатах в Кремле — где находился и Берия, которого атомные обязанности не освободили от обязанностей заместителя Председателя Совнаркома.

ВХОЖДЕНИЕ Лаврентия Павловича в урановую проблему оказалось постепенным, но прочным. И Берия, как уже сказано, до конца своей общественной жизни оставался компетентным руководителем советской Атомной программы. Но работой спецслужб он при Сталине уже не руководил (да уже и не курировал эту работу в первую голову).

И тут надо сделать разъяснение... В кадрах Специального комитета и его рабочего органа — Первого Главного Управления при Совнаркоме СССР, были собраны люди из разных ведомств, в том числе и пришедшие из НКВД и НКГБ. Это было вполне объяснимо — Берия собирал свою «атомную» гвардию отовсюду, где были знакомые ему лично толковые работники. Но теперь они не являлись работниками, например, НКВД. Берия мог в качестве зампредсовмина и председателя Спецкомитета дать распоряжение наркому (а позднее — министру) внутренних дел Круглову, но — лишь по части «атомных» дел.

Так же было и с вопросами разведки. Берия не распоряжался ей — это было прерогативой министров ГБ Меркулова, Абакумова, Игнатьева, хотя влияние на эту сторону дела имел, потому что пункт 12-й Постановления ГКО, подписанного Сталиным, об образовании Спецкомитета гласил:

«Поручить тов. БЕРИЯ принять меры к организации закордонной разведывательной работы (выделенное курсивом вписано от руки. — С.К.) по получению более полной технической и экономической информации об урановой промыш-

ленности и атомных бомбах, возложив на него руководство всей разведывательной работой в этой области, проводимой органами разведки (НКГБ, Р.У.К.А. и др.)».

Слова «в этой области» жирным шрифтом выделил я. И напомню, что все деловые документы такого рода, подписанные Сталиным, не имели даже оттенка неопределенности. Если сказано: «в этой области», значит, ни один разведывательный материал по атомной тематике не должен был пройти мимо Берии, но — лишь по «атомной» тематике.

Итак, на Берию было возложено общее руководство атомными работами, то есть фактически руководство созданием новой отрасли народного хозяйства. И хотя первые атомные работы в СССР начались еще во время войны и даже до войны, теперь предстояло придать им качественно иной размах.

Разведка урановых месторождений, организация добычи уранового сырья на территории СССР, Германии, Чехословакии, Болгарии, перепрофилирование старых и создание новых заводов и фабрик, новых производств различных материалов (например, требовался графит такой высокой чистоты, которого до этого в стране не производили), обеспечение научных исследований, бытовые условия на «объектах» — ничего из этого нельзя было упускать из виду... И все это входило в сферу постоянного (причем компетентного и деятельного) внимания председателя Спецкомитета Л.П. Берии.

А то, что сказанное не дежурная фраза, убедительно доказывают документы. Надо сказать, что «атомный» Берия оказался «документирован» наиболее полно, поскольку сегодня честный исследователь имеет в своем распоряжении капитальное издание «Атомный проект СССР: Документы и материалы...», выходящее в свет в соответствии с Указом президента РФ от 17.02.95 г. № 160 о работах по выявлению, отбору и опубликованию официальных, ранее строго засекреченных «атомных» материалов.

Именно их особая засекреченность и спасла их от «внимания» таких выдающихся уничтожителей исторических документов, как Хрущев и хрущевцы, Горбачев и горбачево-ельцинцы. Я пользовался этими материалами очень широко, хотя в книгу вошла лишь немногая часть того, что, уверен, было бы читателю интересно. И как раз изучение упомяну-

того издания окончательно прояснило для меня подлинный облик выдающегося сына России — Лаврентия Берии. Более того, не имея в своем распоряжении этого массива точной информации, ничего путного не только об «атомном» Берии, но и вообще о Берии — как организаторе и человеке, написать, пожалуй, невозможно.

В уже вышедших восьми книгах нет воспоминаний, личных мнений. Здесь только скрупулезно обработанные (с сообщением о всех визах, подписях, пометках, подчеркиваниях, отчерках и т.п.) рассекреченные документы. Грифы: «Совершенно секретно» и «Строго секретно (Особая папка)», «Хранить наравне с шифром». Сведения конкретные и деловые, хотя порой документы захватывают не менее, чем детективный роман.

Эти увесистые, отлично изданные тома — явление в мировой практике публикации исторических документов, вне сомнения, уникальное прежде всего потому, что немало лет подряд их готовят к печати не историки, а «атомные» профессионалы, упоминавшиеся мной крупный физик-оружейник, лауреат Ленинской премии, Герой Социалистического Труда доктор физико-математических наук Герман Арсеньевич Гончаров и полковник Павел Петрович Максименко. Их работа полностью лишена субъективизма, конъюнктурности и непрофессионализма и отличается тщательностью и полным пониманием того, о чем идет речь в обнародуемых ими документах из архивов «атомных» ведомств, а также разведки.

И из тысяч писем, докладных, протоколов, докладов, постановлений и распоряжений, адресованных Берии или подписанных им, ДОКУМЕНТАЛЬНО проясняется ведущая роль Лаврентия Павловича и в решении первой, наиболее актуальной задачи — создании атомной бомбы, и в решении еще более сложной и величественной задачи — создании отечественной атомной отрасли.

Визы и пометки показывают, что руководитель Атомной программы умел организовать работу нового огромного дела блестяще, вникая при необходимости в мелочи, при необходимости — глядя на вопрос широко. И, подчеркиваю, без каких-либо намеков на карательные меры!

Конечно, исходящие документы за подписью Председате-

ля ПГУ готовили другие (это стандартная практика). Но подписывал он их отнюдь не механически, так же, как многочисленные входящие документы на его имя несут на себе следы вдумчивой работы адресата над ними (обильные подчеркивания, отчерки и, главное, деловые и умные резолюции и распоряжения, свидетельствующие об адекватном усвоении Лаврентием Павловичем сути вопроса).

ВОТ я открываю книгу первую II тома документов и материалов Атомного проекта, где на страницах 242—255 приведены три протокола (№№ 53, 54 и 55) заседаний Специального комитета при Совете министров СССР от 28 января, 7 февраля и 27 февраля 1948 года, и выписываю перечень рассматривавшихся вопросов с указанием тех, кто имел к ним отношение.

Обращаю внимание читателя, что порядок фамилий каждый раз определяется не иерархией, а уровнем вовлечения и ответственности того или иного лица. Так, в протоколе уже №56 по вопросу IV «О мероприятиях по изготовлению трубчатых фильтров» записаны ответственными «тт. Берия, Первухин», а по вопросу V «Об организации опытного производства коррозионно-устойчивых материалов для прокладок в аппаратуре комбината №817 и завода №813» — «тт. Первухин, Берия».

И сразу же предупрежу читателя, что ниже привожу первый, но не последний утомительный для чтения перечень. А что делать?! Или мы хотим понять — кем и чем был Берия в истории страны, и тогда мы разбираемся с этим «без дураков»! То есть ПО ДОКУМЕНТАМ!!! Или...

Ну, уверен, что среди читателей этой книги не будет тех, кому знакомство с нижеследующим покажется неинтересным. Итак (без разбивки по датам), все вопросы трех рядовых заседаний Спецкомитета:

О плане работ КБ-11 (тт. Харитон, Зернов, Махнев, Александров, Маленков, Вознесенский, Первухин, Берия).

О плане специальных работ на 1948 г. (тт. Борисов, Маленков, Берия, Первухин, Завенягин, Вознесенский, Круглов, Махнев, Черепенев).

О мероприятиях по обеспечению в 1948 г. работ по ис-

следованию космических лучей (тт. Берия, Маленков, Вавилов, Первухин, Круглов, Борисов).

Об отселении из режимной зоны комбината №817 (тт. Родионов, Берия).

Об изменении границ Учебного полигона №2 МВС СССР (тт. Антонов, Берия, Первухин, Махнев).

О сроке разработки оперативного плана проведения исследований на Учебном полигоне №2 МВС СССР (тт. Берия, Первухин).

О порядке финансирования спецстроительств МВД СССР (тт. Завенягин, Берия, Вознесенский, Круглов)

О мерах помощи Научно-исследовательскому вакуумному институту Министерства электропромышленности в выпуске опытных образцов высоковакуумного оборудования (тт. Борисов, Комаровский, Мещеряков, Берия).

Date: 2016-07-18; view: 329; Нарушение авторских прав