Молотов хотел 18.6 говорить с фюрером». 6 page

А ведь профессионалом-то он тоже был — в своем изначальном деле, в чекистском. И сильный профессионал Судоплатов сразу увидел в нем такого же профессионала. Хотя по большому счету и разведка с контрразведкой не были профессиональными вершинами Берии. В конечном счете, он был выдающимся профессионалом в деле управления, великим управленцем.

И при этом — состоятельным чисто человечески!

Но что показательно, уважаемый читатель... В воспоминаниях Н.З. Тремасова виден, увы, след того тотального загаживания мозгов, в результате которого в обществе сложился облик Берии, прямо противоположный реальному. Вместо проставленных мной жирных угловых скобок у Тремасова стоит: «...если его можно назвать человеком...»

Николай Захарович Тремасов Берию в глаза не видел, однако «знает» точно: Берия — злодей! Еще бы! Об этом же столько рассказано и написано — как и о том, что «злодей» Сталин якобы до последнего не позволял «благородному» Жукову поднять по тревоге войска...

И вот неглупый человек недрогнувшей рукой пишет глупость, не отдавая себе отчет в том, что сам же привел доказательства высокой чисто человеческой кондиции Берии, ибо может ли интриган и негодяй работать так, как работал Берия? Кто-то скажет: «Попробовал бы он не работать — у Сталина-то!» Но ведь и у Сталина не все работали так, как Берия, — на полный износ. Иначе Сталин не перепоручал бы обязанности других Берии. А вот обязанности, закрепленные за Берией, Сталин не перепоручал никому!

Много позднее читатель познакомится с уже «атомными» ситуациями, в которых Музруков сталкивался с Берией, и их описание высветит человечность Берии еще более ярко! Но я могу привести и яркие военные примеры...

Однажды Берия позвонил Музрукову и, осведомившись, имеется ли на «Уралмаше» пресс, сообщил, что пусть Музруков назавтра ждет авиационных инженеров с чертежами — надо срочно штамповать коки для самолетных винтов. Кок — это гладкий аэродинамический колпак, прикрывающий винт спереди, и без него боевого самолета нет.

Музруков запротестовал: мол, у него пресс мощный, тихоходный, а здесь нужен пресс штамповочный, для быстрой высадки. Берия резко оборвал его, заявив, что без коков нельзя отправлять на фронт самолеты, а «штатные» прессы в неразберихе эвакуации потерялись.

Коки начали штамповать, хотя Музруков понимал, что добром это не кончится. Замечу, к слову, что Берия мог не вникнуть в чисто технологический вопрос, но ведь инженеры с авиазавода обязаны были понимать, что пресс Музрукова — не для их коков и быстро выйдет из строя. Однако от возможности решить свои проблемы за счет танкистов, даже проявляя при этом вопиющее инженерное легкомыслие, не отказались. Так что желающим рассматривать ситуацию как свидетельство технической неграмотности Берии рекомендую от такого намерения отказаться.

Главный цилиндр пресса через какое-то время, конечно,

полетел. И теперь уже «Уралмаш» не мог поставлять на фронт танки. Что делать? Музруков звонит по ВЧ Берии.. Полночь, но Берия тут же берет трубку.

«Докладываю... — вспоминал Музруков, — слышу, молчит, сопит в трубку и вдруг спрашивает: «А где второй пресс?» Отвечаю, что не имею понятия, где второй (его отгрузили на Урал при эвакуации Ново-Краматорского завода, и он где-то застрял. — С.К.). «Какой ты, к чертовой матери, директор, — кричит Берия, — если ты не знаешь, где отгруженный в твой адрес пресс!» И бросил трубку. Каково же было мое удивление, когда утром приходят ко мне свердловские чекисты и докладывают, в каких эшелонах находятся части и детали краматорского пресса. Непостижимо, удивительно: как всего за несколько часов, ночью, можно было в великом хаосе и столпотворении эвакуации, среди сотен эшелонов найти то, что надо. Эшелонам с прессом дали зеленую улицу, через неделю они прибыли, а еще через, кажется, две — заменили главный цилиндр...»

Из этой истории хорошо виден подлинный Берия — не только умеющий спросить, не только умеющий помочь, но и умеющий признать свою ошибку не на словах, а на деле и делом же ее исправить.

Вдумаемся! Даже «Уралмаш» для масштабов Берии — лишь одна из десятка первоочередных проблем. Ну, запороли пресс при выполнении задания Берии, но член ГКО вполне мог сделать вид, что он здесь ни при чем — пусть Музруков сам отдувается, раз «не сумел обеспечить»...

А Берия — коль уж тут и он не без вины — делает все для того, чтобы вывести лично Музрукова и «Уралмаш» в целом из тяжелого положения. Да и не в одном извинении дело. Ведь без пресса нет танков!

Искал эшелоны, конечно, не Берия — искали другие по его поручению. Но по его поручению нашли, а вот по поручению других...

Не знаю, нашли ли бы!

И не в страхе перед НКВД и Берией причина — другие руководители страны умели грозить получше Берии и обладали тоже чрезвычайными военными полномочиями. Но их

аппарат мог не подвести, а мог и подвести. А аппарат Берии — нет, не мог. Потому что Берия имел у себя лишь компетентные кадры, не терпя некомпетентных.

О членах Совета по эвакуации заместителе Председателя Совнаркома А.Н. Косыгине, наркоме танковой промышленности В.А. Малышеве, председателе Госплана Н.А. Вознесенском порой приходится читать, что они, мол, всегда знали, где какой эшелон находится и что куда направлено. Однако в критический момент Музруков позвонил не «танковому» наркому Малышеву, а Берии.

Почему?

Потому что Малышев мог помочь, а мог и «подставить», возложив на подчиненного ему директора «Уралмаша» вину за срыв поставок танков. А в Берии Музруков, выходит, был уверен! Верил, что уж Лаврентий-то Павлович поймет... Поймет и поможет.

Уже вычитывая эту главу начисто, я вспомнил по аналогии о чем-то схожей ситуации из совсем другой сферы. В 1942 году легальный резидент разведки НКВД в Швеции Борис Рыбкин-Ярцев (Кин), работавший под прикрытием советника посольства, и его жена и сотрудница, знакомая нам Зоя Рыбкина-Воскресенская, получили «сверхоперативное» задание Центра наладить канал связи с «Красной капеллой» в Берлине. Подходящая кандидатура нашлась быстро — шведский промышленник, женатый на русской эмигрантке и по коммерческим делам часто бывавший в рейхе. Получив оперативный псевдоним Директор, он выполнил задание, хотя и не с первого раза — подвела неопытность. И вдруг из Центра приходит сообщение об аресте и казни всех членов «Красной капеллы». Центр считал, что это результат провокации Директора и для его проверки приказывал Кину вновь направить этого связника в Берлин на связь к заведомому «двойнику», о котором Центр знал точно, что он работает на немцев.

Проанализировав ситуацию, Рыбкин и Воскресенская пришли к выводу, что Директор — честный человек и направить его вновь в Берлин значит обречь и его на смерть.

«Мы настойчиво пытались доказать Центру свою правоту, — вспоминала Воскресенская. — Последовал приказ: «Выполняйте указание». Мы снова просим все взве-

сить. В ответ — грубый окрик. Тогда мы решили обратиться к наркому. Просим отменить указание главка, не губить человека. Через пару дней пришел ответ. Посылка Директора в Берлин отменяется, с ним приказано прекратить всякую связь».

А ведь «нарком» — это Берия. Тот, кого генерал от «демократии» Волкогонов называл и вурдалаком, и бездушным чудовищем. Но реальный Берия был, напротив, чутким, хотя и абсолютно без сюсюканья, и мудрым человеком. Зная это, Кин и решился апеллировать прямо к нему через голову непосредственного начальства.

И, коль уж я отвлекся, скажу дополнительно, что был поражен воспоминаниями вдовы Бухарина — Лариной о беседе Берии с ней на Лубянке в 1939 году. Ларина-Бухарина не отходит от стандартной оценки Берии как «сатрапа», но — сама того не сознавая — передав разговор и поведение Берии психологически и в конкретных деталях точно, нарисовала облик на удивление, повторяю, мудрого и чуткого человека, искренне жалеющего ту былую пятнадцатилетнюю девочку, за счастье которой он восемь лет назад, когда она была у него в гостях еще с отцом, поднимал тост.

Вернемся, однако, к военным годам и к Б.Г. Музрукову. По словам Н.З. Тремасова, он рассказывал, что однажды Берия разнес его по ВЧ так, что Борис Глебович уже совсем решил, что его сейчас арестуют, и даже двинулся домой — проститься... И вот он уже одет, стоит у двери, а тут звонит телефон ВЧ. Музруков подошел, снял трубку...

Берия...

— Что делаешь?

— Иду садиться...

— Работать надо, — донеслось из трубки, и сразу же пошли гудки отбоя.

Прочтя это, я вспомнил рассказы о том, как Главный конструктор ракет Сергей Павлович Королев иногда увольнял подчиненных по три раза на дню! Идет сложная сборка, срывается график, и начальник цеха слышит от него: «До свидания! Ты уволен!»... Проходит пара часов, и тот же подчиненный слышит: «Я объявляю тебе выговор»...

И вот тут подчиненный ухмыляется:

— А не имеете права, Сергей Павлович!

— Как?! Я тебе не имею права! Строгий выговор!

— Не имеете... Вы же меня сегодня уволили... И оба смеются.

У эмоциональных и перегруженных ответственностью людей подобные выплески чувств возможны и объяснимы. Это ведь не пасквили кропать за письменным столом, это — работа... Такая, когда уходишь в нее не по горло, а по уши... Причем по уши не только потому, что ею увлечен, а еще и потому, что ее так много, что она сама по себе захлестывает тебя выше горла! Но когда такое пишут о Королеве, то все умиляются: мол, вот даже как было! Но в действительности-то Сергей Палыч так никого и не уволил!

А Лаврентию Палычу в праве на перехлест в эмоциях отказывают... Ему нельзя, он — «монстр», он — «вурдалак»... А ведь и Лаврентий Палыч никого не посадил — за срывы в работе! Ни Музрукова, ни Малышева, ни Ванникова, ни Шахурина, ни начальника ГАУ Яковлева, ни авиаконструктора Яковлева и прочих, всю войну якобы боявшихся, что «посадит».-..

Кто-то, правда, сидел — но не по вине Берии! Даже такой клеветник на Лаврентия Павловича, как бывший замнаркома вооружения Новиков (мы с ним вскоре познакомимся), вспоминал уже в годы «перестройки», что во время войны именно после того, как «мы оказались в сфере влияния органов безопасности, аресты заводских работников любого ранга практически прекратились».

А бывший нарком Малышев на «антибериевском» пленуме 1953 года невольно признался: «Мы думали, большое дело делает человек, горячится, наверное, так нужно... конечно, мы и с авторитетом считались, мы (здесь и ниже выделено мною. — С.К.) считали его непогрешимым, а иногда и побаивались...»

То есть не боялись, а иногда побаивались... Так что ж — на войне как на войне... Причем, заметим, не сам Берия считал себя непогрешимым, а его считали таковым отнюдь не восторженные мальчики, а опытные «капитаны» советской индустрии. Выходит, практически всегда его уаравленческие

решения «били в точку», что и создавало члену ГКО Берии такую лестную репутацию.

К слову, о «посадках»... Даже два раза арестовывавшийся перед войной и посидевший в тюрьме бывший нарком вооружений Ванников, став начальником «атомного» Первого главного управления, мог в эпоху решения урановой проблемы, то есть тогда, когда немцы к Москве как-никак не рвались, перевести в лагерь для заключенных инженера Абрамзона, допустившего ошибки в ходе монтажных работ. И при этом «пошутить»: «Ты не Абрамзон, а Абрам в зоне». Хотя и со стороны Ванникова это была мера временная.

Однако Ванникова не честят «сатрапом», зато его тоже подают как «жертву» Берии. А Ванников уже в пятидесятые годы в частном разговоре в «Арзамасе-16» признавал, что в свое время «зарвался» и «сел» не без вины.

А ВОТ стиль Берии, описанный человеком, в своих мемуарах ни разу имени Берии не упомянувшим, но написавшим именно о нем...

В 1981 году Воениздат выпустил в свет мемуары начальника ГАУ военных лет, маршала артиллерии Яковлева «Об артиллерии и немного о себе». И вот что он пишет:

«Каждому из членов Государственного Комитета Обороны было поручено единолично отвечать: одному — за выполнение плана поставок по авиационной технике, другому — по танкам, третьему — по вооружению и боеприпасам...»

Забавно и одновременно грустно то, что Яковлев пишет вообще-то о едином в трех лицах (почти как Господь Бог) Берии. И вот что он пишет (без упоминания имени, естественно) о Берии «боеприпасном»...

«При члене ГКО, отвечавшем за поставки вооружения и боеприпасов, в конце 1941 года были созданы группы из ответственных работников Госплана и Совнаркома во главе с П.И. Кирпичниковым (вооружение) и Н.А. Борисовым (боеприпасы). После этого процесс планирования пошел через эти группы, державшие постоянную связь с наркоматами и ГАУ».

Пусть читателя не смущают слова «работников Госплана», позволяющие предположить, что под членом ГКО, о котором пишет маршал Яковлев, он подразумевает председателя Госплана Вознесенского. Во-первых, именно Берия с самого начала отвечал в ГКО за вооружения и боеприпасы — он, как мы увидим позднее, за это потом и отмечен был. Во-вторых, Вознесенского ввели в состав ГКО лишь с февраля 1942 года, а Яковлев пишет о конце 1941 года. К тому же в 1981 году фамилия «Вознесенский» не была табу — в отличие от фамилии «Берия».

Нет, пишет маршал Яковлев о Берии... И в который раз приходится подчеркивать: вот он, стиль Берии, — четко структурировать задачу, найти нужных людей, а после этого... Да что, собственно, «после этого»? Если люди подобраны верно, если на них можно полагаться, то после этого остается просто успешно работать.

Что и происходило.

А людей и на этот раз Берия нашел тех, что и требовалось. Вот как написал о П.И. Кирпичникове и Н.А. Борисове маршал Яковлев:

«Это были специалисты высокой квалификации, исключительно трудолюбивые люди. Они имели у себя тоже очень знающих инженеров, подчинялись непосредственно ГКО, обладавшему непререкаемой властью по отношению к наркоматам...

Не могу не сказать, что представителей этих групп подчас не очень-то жаловали некоторые ответственные работники наркоматов. И в первую очередь — за их жесткий контроль. Но уверен, что в душе и они были согласны с необходимостью такого бескомпромиссного планирования».

Увы, Берии в праве на такой же — жесткий — контроль историки и мемуаристы почему-то отказывают. У него такое отношение к делу объясняют не чувством высокой ответственности, а шкурными соображениями. И поэтому на воспоминаниях одного из заместителей наркома вооружений В.Н. Новикова (впоследствии заместителя Председателя Совета министров СССР) мне придется остановиться особенно подробно... В известном читателю пасквильном сборнике

«Берия: конец карьеры» 1991 года есть и воспоминания Новикова — «Шефство» Берии». И я уж прошу у читателя прощения за утяжеление текста, но многие пассажи Новикова мне придется комментировать сразу...

Начинает он с рассуждений о репрессиях, а далее пишет:

«...наш наркомат в начале войны подчинили НКВД или, вернее, как члену ГКО, Берии («Зубр» государственного управления Новиков не может не знать, что его наркомат никто никогда НКВД не подчинял, но НКВД — явно «для страху» — поминает. — С.К.). Следовательно, и отвечал он за нас перед Сталиным лично.

Сейчас часто вспоминают эту зловещую фигуру, казалось, вечно сопровождавшую Сталина (выходит, и Новиков, и Берия служили телохранителями Сталина, потому что иначе Берия не смог бы его вечно сопровождать, а Новиков этого не смог бы наблюдать. — С.К.). Но подходят к его оценке упрощенно, не идя дальше «мрачной личности» и «кровавого палача». А был он, нарком НКВД (у Берии было много других государственных постов, о чем Новиков не может не знать, однако Берия для него лишь «энкавэдист». — С.К.) Лаврентий Павлович Берия, далеко не прост и не так примитивен, каким кажется большинству писателей и других творческих людей, а с их легкой руки (вот уж тут Владимир Новиков попал в точку, хотя написать надо было «...с нелегкой руки»! — С.К.) и миллионам читателей и зрителей.

Помнится, в конце июля 1941 года Берия проводил совещание. Мы с Д.Ф. Устиновым (нарком вооружений. — С.К.) были приглашены по поводу резкого увеличения выпуска винтовок... Производил он впечатление человека решительного. Лицо широкое, бритое (ну, понятно, чтобы борода кровь пить не мешала. — С.К.), холеное (н-да!), с бледным оттенком (нет бы в горы за загаром махнуть в конце-то июля 1941 года! — С.К.), очки-пенсне (еще один порок у «вурдалака» — очки носил! — С.К.)... На руках кольца...»

«Правдивую» деталь насчет колец я прошу читателя запомнить. Что же до сути, то Берия спросил у Устинова — когда Ижевский завод может выйти на выпуск пяти тысяч винтовок в сутки?

Устинов переадресовал вопрос Новикову, еще месяц назад бывшему директором этого завода. И тот назвал срок не менее семи-восьми месяцев, потому что сейчас выпускают в сути две.

Далее Новиков писал так:

«Берия нахмурился:

— Что же это вы, товарищ Новиков! Знаете, что на фронте одних убивают или ранят, а другие ждут освободившиеся винтовки, а вы — семь месяцев. Это не годится, надо уложиться в три месяца. Вы завод знаете, кто еще может нам помочь?

Я ответил, что при любых условиях уложиться в названный срок невозможно.

Создали комиссию из двух заместителей председателя Госплана — В.В. Кузнецова, П.И. Кирпичникова — и меня. Срок — два дня. Дать предложения, как выйти на пять тысяч винтовок в сутки за три месяца...

Кузнецов с Кирпичниковым склонялись согласиться с трехмесячным сроком. Я отказался подписать бумагу...

Опять мы на докладе у Берии, опять полный кабинет народа, включая не только наркомов оборонных отраслей, но и других.

Дошла очередь и до нашего вопроса. Берия читает бумагу. Обращаясь к Кузнецову, спрашивает, почему нет подписи Новикова?

Василий Васильевич отвечает, что Новиков считает сроки нереальными.

Тогда Берия довольно сердито:

— Какой срок ставить, товарищ Новиков?

Я еще раз подтвердил, что минимальный срок — это с натяжкой семь месяцев.

Берия сплюнул в сторону (ну, понятно, хоть и на «вы» обращается, но хам! — С.К.), выругался (а как же Берии-то без этого. — С.К.) и сказал:

— Принять предложение Новикова...»

Новиков сообщает, что Берия потому-де принял его предложение, что «смертельно боялся обмануть Сталина, который многое прощает, но обмана — никогда»...

Повторяю, грустно видеть, как заслуженный человек ведет себя подло... Во-первых, Берия не «смертельно боялся обмануть Сталина», а не мог его обманывать! Не мог и потому, что сам обмана от подчиненных не терпел, и потому, что крупный руководитель, прощающий подчиненным обман, уже по этому критерию автоматически не-ком-пе-тен-тен!

И еще насчет «смертельно боялся»... Коль уж так, то рискнул бы Берия носить, да еще и в июле 1941года, кольца? Да Сталин бы за одно этакое наладил бы из своего кабинета любого! И справедливо! Это Гейдар Алиев мог в Баку «дорогому Леониду Ильичу» дарить огромное бриллиантовое кольцо. А «дорогого Иосифа Виссарионовича» даже для его близкого окружения не существовало — он и для него был «товарищ Сталин». И товарищ, личной нескромности не терпевший.

Мнение же Новикова Берия учел просто потому, что оно было высказано тем специалистом, который объективно должен был знать положение на Ижевском заводе лучше кого бы то ни было. Ведь методом Берии был не кнут, а опора на людей и доверие к компетентным специалистам.

Но это не все...

В 1988 году Политиздат выпустил книгу Новикова «Накануне и в дни испытаний», где есть глава «О славной русской винтовке, и не только о ней»... И там Новиков даже не упоминает о задании пять тысяч винтовок в сутки, а сразу гордо сообщает о задании ГКО двенадцать тысяч!

При этом уже в ноябре 1941 года ижевцы изготавливали четыре тысячи, а «к концу лета 1942 года» — двенадцать тысяч винтовок в сутки! И сам Новиков пишет, что приехавший в Ижевск Ворошилов глазам своим не верил: «Не могут винтовки течь рекой». А Новиков отвечал, что «так винтовки текут у нас круглые сутки из недели в неделю, из месяца в месяц»...

То есть фактически для плана в пять тысяч винтовок реальным был срок не более пяти и даже четырех месяцев. Так, спрашивается, кто боялся брать на себя ответственность за форсирование сроков?

Да, Новикову пришлось из Ижевска не вылезать месяцами, но ведь Берия и надеялся на его чрезвычайные усилия. И имел на это полное право не только потому, что времена

были чрезвычайные, но и потому, что сам ежедневно выкладывался чрезвычайно, потому и имел «бледный оттенок» лица.

Тот же Новиков описывает и еще один показательный случай... Весной 1942 года к нему в Ижевск приехал от Берии генерал-лейтенант Ткаченко с поручением лично наблюдать за ходом производства пулеметов «максим», о чем сам Ткаченко сообщил при первом визите к замнаркома вооружений. Утверждать не могу, но по всему получается, что это был начальник 7-го секретного отдела НКВД по чекистскому обеспечению производства минометов, так что особо долго он у Новикова быть не мог. Но какое-то время Ткаченко «вникал», следуя за Новиковым — если верить последнему, — как тень. Между прочим, Алексей Топтыгин, автор «Неизвестного Берии», считает рассказ Новикова о коллизии с генералом НКВД «откровенно надуманным анекдотом», однако история эта в своей основе, как я понимаю, правдива.

Итак, вскоре Ткаченко познакомил Новикова со своей докладной запиской Берии. Замечу — не за спиной Новикова ее решил направить наркому, а познакомил! И несмотря на возражения Новикова, отправил ее по назначению. Вряд ли Ткаченко был во всем прав, хотя он, например, оценил директора пулеметного завода Дубового как слабого работника и предлагал заменить его главным механиком завода № 74 П.А. Сысоевым, а «защищал» Дубового Новиков так: «Что касается директора завода Дубового, то он работает добросовестно, но... я его подменяю в эти тяжелые дни. И если надо освободить, по вашему мнению, директора, так это надо освободить меня».

То есть Новиков ни в 1942 году, ни в 80-е годы не понял, что хотя бы в отношении Дубового фактически признал правоту Ткаченко — сильные работники в начальственных подпорках не нуждаются, а, по признанию Новикова, фактическим директором пулеметного завода был не Дубовой, а он.

К слову, в июле 1942 года Сысоев был назначен директором нового механического завода в Ижевске, о чем я узнал из солидной коллективной монографии «Оружие Победы», вышедшей в 1987 году под редакцией Новикова. Причем имя (и портрет) Сысоева, «протеже» Ткаченко, там есть, а вот

«протеже» Новикова —Дубовой, в этой монографии даже не упомянут.

Так или иначе, докладная Ткаченко ушла. И вот Новикову около трех часов ночи звонит по ВЧ Берия и начинает выяснять его мнение о тех работниках, которых Ткаченко оценил как «вредителей». Новиков все отвергает, и Берия интересуется — где Ткаченко? А тот как раз появляется в дверях, и Новиков передает трубку ему... Дальше, по словам Новикова, было вот что:

«...слышу, через каждые три-четыре слова такой мат, что... Короче, смысл сводится к следующему: «Я зачем тебя... посылал к Новикову — шпионить за ним или помогать ему? За твою телеграмму ты, такая-то б... подлежишь расстрелу... Не тем делом ты занялся, я тебя помогать послал, а ты чем занимаешься?.. Кляузы разводишь на хороших работников?»

Ткаченко стоит не бледный, а синий и только бормочет бесконечно: «Слушаюсь, товарищ нарком»...

Такого «воспитания» я в жизни не слышал ни раньше, ни позднее. После этого случая Ткаченко ко мне не появлялся примерно десять дней. А вскоре и совсем уехал куда-то...»

Якобы «по-черному» нецензурный лексикон Берии и «десять дней не появлялся» — это на совести мемуариста. Во-первых, Ткаченко и до войны, и во время войны, и после войны был в рабочей «команде» Берии, и ему, как правило, поручались именно контрольные функции. То есть Берия Ткаченко неизменно доверял, а унижать людей у наркома было не в обычае. Во-вторых, вряд ли в военное время генерал-лейтенант НКВД после такого разворота событий мог позволить себе почти полмесяца прохлаждаться в Ижевске, а не отбыть в Москву.

Но что важно в свидетельстве Новикова? А то, что Берия жестко осадил своего подчиненного исключительно на основе возражений Новикова! Так где же здесь подозрительность и неумение верить людям? Причем сам Новиков подчеркивает, что «в особо острых случаях звонил прямо Берии... И он обычно отвечал: «Ладно, что-нибудь придумаем»...»

Однако Новиков объясняет такую реакцию члена ГКО

опять-таки тем, что Берия-де «боялся Сталина, боялся его гнева, боялся потерять его доверие и расположение...» Вывод ясен: не о деле, не о нуждах фронта «монстр» душой болел, а за шкуру свою тревожился...

Случай с Ткаченко приводят в своих книгах и Юрий Мухин, и Алексей Топтыгин, и Елена Прудникова. И Ю. Мухин констатирует, что Новиков, оценивая Берию как шкурника, судил по себе... Это, конечно, слишком жесткая оценка Новикова — он в войну сделал для фронта много. Однако пример Новикова характерен другим. Как и во многих других случаях, когда о Берии отзывается кто-то, имевший с ним дело лично, воспоминания о Берии можно разделить на две противоположные по смыслу части.

Из описания фактов, относящихся к личному деловому общению мемуариста с Берией, виден прекрасный, в общем-то, человек, преданный делу и умеющий его делать.

Из оценок же и из сведений, передаваемых мемуаристом с чужих слов, предстает привычный образ негодяя.

Так, Новиков пишет о том, что когда в Ижевске оставалось угля на сутки, он звонил Берии, и уголь приходил. Это из уст Новикова точный факт. Он сам этот уголь просил и сам его получал.

Но вот Новиков пишет, что Берия, пользуясь своей властью, поворачивал на Ижевск «угольные» маршруты из Кузбасса, предназначенные для авиационных заводов в Казани. Мол, выслуживаясь перед Сталиным, Берия-де интересы общего дела игнорировал и ущемлял-де «авиатора» Маленкова.

В принципе переадресация эшелонов могла иметь место, хотя вряд ли Новиков о ней, сидя в Ижевске, знал. До того ли было Новикову, чтобы выяснять, откуда пришел уголь? Пришел, и ладно!

Но вот уж то, что Берия самовольно и эгоистически перехватывал уголь у Маленкова, «который опекал авиацию», это уже полностью относится к измышлениям Новикова, навеянным традицией измарывать Берию до черноты шахтера, только что поднявшегося из забоя. И дело даже не в том, что такое самоуправство тут же стоило бы Берии дорого! Дело в том, что Новиков общей ситуации и общей картины перевозок знать не мог. То есть, когда писал свой «перестроечный» очерк, воспользовался антибериевскими сплетнями. И ведь не Антонов-Овсеенко, а выдающийся организатор промышлен-

ности, Герой Социалистического Труда... Увы, на бесчестном отношении к Берии поскользнулся не он один.

Заканчивая же тему «Берия — «оружейник», скажу, что эти его заслуги в войне не только замолчаны, но и неоднократно перевраны даже в официальных источниках. И вот даже полностью лояльная к своему герою Е. Прудникова числит за Берией, как за членом ГКО, курирование производства вооружений и минометов лишь с 4 февраля 1942 года — вместо Вознесенского, который якобы вел вначале это производство как советник ГКО(членом ГКО он стал в феврале 1942года). Но этого просто не может быть! В противном случае никаких совещаний по винтовкам Берия у себя в июле 1941года не проводил бы! У него что, своих дел было мало? И не образовался бы тогда в сентябре 1941 года 7-й отдел НКВД по минометам. К тому же что еще из оружия числить за Берией, как за членом ГКО, с начала войны? Их всего-то в ГКО было тогда пять человек, включая Сталина! Танки, как мы знаем, Сталин вначале отдал Молотову, авиацию вначале курировал Маленков (с подключением Лаврентия Павловича)... Вооружения же и боеприпасы были «чистой епархией» члена ГКО тов. Л.П. Берии.

А уж потом и танки с самолетами перешли к изначальному «оружейнику» и «боеприпаснику» Берии (Е. Прудникова не заметила, что сам Новиков датирует начало курирования Берии над наркоматом вооружений началом войны).

Увы, и, скажем, А. Топтыгин сообщал, что «ГКО (то есть, собственно, Сталин. — С.К.) возлагает контроль за танковой отраслью советского ВПК» на Берию «с конца 1942 года», в то время как Берия «занялся» танками намного раньше.

Берия много сделал и для налаживания производства всей гаммы реактивных снарядов для гвардейских минометов — «катюш». И еще одно... В своих записках 40-х годов Ванников оценивал усилия Берии в помощи наркомату боеприпасов как героические. А это была, напоминаю, лишь одна из «ипостасей» Берии в его военной биографии...

РЕЗЕРВНЫЙ фронт, заградительные отряды — это война видимая. А для чекиста Берии давно стал привычным, если пользоваться журналистскими штампами, «фронт без линии

фронта», «невидимый фронт». И с 20 июля 1941 года, после воссоединения НКВД и НКГБ, он вновь стал командовать и этим специфическим «фронтом»... Недаром же он оставил лично за собой наблюдение над работой закордонной разведки.

На эту тему можно писать много, но моя книга и так будет объемной. В том числе и поэтому я, во избежание разрастания объема, не привел выше многих впечатляющих цифр по темпам роста вооружений для фронта и других фактических данных, показывающих значение Берии в обеспечении таких успехов. А стоило бы!

Вот и в рассказе о сфере разведки времен войны я ниже ограничусь одним лишь примером, показывающим Берию как человека. Тем более что тема «Берия и разведка в 1941— 1943 годах» необъятна, а мне позднее придется остановиться на аспекте начальной «атомной разведки», связанной с работой Берии в НКВД военных лет.