Глава 17. Диковинные страны 5 page

Затем вы спешно поедете в Энкрет и не позднее, чем через два дня после вашего прибытия, там должен вспыхнуть бунт. Да такой, чтобы помощь полковника Стеблова, который как раз подойдет близко к городу, оказалась совершенно необходимой. Ваша миссия закончится, когда Шестнадцатый полк займет Энкрет, остальное сделает Стеблов. А вы немедленно помчитесь сюда, потому что будете нужны здесь.

Задача не из простых, знаю, поэтому и поручаю ее вам. На организацию народных волнений вы получите у маркиза Нгуена деньги по этому письму, - Орландо передал Тузендорфу еще один документ, - ну и передавайте мои извинения мадам Тузендорф.

Йозеф подумал немного, почмокал толстыми губами, и наконец спросил:

- Скажите, Ваше Превосходительство, повод для бунта может быть любой?

- У вас есть соображения?

- Понимаете, в одном из кварталов города живут выходцы из Ландрии. Проще всего спровоцировать свару на национальной почве, и раздуть ее до масштабов погрома, нежели изыскивать причины для бунта в рабочей или торговой среде. Дело даже не в том, что проще, а в том, что быстрее. – Тузендорф помолчал. – Но и тлеть такая искра будет потом очень долго, время от времени вспыхивая, а в приграничном районе это нежелательно.

Орландо постучал тупым концом карандаша по столу, обдумывая слова Тузендорфа.

- Я с вами согласен, но давайте решать проблемы по мере их поступления. Сейчас нам нужен бунт, погром, драка – что хотите. Лишь бы это было громко, страшно и потребовало вмешательства армии, а уж потом будем разбираться с национальным вопросом, если будет в том необходимость. Поэтому действуйте, как сочтете нужным.

- И еще… В таком деле, Ваше Превосходительство, без крови не обойтись… Я хотел бы быть уверенным, если что…

- Уверенным в чем? В том, что я не оставлю вашу жену и детей в случае вашей геройской гибели? Или в том, что если вас поймают на убийстве, виселица вам не грозит? В любом случае вы можете быть уверенным, но, я вас очень прошу, не попадайтесь – мне сейчас и без того проблем хватает.

Покрасневший Тузендорф поспешил откланяться, а Орландо, присвистнув, пошел в канцелярию за приказом, чтобы отнести его на подпись герцогу.

Он был совершенно прав, потому что после подписания приказа, почти в одно время с Тузендорфом, из Амаранты выехал гонец к господину Румискайте, с предупреждением о том, что ни в коем случае нельзя соглашаться на предложения премьер-министра, в чем бы эти предложения не состояли. Вот только Орландо было уже все равно – он даже не понес подписанный приказ в канцелярию, а просто положил себе в ящик стола. Теперь его задачей было ждать вестей из Энкрета.

Полковник Шавиньи, которого он перевел в Арпентер с повышением, был хорошим офицером, но чересчур прямолинейно понимавшим свой долг. Орландо предпочел поместить его туда, где его способности нашли бы достойное применение. Место Шавиньи занял полковник Стеблов, один из тех честолюбивых и способных молодых людей, которых Орландо так энергично двигал, поэтому он мог полностью рассчитывать на его преданность.

Было около двух часов ночи, Приречный район мирно спал. Только изредка доносились мерные удары в склянку, словно говорившие глубокому, черному небу, что все спокойно. От Серана доносился шум из никогда не спящего порта. Сутки напролет там погружали, разгружали, чинили снасти, стучали топорами сотни людей со всех концов света.

Разноязыкий гомон не умолкал ни на минуту, и его отголоски неслись вниз по реке на много миль, сливаясь с криками толстых мордастых чаек, в изобилии водившихся на берегах Серана.

Чайки ловили рыбу, но все больше паслись вокруг человеческого жилья, потому что там всегда можно было чем-нибудь разжиться, если не щелкать клювом. Вот и отъедались они размером с добрую курицу, так, что и летать становилось трудно. Но сейчас даже они спали, положив голову под крыло. Завтра будет новый день и будет пища, а сейчас и отдохнуть не грех.

С реки дуло холодом. Если пройти по Якорному переулку ниже, туда, где он сужался и начинал стремительно катиться вниз, можно было услышать, как шумит вода, пронося свою массу мимо города. Пахло сыростью и рыбой. К этому привычному запаху примешивалось великое множество ароматов, сопутствующих человеку – выпеченного хлеба, смолы, дегтя, земляничного мыла, свежей краски. Недавно прошел дождь, и сейчас улица пахла водой и свежим осенним небом.

Фонарей здесь не было, не велики птицы живут. Только на фасаде аптекаря трепыхался одинокий факел, делавший окружающую темноту еще гуще. Да и кому они нужны, эти фонари? Приличные люди по ночам не шляются, а для всякой шантрапы темнота – лучший друг. Крупные, холодные звезды были рассыпаны на небе, да бледноватый месяц устало смотрел на черепичные крыши.

Пирожница Байсара тревожно вскинулась на постели – опять этот глупый щенок воет. Никак она не могла привыкнуть, что старого пса по кличке Бурбон уже три месяца как закопали в саду под яблоней. Верой и правдой он служил ее семье восемнадцать лет, к старости, правда, оглох и ослеп, но все равно выползал из будки, когда кто-нибудь проходил мимо. Тянул носом воздух и иногда глухо лаял, если считал, что ситуация того требует. Умнейший был пес! Где такого взять?

Погоревав, Байсара принесла щенка от кузнеца, рыжую, смешную меховушку с толстыми лапами и торчащими ушами, полную неподдельного восторга по любому поводу. Эта дурочка не затыкалась ни на секунду, гавкала на все, что движется – могла на полном серьезе целый час облаивать колышущуюся на ветру простыню. Стоило не обращать на нее внимания хотя бы пару минут, как она начинала выть. Горестно, со всхлипываниями, как плачет брошенный маленький ребенок.

Вот и сейчас она выла, привязанная в ограде. Что ей не спалось? Байсара с вечера накормила ее, поставила свежей воды, и долго чесала за ушами, чтобы ублажить дуреху, но, похоже, все зря.

- Меня скоро из дома выгонят вместе с тобой, чума ты бубонная! – она спустила ноги с кровати и потянулась за кофтой, висящей на спинке, стараясь не разбудить мужа. Он и так уставал за день, не хватало еще, чтобы ему ночью спать не давали.

Пол был холодный, Байсара быстро пробежала на цыпочках к двери, где стояла обувь, и сунула ноги в тапки.

- Свежо… - прикрывая за собой дверь, она закуталась в кофту и побрела к забору, где по-прежнему выла Марта. – Чего тебе, что ты воешь, как оглашенная?

Увидев хозяйку, Марта завиляла хвостом и подбежала к ней, ткнувшись лобастой головой в теплую ладонь. Но тут же вернулась на место, подняла морду к небу и снова завыла, тоскливо и одиноко.

- Да что ж такое? Ты прекратишь или нет? Налле спит, если он проснется, тебе несдобровать. Да и просто пожалеть его можно – он целый день работает, чтобы ты, коза, мясо ела.

В синих собачьих глазах отражались звезды, и какая-то неземная тоска, так что Байсаре отчего-то стало грустно и жалко неведомо чего. Она прижала голову Марты к бедру и похлопала щенка по шее.

- Ну будет, будет, ложись спать. – Марта вывернулась и вскинулась всем телом куда-то в сторону Ратуши. Она молчала, но напряжение, сквозившее в ее позе, выдавало сильную тревогу.

Байсара прислушалась, с той стороны доносился какой-то едва слышный гул, далекий, как раскаты грома. Что это может быть? Она постояла, подождала, но гул не прекращался и не приближался, как будто в паре кварталов отсюда справляли праздник.

Странно… Она вернулась домой и поплотнее прикрыла дверь, чтобы не слышать уличного шума. Налле спал, закинув за голову большие натруженные руки. Байсара аккуратно переложила их вниз, чтобы не затекали, и поправила ему одеяло.

Он работал каменщиком, нанимался с бригадой на постройку домов и уставал неимоверно, но работать в лавочке Байсары не хотел, считал, что должен идти своим путем. Она не возражала, она любила мужа и хотела, чтобы он был счастлив. Налле платил ей взаимностью, и пусть он не был особо разговорчив, но все семнадцать лет их брака Байсара чувствовала его душевное тепло.

Когда-то он был подмастерьем, работавшим на постройке соседнего дома – там Байсара его и приглядела. Женихом он был, мягко говоря, незавидным: шансов стать мастером у него не было, как и денег. Да и он был уроженцем Арпентера, а семья Байсары происходила из Ландрии. Много поколений они жили в Энкрете, но не забывали своих корней, и браки заключали тоже между своими. Но гигантский симпатичный блондин так приглянулся девушке, что она настояла на том, чтобы ее родители познакомились с ним поближе.

Налле им понравился, ибо был он честен, трудолюбив, и искренне любил Байсару. Они долго не решались на этот брак, однако обошлось – общительный нрав Байсары сделал свое дело. После родителей она унаследовала их лавочку, в которой и крутилась с утра до вечера, выпекая и продавая пирожки, и успевая поговорить по душам с половиной Приречного района.

Налле тоже много работал, он мечтал выучить их двоих сыновей, чтобы им никогда не пришлось гнуть спину. В редкие выходные дни он ходил в пивную, или играл в карты с двоюродными братьями Байсары. Так текла их жизнь, тихо и размеренно, как река в теплый день.

- Налле, Налле, проснись! – Байсара трясла мужа за плечо. Он тихонько стонал сквозь зубы, но не просыпался. – Налле, да проснись же ты, наконец!

- Что такое? Что случилось? – спросонья во рту отдавало какой-то гадостью, словно пива напился на ночь, голова гудела, и никак нельзя было сообразить, что происходит.

- Слышишь? – Байсара была в ночной рубашке, кофте и носках. Она смотрела в окно спальни на улицу, с которой доносились крики и топот.

- Что это?

- Я не знаю, что-то случилось. Собака сегодня выла всю ночь, словно ее резали.

- Да она всегда воет. Ее хлебом не корми, дай повыть…

- Нет, тут она прямо… с душой выла, мне аж не по себе стало. Я к ней вышла, а она все равно воет, и все в сторону Ратуши. Я прислушалась, а оттуда шум какой-то, словно бы свадьба пьяная. Я постояла, постояла и спать пошла, только начала засыпать, а тут они как давай орать и бегать… Что случилось, ума не приложу.

Налле поморгал на пламя свечи, испуганно дрожащее от сквозняка, и поднялся с постели. Вдоль по улице бежали люди, размахивая руками и крича что-то, по мостовой плескались рыжие отблески, словно от большого пожара.

- Горит, что ли, что-то… - он накинул кафтан на голое тело. – Пойду, посмотрю. Ты тут сиди, не высовывайся.

Выскочив на улицу, Налле словно попал в реку, в которой надо плыть против течения – навстречу ему бежали и бежали люди, которых он не знал. Лица их были искажены то ли злобой, то ли страхом, они натыкались на него впотьмах, матерились и бежали дальше.

Отталкивая их и наступая на ноги, каменщик двинулся вверх по переулку, туда, откуда неслись волны паники. Это было нелегко, несмотря на исполинский рост и физическую силу – он чувствовал себя словно облепленным водорослями, не дающими двигаться к цели. Работая локтями, он пробился к выходу на Канатную улицу, но положение не стало яснее. Улица была полна кричащих людей, словно собравшихся на большую драку, куда бы ни взглянул Налле – нигде не было ни одного знакомого лица.

Кто все эти люди? Что они здесь делают? Некоторые из них были похожи на портовых рабочих, некоторые – на обычных горожан, только не здешних, не Приречного района. Многие из них были вооружены топорами, ножами, даже кувалдами, и это испугало Налле. Что могут делать вооруженные люди в два часа ночи в мирном жилом квартале? Раздался треск, и каменщик увидел, обернувшись, что ограду мясника весело разбирают на дреколье.

- Налетай, народ! Будет чем орехи щелкать!

Где-то зазвенело стекло, и истошный женский вопль огласил округу:

- Ироды! Ироды! Чтоб вам пусто было! – но, поднявшись до высокой ноты, голос потонул в могучем реве толпы. Небо со стороны Ратуши приняло оранжевый оттенок.

Налле поднял голову, ошарашенно глядя наверх, не понимая, что происходит – светопреставление, что ли, началось? Кто-то пихнул его в бок и сунул в руки железный прут:

- Держи, брат, хорошая штука. А то у этих черномазых головы крепкие, сразу и не проломишь… Ишь ты, какой большой – такие бойцы нам нужны.

Налле словно очнулся, потом протянул руку и сграбастал говорившего за грудки, стараясь рассмотреть поближе его физиономию.

- Ты кто такой? Чего тебе нужно?

- Да ты что, брат? Я свой, я из Энкрета, ты посмотри на меня… - но щербатая физиономия парня была Налле не знакома, и он встряхнул его слегка, так, что голова затряслась в разные стороны.

- Что здесь происходит?

- Да ты что, ты что… Потеха сейчас будет, черномазых будем бить, ты что, с дуба рухнул?

- Каких еще черномазых? – в голосе каменщика не слышалось ничего хорошего, и парень всерьез струхнул, завопив на всю округу:

- Караул! Убивают!!! Наших бьют!!! Черномазые!!!

Налле при всем желании нельзя было назвать черномазым, но толпа разбираться не приучена – глядя на протянувшиеся со всех сторон руки, каменщик понял, что лучше уйти отсюда, и стал энергично выбираться, прикрываясь вопящим парнем, как щитом. Отступив в тень возле дома слесаря, он отпустил несчастного, напоследок двинув ему железным прутом по физиономии – человек упал, как подкошенный, роняя на мостовую капли крови.

- Не подрассчитал… - подумал Налле, посмотрев на железный прут, зажатый в кулаке. На него печально смотрел кованый ангелочек с решетки городского сада.

Не сразу, но каменщику все-таки удалось отыскать в толпе знакомое лицо. Это был знакомый подрядчик с Затона – он возбужденно орал, размахивая руками, и Налле с трудом удалось привлечь его внимание.

- Что здесь происходит? – проорал он в ухо знакомцу.

- Как что? Ландрцы убили наших парней, которые зашли в их район! Совсем обнаглели ублюдки, расселись на базарах, корчат из себя господ. Мы им сейчас покажем, кто хозяин в этой стране!

- Что???!!! – Налле не сразу сообразил. Всякое, конечно, случалось, и парни дрались время от времени, но чтобы убивать… И кому что собралась показывать эта вооруженная толпа, собравшаяся здесь ночью? Страх пробежал холодной струйкой по спине, а подрядчик все продолжал орать:

- Мы их всех сейчас в реку перекидаем! Пусть плывут туда, откуда пришли, ублюдки черномазые!

Налле схватил его и потряс немного, чтобы привести в чувство:

- Кого всех? Тут обычные люди живут, они никого не трогают. – Но бледные глаза подрядчика так и остались вытаращенными, бессмысленно вращающимися по сторонам:

- Все равно! – хрипло завопил он, - Все равно, всех в реку! Нечего поганить нашу землю! Вон, смотри, уже начали, горит чертово логово!

Распялив рот в безумном не то смехе, не то крике, он протянул руку и указал в сторону Ратуши, небо над которой полыхало огненным заревом. Налле разжал пальцы и выпустил придурка, начиная понимать, что попал в беду.

Что делать? Надо бежать, спасаться – с толпой сражаться бесполезно, он крутанулся на месте, соображая, как бы дворами пробраться домой, чтобы увести жену, как вдруг его пронзила мысль – школа!

Школа, в которой учились их двое детей, была недалеко от Ратуши, а глядя на озверелых людей вокруг, нельзя было поручиться, что даже дети в безопасности. Сердце застучало, как бешеное, каменщик дернулся и бросился сквозь толпу в сторону Ратуши.

Как сквозь вязкий поток пробирался он к пожару, полыхавшему все сильнее, навстречу ему лились руки, лица, искаженные ненавистью, и он отмахивался от них железным ангелочком, прорубая себе дорогу. Звон стекла, треск ломаемых дверей, людские крики слились у него за спиной в один сплошной вой чудовищного зверя, пожиравшего живьем все, что было ему привычно и дорого. Когда толпа вдруг схлынула, он обнаружил, что лицо его покрылось потом от жара горящих домов – площадь напоминала гигантский факел.

Здание школы было третьим справа от Ратуши, огонь туда еще не добрался, но это был только вопрос времени. Налле бежал так, что ноги чуть не вылетали из суставов, но добежав, понял, что в здании никого нет. Как безумный, он метался по этажам, по классным комнатам, по спальням, но никто не отзывался на его крики. Дети исчезли.

Он бросился вниз по улице, колотился в двери домов – да кто же откроет в такую ночь. Кричал, но улица словно вымерла, только треск огня раздавался все громче. Дома смотрели на несчастного темными глазницами окон и хранили молчание.

Налле метался от одного дома к другому, как вдруг заметил в темном окне чье-то белое лицо. Словно призрак, лицо мелькнуло и растворилось в темноте, но каменщик успел его увидеть и кинулся к окну:

- Откройте, пожалуйста, откройте!!! Умоляю вас!!! Я не причиню вам зла! У меня дети пропали… Дети в школе были… - в припадке страха он колотил пальцами по раме, не замечая, что стекло вот-вот треснет. Бледное лицо снова появилось, и окно подалось внутрь.

- Нечего мне окна бить, нет тут никого, ушли все.

- Дети из школы где? Дети… - Налле показывал рукой примерный рост детей, как будто сомневался в том, что его собеседник понимает человеческую речь.

- Ушли все. – Свистящий шепот прозвучал в унисон с тихим звуком захлопнувшейся рамы, - к реке ушли…

К реке! Теперь Налле бежал от пожара в сторону, откуда несло речной прохладой и сыростью, но голова его горела все сильнее: если детей увели, то куда их спрятали? Возле реки в этом месте укрыться негде, только деревянные мостки да камыши. Выскочив на берег, он одним взглядом окинул местность, и скорее сердцем, чем глазами понял, что она пуста. Неужели старуха обманула? Тихо плескалась вода, да растревоженные чайки орали где-то в кустах.

Вдруг яростно залаяли собаки в хибарках, лепившихся на берегу, и заметался одинокий свет. Налле бросился на шум, проваливаясь в темноте в топкие ямки, наполненные водой, и спотыкаясь о коряги. Выскочив на тропинку, ведущую вокруг крайнего двора, он натолкнулся на мужичка с тесаком, неслышно рыскавшего в темноте, тот оглядел исполинскую фигуру каменщика и пробормотал едва слышно:

- Не шуми, спугнешь. Тут они, гаденыши, в огородах прячутся, я их чую… Ничего, далеко не уйдут.

Он втянул ноздрями воздух, как собака и повернулся в сторону реки, глядя на прибрежные камыши. В дальнем свете пожарища выступило из темноты его лицо, с грязными волосами, прилипшими к виску и ноздреватым носом, словно шевелившимся от разных запахов. Какую-то секунду Налле смотрел на этот висок, а потом поднял руку и со всей силы ударил его своим ангелочком. С противным чавкающим звуком железо вошло в голову, погрузилось как в мыло, и человек осел на землю, не успев даже крикнуть. Волна тошноты поднялась из желудка при виде темной липкой жижи, стекающей по пальцам, сжимающим палку, но рядом уже раздавался звук других шагов.

Налле столкнул ногой его тело с тропы и отступил в тень. Еще двое шли ему навстречу, стараясь не шуметь, но тут из огородов донесся истошный детский крик:

- Мама!!!

- Вот они!!! – и эти двое, не дойдя пары шагов до каменщика, кинулись назад, как псы, почуявшие кровь. И все заметалось – где только что была мертвая тишина, поднялся крик и топот. Кричали дети, кричали взрослые, кричал и сам Налле, в два прыжка догнавший мужиков, так и не успевших понять, что произошло, прежде чем железный ангел раскроил им головы.

Нападавших было человек шесть, они не предполагали, что у детей найдется защитник, и быстро разбежались, побросав топоры. Но Налле-то знал, что это просто краткая передышка, они вернутся, причем очень скоро, и тогда ему несдобровать. Оба его сына были здесь, испуганные, грязные и дрожащие от холода, они цеплялись тонкими ручонками за отца и даже не плакали от страха.

Он огляделся – детей было человек пятнадцать. Необходимо было срочно бежать отсюда, далеко и быстро, но только куда? У него не было ни лодки, ни повозки, ничего. Путь назад был отрезан погромом, а переплыть Серан в этом месте не смог бы и сам Налле, не говоря уже о детях. Скоро за ними вернутся с подмогой, и перережут всех, как гусей на праздник.

Он озирался по сторонам, с надеждой цепляясь за каждый предмет, каждый выступ в земле, но ничего утешительного не находил, только камыши колыхались вдалеке. И тут его осенило.

Он подбежал к забору, обхватил шатавшийся столбик, и изо всех сил потянул его на себя. Столбик вышел, как гнилой зуб из десны, и Налле кинулся к воде. Размахнувшись изо всех сил, он кинул его как можно дальше, и собрал детей вокруг.

- Итак, сейчас мы немного поплаваем. Это не страшно, все будут держаться за бревнышко, а бревнышко буду держать я. Нам нужно доплыть вон до тех камышей, это недалеко… - и он махнул рукой куда-то в темноту. – Главное – не плакать и не шуметь, а то злые дядьки нас догонят и настучат по попе. Пошли…

Подталкивая перепуганных детей, он заставил их взяться за бревно, и сам пошел, толкая его перед собой. В этом месте было неглубоко, а учитывая его высокий рост, он просто шел по дну, только в паре мест принимаясь плыть. Страх гнал его вперед, а надежда заключалась в том, что камышовая отмель располагалась островком, и никому не придет в голову, что дети могли переплыть реку и спрятаться там.

За спиной полыхал пожар, отблески его качались на черных, безмолвных волнах. Налле плыл вперед, стараясь двигаться как можно скорее, и в то же время боясь потерять кого-нибудь. Когда они достигли камышей, ему показалось, что прошла целая вечность.

Он протолкнул бревнышко внутрь и нащупал ногами дно – здесь было совсем мелко. Выбирая самые мелкие участки, он расставил детей, пряча их среди стеблей, и строго-настрого наказал молчать и не шевелиться.

Так они стояли, чувствуя, как под одеждой меняется вода, сковывая тело холодом, и глядя как по берегу мечутся факелы и лают собаки. Наконец все стихло, но Налле не решался покинуть их убежище, опасаясь, что там кто-то остался. Сколько времени они так стояли – неизвестно, но вдруг волны, ставшие ударять в грудь сильно и ритмично, сказали что рядом идет лодка.

Налле подобрался к краю камышей и осторожно выглянул – действительно, это была сторожевая лодка, возвращавшаяся с дежурства. Он увидел двух или трех солдат, с изумлением глядящих на зарево, пылающее над Приречным районом, и решился. В несколько гребков он достиг лодки и постарался сказать как можно тише:

- Господа стражники, помогите нам, у нас беда…

Страшно было, ох, как страшно отпускать детей неизвестно куда. Но в глазах солдат он не увидел того безумия, которое как чума, поразило местных жителей. Тяжело нагруженная лодка тихо отошла на середину реки, оставив каменщика одного. Он мог бы плыть с ними, держась за борт, но не пожелал, душа его стремилась домой, к Байсаре.

Налле вылез из воды немного ниже того места, где начинался Якорный переулок. Мокрая одежда сковывала движения, ноги были словно чугуном налиты, он едва мог идти. Как во сне он добрел до деревянных мостков, по которым спускались женщины, стирая белье, и взялся за отполированный до блеска поручень, но рука скользнула по нему, как по ярмарочному столбу с конфетами. Отвратительная, липкая жижа осталась на пальцах. Налле качнулся вперед и еле удержал тошноту.

Из переулка тянуло гарью. Он боялся идти дальше, но мысль о том, что кто-то в этот момент может наносить удар Байсаре, толкнула его под ребра и заставила переставлять негнущиеся ноги. Он шел по знакомой улице и не узнавал ее – как в кошмаре пустые дома скалились на него выбитыми окнами и дверьми, ноги натыкались на что-то мягкое, каждый раз заставляя его вздрагивать, но он боялся опускать глаза. В густом дыму он подошел к своему дому, уже не чувствуя, как сердце бьется в груди.

Калитка была выбита, дверь болталась на одной петле, из разбитого окна торчал матрас, словно кто-то пытался его унести, да так и бросил, утомившись. Стекла жалобно хрустели под ногами.

- Только бы успела уйти, только бы успела уйти… - он медленно шел по разгромленным комнатам, больше всего на свете боясь увидеть тело жены.

Каждый предмет, напоминающий очертаниями человеческую фигуру, заставлял его сердце останавливаться. В кухне он не выдержал и оперся ладонями о стол, чувствуя, что ноги сейчас отнимутся.

Вот он стоит, и вроде знает, что надо двигаться, надо сделать шаг в какую-нибудь сторону. Но понимает, что без Байсары ему абсолютно все равно куда идти – потому что никому в мире больше нет до него дела. Все равно, что он будет делать, все это никому не нужно, если его маленькая женщина больше не войдет в эту дверь.

Стоявшая вокруг тишина и пугала и успокаивала. Он обошел дом и никого не нашел, это может означать, что Байсара успела уйти и сейчас прячется где-то. Пусть, лишь бы была жива. Налле осмотрелся вокруг, туго соображая после кошмарной ночи – надо бы прибраться. Не понимая, как он выглядит с веником посреди погрома, он стал сметать в угол битые стекла и тут услышал вой, от которого у него волосы встали дыбом.

Марта? Налле выглянул в окно на пустой двор и увидел щенка. Он бросил веник и толкнул заднюю дверь, обычно запираемую на ночь, но теперь дверь легко распахнулась, впуская уличную гарь.

Марта сидела прямо напротив крыльца, на шее ее болтался огрызок веревки, видимо, перегрызла и убежала вместо того, чтоб охранять дом. Ну да ладно, главное, что жива. Налле шагнул вперед и словно напоролся на штырь. Весь воздух вышел из него, и в полной тишине он услышал, как поскрипывает притолока от непривычной тяжести – на уровне его глаз медленно вращались в воздухе две маленькие ступни, одна босая, а другая в шерстяном носке.

Грохнул колокол на ратуше, но звук его потонул во мраке, словно никто не верил, что уже настало утро. Черный дым от пожара поднимался к небу, становясь сизым облаком, налитым то ли водой, то ли слезами. Рассвета не было, бесконечная тьма затянула Энкрет, лишь яркими факелами пылали корабли в порту. Все стихло, и в гнетущей, мертвенной тишине на мостовую, залитую кровью, упали первые капли – само небо не могло сдержать слез, глядя с высоты: о, люди, люди, что же вы делаете…

Орландо отложил в сторону финансовый отчет Тузендорфа, не читая, - он был очень доволен, дело выгорело как нельзя лучше.

Когда рассвело, господину Румискайте доложили о том, что Приречный район горит. Он был очень озадачен, учитывая то обстоятельство, что флот Вильгельмины почти в полном составе крутился на самой границе. В ясный день с башни городского управления его было прекрасно видно.

Но сейчас небо было затянуто не то тучами, не то сизым дымом. Во рту постоянно сохло, и оставался какой-то неприятный привкус.

- Что там случилось?

- Погром-с. Наши побили ландрцев, пожгли маленько и побуйствовали.

Глядя в окно на густой черный дым, поднимающийся с той стороны, Румискайте помрачнел:

- Чего они не поделили? Сколько себя помню, всегда жили мирно.

- А черт их знает, сударь – вроде кто-то кого-то обозвал или побил, ну, сами знаете, как это бывает. Слово за слово… Пошумят и успокоятся.

- Какое слово за слово!!! Это в кабацкой драке так бывает, а тут полгорода горит! Чует мое сердце неспроста это… Немедленно погасить, всех успокоить и навести порядок!

Он отпустил полицмейстера и велел пригласить господ Лашека и Копейко. Кругом одни дурные новости – на столе его со вчерашнего дня лежало письмо Лан-Чженя, которое его серьезно обеспокоило.

Румискайте искренно любил свой город, и так же искренно желал ему свободы и величия, но понимал, что Амаранта этого не потерпит. Тихо ржавел на дне Серана трон-якорь, обрастал водорослями, напоминал о судьбе княгини Брасич. И все же Энкрет не сдавался окончательно.

Воротам все равно, с какой стороны быть. Лавируя между интересами двух стран, правители Энкрета долгое время сохраняли относительную независимость. Однако, со смертью короля Ибрагима, Румискайте стал ощущать давление из Амаранты, которое постепенно усиливалось. Премьер стал как-то чересчур дотошно относиться к присылаемой отчетности, постоянно придумывал новую, вмешивался в политику муниципалитета.

Все это были мелочи, но, в отличие от Лашека и Копейко, Румискайте был дальновиден, и понимал, что все не просто так. В мелочной привязчивости Орландо была своя система.

- … вы случайно не заметили, что в новой форме есть графа об обороте речных грузоперевозок?

- Делать им там нечего, вот и шлют что попало, – пробормотал Копейко в бороду. Ему стоило большого труда доехать до городского управления, потому что весь город был как на войне.

- А вы в курсе, что мы взимаем пошлину с оборота? И эти данные призваны нас контролировать. Подождите, скоро господин Орландо поставит своих инспекторов у нас в порту и все, друзья мои, будете вы жить на одно жалованье.

Лашек метнул на Румискайте обеспокоенный взгляд.

- И дело даже не в этом, каждый из нас достаточно имеет, чтобы не умереть с голоду, а дело в том, что это поставит городскую казну в строгое подчинение к правительственной. Сколько захочет Амаранта, столько и даст городу, а деньги это все! Есть деньги – есть свобода, нет денег – нет свободы. Наш город станет обычным уездным городишкой, платящим дань могучей столице. Вы этого хотите?

Румискайте взял со стола письмо от Лан-Чженя:

- Вот, например, мне пишет верный друг из Амаранты. Слушайте, слушайте, господин Лашек, вас это касается в первую очередь: «…придет приказ о назначении господина Лашека министром путей сообщения. Целью этого назначения является выманить его из Энкрета, разбив тем самым ваш союз и погубив вас по одному. Ни в коем случае нельзя верить ни единому слову этого человека…» Я полагаю, вы понимаете, о ком идет речь, и больше не будете промеж себя называть меня параноиком.