Глава 15. Чудеса в решете 4 page

Орландо перевел дух, одновременно устыдившись своего страха, и чувствуя радость от того, что страх ушел. Девочка тоже передохнула, и обнаружив, что бояться нечего, улыбнулась ему призывной улыбкой. По идее, он должен был почувствовать желание, но от ее улыбки его передернуло – от отвращения и острой жалости к этому погибшему ребенку. Он торопливо поднялся на ноги, сунул ей в руку золотой и пустился наутек, пока она изумленно таращилась на тяжелую монету, чудом оказавшуюся в руке.

Через пару поворотов Орландо выдохнул и остановился. Прислушавшись, он понял, что никто его не преследует. Черт знает почему, но эта встреча произвела на него гнетущее впечатление, как будто он действительно повстречал призрака. На душе стало как-то скверно и неустойчиво. Когда перед ним открылся спуск к Касабласу, он страдальчески выдохнул, испытывая сильнейшее желание развернуться и уйти отсюда, но все-таки переборол себя, направляясь к знакомому домику.

Было уже около девяти часов утра, туман потихоньку рассеялся, но небо было затянуто облаками, день предстоял пасмурный. Тихая улочка, на которой стоял домик Ирьи казалась особенно тихой и молчаливой. Тюлевые занавески на ее окнах не шевелились, было непонятно, то ли она дома, то ли нет.

Орландо постоял некоторое время перед дверью, набираясь храбрости и пытаясь повторить план беседы, который выстроил в своей голове, но только противный звон отвечал ему изнутри. Наконец он решился и постучал в дверь позеленевшим от времени молоточком – и этот стук заставил его вздрогнуть, раскатившись далеко по улице.

Через пару минут, показавшихся ему вечностью, он услышал легкие шаги за дверью, и понял, как же сильно надеялся, что ведьмы не будет дома. Однако шаги зазвучали громче, и наконец, дверь открылась – пахнуло чем-то домашним, а в темном проеме появилось бледное, невыспавшееся лицо Ирьи.

Вот уж кого она не ожидала! Если бы на пороге ее дома нарисовался Змей, она бы так не удивилась. Но визит Орландо ранним утром заставил ее усомниться в том, что она уже два часа как проснулась и встала с постели. Какое-то время они молча смотрели друг на друга – Орландо не решался заговорить, а Ирья не могла обрести дар речи. Наконец она очнулась и молча отодвинулась в сторону, как бы приглашая гостя войти. Орландо неловко поклонился ей и прошел внутрь, комкая в руках перчатки.

В гостиной все было по-прежнему, те же занавески в цветочек, те же кресла и круглый стол. Часы на стене все так же громко тикали, напоминая о том, что все проходит. Вот только кошка выросла и стала крупной зеленоглазой красавицей, презрительно рассматривающей гостя с высоты буфета.

- Какая она стала большая… - хрипловато произнес Орландо вместо приветствия.

- Это да. Она крупненькая девочка, хорошо кушает.

Ирья затворила дверь и вернулась в гостиную. Орландо не решался сесть, все так же комкая перчатки посреди комнаты. Он очень изменился, стал намного старше – словно не пять лет прошло с момента их последней встречи, а десять. Как же меняются люди, подумала она – он был таким солнечным и приветливым, а теперь превратился в ходячий гроб. Непроницаемой пеленой накрыли его душу, и в ней, чувствовала Ирья, жили страх, одиночество и печаль.

- Ну что ж, садись, раз пришел, в ногах правды нет. Чай или кофе?

Орландо немного подумал и решил воздержаться от угощения, кто его знает, что она туда положила. Ведьма подняла одну бровь, будто прочитав его мысли, но настаивать не стала и просто присела за стол на свое место.

В доме было тепло, даже жарко – чувствовалось, что с утра топили печь. Вкусно пахло каким-то супом. Тусклый свет едва пробивался сквозь окно, создавая мягкий полумрак, спокойный и обволакивающий. Захотелось снять ботинки, откинуться в кресле и задремать, глядя как жмурится на буфете сытая кошка.

Здесь была другая жизнь, в которой не было места страху и тревоге. Можно ведь вот так вставать и ложиться вместе с солнцем в своем маленьком домике, варить суп, гладить кошку, копаться в огороде – и никогда не знать ни предательств, ни побед, ни поражений.

Проглотив неожиданный трудный комок, Орландо вздохнул поглубже и попробовал начать разговор, но мысль не шла. Хитрить перед Ирьей было бесполезно. Тогда он решил просто поговорить – если и пользы от разговора не будет, то хотя бы душу отвести.

- Вы знаете, я тут придумал одну вещь, никому еще не говорил, но думаю, что идея перспективная. Вернее, это не я придумал, это еще король, но мне его идея нравится. Дело в том, что налоги платить должны все, а не только крестьяне, купечество и ремесленники.

Ирья снова подняла бровь.

- Король…

Но Орландо и глазом не моргнул. Он давно позабыл об убийстве короля, и оно его не тяготило.

- Смотрите: кто владеет землей? Кто получает самый большой доход в стране? Землевладельцы навроде моего герцога – и при этом они не платят ни копейки. А крестьянин, вкалывающий от зари до зари, вынужден отдавать половину своего заработка, глядя как дети мрут от голода. Это нормально?

Он действительно еще ни с кем об этом не говорил. Долгое время понадобилось ему, чтобы выйти из тени герцога и перестать считать эту мысль крамольной.

– Я ведь сам из крестьян. Я жил в деревне и знаю, что это такое. У меня родители и две сестры умерли от холеры. А почему умерли? Да потому что их от голода шатало! Я помню, как мать ходила – руками за стенку держалась, сил совсем не было. А потом и сестренки вслед за ней умерли, так и лежали вдвоем на кровати, словно спали, только мертвые уже. Отец ушел за подмогой и не вернулся – на дороге упал и умер. Я один сидел и все ждал, когда же он придет. День прошел, ночь наступила, я сидел и все смотрел на кровать – мне казалось, что девочки под одеялом шевелятся. Так страшно было, и убежать хотелось, и сил не было, не мог глаз оторвать от одеяла…

- Бумм! – зазвенел по полу подстаканник, милосердно сброшенный Брынзой. Он прервал поток воспоминаний Орландо, выдернул его из холодной трясины собственной памяти. Ирья тоже вздрогнула и заморгала, словно стараясь поскорее проснуться.

- И долго ты там сидел?

- Не помню. Мне восемь лет было, я тоже заболел, но выжил. Меня потом тетка к себе забрала.

Он чертил пальцами узоры на крышке стола, старательно обводя цветочки на скатерти.

– Сейчас я понимаю, что они бы не умерли, если бы не голодали. Мой отец был обычным, не очень-то удачливым крестьянином, обремененным семьей и податями. Как он ни работал, он никогда не мог заработать достаточно, чтобы заплатить налог, прокормить семью и не брать в долг у ростовщиков. Тетка потом говорила, что долги его задушили. А ведь он не один такой, их и сейчас много. Есть листик бумаги?

Ирья поискала глазами и протянула ему тетрадку, лежавшую на тумбочке, а заодно и карандаш. Получив в руки привычный инструмент, Орландо словно обрел крылья, он стал чертить на листочке и писать какие-то цифры.

- Вот какой у нас бюджет? На этот год государству требуется миллион двести пятьдесят тысяч септимов. Это значит, что эти деньги должны быть собраны с народа. А кто у нас платит налоги? Крестьяне, ремесленники и купцы. Соответственно, разделим эту сумму на три – на крестьян приходится четыреста двадцать тысяч септимов. Сколько у нас крестьян? По последней переписи – триста тридцать пять тысяч душ. Душ! Это значит, не полноценных работников, а всех, включая стариков и младенцев. Соответственно, каждый из них должен отдать в казну септим с четвертью, а что это за сумма для крестьянина!

- Септим с четвертью? Ничего себе…

Ирья, при всей ее проницательности, никогда не задавалась такими вопросами, и арифметика премьер-министра заставила ее забыть о том, зачем же он явился. Да он и сам забыл, потому что говорил о том, что действительно тревожило его сердце.

- Вот именно. И эта сумма должна быть выплачена с каждого члена семьи, невзирая на то, сколько в ней работников и иждивенцев. Для кого-то это смертный приговор, а что делать? Я должен собрать эти деньги, чтобы содержать армию, полицию, правительство и самого Правителя, чтоб ему пусто было.

Он перевернул листок и продолжил свои расчеты:

- А теперь представим, что эту сумму мы собираем не только с голодных крестьян, а с господ помещиков. И собираем ее не по количеству душ, а по величине дохода. Что такое септим с четвертью для барона Ферро? Или для княгини Шварцмауль? У них таких мелких денег и не бывает никогда. Так вот – если мы представляем, что налоги платит все население пропорционально получаемому доходу, то получается, что богатые люди, которые много имеют, и платят много. А бедному не приходится снимать с себя последнюю рубашку. Казне не приходится тратиться на то, чтобы отправлять в провинции солдат для сбора податей и подавления голодных бунтов. А я…. Я болтаюсь повешенным на ближайшем суку.

Орландо внезапно расхохотался:

– Почти как Его Величество Ибрагим, которого за это и убили. Он тоже хотел обложить графьев налогами. Не надо большого ума, чтобы понять, что аристократия костьми ляжет, чтобы этого не допустить. Но какова идея, а? Что вы там говорили про булочки?

Ирья всплеснула руками, и правда, что это они на сухую сидят? Метнувшись на кухню за чайником и булочками, она походя плеснула варенья в вазочку и быстренько плюхнула все это перед гостем – ей не терпелось дослушать его до конца.

Орландо схватил булку и с жадностью запустил в нее зубы, не переставая свободной рукой чертить что-то на листочке.

- Вот, если даже предположить, что богатые будут платить по пять процентов, мы быстренько набираем бюджет. При этом без особенных усилий, потому что люди вроде князя Аль-Нижада даже не заметят этой выплаты – она для них несущественна.

- Тогда почему ты сказал, что тебя повесят?

- Как это почему? Обложить аристократию налогами – значит уравнять ее в правах со всеми остальными, а этого потерпеть нельзя. Глядишь, скоро и крестьяне будут править страной.

- А что, уже нет? – Ирья хитро скосила глаз на собеседника.

А Орландо пододвинул к себе тарелку с булочками и начал трескать, как будто неделю ничего не ел. Ирья только дивилась, глядя на такой аппетит.

- Что, плоховато кормят во дворце-то?

- Кормят отлично. Но таких булочек не делают. А главное – поговорить не с кем, – он сделал могучий глоток.

– Честное слово, с тех пор как я переехал во дворец, я словно в тюрьму сел, в одиночную камеру. Вроде бы люди кругом, но никому нет до тебя дела, каждый хочет только что-нибудь урвать. Когда я жил в доме герцога, у меня была своя комната – маленькая мансарда с одним окном, выходившим на крышу. Когда я открывал окно, я слышал голубей, живших под козырьком, и я кормил их, несмотря на то, что они постоянно стремились загадить мне подоконник. Горничная злилась, а мне хоть бы что – подумаешь, великое дело убрать какашки! Можно подумать, я никогда их не убирал!..

Ирья слушала, как он торопится говорить с набитым ртом, и не знала, что и подумать. Он, вероятно, был преступником, но совсем не заурядным человеком. И, как ни странно жалеть того, кто находится на вершине власти, но его было жалко. Одиночество наложило на него свою печать, превратив в мрачное и угрюмое существо, которое становилось развязным, стоило ему чуть-чуть отогреться.

- …я бы и дальше там жил, не люблю я дворца, но у меня нет времени туда-сюда ездить, да и герцог требует, чтобы я был рядом. Эх… Раньше я вставал, открывал окно и слышал воркование голубей. Видел, как солнце просвечивает сквозь листву, а теперь я слышу караул, цокающий набойками по мостовой, и вижу полосатый шлагбаум на площади.

- За все в жизни надо платить, – многозначительно заметила Ирья, пристально глядя на Орландо, но он словно не заметил ее взгляда.

- Золотые слова. Но я не жалуюсь, я ведь не задавался целью создать себе комфорт, я хочу работать на благо государства. Я многое хочу сделать! Если заглянуть в эту голову – он постучал пальцем себе по лбу, - можно увидеть много странных мыслей, и счесть меня сумасшедшим. Господа, протирающие штаны у меня в приемной, даже не догадываются, что я хочу сделать. А если бы догадались, то мигом повесили бы меня, как я уже сказал.

- И что же ты хочешь сделать помимо налогов?

- О, много всего! Например – упразднить продажу государственных должностей. Я готовлюсь к этому. Герцог так и не понял, но я создал параллельный аппарат, который работает, пока министры пилят бюджет. Когда-нибудь я разом с ними покончу. А еще я хотел бы сделать образование доступным для людей независимо от их происхождения. Вы слышали, я основал горную школу в Ферсанге?

Ирья кивнула. Несмотря на свои подозрения, она знала, что он действительно очень незаурядный человек, из тех, кого потом называют великими. Его идеи намного опережали свое время, и был он искренне ими увлечен.

- Так вот, там поступление бесплатное, а для малоимущих студентов предусмотрена выплата небольшой суммы, которая позволяет свести концы с концами. И поступить туда может любой, если докажет профессорскому составу, что он этого достоин. Возможно, именно поэтому школа весьма непопулярна среди нашей золотой молодежи – они приклеили к нему ярлык плебейства. Но это к лучшему, потому что там учат тех, кто будет работать на производстве, а я плохо представляю себе графских сынков и дочек, руководящих горными работами.

- Ты не особенно жалуешь аристократов, не так ли?

- Точно. Терпеть не могу прихлебателей и дармоедов.

- Гм, ты действительно думаешь, что вся аристократия состоит из прихлебателей и дармоедов?

- Я других не встречал. А вы?

- Встречала. Например, я. - Она посмотрела в круглое зеркальце с наборной ручкой, – сколько не смотрю на себя, не вижу ничего прихлебательского.

Орландо открыл рот:

- Разве вы из аристократии?

- Вообще-то да. Мое имя – Ирья София ДеГрассо, мой папа с королем Ольгердом ел из одной тарелки, мой брат служит послом в Ландрии. Насколько я знаю своих родных, никто из них не был пустышкой или дармоедом. Хотя, должна признаться, в твоих идеях что-то есть, вот только я не уверена, что их время уже наступило.

- Почему же не наступило?

Ирья вертела в пальцах зеркальце, глубоко задумавшись.

– Потому что до всего нужно дозреть. Сколько у тебя студентов в горной школе?

- Сорок семь.

- Вот. А много среди них крестьян? Скорее всего эти студенты – представители обедневшего дворянства.

Орландо задумался, вспоминая. Как ни странно, но ведьма была права – интересно, откуда она могла узнать об этом?

- А знаешь, почему? Потому что, как ты сам сказал – потенциальный студент должен оказать профессорам, что он годится для обучения в школе, то есть сдать экзамен. Кто может сдать экзамен? Тот, кто имеет хорошие мозги и какую-никакую подготовку. Ведь если ты не умеешь читать и писать, будь ты хоть семи пядей во лбу, учиться ты не сможешь. А многие из крестьян умеют читать и писать? Не мне тебе объяснять, что крестьянские дети с одиннадцати-двенадцати лет вкалывают в поле, не имея шанса когда-либо вырваться из замкнутого круга. Таких как ты, самородков, - один на миллион, большинству для обучения нужны соответствующие условия, а эти условия для своих детей может обеспечить только аристократия или богатое купечество.

- Так ведь все взаимосвязано – я же не собираюсь ломать дрова прямо сегодня. Для начала я отучу господ в провинции печатать свою монету и называть себя князьями. Потом разберусь с налогами, чтобы люди могли вздохнуть, обрасти шерстью. Если перед человеком не маячит голодная смерть, он подумает о том, что можно своих детей и читать научить. Или я не прав? А когда эти дети подрастут, они будут штурмовать школы, потому что они уже будут другими. Не замученными, темными и забитыми, как их родители, нет, они уже будут хотеть для себя лучшей доли. Вот он, где ресурс! Человеческий, культурный и производительный. Имея такой ресурс, грех им не воспользоваться.

- Но это долгий путь, тебе придется ждать всю жизнь. Да и то, жизни не хватит, чтобы вырастить тех, кто сможет заменить нынешних дворян в государственной системе. Все-таки не сравнивай человека, которого с младенчества растят в атмосфере высокой культуры, и человека от сохи.

- Высокой культуры? Ага, насмотрелся я на таких культурных – у меня Его Светлость перед глазами. Да, он знает все полагающиеся общие места, изумительно жонглирует поверхностной информацией, но стоит копнуть чуть глубже, и оказывается, что он потрясающе невежественен. Я не получил образования, но я знаю намного больше него.

- Не суди по себе. Ты такой один, другие уже обычные люди, не одержимые жаждой знаний или великими идеями. Чтобы вынести одного самородка, на берег хлынет огромная мутная волна. И она может смыть много хорошего и красивого.

Орландо задумался.

- Впрочем, это отдаленные планы, а сейчас я хочу дать людям возможность вырваться из нищеты, поднять голову и начать готовить в своих недрах эту прослойку. Я буду двигаться к их осуществлению медленно, но неотвратимо. Я положу на них жизнь и я добьюсь результата, если меня не остановят.

Его взволнованный голос звенел и увлекал, Ирья поневоле включилась в его орбиту, она сопереживала его горестям, понимала его трудности и разделяла его надежды. И вот теперь он начал постепенно подводить дело к истинной цели своего прихода.

- Должен признаться, что кроме меня, такие идеи никого не волнуют. Я пять лет борюсь с господином Правителем, пытаясь соблюдать бюджетную дисциплину, но все напрасно. Вот вчера он потребовал у меня две тысячи септимов на уплату карточного долга, и это происходит постоянно. То карты, то пьянки, то шлюхи… У меня складывается ощущение, что всех волнует исключительно свой собственный карман.

- Ты удивишься, но так и есть. Вообще всех (за редчайшими, вроде тебя, исключениями), волнует только свой собственный карман. Своя рубашка ближе к телу – так ведь говорят. Но люди часто бывают глупы и недальновидны, не понимая, что не стоит плевать в колодец.

- Вот! Даже Правитель, которому по должности положено знать, что если хочешь, защиты от гвардейцев - надо платить им жалованье вовремя. Шлюхи могут и подождать, а могут и бесплатно поработать – за честь обслуживать Правителя.

Он усмехнулся с горечью. Ирья почувствовала, что у Орландо наболело, и то, что он говорит, идет от самого сердца.

– Он только тратит деньги, ни секунды не задумываясь, откуда они берутся. И ни секунды не задумываясь над тем, что эти деньги не принадлежат ни мне, ни ему. Он бесится, потому что я всеми силами сопротивляюсь его тратам, и пытается от меня избавиться. Его вообще не интересуют его обязанности! Он хочет только развлекаться, швырять чужими деньгами и ни о чем не думать!

Бледное лицо премьер-министра пошло красными пятнами от гнева. Он говорил быстро, словно стремился скорее избавиться от слов, душащих его, выплюнуть наконец долго сдерживаемое отвращение.

- Я вчера понял, что долго не протяну. Признаюсь честно – мне стало страшно, я вдруг понял, что рядом со мной никого нет. Никто не вступится за чудака, который за пять лет на государственной должности даже состояние себе не нажил. Все эти рожи в приемной ненавидят меня искренне и пламенно, и я отвечаю им взаимностью! Вот откуда у меня ненависть к аристократии, потому что я ежесекундно ощущаю их желание свернуть мне шею.

Орландо наклонился ближе к Ирье и почти зашептал ей в лицо:

- Вчера я в очередной раз поругался с Правителем. Теперь это происходит почти каждый день, и я чувствую, что он тоже меня ненавидит. Раньше я был ему нужен, но теперь дела идут неплохо, и ему начало казаться, что он и без меня проживет. Вокруг него развелось много прихлебателей, смотрящих ему в рот, и день и ночь убеждающих его в том, что от меня надо избавиться. Я не дорожу своей должностью, я бы с радостью ушел, жил бы в домике с голубями, завел кошку и собаку и ни о чем не печалился. Но я должен работать! Никто кроме меня не может и не хочет делать мою работу.

- Почему ты решил, что он хочет тебя убить?

- Потому что я мешаю ему. Потому что он недвусмысленно намекнул мне, что в наших тюрьмах толстые стены, хоть закричись. Я был слеп и глух, я верил в то, что раз я тружусь на благо государства – этот труд непременно будет оценен. Дурак, правда? Вчера я понял, что мои дни сочтены. Если он встал на этот путь, он не оставил мне выбора, теперь я должен нанести удар первым, если хочу выжить. Ирья, скажите, я слышал, что есть такие яды, которые убивают человека за полгода, и только редкая ведьма может опознать его, потому что все выглядит, как долгая болезнь, заканчивающаяся смертью. Мне нужен такой яд! – наконец выпалил он.

И чары рассеялись. Так вот зачем он явился к ней так рано! Она ничего не сказала, но Орландо за одну секунду понял, что потерпел поражение. Досада и страх наполнили его душу, и ведьма это тотчас поняла. Она привстала, тяжело опираясь на руки и проговорила, глядя ему в глаза:

- Орландо, что с тобой произошло? Неужели ты забыл, каким ты был когда-то? Я помню, а ты забыл. Ты был солнечным, от твоей улыбки на душе теплело, а сейчас кто ты? Ходячий гроб.

Она замолчала, и это молчание было наполнено такой тяжестью, что Орландо не мог даже глаз поднять от пола.

- Понимаешь, я ведь знаю, что ты короля убил. Доказать не могу, но знаю. А кого ты хочешь убить сейчас? Правителя? Сам хочешь править? О, у тебя получится, ты человек способный. Вот только выбрал ты кривой путь, а были и прямые…

Она смотрела в свою чашку, сжав ее ладонями. Жалко, в ней был только чай, но даже без кофейной гущи ведьма словно видела что-то на ее стенках:

- Мне так жаль. Тебя судьба поцеловала – столько сил и способностей тебе дано, хватило бы на целую провинцию. Я это еще тогда, у ворот увидела, но есть в тебе червоточинка. Помнишь, я как-то говорила тебе – не соверши преступления, не ищи легких путей. Ты все смог бы, всего бы добился, и не нужно было ради этого убивать.

Орландо дернулся выйти, но ведьма схватила его за руку:

- Послушай меня, если мои слова хоть что-то значат для тебя – остановись, не множь зло, которое однажды к тебе вернется.

Он выдернул руку.

Возвращаясь по грязным и мглистым улицам, он лихорадочно думал, что теперь делать. Когда перед его глазами вырос дворец, он наконец остановился и выдохнул. Сердце билось как сумасшедшее, перед глазами стояла кровавая пелена. Орландо оперся рукой о стену и постарался успокоить дыхание – нельзя было, чтобы главу правительства видели в таком виде. Постояв минут пятнадцать, он медленно двинулся дальше, нехотя, как будто его тащили на веревке.

В приемной топтались человека четыре, но он прошел мимо них, даже не повернув головы. Страх все так же надоедливо пищал где-то за ухом, словно голодный комар. Сколько ошибок человек может совершить за короткий промежуток времени? Вчера и сегодня он побил все рекорды.

Удивительно, но Ирья знает о его причастности к смерти королевской семьи. Доказательств нет, никто его не потревожит, но она почему-то знает, и от нее не скроешься. А теперь она еще знает о его намерении отравить Правителя. Проще было на заборе написать и не ходить в такую даль с утра пораньше. Нет, ведьмы – это зло, нельзя никому позволять влазить в головы к людям. Все должны быть в равных условиях.

Орландо сел за письменный стол, достал бумагу и перо и стал писать – путано, сбивчиво и непонятно. Это были первые тезисы того, что однажды станет законом против ведьм, он был уверен в том, что непременно исполнит свое намерение. Он писал, невольно вздрагивая от каждого шороха за дверью.А вдруг идут его арестовывать?

Пробоявшись таким образом до вечера, но никого так и не дождавшись, он вдруг устыдился собственного страха. Да, ставки высоки, и на кону его жизнь, но он искусный игрок.

- Я жив, пока я жив. И ведьм в городе много, - Орландо перечитал написанное. Для начала он перепишет ведьм – он должен знать их всех, чтобы не путаться и не делать неверных шагов в будущем. А пока велел позвать фон Тузендорфа.