Глава 7. «Архангел»и два сопровождающих его корабля пересекли Тирренское море и через Мессинский пролив, обогнув «итальянский сапог»

«Архангел»и два сопровождающих его корабля пересекли Тирренское море и через Мессинский пролив, обогнув «итальянский сапог», вышли в Ионическое море. Их остановили окриком с большого торгового судна Венецианского Леванта[36]«Сан‑Марко и Санта‑Мария», направлявшегося из Венеции в Лондон. Его капитан поднялся на борт «Архангела»и на час заперся вдвоем с Мурроу перед тем, как вернуться на свой корабль.

– Что случилось? – спросил Патрик старшего брата. Мурроу улыбнулся.

– Тебе улыбается фортуна. Вал, – сказал он. – Это был Энрико‑Карло Баффо, младший брат самой валиды, матери султана. Он попросил нас передать послание сестре. Их отец, который был близок к смерти, оправился, несмотря на свой Преклонный возраст.

– Какое это имеет значение для нас или для Вал? – спросил Патрик.

– Когда мы дойдем до Стамбула, – сказал Мурроу, – и поговорим с Эстер Кира, мы отдадим ей это послание, чтобы она передала его валиде вместе с нашей просьбой об аудиенции для Валентины. При таких обстоятельствах мать султана не откажет Валентине. До сих пор я не знал точно, как устроить свидание с этой дамой. Эта встреча, однако, является нашим пропуском к ней.

Маленький караван из трех судов шел мимо греческого Пелопоннеса и дальше в Эгейское море, мимо островов Киклады, островов Андрос и Хиос – места, где родился знаменитый поэт Гомер; мимо острова Лесбос, который за семь столетий до рождения Христа был центром цивилизованного мира. Античная поэтесса Сафо[37]родилась на Лесбосе.

Март принес с собой весну, и каждый день был прекрасен своим чистым синим небом и ярким солнцем. Прямо перед входом в Дарданеллы они сделали остановку у маленького островка, чтобы пополнить запасы пресной воды.

– Кто живет на острове? – спросила Валентина у Мурроу.

– Остров пустынен, несмотря на то что земля его плодородна, – ответил он. – Турки захватили Киклады почти сорок лет назад. Мне говорили, что есть какой‑то храм или то, что от него осталось, на вершине острова. Люди верят, что остров принадлежал Афродите, богине любви. После того как умерли ее жрецы, остров оставался необитаемым, и возникла легенда, что богиня все еще живет там. Поэтому простым смертным было запрещено селиться на острове. Однако Афродита дружелюбно относится к путешественникам. Она предлагает нам свежую воду при условии, что мы будем уважать ее. Вошло в обычай оставлять какие‑нибудь небольшие дары у ее жертвенника.

– А вы оставите?

– Да, Вал, оставлю. Мы, моряки, суеверный народ. – Мурроу улыбнулся.

– Можно нам сойти на берег? – спросила она.

– Конечно. Завтра мы войдем в Дарданеллы, и, если все будет хорошо, через два дня нас ждет Стамбул. Если ты хочешь, то мы проведем здесь день. Это позволит людям расслабиться. С завтрашнего дня нам всем нужно будет вести себя очень осторожно, потому что, если до вчерашнего дня путешествие было приятным развлечением, завтра оно станет серьезным делом, Валентина, как для команды, так и для нас. Оттоманские турки и татары свирепы, вспыльчивы, как лесной пожар, и также непредсказуемы. Ошибки недопустимы.

На острове водились козы, и команда убила нескольких и изжарила. Лорд Бурк упал и сильно растянул лодыжку, когда пытался поймать одно из животных. Вопреки протестам его отвезли на «Архангел», чтобы судовой врач мог убедиться в том, что лодыжка не сломана.

– Афродита услышала мои молитвы, – пробормотал граф Эшберн, когда плоскодонка увозила лорда Бурка с острова. – Я должен принести ей самые щедрые дары, божественная. Пойдете со мной?

– Ах, Том! Постыдитесь! Нехорошо так говорить. Бедный Патрик! – сочувственно воскликнула Валентина.

Граф думал о том, как чудесно она выглядит в простой белой шелковой рубашке и темно‑зеленой полотняной юбке. В рубашке с голыми плечами она была похожа на крестьянку. Длинные черные волосы были собраны в узел одной белой шелковой лентой, вышитой крошечными горошинами жемчуга.

– Но неудача лорда Бурка – это моя удача, божественная. В течение нескольких недель у меня не было ни единой возможности побыть с вами наедине, и, черт побери. Вал, я не жалею, что мой соперник удален со сцены. Если бы я не сказал это, я был бы лицемером. Патрик пострадал не очень серьезно, поэтому не тратьте на сочувствие то время, которое можно потратить, чтобы убедиться, как я обожаю вас. – Он обнял ее за талию и притянул поближе. – Погуляйте со мной. Вал. Давайте поищем цветов, которые мы возложим на жертвенник Афродиты, этой замечательной дрянной богини, чей простой каприз мог изменить жизнь смертного в лучшую сторону. Или в худшую.

– У вас поэтическая душа, Том, – сказала она, глядя на, него и улыбаясь.

– Это всего лишь лепет влюбленного мужчины. Вал, – ответил он, внимательно всматриваясь серыми глазами в ее лицо, пытаясь понять, одобряет ли она его поведение. Он был доволен, что его слова вызвали слабый румянец на ее щеках.

Они вместе поднимались по узкой тропинке от берега к высокой части острова. Там перед ними открылось поле распустившихся алых, пурпурных и белых маков, тихонько качающихся под легким ветром. Точно на середине поля стояло белое мраморное здание. На руины оно не было похоже. Здание было квадратным, выходя на все четыре стороны портиками, устроенными так, чтобы солнечный свет проникал в храм.

Прямо в центре храма стояла огромная статуя обнаженной богини, выходящей из моря, в соответствии с легендой, описывающей ее рождение. Статуя, находящаяся в отличном состоянии, была сделана из полированного белого мрамора с легким розоватым оттенком. Она была так же прекрасна, как и в тот день, когда была установлена в храме. В своем убежище с портиками она была защищена от разрушительного действия дождя и солнца. Богиня стояла на пьедестале из белого мрамора, испещренного темно‑красными прожилками, и попирала ногами большую створчатую раковину из такого же мрамора, которая служила ей жертвенником. В нем сохранились остатки даров прежних посетителей храма.

Валентина разложила на жертвеннике охапку собранных цветов. Потом с улыбкой обратилась к графу:

– Как вы считаете, это удовлетворит богиню, милорд?

– Нет, – тихо ответил он, – но вот это, возможно, удовлетворит. – Притянув ее к себе, он поцеловал ее, и, когда его губы нежно дотронулись до ее губ, у Валентины перехватило дыхание. Расхрабрившись, он стал покрывать легкими поцелуями все ее лицо, зарумянившиеся щеки, дрожащие ресницы, уголки рта, кончик носа.

– О, божественная, – сказал он, забирая ее лицо в свои ладони. – Я восторгаюсь вашей сладостью. Я обожаю вас, Валентина. Не может быть, чтобы я хоть немного вам не нравился!

Она открыла глаза и посмотрела ему в лицо, и на миг ей стало понятно, как легко его можно обидеть.

– Том, – сказала она шепотом, потому что говорить громко в таком месте казалось недопустимым. – Том, я не знаю, что я чувствую! Не торопите меня, прошу вас, потому что сейчас я не могу ничего решать.

– Подарите мне немного любви, божественная, – молил он. – Позвольте мне любить вас здесь, в этом месте, посвященном любви! – Он стал на колени и потянул ее за собой. Снова он целовал ее, но на этот раз его поцелуи стали более требовательными.

Она бормотала что‑то протестующее, когда он стянул вниз ее шелковую рубашку, открыв теплому ветру ее груди. Его поцелуи обжигали ее душистую кожу, и, наконец, его рот задержался на ее свежем розовом соске. Она хватала ртом воздух, понимая, что должна остановить его, но почему‑то не могла собраться с силами, чтобы оттолкнуть его.

Он несколько минут целовал и сосал один сосок, прежде чем перешел на другой. Его рука скользнула ей на ягодицы и обхватила их, пока он увлекал ее вниз, на пол храма. Он осторожно поднял ее юбки, обнажив ее длинные ноги в черных кожаных ботинках и белых чулках с зелеными подвязками. Его большая рука мягко скользнула ей на бедро, поглаживая его круговыми движениями, а его губы продолжали целовать ее грудь.

Она должна остановить его! Она знала, что должна остановить его, однако его губы на ее груди и ласковые пальцы на бедре доставляли ей такое удовольствие, что она не могла собраться с мыслями.

– Том! – наконец смогла выговорить она. Он оторвал затуманенные страстью глаза от се мокрого, ноющего соска.

– Я люблю вас, – простонал он. – Не отталкивайте меня, божественная!

Ее глаза наполнились неожиданными слезами.

– Но вы должны прекратить, потому что у меня нет сил бороться с вами.

– Скажите мне, что вам плохо, Вал, и я перестану. Скажите мне! – безжалостно требовал он ответа.

– Я не могу лгать вам, – всхлипнула она. – Я действительно охвачена страстью, но страсть – это не обязательно любовь. Я должна испытывать к мужчине не только страстное влечение, прежде чем смогу полностью отдаться ему. Ах, Том! Вы должны понять это!

Судорога исказила его красивое лицо, и он сказал:

– Позвольте мне по крайней мере подарить вам то удовольствие, которое я могу доставить без завершающего акта, потому что это доставит удовольствие и мне.

Ей хотелось сказать «да». Боже правый, как ей хотелось сказать «да»! Вместо этого она дрожащим голосом прошептала:

– Том, прошу вас!

– Я не мальчик, неспособный управлять своими желаниями, Валентина. Я могу подарить вам удовольствие, которое вам сейчас необходимо, чтобы избавиться от собственных мук! – Его гибкие пальцы на мгновение проскользнули между ее ног, а потом он сказал с торжеством в голосе:

– Вы не можете отрицать, что сгораете от желания, божественная, потому что вы уже истекаете медом.

Повозившись со своими бриджами, он расстегнул их и обнажил свое мужское естество. Поймав ее руку, он приложил ее к своему пульсирующему члену.

Валентина ахнула и попыталась освободить руку.

– Том, не надо!

– Просто поласкайте его, божественная, – умолял граф. – Это все, о чем я прошу вас, клянусь вам! Бедняга так нуждался в успокоении в эти последние месяцы. Вы не можете быть такой жестокой сейчас, когда он почувствовал ваше нежное прикосновение.

– Ах, Том, вы плохо себя ведете, и я боюсь, – сказала она.

– Я клянусь, что не возьму вас, Валентина, несмотря на то что страстно хочу, – обещал он. – Вы правы в том, что страсть ради страсти – это плохо. Я уважаю ваше мнение, потому что согласен с ним. Но давайте по крайней мере позволим облегчить наше обоюдное желание.

Ее совесть не вполне успокоилась, но она подумала, что нужно быть святой, чтобы отказать ему сейчас, потому что, хотя она и не призналась бы ему в этом, себе самой она была готова признаться, что ее желание было огромным. Ее тонкие пальцы двигались вверх и вниз по его гладкой, горячей и твердой плоти. Он тихо постанывал, когда с неожиданной смелостью она накрыла рукой и стала ласкать его яички.

– Это правда приятно? – спросила она.

– Да, – выдохнул он, – но сейчас остановитесь, я тоже хочу доставить вам удовольствие.

– Нет, – испуганно запротестовала она, но он не обратил внимания на ее малодушные возражения, которые были вызваны только новым приступом угрызений совести.

Он с силой прижал ее спину к мраморному полу, покрывая легкими поцелуями ее лицо и спускаясь к ее набухшим грудям. Он задрожал от возбуждения, когда она прижала его к своей груди, потому что это было ее первым сознательным проявлением страсти. Черт побери, как же ему нравились ее изумительные округлости, источавшие слабый аромат ландыша. У нее действительно были самые совершенные груди из всех, которые он видел, и он был бы согласен часами любоваться ими.

Сейчас страсть овладела и Валентиной, потому что игра, которую он вел с ней, действительно возбуждала ее. Тихо постанывая, она храбро поймала его руку и потянула ее к своему красивому розовому холмику Венеры.

Том Эшберн улыбнулся про себя. Как же она будет хороша в постели, когда он женится на ней! Все это пламя под холодной поверхностью… оно, в конце концов, будет принадлежать ему!

Оторвавшись от ее грудей, он соскользнул к ее ногам. Он поклялся не входить в нее, но он покажет ей одну приятную штучку, которую, он готов поспорить, лорд Бэрроуз никогда не показывал ей.

Она поняла! В тот момент, когда его голова оказалась между ее бедер, она поняла! Он хотел дотрагиваться до нее самым интимным способом, и она почувствовала, если он сделает это, она целиком потеряет над собой контроль. И, прежде чем она смогла увернуться или остановить его, его пальцы раздвинули ее плоть, и его теплый язык трогал ее. Голова у нее закружилась, она громко закричала.

Она выгнула спину, чтобы оказаться ближе к его члену, который доставлял ей такое невероятное удовольствие. Это было неописуемое блаженство. Это было… прекрасно! По мере того как ее оргазм нарастал, она закричала от восторга и заплакала сладкими слезами. Он нежно стер их поцелуями, и она понемногу успокаивалась.

Потом она лежала в его объятиях под милостивым, одобрительным взглядом богини. Он гладил ее волосы и укачивал ее, пока она не перестала плакать. Успокоившись, она вздохнула.

– Уже лучше? – тихо спросил он.

– Думаю, хуже, – сказала она. – Это приятное развлечение годится для маленьких девочек, которые не знают, что должно произойти. Сейчас я буду томиться больше, чем раньше. Том, «и вы наверняка знаете об этом.

– Нет, божественная, я думал только о том, чтобы доставить вам удовольствие. Если бы я знал, как вы себя будете чувствовать, я бы не стал делать это маленькое жертвоприношение Афродите. – Он указал на основание жертвенника богини, где он оставил свое золотистое семя. – Если бы я знал. Вал, я бы растянул все это, чтобы вы могли получить полное удовольствие, моя дорогая, потому что, несмотря на все ваши возражения, я верю в то, что вам понравилось бы наше единение, даже если бы потом ваша совесть и мучила бы вас.

Она залилась краской от смущения, потом бессильно засмеялась.

– Нет, мы поступили мудро, воздерживаясь от полного удовлетворения нашей страсти, Я не шлюха, чтобы соединяться с каждым мужчиной, которым я могу увлечься.

Валентина подтянула свою рубашку и, встав, разгладила юбки. Она качнулась, почувствовав минутное головокружение.

Он вскочил на ноги, чтобы поддержать ее, одновременно ревниво шепнул ей на ухо:

– А многими ли мужчинами вы увлекались, божественная?

– Застегнитесь, милорд, – сказала она, мягко освобождаясь из его объятий. – Мы должны вернуться на берег до того, как Мурроу пошлет кого‑нибудь за нами и нас застанут за нашим веселым занятием. Обратный путь охладит наши страсти.

– Я вкусил вашей сладости. Вал, и я уверен, что воспоминание об этом только усилит мою страсть к вам. Простая прогулка не способна погасить горящий во мне пожар, божественная, – заключил он с усмешкой.

– Богиня, – сказала Валентина, – показала нам оба своих лица. Том. Мы получили удовольствие, хотя никто из нас полностью не удовлетворен. Не знаю, есть ли в этом смысл. Ее настроение улучшилось.

– Давайте соберем цветов на обратном пути, чтобы оправдать наше долгое отсутствие.

– Никто, – сказал он, – не осмелится задавать нам вопросы.

– Даже Мурроу? Думаю, что он будет дразнить нас, – смеясь, сказала она.

Удивительно, но Мурроу не сказал ничего. Отношения между его кузиной, его младшим братом и графом Кемпом, в конце концов, решатся сами собой. Он надеялся, что Валентина выберет в мужья Патрика, потому что подозревал, что, если этого не произойдет, Патрик не женится никогда. Он был человеком сильных чувств, и, конечно, ему будет трудно влюбиться еще раз.

Сам Мурроу был доволен своим счастливым браком со своей сводной сестрой Джоан Саутвуд, устроенным его матерью. Мурроу был не из тех, кто способен на сильные страсти и бурные любовные романы.

– Вы возложили дары на жертвенник богини? – спросил он Валентину и графа, когда они вернулись на берег.

Козы были изжарены, их начинили диким чабрецом, который команда набрала на песчаном склоне холма.

– Да, – ответила Валентина. – Мы подарили ей по охапке цветов, таких, как эти. А эти мы набрали для Патрика. Как он?

– Корабельный врач говорит, что это просто легкое растяжение. Патрик поправится и будет ходить к тому времени, когда мы придем в Стамбул, если сейчас не будет наступать на ногу. Ты должна заставить его слушаться, Вал.

Луна уже заливала море серебряным светом, когда они вернулись на корабль, насладившись сочной козлятиной. Патрик ждал их с мрачным видом, сидя на палубе с вытянутой ногой.

Валентина подбежала к нему с цветами.

– Посмотри, Патрик! Мы нарвали их для тебя! Правда, они красивые?

– Вы заходили в храм? – мрачно спросил он.

– Да, – ответила она. – Это маленькое произведение искусства из белого мрамора, с колоннами, открытое со всех сторон. Внутри замечательная статуя Афродиты и жертвенник в виде раковины у ее ног! О, жаль, что ты не видел его. Наверху – большое поле, заросшее маками, алыми, пурпурными и белыми. Храм стоит посреди всего этого великолепия. Том и я собрали маки и возложили их на жертвенник богини. Потом набрали цветов и для тебя.

Она говорила слишком торопливо, слишком энергично. Значит, она хочет что‑то скрыть, подумал он. Его взгляд переметнулся на Тома Эшберна, и серые глаза графа спокойно встретились с глазами Патрика Бурка, не говоря ему ничего и тем не менее все объясняя. Будь он проклят, этот ублюдок! Будь он проклят!

– Вы могли бы принести мне свежего мяса, запах которого я улавливаю даже отсюда, – резко бросил лорд Бурк.

– Мы принесли, братишка, – ответил Мурроу, спокойно принимая все на себя. Эта троица на его мирном корабле была бурей, готовой нарушить покой.

Валентина смотрела на Патрика с нарастающим гневом. Как он осмеливается вести себя подобным образом? Даже если она и занималась любовью с Томом, какое до этого дело Патрику! Разве он спрашивал у нее разрешение, когда тащил к себе в постель эту цыганскую потаскуху из Сан‑Лоренцо? Нет!

– Позвольте мне проводить вас в вашу комнату, божественная, – сказал граф.

– Разве вы не имеете в виду ее постель? – прорычал лорд Бурк.

– Нет, он не имеет это в виду, – взорвалась Валентина, – и как ты осмеливаешься намекать на подобное? – Она яростно швырнула в него охапку цветов и умчалась.

Он чуть было не свалился на палубу и, усыпанный яркими разноцветными маками, выглядел очень комично. Два его спутника захохотали.

Пытаясь встать на ноги, Патрик взорвался.

– Черт бы ее побрал! Она сводит меня с ума! – Он сморщился от боли в ноге, и, увидев это, граф и капитан подскочили к нему с двух сторон, чтобы помочь спуститься в каюту.

– Если вам станет легче от этого, – сказал Том Эшберн, – я в самом деле пытался заняться любовью с Вал, но она не захотела этого.

– Она не захотела?

Мурроу подумал, что брат сказал это совсем невесело.

– Она говорит, что страсть без любви не то, что могло бы удовлетворить ее, и что она не примет решения относительно наших предложений, прежде чем ее поиски не будут завершены. Я бы не сказал вам этого, если бы вы не были ранены. Я не хочу, чтобы вы сделали какую‑нибудь глупость, мой друг. Вы, да поможет вам Бог, похожи на меня. Вы влюблены! Сейчас я желаю вам спокойной ночи, – сказал граф и удалился.

Помогая своему младшему брату раздеться, Мурроу спокойно сказал ему:

– Она не принадлежит тебе, Патрик, и ты потеряешь ее, если не будешь вести себя, как положено мужчине. Слава Богу, тебе за тридцать! Если бы ты сказал ей о своих чувствах раньше, ты бы давно мог жениться на ней. Но ты этого не сделал, поэтому теперь тебе надо просто стараться играть как можно лучше, чтобы суметь соединить ваши судьбы.

– Она однажды уже была моей, – тихо сказал лорд Бурк своему сводному брату.

– Что? – Мурроу был удивлен.

– Да. Прошлой осенью. Я ничего не смог с собой поделать. Я решил, если я сделаю так, она, может быть, прикажет Тому уехать и забудет об этой своей сумасбродной затее. Выйдет за меня замуж. Даже после того как я взял ее, она сказала мне, что это не имеет значения и что ее силой не загонят под венец. – Патрик раздраженно провел рукой по своим черным волосам. – Боже, Мурроу, я люблю ее! Мысль о том, что она может выбрать Тома, сводит меня с ума! – Он глубоко вздохнул. – Неужели все мужчины чувствуют себя такими дураками из‑за женщин, которых любят?

Мурроу задумался над вопросом Патрика. Разница в возрасте между ним и его старшим братом Эваном едва равнялась десяти месяцам. Мать обручила их, когда они были еще мальчиками, с дочерями‑близнецами ее третьего мужа от первого брака. Мурроу и Эван одновременно женились, когда им исполнилось семнадцать и восемнадцать соответственно. Для Мурроу никого не существовало, кроме Джоан, так же как и для Джоан никого не существовало, кроме Мурроу. Ласковая Джоан, его маленькая английская птичка с ее красивыми золотисто‑каштановыми волосами. Если бы он был на месте Патрика и речь бы шла о Джоан, разве он позволил бы вести себя по‑дурацки? Да, решил он, позволил бы, потому что любил свою Джоан так же, как его младший брат любил Валентину.

– Думаю, – сказал он Патрику, – что мы все превращаемся в дураков, когда дело доходит до любви. Но это дела не меняет. Валентина не ребенок. Она взрослая женщина, и, как у всех женщин этой семьи, у нее сильная воля. Она настоит на своем, братец, и тебе предстоит научиться покоряться ее настроениям, иначе ты не выживешь перед болезнью, называемой любовью, которая причиняет тебе столько страданий. – Мурроу положил руку на плечо сводного брата. – Спокойной ночи, Патрик, – сказал он. – Женщина, которую ты любишь, – божий дар. – Он ушел.

Патрик Бурк беспокойно ворочался в кровати. Иллюминатор был открыт, и через него была видна яркая луна.

Воздух был теплым, и в нем чувствовался слабый, едва уловимый аромат, доносимый ласковым ветром, наполнявшим паруса» Архангела «. Он чувствовал легкое покачивание корабля, скользившего по волнам. Неожиданно дверь в его комнату распахнулась и тут же закрылась.

– Кто там? – спросил он, увидев тень, которая быстро проскользнула внутрь.

– Это я, – сказала Валентина, проходя через каюту и садясь на край его кровати. – Ты успокоился, Патрик?

– Да, – сказал он, радуясь ее приходу.

– Ну, если с тобой все в порядке, я пошла спать, – сказала она спокойно, поднимаясь, чтобы уйти.

– Вал! – Его рука поймала ее пеньюар. – Том сказал мне, что между вами ничего не было.

– И я сказала тебе, что ничего не было, Патрик, – ответила она, и голос ее был спокоен.

– Я не могу ничего поделать с собой, голубка! Я так страстно хочу тебя!

– Ты хочешь меня, Патрик? – В ее тоне слышалось раздражение. – Если это все, что ты хочешь от меня, тогда возьми меня! – Она скинула с плеч пеньюар, и тот, шурша шелком, скользнул на пол и упал у ее ног.

Она стояла перед ним обнаженная, а луна заливала серебристым светом ее роскошную фигуру, делая ее похожей на какую‑то богиню.

Он чувствовал, что его тело откликается на эту картину точно так же, как откликнулось бы тело любого мужчины.

– Вал! – голос его срывался.

– Что, сэр? Ты больше не хочешь меня? – с насмешкой спросила она.

– Оденься, черт возьми! Сию же минуту, мадам! Ты позоришь нас обоих своим поведением, – прошипел он.

Валентина лениво потянулась, подняв руки над головой, чтобы ему были лучше видны ее изумительные груди. Потом с насмешливой улыбкой она наклонилась и подняла свой пеньюар, просунула руки в длинные широкие рукава и плотно завязала на шее розовые ленты.

– Я сама себе хозяйка, Патрик Бурк, – сказала она. – Даже если я соглашусь однажды стать твоей женой, я не буду ничьей собственностью. Помни об этом! – Дверь открылась и закрылась, и он остался один.

» Архангел» прокладывал свой путь сквозь залитую луной ночь, плавно скользя по атласным водам, и вышел в Дарданеллы, когда за его правым бортом небо над темными горами Малой Азии начало окрашиваться в розовый цвет восхода. К концу дня они вошли в Мраморное море, и по обоим берегам над темно‑синей водой стали видны турецкие крепости. Следующий день Валентина провела на палубе под полотняным тентом, который защищал ее белую кожу от яркого солнца. Она с любопытством наблюдала за многочисленными кораблями, в разных направлениях пересекавшими Мраморное море. Среди них были большие военные корабли оттоманского султана и корабли, принадлежавшие его вассалам, корсарам с берберийского побережья. Торговые корабли из Лондона, Марселя, Генуи, Амальфи[38], Мальты, Тулона, Алжира, Танжера, Александрии и Венецианского Леванта проплывали мимо бесконечной вереницей. Это был очень оживленный водный путь.

На следующее утро Валентина проснулась до рассвета. Она беспокойно провела ночь и больше не могла находиться в душной каюте. Тихо оделась в зеленую юбку‑штаны и шелковую кремового цвета рубашку, быстро натянула чулки и башмаки и застегнула на талии широкий кожаный пояс, нетерпеливо расчесала длинные волосы, заплела их в одну косу, завязав ее розовой лентой, и крадучись выбралась из каюты, чтобы не разбудить Нельду.

Мурроу она нашла на палубе.

– Вы когда‑нибудь спите? – спросила она.

– Конечно, сплю, – хмыкнул он, – но капитан несет большую ответственность и должен спать меньше остальных на корабле. На самом деле, последние две ночи я спал больше, чем когда бы то ни было.

– Мы близко от Стамбула?

– Через несколько минут рассветет, – сказал он, – и ты увидишь башни и стены города. Подожди меня здесь, и я покажу тебе некоторые наиболее интересные места, но сначала я должен дать указания помощнику.

До его возвращения она стояла, вглядываясь в серый утренний туман.

– Туман рассеется? – спросила она.

– Обычно на рассвете дует ветер, который разгоняет туман. Впервые увидеть Стамбул отсюда – замечательное зрелище. Я был здесь много раз, но меня всегда поражает вид города на рассвете.

Как и предсказывал Мурроу, подул ветер, разрывая в клочья шелковистый туман и наполняя паруса кораблей. Город появился внезапно со стороны порта, поднимаясь из‑за древних стен, окружавших его с моря, в восхитительном великолепии разбегаясь по семи холмам. Когда золотые и алые лучи позолотили купола и рвущиеся ввысь минареты, над всем Стамбулом одновременно разнеслись голоса бесчисленных муэдзинов.

– Потрясающе! – воскликнула Валентина. – Я ничего подобного прежде не видела! Мурроу согласно кивнул.

– Да, – согласился он. – Действительно, ничего подобного ты раньше не видела.

– Что это за здания вон там? – указала рукой Валентина.

– Это, кузина. Новый дворец, где когда‑то была заточена твоя мать. Мне говорили, что это золотая клетка с множеством чертогов, сокровищниц, мечетей и садов. Там живет султан и его семья, и именно там ты встретишься с валидой, матерью султана. Ты сама сможешь рассказать мне больше, после того как это произойдет, чем я сейчас знаю, – сказал Мурроу.

– Мы будем стоять около дворца?

– Нет, мы будем швартоваться в Золотом Роге, за еврейской частью города, которая называется Балата. Большинство торговых судов швартуются там со времен Константина[39], несмотря на то что даже в древние времена в городе было много других гаваней.

– Можно мне сойти с корабля? – спросила Валентина.

– Только если ты будешь соблюдать определенные ограничения. Это мусульманская страна, а ты христианка. Если ты не подчинишься законам ислама, тебя могут, самое малое, подвергнуть осмеянию или оскорблениям, а в худшем случае могут просто побить. Если ты сойдешь с корабля, тебя должна сопровождать Нельда и несколько мужчин в качестве телохранителей. Ты должна передвигаться в закрытом паланкине. Ни одна уважающая себя женщина из высших слоев общества не поступит по‑другому. И ты должна будешь носить яшмак. И Нельда тоже. Только приняв меры предосторожности, ты сможешь безопасно передвигаться по городу.

– Что такое яшмак? – спросила Валентина.

– Это уличная одежда, которая укрывает тебя с головы до пят, кроме того, ты должна будешь носить чадру.

– Чадру? Разве я девушка из гарема, чтобы носить чадру? – раздраженно сказала Валентина – Мурроу, неужели эти предосторожности действительно необходимы?

– И твои глаза, – продолжал ее кузен, – будут все время скромно потуплены. Ни одна приличная женщина не смотрит на мужчину, когда она находится на улице.

– Черт возьми! – выругалась Валентина. – Это смехотворно! Это оскорбительно! Я англичанка, а не какая‑нибудь бесправная рабыня!

– Ты не сойдешь на берег, Валентина, до тех пор, пока не будешь полностью выполнять мои указания. Моя мать поручила мне заботиться о твоей безопасности, и, учитывая то, что ты знаешь о мусульманском мире от наших матерей, я надеюсь, что у тебя хватит ума внимательно отнестись к моим словам, – сурово сказал Мурроу. – Ты дала слово моей матери, что будешь подчиняться моим приказам.

Валентина с нетерпением ждала встречи с престарелой главой семьи Кира, почтенной Эстер. Старая женщина не покидала своего дома уже несколько последних лет, что было не удивительно. Но если тело не подчинялось Эстер Кира, ее ум остался таким же острым и быстрым, каким был всегда.

– Когда мы сможем встретиться с Эстер Кира? – спросила Валентина у своего кузена около полудня.

– Это Стамбул, Вал, и дела здесь делаются по устоявшимся правилам, даже среди тех, кто не относится к царствующим особам, – Мурроу усмехнулся. – Тебе нужно набраться терпения.

В полдень пришло известие, что Эстер Кира будет рада принять их в два часа дня.

В каюте Валентина, ворча, примеряла яшмак, который подарил ей Мурроу.

– Он не надевается на мое платье. Я умру от жары! Нельда, сходи за моим кузеном, капитаном, и скажи ему, что это невозможно! – Она провела больше часа, наряжаясь в лучшее платье в честь Эстер Кира, а теперь получалось, что носить его нельзя.

Нельда исчезла и через несколько минут вернулась с Джефом, который нес небольшой кожаный сундук.

– Наилучшие пожелания от капитана, кузина Валентина, – сказал Джеф. – Он извиняется за то, что он не отдал вам это раньше, он забыл. Моя бабушка приказала взять его на корабль для вас. Откройте его, и все ваши трудности будут решены.

Валентина подняла крышку. Внутри лежало с полдюжины разноцветных одежд, уложенных очень аккуратно.

Вынув одну из них, она спросила:

– Что это такое?

– Это восточные платья, кузина Валентина, самая подходящая одежда для Стамбула. Ваш яшмак легко одевается поверх платья. Мой отец говорит, что в них будет прохладней. – Мальчик поклонился и быстро ушел.

– Боже, миледи, они чудесны! – сказала ей Нельда, подходя поближе и разглядывая платья. – О, наденьте вот это розовое. Оно сделает еще лучше цвет вашего лица.

– Шелк великолепен, – пробормотала Валентина, – и посмотри, какая вышивка и какой бисер, Нельда. Я думаю, что когда‑то они, должно быть, принадлежали моей тете Скай! – Она сняла платье и стянула нижние юбки.

Молодая служанка помогла хозяйке натянуть платье на голову, и оно, изящно обтянув ее плечи, закрыло ее до щиколоток. Горловина в виде буквы V и широкие манжеты были расшиты тонкой золотой нитью и розовато‑лиловым стеклянным бисером.

Радостно хихикнув, Нельда вытащила из сундука подходившие к платью туфли без задников. Они были как раз впору. Девушка причесала длинные черные волосы своей хозяйки, снова заплела их в косу, завязав ее розовой лентой с крошечными белыми жемчужинами.

– Ну, миледи. Вы выглядите замечательно, даже если одежды непривычны для вас, – сказала она.

Потом Нельда сама переоделась в хорошенькое синее платье, потому что на дне сундука было несколько простых, но красивых одеяний, а на них лежал кусок пергамента с написанными на нем словами «Для Нельды».

Мурроу ждал на палубе и одобрительно закивал, увидев, как они одеты. Обе были завернуты в яшмак из темно‑синего шелка. С ухмылкой он накинул чадру из темно‑синего шелка на лицо своей кузины, после чего видны остались только непокорные аметистовые глаза. Нельду очень веселило ее одеяние.

– Это просто как в сказке, миледи, – сказала она, хихикая.

– Не думаю, что в этой штуке можно дышать, – ворчала леди Бэрроуз.

На пристани Мурроу, Патрика и Тома ждали три лошади в красивой сбруе. Рядом стоял нарядный позолоченный паланкин, украшенный драгоценными камнями и завешанный шелковыми занавесками кораллового цвета. Валентине и Нельде помогли забраться внутрь. Паланкин изнутри был устлан подушками бирюзового и кораллового бархата. Восемь черных рабов, точно подобранных по росту и сложению, одетые в бирюзовые панталоны, с дорогими, усыпанными драгоценными камнями ошейниками, подняли паланкин так, как будто он был пушинкой, и быстро понесли его через многолюдную пристань.

Валентине очень хотелось выглянуть из‑за занавесок и самой увидеть, что происходит вокруг, но предостережение Мурроу об исламских обычаях взяли верх. Однако она подняла чадру с одной стороны, чтобы было легче дышать. Она была поражена, с какой легкостью носильщики паланкина передвигались под жарким солнцем по извилистым улицам, уходящим вверх по холму к Балате, еврейскому кварталу города. В течение всего путешествия Нельда сидела с широко раскрытыми испуганными глазами. Впервые, к неимоверному облегчению своей хозяйки, она молчала.

Носильщики остановились, аккуратно опустив паланкин. Они раздернули занавески, и Валентина быстро натянула чадру. Ей помогли выйти из паланкина во внутренний двор, выложенный желтой плиткой. Высокий бородатый молодой человек в длинном полосатом одеянии и небольшой круглой шапочке на макушке поздоровался с Мурроу, Патриком и Томом. Потом он подошел поздороваться с Валентиной.

– Леди Бэрроуз, я Симон Кира. Добро пожаловать в наш дом.

– Вы говорите по‑английски!

– Да, миледи, я провел три года в Лондоне у английских родственников, год с французскими родственниками в Париже, год с гамбургской ветвью семьи и еще год в Москве. Волей Божьей, когда‑нибудь я стану главой дома Кира, поэтому мне нужно было по возможности изучить дела наших самых важных торговых центров.

– Значит ли это, что здоровье вашей бабушки ослабло, сэр? – спросила Валентина.

Теплые карие глаза Симона Кира добродушно блеснули.

– Эстер Кира моя прабабушка, леди Бэрроуз, и она, как и всегда, в добром здравии. Когда Яхве[40]призовет ее к себе, мой отец, Илия, возглавит дом Кира. Мой дедушка Соломон умер четыре года назад. Нет, пройдет много лет, с Божьей помощью, прежде чем я буду должен возложить на свои плечи ответственность за семью. Но пойдемте! Я не переживу, если сейчас же не отведу вас к Эстер. Я слышу даже отсюда, как она нетерпеливо постукивает ногой.

– На каком языке мы будем говорить с ней, Симон Кира? – вежливо поинтересовалась Валентина. – Мурроу учил меня турецкому во время нашего путешествия.

– Эстер бегло говорит по‑французски, леди Бэрроуз, – ответил он. – Джентльмены, вы должны пойти с нами, потому что помещения Эстер находятся отдельно от женской половины. Она любит принимать гостей.

Они последовали за Симоном Кира через красивый внутренний двор с фонтаном, выложенным желтой и голубой плиткой.

Двор был отгорожен от улицы сплошной стеной, без окон, и двумя крепкими, обшитыми железом, дубовыми воротами. Трехэтажный дом Кира в отличие от большинства домов в Стамбуле, построенных из дерева, был выложен из побеленного кирпича. Комнаты Эстер Кира находились на первом этаже и выходили окнами в сад, который, в свою очередь, выходил на город. Дом Кира стоял на верхней точке Балаты и был открыт глазу, поэтому его постарались построить так, чтобы он казался скромнее, чем был на самом деле. Высокая стена скрывала сад и большинство окон от любопытных глаз. Кира предпочитали не выставлять напоказ свое богатство. Тем не менее дом впечатлял, а его обстановка была великолепной. Двойные дубовые двери в апартаменты Эстер Кира были покрыты листовым золотом, внутри же гостиная старейшины рода утопала в роскоши. Выложенный плиткой фонтан разбрасывал душистую воду. Конусообразный колпак над камином был серебряным, так же как и шесть ламп с ярко‑красными стеклами. Высокие окна от пола до потолка были фактически стеклянными дверями, позволяющими Эстер выходить в ее любимый сад. Ковры на полированных деревянных полах были такими толстыми, что нога утопала в них. Мебель была сделана из черного и других драгоценных пород деревьев и инкрустирована перламутром и полудрагоценными камнями.

Посреди всего этого великолепия сидела маленькая женщина с белоснежными волосами и живыми черными глазами. На ней было обильно расшитое платье из переливчатого синего шелка и множество золотых украшений. Но на пальцах рук у нее было только одно кольцо с огромным бриллиантом, переливающимся красными и синими искрами.

– Итак, – обратилась она к ним неожиданно сильным голосом, – ты наконец привел ко мне гостей, Симон. Ну, ну, не стой там! Представь их мне! – Ее черные глаза пробежали по лицам пришедших.

Симон Кира ласково улыбнулся старой женщине. Было ясно, что он боготворит ее. Он представил ей трех мужчин, и Эстер сердечно приветствовала их, но взгляд ее не отрывался от двух женщин, чьи лица были скрыты под чадрой.

– Снимите ваши яшмаки, – приказала она нетерпеливо, а когда они выполнили ее приказ и снова повернулись к ней, она стала внимательно рассматривать обеих. Наконец, не отрывая глаз от лица Валентины, она сказала:

– Ты гораздо красивей, дочь Марджаллы, чем твоя мать. Долгую минуту Валентина молчала. Наконец, она сделала шаг вперед и встала на колени перед Эстер Кира. Взяв руки старухи, она поцеловала их.

– Благодарю вас, Эстер Кира, – тихо сказала она. – Благодарю вас за то, что вы много лет назад спасли жизнь моей матери.

– Встань, дитя, и сядь рядом со мной, – улыбнулась ей Эстер Кира. Она сделала знак остальным садиться.

– Марджалла… Я знаю, что мою мать здесь называли так, – сказала Валентина. – Что означает это слово?

– Это означает «дар моря», поскольку твою мать привезли в гарем султана из‑за моря, из Алжира, ее так назвали. Но расскажи мне, дитя, что ты хочешь найти? Почему тебе пришлось совершить такое далекое путешествие от своего дома до Стамбула?

– Я приехала, чтобы узнать, кто мой отец, Эстер Кира, – нервно ответила Валентина и потом объяснила свои трудности.

Эстер Кира слушала внимательно, а когда Валентина, наконец, кончила говорить, она сказала:

– Дитя, дитя! Ты пытаешься найти то, что найти нельзя. Только Яхве знает ответ на твой вопрос.

– Я не успокоюсь, пока не узнаю правду, Эстер Кира, и я молюсь, чтобы получить какую‑нибудь возможность узнать правду, – твердо ответила Валентина. – Мне известно, что злобный султан, который сделал мою мать рабыней, давно умер, так же, как и его мать, но я знаю, что его любимая жена, мать теперешнего султана, валида, жива. Я должна поговорить с Сафией, Эстер Кира. Она лучше всех знала султана Мюрада, и я верю, что она сможет сказать мне, его ли я дочь. Когда я решила совершить это путешествие, я знала, что могу вернуться домой, не выяснив точно, кто мой отец, но я должна попробовать.

Старая женщина покачала головой.

– Это будет не просто, дитя, – сказала она. – Сафия всегда была очень нервной женщиной. Только властная Hyp У Бану умела держать ее в руках, а эта умная женщина умерла девятнадцать лет назад. С тех пор влияние Сафии все увеличивалось. Она уже не та женщина, которую знала твоя мать. Она жадна, корыстолюбива и живет только ради двух вещей – золота и власти. Когда Hyp У Бану умерла, Сафия надеялась, что она сможет вновь усилить свое влияние на Мюрада, но султан, у которого появился вкус к другим женщинам, не был склонен менять свои привычки. Да и зачем ему было делать это, когда всю империю и ближние страны постоянно прочесывали в поисках самых красивых и созревших девственниц для радостей султана? Сафия старела, но Мюрад забыл о возрасте, потому что постоянно был окружен молодыми женщинами. Надо сказать, что султан всегда оказывал Сафие должное уважение, как матери своего наследника, но этого было недостаточно:

Сафия все больше озлоблялась. Кроме сына Сафии, Мехмеда, у Мюрада родились другие сыновья, числом девятнадцать, и восемьдесят три дочери, двадцать семь из которых до сих пор живы.

Принц Мехмед, наследник, избалован и страшно испорчен своей матерью, которой, кроме него, некого любить. Когда ему в чем‑нибудь отказывали, гнев мальчика становился ужасным, страшным по своей силе. Он напоминал мне иногда свою прабабушку Хуррему. Принца Мехмеда услали из Стамбула управлять какой‑то провинцией. Когда султан Мюрад умер, мальчик, уже ставший мужчиной, был быстро возвращен в город и объявлен султаном. Так Сафия Кадин стала валидой, матерью султана, самой могущественной женщиной в империи. Можешь ты представить, что она сделала в первую очередь?

Валентина отрицательно покачала головой.

– Она посоветовала своему сыну убить девятнадцать сводных братьев. Мехмед подчинился ей. Послал за своими сводными братьями в возрасте от одиннадцати лет до младенцев. Он уверил их, что им не нужно бояться его. Сказал, что хочет сделать им обрезание, которому они еще не подвергались. После того как каждому мальчику делали обрезание, его отводили в комнату для предполагаемого ритуального омовения. Вместо этого там их ждали палачи. Каждый из этих невинных был задушен.

Не утолив свою жажду крови, Сафия научила своего сына избавиться от семи женщин своего отца, которые были беременны. Этих бедняжек зашили в шелковые мешки и утопили в Мраморном море, около острова Принца.

Укрепив положение своего сына, Сафия упрочила и свое собственное положение. Весь гарем Мюрада был отправлен в Эсхи‑сарай, Старый дворец. Сафия начала наполнять гарем новыми наложницами. Она полностью контролирует султана Мехмеда, потому что понимает и подпитывает его похоть, так же, как Hyp У Бану делала это с Мюрадом. Мехмед странный человек, способный и на великую доброту, и на страшные жестокости. Он убил не только своих братьев, но и своего старшего сына, принца Махмуда, мать Махмуда и ее любимых придворных.

Уверена ли ты теперь, что тебе хочется встречаться с женщиной, породившей такого сына? Кроме того, Сафия не знает, что твоей матери удалось избежать казни. Хотя это и произошло двадцать три года назад и при другом правителе, я не могу поручиться за ее поведение, когда ей станет известна правда. Она была другом твоей матери, поэтому она может обрадоваться. По какой‑то причине твоя мать никогда не вызывала ревности Сафии, в отличие от остальных. Если ты действительно хочешь этого, вероятно, встречу можно устроить.

– Я должна сначала поехать в Каффу[41]. Я хочу поговорить об этом с семьей Явид‑хана. Это даст вам время, Эстер Кира, потому что меня не будет два или три месяца. Возможно, после путешествия в Каффу не нужно будет говорить об этом с матерью султана. Но хотя сейчас я должна немедленно уезжать в Каффу, по возвращении мне хотелось бы засвидетельствовать свое почтение Сафие. Мы привезли известие от брата Сафии о том, что их отец оправился от болезни. Наше сообщение может быть использовано как предлог для встречи с ней. Если мне придется говорить с ней о моем отце, могу я вообще ничего не говорить о спасении моей матери или о том, кто я такая? В конце концов, я не похожа на свою мать. Я скажу валиде, что, когда палач бросил мешок в море, мимо проплывал английский корабль, и матросы, знакомые с такой формой казни, нырнули, спасли мою мать и отвезли ее домой. Ведь муж моей матери был представителем известной купеческой семьи, и, узнав, кто она такая, капитан надеялся получить награду! Нет необходимости раскрывать вашу роль в ее спасении, Эстер Кира.

– Аиии… Ты, может быть, и не похожа на свою мать, но у тебя ее быстрый ум, дитя! Именно в такую историю Сафия поверит. Случайное спасение, и никто не виноват! Ее дорогая подруга спасена по воле Яхве. Или Аллаха. Или кого‑нибудь еще. Удивительно романтическая история. Несмотря на свою порочность, Сафия глупа и попадется на эту сказочку. Да, именно так и будет, но с одним уточнением: Сафие надо сказать, что я знаю, кто ты. Ведь сегодня ты посетила мой дом и все мне рассказала. Это послужит гарантией того, что она согласится встретиться с тобой. В этом отношении она как ребенок. Она будет заинтригована и очарована этим рассказом. Однако не говори, что помогла спастись твоей матери я. Пусть это будет чудесным происшествием, уготованным судьбой.

– Но как вы встретитесь с ней, Эстер? – спросил ее правнук. – Вы не выходили из дома в течение трех лет. Вы слишком слабы, а Сараи оторвет мне голову, если я даже предложу, чтобы вы послали за своим паланкином.

– Ну, ну! – прокряхтела старуха. – Не бойся, Симон, я не навлеку на тебя гнева Сараи. Валида придет ко мне, если я приглашу ее. Несмотря ни на что, я остаюсь ее другом. А когда дружишь, нужно принимать друга таким, какой он есть, разве не так принимают нас самих наши друзья? Хе! Хе! – Она закудахтала над своими собственными словами.

– Тогда я отправляюсь в Каффу, уверенная в том, что валида пригласит меня к себе, когда я вернусь, – сказала Валентина.

– Положимся на волю Божью, дитя, – последовал ответ. – Теперь, когда мы договорились, ты должна рассказать мне, была ли счастлива твоя мать все эти годы. Симон, уведи джентльменов и обсуди свои дела с капитаном О'Флахерти. После того как они подкрепятся, ты можешь вернуться.

Когда мужчины ушли, Эстер Кира приказала слугам принести фруктовый шербет, мятный чай и разнообразные медовые пирожные. Пока они ели, Валентина поведала Эстер Кира историю жизни своей матери за последние двадцать три года.

– Семеро детей, – одобрительно сказала Эстер. – Твоя мать хорошо постаралась вместе с твоим отцом. А теперь она стала бабушкой. В это трудно поверить.

– Мне тоже трудно поверить, Эстер Кира, но моя мать не очень изменилась за эти годы. Она всегда казалась такой здравомыслящей и… спокойной. Можете ли вы представить мое потрясение, когда я узнала о ее приключениях в Стамбуле! – воскликнула Валентина.

Старуха хихикнула со сдержанным юмором.

– Дети никогда не верят в то, что у их родителей могла быть своя жизнь до них, не говоря уже о том, что она могла быть интересной. Посмотри на меня! Все, что ты видишь, – это сморщенная старуха, но когда‑то я была такой же молодой и свежей, как ты сейчас, и ох что за времечко у меня было! Сейчас я сижу, мои конечности скрючены так, что я едва могу ходить, как старый паук, находящийся в самом центре сплетенной им паутины. Ты знаешь, мне нравится это. Я любила каждое мгновение, которое Бог подарил мне, потому что в каждом возрасте есть как свои преимущества, так и свои трудности. Я даже пережила своих детей. Я видела, как многие вокруг меня стареют и без конца жалуются на это. Это постоянное брюзжание и состарило их. Возраст – это еще один шаг в естественном цикле жизни. Мы начинаем стареть со дня нашего рождения. Мой ум был всегда самой деятельной частью меня, дочь Марджаллы. И сейчас, даже когда мое тело изменяет мне, мой ум по‑прежнему со мной. Хе! Хе! Хе!

– Сколько же вам лет, Эстер Кира? – поинтересовалась Валентина.

– Мне исполнится сто двенадцать лет в первый день апреля, дитя мое. Сколько лет тебе?

– Мне будет двадцать два двадцать первого марта, Эстер Кира, – последовал благоговейный ответ.

– Сегодня как раз двадцать первое марта, дитя, – тихо сказала Эстер Кира. – Как странно, что именно в этот день ты приехала в Стамбул. Прими мои поздравления в твой день рождения.

В дверь, отделявшую апартаменты Эстер Кира от остальной части дома, неожиданно постучали. Дверь открыл слуга и впустил богато одетого турка.

– Эстер Кира! – сказал он глубоким, сочным голосом, входя в комнату. – У меня было дело с вашим внуком Илией и я не мог уйти, не повидавшись с вами. – Его глаза скользнули по Валентине, потом снова обратились к старой женщине.

– Господин визирь, вы делаете мне честь своим присутствием. Садитесь! Садитесь! Как чувствует себя ваша жена принцесса? – Эстер Кира говорила с ним по‑французски, чтобы Валентина могла принять участие в разговоре.

– Вполне хорошо, Эстер Кира, – ответил визирь на том же языке, понимая, чем обусловлен выбор хозяйки. – Представите ли вы меня своей прекрасной гостье? Она не похожа на еврейку из вашей семьи. – Он повернул к Валентине свои серо‑голубые глаза с откровенным любопытством.

– Господин визирь, разрешите представить вам леди Валентину Бэрроуз, англичанку. Она дочь моего старого друга, чья семья связана делами с моей семьей. Вы правы. Она не еврейка. Валентина, дитя мое, – продолжила она, обращая свой взгляд на леди Бэрроуз, – я хочу представить тебе Чикала‑заде‑пашу, великого визиря его императорского величества султана Мехмеда, да дарует ему Яхве тысячу лет жизни.

– Вы англичанка! Моя вторая жена была шотландка. – сказал визирь. – Женщины вашей расы обладают независимым духом, который мне очень нравится. – Его взгляд встретился со взглядом Валентины, и он наклонился вперед. – У вас замечательные глаза, леди. Они похожи на драгоценные камни.

– Вы так добры, говоря такие слова, господин визирь, – сказала Валентина, приведенная в замешательство его взглядом и смелыми словами. – Я никогда не встречала мужчину, у которого есть две жены, – закончила она, не находя слов и не уверенная в том, вежливо ли говорить подобные вещи. Однако Эстер Кира была спокойной, поэтому Валентина заставила себя расслабиться.

Визирь засмеялся, показав ровные, крепкие зубы, особенно белые на загорелой коже.

– У меня было две жены, – сказал он. – Моя вторая жена умерла несколько лет назад. Это было большое несчастье. Она была очень красивой, и она очень радовала меня. Ее звали Инсили, что в переводе означает «Истинная жемчужина».

– Я слышала, что мусульманам разрешается иметь до четырех жен, – сказала Валентина. – Оказывается, что вы человек очень умеренный, когда дело касается женщин, господин визирь.

– Потому что у меня только одна жена? – Глаза его искрились весельем. – Мою первую жену зовут Латифа Султан; она оттоманская принцесса, миледи. Я мог брать других женщин в жены только с ее разрешения, потому что такова привилегия женщин из царствующих семей. Однако мне не нужно ее разрешения, чтобы содержать гарем, и думаю, что в настоящее время в нем около сотни женщин. Мусульмане не считают, что женщина должна быть женой, чтобы радовать мужчин.

– Господин Чикала‑заде, постыдитесь! – выбранила его Эстер Кира. – Вы шокируете леди Бэрроуз таким разговором. Визирь засмеялся.

– Я вас действительно шокирую, леди? – спросил он ее – его серо‑голубые глаза насмешливо дразнили ее.

– Если бы я применила обычаи своей страны к вашему поведению, господин визирь, тогда я, возможно, была бы шокирована, – холодно и бесстрашно ответила Валентина. – Но мне хорошо известно, что в мусульманском мире дела обстоят по‑другому, а в гареме я вижу определенные преимущества.

– Неужели, леди? Какие же преимущества? – Он почти откровенно насмехался над ней, получая большое удовольствие от этой забавы.

– Для мужчины преимущества очевидны, господин визирь, потому что он, подобно пчеле, может перелетать с цветка на цветок, никогда не страдая от однообразия. Однако для женщины преимущество заключается в том, что, если она питает отвращение к своему хозяину и господину, ей приходится не часто страдать от его общества, во всяком случае, в большом гареме. Если она умна, он никогда не узнает о ее неприязни, а ее шкатулка с драгоценностями всегда будет пополняться благодарным, ни о чем не подозревающим хозяином. Думаю, что это очень удобно, – сделала вывод Валентина.

Глаза визиря гневно вспыхнули, но он быстро взял себя в руки и тихо сказал:

– Если бы вы были моей рабыней, я бы с удовольствием покорил ваш необузданный нрав. Такие прекрасные губы созданы для поцелуев, а не для произнесения непристойных мыслей в резких выражениях.

Это опасно, подумала Эстер Кира. Я не видела такого интереса в глазах Чикала‑заде‑паши после Инсили. Он безжалостный человек, и один только Яхве знает, что случилось бы с дочерью Марджаллы, останься она в Стамбуле.

– Мои мысли, господин визирь, – ласково сказала Валентина, подливая масла в огонь, – являются всего лишь следствием моего независимого духа.

Чикала‑заде‑паша рассмеялся еще раз с искренней веселостью.

– Леди, у вас действительно независимый дух. Скажите мне, не этот ли ваш дух так далеко услал вас от родного дома? Где ваш муж?

– Я путешествую с членами моей семьи, господин визирь. Я вдова, и мои родители посчитали, что я легче перенесу период траура вдалеке от Англии. Мы едем по делам в Каффу, потом вернемся домой.

– Вернетесь ли вы снова в Стамбул, леди? – спросил он ее с улыбкой.

– Я пытаюсь получить аудиенцию у валиды для леди Бэрроуз, – вмешалась Эстер Кира. – Валентина была так любезна, что привезла послание для Сафии от ее брата в Венеции.

– Если я могу в чем‑то помочь вам, Эстер Кира, прошу вас, просите, хотя вы обладаете гораздо большим влиянием на правящую оттоманскую семью, чем я, несмотря на то что я женат на женщине из этой семьи, – визирь усмехнулся.

– Вы мне льстите, господин визирь, – сказала старуха.

– Ха, лукавая старая женщина, я говорю правду! Это вы ищете способ польстить мне, – сказал визирь с улыбкой и поднялся. – Теперь я должен удалиться, довольный, что вы живы и, как всегда, коварны.

– Хе! Хе! Хе! – прокудахтала Эстер Кира и погрозила ему пальцем. – Не забудьте передать от меня привет своей жене. Скажите ей, что, если она окажется в Балате, я буду рада принять ее у себя. Я не могу сама передвигаться, с тех пор как сломала бедро.

Чикала‑заде‑паша повернулся к леди Бэрроуз.

– Валентина, – задумчиво проговорил он. – В переводе с латинского «valentis» означает «сильный». Да, вы и в самом деле сильная. Мы встретимся с вами снова, леди. Это я обещаю вам. – Его белая накидка взметнулась, когда он уходил из комнаты.

– Этот человек опасен, – сказала Эстер Кира.

– Вы сказали, что он великий визирь султана, Эстер Кира, но кто же он в действительности? У него необыкновенно властный вид.

– Его мать была дочерью Ферхад‑бея из Мории[42]. Ее звали Фатима. Она была взята в плен христианскими рыцарями, еще будучи девочкой. После принятия христианства она вышла замуж за того, кто взял ее в плен – итальянского графа Джованни Антонио де Чикала, родила ему трех детей: двух сыновей и дочь. Старший из ее сыновей в возрасте восемнадцати лет отправился сражаться с неверными и был пленен турками. Следуя наставлениям своей матери в случае чего‑то непредвиденного, он объявил о своем благородном происхождении и о матери‑турчанке. Его немедленно обратили в ислам. Это спасло его от работы на рудниках. Его ум был замечен, он был послан в Стамбул в школу принца, где получают образование государственные служащие империи.

Он медленно продвигался вверх по лестнице успеха благодаря своему уму и трудолюбию. Его очень ценит султан Мех‑мед, потому что спас честь султана в битве много лет назад, превратив поражение оттоманских войск в великую победу. Мехмед не забудет этого. Его жена Латифа Султан является кузиной султана. Она добрая и красивая женщина, подарившая ему трех сыновей и двух дочерей. Они хорошие друзья, и он очень уважает ее, даже изредка спрашивает ее совета. Она, в свою очередь, не жалуется на размеры его гарема, потому что у Чикала‑заде‑паши гигантский аппетит на женщин. Его гарем славится разнообразием красавиц. Он ценит ум так же, как и красоту.

– Что случилось с его второй женой, той, что умерла? Шотландкой? – спросила Валентина просто из любопытства.

– Ах, Инсили! – Глаза старухи затуманились. – Ах, да! Визирь уехал по делу султана. Инсили нравился небольшой островок на Босфоре, который принадлежал визирю. Она попросила разрешения проводить время на этом острове Тысяча цветов, пока ее повелитель и хозяин отсутствовал. Никто в точности не знает, что случилось с ней, но она умерла, а евнухи, охранявшие ее, попытались замести следы и утверждали, что должна быть казнена ее служанка за небрежность. Главный евнух визиря, Хаммид, казнил евнухов, даже не дождавшись возвращения своего хозяина. Хотя Чикала‑заде‑паша был безутешен в течение многих месяцев, он простил Хаммида. Этот человек, к сожалению, незаменим, да он, в конце концов, сделал все, что мог. Инсили много раз бывала на острове до своей смерти, и никогда не возникало никаких трудностей. Эта смерть так и осталась загадкой.

– Как вы думаете, что случилось с ней, Эстер Кира? – Валентина была заинтригована. Рассказы старухи напоминали самые чудесные сказки. Обычно говорливая Нельда не произнесла ни слова, с тех пор как они вошли в комнату; ее большие темные глаза просто обшаривали все вокруг, она запоминала все, чтобы потом рассказать своей матери, которая, несомненно, не поверит ни одному ее слову.

– Что произошло? Что произошло? Может быть, Инсили упала с верхушки скал, где стоял маленький дворец визиря, может быть, она утонула в пруду или подавилась костью. Кто знает?

Известно наверняка, что охранявшие ее евнухи впали в панику и вели себя недостойно.

– Бедняжка! – сочувственно сказала Валентина. – Она была очень красивой? Старуха кивнула.

– Да, дитя, очень. Она действительно была очень красива, но, что более важно, она была храброй и доброй.

В дверь гостиной снова постучали, и появились джентльмены.

– Леди Бэрроуз пора уходить, – объявил Симон Кира. – Эстер, они должны вернуться в гавань и отплыть, пока не началась пятница, иначе им придется потерять еще один день.

– Аиии! – воскликнула старая женщина. – Ты прав, Симон. Мы живем в таком месте! В таком месте! Для мусульман священный день – пятница, мы, евреи, отмечаем его по субботам, христиане – по воскресеньям! Всего четыре дня в неделю мы все можем заниматься делами, но, по крайней мере, в Стамбуле мы признаем право на существование всех вероисповеданий.

Валентина встала с замечательно удобных подушек и, наклонившись, поцеловала мягкое сморщенное лицо Эстер Кира. От старой женщины пахнуло весенними цветами, что не сочеталось с ее практичным характером. Это был аромат юной девушки.

– Прощайте, дорогой друг, – ласково сказала Валентина. – Я вернусь через несколько месяцев. Возможно, тогда Сафия будет готова встретиться со мной. Спасибо вам за все, что вы сделали! Не за сегодня, а за многие дни в прошлом.

– Благополучного путешествия, дитя, и да будет Яхве с тобой, – ответила Эстер Кира. – Остерегайся татар – они свирепые, жестокие люди. Не рискуй бездумно.

– Я буду осторожна, Эстер Кира. Я хочу только поговорить с матерью Явид‑хана, как женщина с женщиной. Эстер Кира покачала головой.

– Не знаю, что она скажет тебе, дитя, но поезжай. Твоя душа не успокоится, пока ты не сделаешь этого. Я буду ждать твоего возвращения к концу весны.

Они вышли из дома Кира и спустились по узким, кривым улицам Балаты. Жара к концу дня стояла невыносимая. Когда они приближались к берегу, Валентина и Нельда услышали шум, вызванный активной работой моряков, которые торопились покинуть Золотой Рог до захода солнца и наступления мусульманской пятницы.

Их бумаги были в порядке, и начальник порта поставил на них печать. Швартовы были отданы, и «Архангел» вместе с сопровождающими кораблями заскользил по Золотому Рогу в Босфор.

Облокотившись на поручни корабля без яшмака и чадры, Валентина смотрела на город, который они покидали. Было трудно поверить, что только сегодня утром они пришли в Стамбул и сейчас уже закрутились колеса по устройству ее аудиенции с матерью султана. Однако, может быть, ей не понадобится эта женщина. Возможно, она узнает в Каффе, что Явид‑хан был ее настоящим отцом. Хотела ли она, чтобы татарский принц был ее отцом? Но хотела ли она, чтобы ее отцом был полусумасшедший турецкий султан? Перед ней возникло лицо Конна, и глаза ее наполнились слезами.

– Ох, отец, – прошептала она, – как бы я хотела, чтобы Мег никогда не открывала этот ящик Пандоры! – Потом она вспомнила его слова: «Я твой отец, моя дорогая. Поверь мне… я любил тебя с того момента, как узнал, что ты родилась… Ты мое дитя».

– Ах, как я хотела бы поверить тебе, отец, – плакала она, слезы градом катились из ее глаз.

– В чем дело, голубка? – Это был Патрик. Повернув ее лицом к себе, он сказал:

– Душечка, не плачь! Что случилось?

Как она могла объяснить ему, в чем дело, после того, как она заманила их так далеко от Англии? Как могла сказать, что жалеет о том, что пустилась в эти поиски, что она хотела бы, чтобы они остались дома? Она не могла. Теперь они были так близко от Крымского ханства. Какой вред в том, чтобы продолжить поиск немного дольше?

– Сегодня день моего рождения, – сказала она, рыдая, – и никто не вспомнил об этом! Даже я сама! До тех пор пока Эстер Кира не напомнила мне об этом.

– Я помнил, – сказал он тихо. Сунув руку в карман камзола, он вытащил золотую цепочку тонкой работы, с которой свешивался розовый бриллиант в форме сердца, окруженный жемчугами.

– С днем рождения. Вал, – сказал он, надевая украшение на шею. Он поднял ее лицо и поцеловал.

– О, Патрик! – Ее руки обвили его за шею, и она вернула поцелуй.

– О, Валентина! – ответил он, и его губы снова нашли ее рот. Смотря ей в лицо и улыбаясь, он сказал:

– Я ничего не забываю из того, что касается тебя. Помни об этом, когда будешь принимать свое решение, голубка! Помни об этом!

Date: 2015-12-13; view: 285; Нарушение авторских прав