Глава 10. – Я потерял вас! – закричал граф Кемп, в первый раз увидев Валентину, когда через три недели они вернулись

– Я потерял вас! – закричал граф Кемп, в первый раз увидев Валентину, когда через три недели они вернулись. – Я знал, что мне не нужно было оставаться здесь на время вашей поездки.

Все они – Валентина, Патрик, Мурроу, Том Эшберн и Нельда – с раскрытым от изумления ртом стояли в главной каюте корабля.

Валентина взяла его за руки и посмотрела в его красивое лицо. Его дымчато‑серые глаза были затуманены тоской, и она чувствовала себя виноватой, что причиняет ему боль.

– Том, дорогой Том! Я никогда не была вашей, потому вы не можете потерять меня, – сказала она. И вздохнули. Думаю, что я всю свою жизнь любила Патрика. Когда я была ребенком, я обожала его как любимого старшего кузена, но со временем мои чувства изменились. Однако я не могла признаться в этих чувствах. Я так противилась этой истине, что, даже была не в состоянии выбрать себе мужа. Как я могла сделать это, когда в душе воевала сама с собой. Я придиралась ко всем своим поклонникам. Возможно, это был способ оставаться незамужней до того момента, когда я смогла бы посмотреть правде в глаза. Но когда Анне и Бевин так отчаянно хотелось выйти замуж за любимых, а мама мешала их счастью своим решением не выдавать их замуж, пока я не сделаю свой выбор, я отбросила сомнения и выбрала себе мужа.

– Эдварда Бэрроуза, – безрадостно сказал Том.

– Да, бедный Нед. Я часто думаю, остался бы он жив, если бы его судьба не пересеклась с моей? Это мучит меня, Том, потому что он был хорошим человеком.

– Значит, у меня вообще нет никаких шансов, божественная? – спросил он с надеждой, но уже зная, каким будет ответ.

– Я пообещала выйти замуж за Патрика, как только мы вернемся к нашим семьям в Англию, Том. Для меня это правильный выбор. Я понимаю это своим сердцем! Я люблю его! Понимаете? – она счастливо улыбнулась. – Сейчас я могу сказать это вслух! Я люблю Патрика Бурка! Я всегда любила и всегда буду его любить, – она высвободила руки и ласково прикоснулась к его лицу. – Где‑то, дорогой Том, есть хорошая девушка и для вас. Я знаю, что она есть! Вы просто еще не встретили ее, но обязательно встретите. Он хмуро смотрел на нее.

– Божественная, я знаю, что вы непоправимо разбили мое сердце, но я хочу, чтобы вы были счастливы, и пожелаю вам с Патриком добра. – Он помолчал секунду, потом продолжил:

– Никогда раньше у меня не было неудач в любви, божественная. Этот случай у меня единственный, хотя и явно неприятный!

Валентина засмеялась.

– Ваша сердечная рана заживет. Том, – сказала она.

– Но я никогда не найду такую женщину, как вы! – ответил он.

– Естественно, милорд, потому что все женщины разные, так же как разнятся цветы, даже если они одного вида. Каждая женщина чем‑то отличается от другой. Где‑то, Том, живет ваша английская роза.

Несмотря на ее веселые слова, вид у него был совершенно удрученный.

На следующий день, когда они отплыли в Стамбул, Валентина выбранила Патрика, который, казалось, не мог не распускать руки, несмотря на присутствие других людей.

– Милорд! – сказала она раздраженно. – Я не позволю тебе огорчать бедного Тома, ему и так достаточно. Тебе, кажется, нравится похваляться своей победой, а это не великодушно. Как это не похоже на тебя, Патрик.

– Я не могу ничего поделать с собой, Валентина. Я обожаю тебя! Я продолжаю вспоминать нашу прекрасную ночь в лагере Великого хана, а когда я вспоминаю ее, я снова хочу обладать тобой. – Он потянулся и притянул ее спиной к себе.

Одна его рука крепко обнимала ее за талию, а другая скользнула за лиф ее платья.

– Вал! Вал! – бормотал он, горячо дыша ей в ухо. – Я люблю тебя!

Она почувствовала, как его рука обнимает ее грудь.

Большим пальцем он призывно тер ее сосок, заставляя его возбуждаться. На секунду она прислонилась к нему с закрытыми глазами, наслаждаясь его лаской. Ей хотелось большего, хотелось лечь с ним так, как они лежали вместе в юрте Великого хана. Хлопанье парусов, которые наполнились под ветром, вернуло ее к действительности.

– Патрик!

Смеясь, он поцеловал ее в ухо.

– Я не могу устоять, ты же понимаешь, – сказал он покорно и убрал руку.

– Ты должен! – Она повернулась к нему лицом и топнула ногой. – Разве я какая‑нибудь девка, которую ты можешь таскать тогда, когда тебе этого захочется, Патрик? Я помолвлена с тобой, и со мной надо обращаться подобающим образом, иначе я изменю свое решение!

– Божественная! Божественная! – Она услышала веселый голос Тома, подходившего к тому месту у поручней, где они стояли. – Вы жестокая женщина, если просите мужчину сдерживать свою страсть к вам. Я знаю, что, если бы я оказался на месте Патрика, я бы, конечно, не смог оставаться равнодушным и изображать из себя пуританина.

– Я делаю это для вас, – запротестовала она.

– Для меня? – Он был поражен.

– Да, для вас, вы, белокурый паяц! В течение нескольких месяцев вы оба добивались меня. Сейчас я сделала свой выбор, Патрик счастлив, а вы утверждаете, что у вас разбито сердце. Я не хочу выставлять напоказ перед вами наше счастье, милорд. Если я отвергла ваши притязания. Том, это не значит, что я отвергла вашу дружбу, а друг бережно относится к чувствам своего друга.

– Божественная, как вы добры, – сказал он, – но вы не должны отталкивать Патрика из‑за меня. Когда я вижу вас вдвоем, это помогает мне смириться с тем, с чем при иных обстоятельствах я не мог бы смириться.

– Я бы сам чувствовал себя так же, – добродетельно сказал Патрик.

Оскорбленная Валентина посмотрела на них обоих.

– Ох, мужчины! – разъяренно сказала она. – Я никогда больше не хочу иметь дела ни с одним из вас.

Когда Валентина вихрем унеслась с палубы, Патрик сказал:

– На самом деле она не думает так, Том.

– Я знаю, – последовал ответ, и граф Кемп заговорщически ухмыльнулся.

Двое мужчин отлично понимали друг друга. Без слов они заключили мир. Валентина должна стать женой Патрика, а Том – их хорошим другом. Все было очень просто.

Мурроу, стоя на юте, наблюдал за этой троицей, и его голубые глаза светились от удовольствия. Его мать будет очень довольна результатами поездки. Что бы ни произошло в Стамбуле, это не изменит ни большой любви Патрика к Валентине, ни их планов на свадьбу. Брак между родственниками только укрепит семью. Он надеялся, что, если им повезет, они будут дома, прежде чем начнутся осенние шторма, и что свадьба состоится до конца года.

«Архангел»и сопровождающие его корабли легко двигались по темным, высоким волнам Черного моря. Все расходы, связанные с путешествием, несла Валентина, но трюмы кораблей были заполнены прекрасными мехами, мускусом, янтарем и драгоценными камнями из Азии, поэтому Валентина надеялась, что путешествие будет выгодным для нее.

Английский рынок охотно примет ее товары. Как и переход до Каффы, так и плавание в Стамбул были приятными. Они легко вошли в устье Босфора, пользуясь приливом, и спустились по проливу до города, снова причалив в Золотом Роге в конце дня, когда солнце окрасило воду цветом расплавленного золота. Теперь они сами увидели, почему гавань носит такое название.

Прошло два месяца, как они покинули Стамбул, и за это время весна сделала свое дело. Даже из гавани было видно множество городских садов и парков, заполненных тысячами тюльпанов в полном цвету.

Валентина так и не поняла, как семейство Кира узнало о том, что корабли Скай О'Малли возвратились именно в этот день. На пристани мужчин ждали лошади, а для Валентины был приготовлен паланкин.

Красиво одетого слугу Кира провели в главную каюту, где он вежливо поклонился собравшимся пассажирам.

– Меня зовут Якоб, я личный слуга госпожи Эстер. Моя госпожа рада приветствовать вас снова в Стамбуле и приглашает вас остановиться у нее в доме, пока вы будете здесь. Она считает, что вам будет приятно побыть на берегу, вместо того чтобы оставаться на корабле.

– Замечательно! – воскликнула Валентина. – Я могу помыться!

Мужчины засмеялись, и даже чопорный Якоб позволил на секунду улыбнуться уголками рта.

– Мы с восторгом принимаем доброе и любезное приглашение леди Эстер, – ответил Мурроу. Якоб снова поклонился.

– Для госпожи и ее служанки паланкин подготовлен. Никаких вещей не берите. Вас обеспечат всем необходимым.

Валентина снова очутилась внутри тесного занавешенного паланкина. Носильщики поднимались вверх по холму от гавани к еврейскому кварталу Балата. Однако сейчас город уже не казался незнакомым.

– Как долго мы пробудем здесь, миледи? – спросила Нельда с любопытством. – Джеф говорит, что его отец надеется вернуться домой в Англию к осени.

– Надеюсь, что так и будет. Нельда. Я уверена, что мать султана встретится со мной через несколько дней. А тем временем я собираюсь насладиться нашим пребыванием в этом прекрасном городе.

– Хорошо бы вернуться домой! – мечтательно вздохнула Нельда. – Я люблю осень, миледи! Мне нравятся цвета осенних деревьев, и я люблю немногие праздничные дни вроде Дня всех святых, Дня всех усопших. Дня святого Мартина и Михайлова дня. Ах, миледи! Вы думаете, мы вернемся домой к Михайлову дню?

– Боже мой, конечно, вернемся, Нельда! Михайлов день в конце сентября, а сейчас только конец мая. Мы вернемся домой задолго до Михайлова дня. – Валентина улыбнулась юной служанке. – Разве тебе не нравится путешествовать?

– О да, миледи, нравится, но я и домой с удовольствием вернусь. Кроме того, нам ведь надо будет подготовиться к свадьбе. Правда?

– Ты не думаешь, что лорду Бурку и мне стоит подождать до следующей весны. Нельда? – лукаво спросила Валентина.

– Миледи! – возмущенно сказала Нельда. – В июле будет уже два года, как вы вдова, и этого достаточно! Бедный лорд Бурк ждал вас целую вечность.

Валентина рассмеялась.

– Ты говоришь в точности, как твоя мать. Не бойся. Нельда. Едва мама и тетя Скай узнают о нашей неминуемой свадьбе, не успеем мы и слова сказать, как в Перрок‑Ройяле устроят свадьбу немедленно, как только соберется семья. Мама не даст Патрику ускользнуть, и я подозреваю, что тут ей будет помогать тетя Скай, которая долго ждала, чтобы милорд Бурк женился.

Они так увлеклись беседой, что удивились, узнав о том, что прибыли в дом Кира.

Их встретила Сараи, жена Симона Кира. Если бы была жива мать Симона, эту почетную обязанность выполняла бы она.

– Добро пожаловать, госпожа Валентина. Эстер хочет встретиться с вами немедленно. Я надеюсь, что вы не слишком устали после вашего длительного путешествия.

Сараи Кира была красивой женщиной с большими черными глазами и темными волосами, скромно Прикрытыми накидкой. У нее было спокойное безукоризненное овальное лицо и гладкая, оливкового цвета кожа.

– Конечно, я хочу встретиться с леди Эстер прямо сейчас, – ответила Валентина.

– Спасибо вам за то, что снисходительны к ней, – мягко сказала Сараи. – С ней не всегда просто, и она с нетерпением ждет вашего возвращения уже в течение нескольких дней. Я оставлю вас с ней и провожу вашу служанку в ваши комнаты.

– Как вы любезны, что принимаете нас, – сказала Валентина.

– Вы не против того, чтобы пожить в еврейском квартале? – спросила Сараи.

– Я об этом не задумывалась, – сказала Валентина, – но сейчас, когда вы спросили, я могу сказать, что ничего не имею против. А почему вы спрашиваете?

– Мы евреи, – последовал ответ.

– А я христианка, – заметила Валентина. Сараи улыбнулась такому ответу.

– Вы либо очень наивны, госпожа Валентина, либо у вас очень передовые взгляды, – сказала она.

– Меня учили ценить людей по их истинным заслугам, госпожа Сараи, и ни по каким другим мотивам, – ответила Валентина. – Моя тетя любит напоминать тем, чьи сердца ожесточены, что Господь Иисус был евреем. Тогда ведь не было ни христианства, ни ислама. Не правда ли?

– Хотела бы я, чтобы все люди были похожи на вашу тетку и на вас, госпожа Валентина. Тогда, вероятно, нам, евреям, не пришлось бы жить в квартале, окруженном стенами, где ворота запираются каждый вечер и отпираются на рассвете, – спокойно ответила Сараи Кира. – Ну вот мы и дошли до комнат Эстер. Прошу вас, входите, госпожа Валентина.

– Наконец‑то! Ты вернулась! – так приветствовала Валентину Эстер Кира, уютно устроившаяся среди подушек дивана, с ногами, завернутыми в голубую шаль из тонкой шерсти.

– Я действительно вернулась, Эстер Кира, – ответила Валентина, подходя к старой даме и целуя ее в щеку. – Вы хорошо себя чувствуете?

– Так хорошо, как может себя чувствовать древняя старуха, дорогое дитя, но не томи меня! Рассказывай, что было в Каффе. Я дрожу от нетерпения.

– Принц Явид не мой отец, – начала Валентина, потом она рассказала об их поездке в лагерь гирейских татар, о своей встрече с Борте Хатун, о похищении ее Тимур‑ханом и о том, как жил все эти годы искалеченный Явид‑хан.

– Поразительно! Поразительно! – сжав руки, возбужденно восклицала Эстер Кира. – Спасение принца Явид‑хана так же чудесно, как и спасение твоей матери! Судьбой им было уготовано выжить, но не вместе. Ты уверена, что Тимур‑хан мертв? Он столько раз избегал смерти.

– Он мертв. Ему отрубили голову и насадили ее на кол для всеобщего обозрения. Он мертв без сомнения, и Явид‑хан получил возможность снова соединиться со своей семьей и со своим народом. Хотя Давлет‑хан умеет хорошо воевать, правит именно Явид‑хан.

Валентина закончила рассказ, изложив все, что знала.

– Это правда, – сказала Эстер Кира, – он всегда был умным человеком. – Потом она спросила:

– Ты расскажешь своей матери о том, что он выжил?

Валентина покачала головой.

– Он не хочет, чтобы мама знала, потому что, как он говорит, ничего хорошего не получится, если разворошишь старые воспоминания. Я уважаю его мнение и сделаю так, как он просит.

– Он поступает умно, как всегда, – заметила Эстер Кира. – Твоя мать любила его и очень горевала, когда узнала, что он умер. Султан Мюрад обращался с ней по‑варварски, и из‑за всего, что случилось с ней, она сорвалась. Явид‑хан прав. Правда только повредит ей.

– Скажите, Эстер Кира, согласна ли мать султана встретиться со мной?

– Да! Она настоятельно просила, чтобы я сразу известила ее о твоем возвращении в Стамбул, и гонец уже послан во дворец.

– Как она отнеслась к вашему рассказу о том, что моя мать избежала смерти? – полюбопытствовала Валентина.

– Она сказала, что твоя мать была ее единственным верным другом, и рада, что Аллах спас ей жизнь, что, наверное, твоей матери судьбой было уготовано вернуться домой к своему английскому мужу.

– Вы объяснили ей, почему я хочу встретиться с ней?

– Нет, дитя. Это должна сделать ты, – сказала Эстер Кира. Валентина согласно кивнула:

– Я понимаю это.

– Ты выглядишь счастливее, дитя, чем прошлый раз, – заметила Эстер Кира. – Мои старые глаза не настолько ослабли, чтобы не увидеть влюбленной женщины.

– Я влюблена! – счастливо сказала Валентина. – Я выйду замуж за моего кузена, лорда Бурка, когда мы вернемся в Англию. Вот почему мне так не терпится покончить со своим делом.

– А дело, которое привело тебя сюда, по‑прежнему важно для тебя?

– Да, Эстер Кира, важно. Явид‑хан не мой отец, в этом нет сомнения. Но пока я не узнаю, отец ли мне султан Мюрад, не смогу успокоиться, – сказала Валентина.

– Да будет так, дитя, – ответила Эстер Кира. – Если тебе предназначено узнать, значит, ты узнаешь.

После первой встречи со старейшим членом семьи Кира Валентину проводили в ее комнаты на женской половине. Она застала Нельду чуть ли не танцующей от возбуждения.

– О, миледи! Разве вы видели когда‑нибудь такую красоту? – закричала она, хватая Валентину за руку и подводя ее к высоким окнам, которые тянулись вдоль почти всей стены комнаты.

Валентина ахнула. Дом Кира стоял в самой верхней точке Балаты, на вершине одного из холмов Стамбула. За окнами лежал небольшой сад с цветущими миндальными деревьями и хорошо ухоженными клумбами тюльпанов. В центре сада выложенный плиткой фонтан выбрасывал струи кристально чистой воды. В дальнем конце сада начинался крутой обрыв. Внизу лежала гавань Золотой Рог, а за ней – два города:

Пера и Галата, где жили в основном христиане.

– Нельда, вид изумительный! – восхитилась Валентина.

– Если бы я жила не в Англии, – сказала Нельда, – я не возражала бы просыпаться каждое утро и смотреть на этот вид. Но идемте, миледи, посмотрите остальные комнаты. Они роскошны.

Валентина осмотрела маленькую гостиную. Стены были отделаны теплого цвета панелями из древесины фруктовых пород, отполированных до мягкого блеска. Лепные украшения в виде растительного орнамента из листового золота с незначительным добавлением красного, синего и желтого цветов начинались у обшитых панелями потолков и тянулись почти до пола. Полы были сделаны из темных досок. Две противоположные стены были завешены шелковыми гобеленами с узорами из фруктов и цветов, свисающих с лепных украшений потолка. В углу комнаты был выложенный изразцами камин с конической медной вытяжкой, а в центре комнаты бил небольшой мраморный фонтан с душистой водой.

На полу лежало несколько больших ковров из толстой шерсти с темно‑синими и красными узорами. Мебель состояла из дивана, обтянутого красным шелком, на котором громоздилась большая гора многоцветных шелковых подушек, нескольких столиков из черного дерева, инкрустированных перламутром и медью и отполированных до ярко‑золотистого блеска, и медных ламп со стеклами рубинового цвета.

В спальне, меньшей по размеру, стояла огромная кровать, завешенная красными шелковыми пологами, которые колыхались под легким ветерком. Из открытых окон открывался все тот же захватывающий вид. В спальне стояли сундуки, обитые кожей и медью, наполненные всевозможной иноземной одеждой.

– Кому все это принадлежит? – вслух поинтересовалась Валентина.

– Это для вас, миледи, – ответила Нельда. – Леди Сараи показала мне их, когда привела меня сюда. Она сказала, что старуха думает, что, может быть, вам захочется носить местную одежду, пока вы здесь. В этих одеждах вы сможете выходить в город с сопровождающими, конечно. – Там даже есть одежда и для меня! О! Леди Сараи сказала, что бани дальше, в конце коридора, и что банщицы всегда там.

– Где джентльмены? – спросила Валентина.

– Они на мужской половине в другой части дома, так сказала мне леди Сараи. Это кажется очень смешным, миледи, но здесь существует такой обычай.

Валентина засмеялась.

– Я согласна с тобой. Нельда, – сказала она, – но если так здесь принято, то мы должны подчиниться на то короткое время, пока находимся в Стамбуле. Теперь я хотела бы вымыться, и тебе тоже надо это сделать. Давай пойдем и поищем бани.

В конце коридора улыбающаяся служанка открыла двойные двери в бани, стены которых были выложены мрамором. Двух молодых женщин приветствовали веселые служанки, тела которых были едва прикрыты одеждой. Они, к огромному смущению Нельды, помогли им раздеться.

– Они же не собираются снимать с меня всю одежду, миледи, правда?

– Это они и делают. Нельда. Ты не сможешь вымыться как следует, пока не разденешься полностью, – ответила ей хозяйка.

– Но я никогда не раздевалась догола! – взвыла Нельда. – Дома мы купаемся в сорочках! Я знаю, что вы так не делаете, миледи, но в нашем доме мы очень стеснительны.

– Ты не можешь мыться в сорочке, – сказала сурово Валентина. – Кроме того, здесь принято мыться голыми, и разве мы не договорились, что будем следовать местным обычаям, Нельда?

Нельда бросила несчастный взгляд на хозяйку, но позволила служительницам Кира снять с себя всю одежду. К сожалению, одна из служанок, молодая девушка, бросила взгляд на треугольник светло‑коричневых завитков между плотно сжатыми бедрами Нельды и, показав руками на него, хихикнула. Нельда стала пунцово‑красной и прикрылась рукой.

– Почему у вашей служанки есть волосы на бугорке Венеры? – спросила одна из служанок у Валентины. – У вас их нет.

– В моей стране, – вежливо объяснила Валентина, – только знатные и благородные дамы выщипывают волосы с лобков. Большинство женщин так не делают.

Служанка кивнула.

– Ваши обычаи очень странные, госпожа, – сказала она, и Валентина плотно сжала губы, чтобы не хихикнуть при словах женщины, и перевела их Нельде, которая плохо понимала по‑турецки.

Нельда забыла про смущение и разозлилась.

– Английские обычаи странные? – сказала она. – Ну, первый раз слышу, миледи! Мыться голой на глазах у людей – вот что я называю странным!

Хохот Валентины раскатился по бане.

– Твоя мама никогда не поверит в это, я знаю! – сказала она, предвосхищая обязательные следующие слова Нельды.

Их облили теплой водой, с их кожи была тщательно соскоблена грязь, потом их ополоснули снова. Обе женщины стояли в больших, отдельных мраморных тазах, вделанных в мраморный пол. Каждый таз имел золотой сток. Служанки начали натирать их душистым, пахнущим цветами мылом, используя куски материи и морские губки, пока они полностью не покрылись мыльной пеной. Последовало еще одно ополаскивание теплой водой.

– Пожалуйста, сейчас пройдите в баню и присоединитесь к остальным, – сказала старшая женщина.

– Я думала, что мы уже в бане, – сказала Нельда, когда хозяйка перевела ей сказанное.

– В этой внешней комнате мы мылись, чтобы потом можно было пройти в бассейн отмокать. Нельда покачала головой.

– Ну и ну!

Валентина улыбнулась. Она решила не говорить ей, что банщицы предложили ей избавить Нельду от волос. Но Валентина убедила их, что в таком случае Нельду будет считать странной ее собственная семья.

Они вошли в главную часть бани, и Нельда испытала еще один шок, потому что комната была полна женщин и детей.

– Идите к нам! – окликнула Валентину Сараи. – Другие женщины очень хотят познакомиться с вами. – Знаком руки она пригласила Валентину в бассейн.

– Боже, спаси меня! – пробормотала Нельда. – Вся эта нагота действительно вещь греховная.

Валентина одернула свою служанку суровым взглядом, потом вошла в теплую, ароматизированную воду и присоединилась к остальным. Нельда, которая боялась воды, осталась стоять в углу бассейна. Валентина подошла к Сараи Кира и группе женщин.

– По местному обычаю, наши семьи живут вместе, госпожа Валентина, – сказала Сараи. – Когда семья только начинала богатеть, сыновья уезжали из Стамбула по разным странам Европы, чтобы развивать дело. Только старший сын Эстер, Соломон, оставался в Стамбуле. Его сыновья, за исключением Илии, отца моего Симона, также уехали в дальние края, чтобы упрочить влияние семьи. В поколении моего мужа все сыновья семьи остались в Стамбуле и совместно ведут дело, потому что на Западе наша семья уже хорошо устроена. Мы все живем здесь в этом доме с нашими детьми. Я хочу представить вам жен братьев моего мужа. Это Руфь – жена Ашера, Шоханна – жена Каина, Хагар – жена Давида и Сабра – жена Льва.

Женщины обменялись приветствиями. Валентина была очарована компанией красивых, молодых женщин. Она вскоре узнала, что Сараи на два года старше ее, тогда как Руфь, у которой были светло‑каштановые волосы и янтарные глаза, была ровесницей Валентины. Шоханне исполнилось восемнадцать, кожа у нее была как у лилии, и резко контрастировала с ее черными, как смоль, волосами и черными глазами. У Хагары и Сабры, которые были сестрами пятнадцати и четырнадцати лет, были золотисто‑каштановые волосы и озорные голубые глаза. Сабра была замужем всего три месяца.

Кроме женщин, в бассейне было еще несколько маленьких детей. Старшие сыновья Сараи считались слишком большими (им было восемь и пять лет), чтобы находиться вместе с женщинами в бассейне, это же относилось и к семилетнему сыну Руфи. Но дочь Сараи, которой было три года, и дочери Руфи, которым было пять, три и полтора года, сыновья‑близнецы Шоханны, которым было по два года, играли под бдительным надзором нескольких нянек, пока их матери сплетничали со своей английской гостьей.

– У вас есть дети? – спросила Сараи Валентину.

– Я поздно вышла замуж, мой муж погиб в результате несчастного случая спустя месяц после нашей свадьбы, – объяснила Валентина. – Для детей времени не было.

– Вы снова не вышли замуж? – задала вопрос Шоханна.

– Я обручена со своим кузеном, лордом Бурком, который путешествует со мной, и мы поженимся, когда вернемся в Англию, – ответила Валентина.

– Вот как! Тогда дети будут, потому что они Божье благословение для мужчины и женщины. Так гласит Библия, – ответила Шоханна. – Я опять беременна, как и Сараи, и Хагар.

– И я, может быть, тоже! – возбужденно сказала четырнадцатилетняя Сабра. – Мои периоды нарушены уже в течение пяти недель. Мой Лев – прекрасный любовник.

– Твой Лев шумный любовник! – уколола ее Шоханна. – Обычно по всему дому слышно, как он залазит на тебя.

Остальные женщины хихикнули, а Сабра пылко сказала:

– Остается надеяться, что он воодушевит своих братьев собственным примером.

– Всех, кроме Ашера, который слишком занят в своей конторе, – усмехнулась Руфь. – Я не жалуюсь. Но, конечно, еще один ребенок доставит мне удовольствие.

– Я не знала, что вы ожидаете ребенка, – застенчиво сказала Валентина Сараи.

– Моя беременность малозаметна, – молодая женщина улыбнулась, – и, кроме того, широкие одежды, которые мы носим, хорошо скрывают наше положение. Я должна родить к концу июня.

– Вы хотите еще одного сына или дочь?

– Здорового ребенка, да будет на то воля Яхве, – последовал ответ. – Мужчине всегда нужно много сыновей, тем не менее еще одна дочка будет прекрасным подарком. Дову и Арону хорошо вместе, несмотря на разницу в три года, но у моей Тамары нет пары.

– Как вы назовете своего ребенка? – спросила Валентина с искренним интересом.

– Если Яхве подарит нам еще одного сына, мы назовем его Рубеном. Если это будет дочь, тогда назовем ее Рафоилой. Я бы назвала своего следующего ребенка Рахилью в честь тетки Симона. Она никогда не была замужем, но оставалась дома и приглядывала за Эстер. Она умерла два года назад, пытаясь спасти мать Симона от какой‑то загадочной болезни, которой сама тогда же и заразилась.

Мать Симона, Мариам, никогда не была здоровой женщиной. Она подарила мужу пять сыновей и трех дочерей, но она всегда считалась болезненной. Несколько лет назад визирь султана Чикала‑заде‑паша с разрешения своей первой жены, принцессы Латифы, взял вторую жену. Эта женщина исчезла при загадочных обстоятельствах, а главный евнух визиря, грубая скотина, побежал, скуля, к своему лучшему приятелю, начальнику евнухов султана, пытаясь оправдать свою собственную нерадивость. Он вбил ему в голову, что женщина сбежала и что Эстер была замешана в этом деле. Было очень страшно, когда наш мирный дом оказался вдруг заполнен янычарами султана.

Они собрали семью в комнате и начали угрожать нам. Эстер, конечно, держалась уверенно, потому что она была невиновна, и ее нельзя было запугать. Но Мариам была напугана сверх меры и начала бормотать, что отец Симона, Илия, признается и все скажет. Признаваться, конечно, было не в чем, но два этих свирепых евнуха бросились на бедную Мариам, как утки на несчастных водяных жуков. Сначала они сделали вид, что забирают Давида и Льва служить в янычарах, хотя Илия заплатил налог с головы, освобождающий их от службы. Потом они стали открыто угрожать, что заберут старшую сестру наших мужей, Дебру, у которой на другой день должна была быть свадьба с Мортекаем бен Леви, нашим кузеном, и отдадут ее в гарем султана. После этого Мариам почти потеряла сознание, и даже Илия начал кричать.

Потом вдруг Эстер потребовала, чтобы из комнаты ушли все, кроме начальника евнухов султана и главного евнуха визиря. Эта загадочная троица пробыла вместе почти час, потом они ушли из нашего дома, чтобы никогда не возвращаться. Что происходило в течение этого часа, Эстер никогда не говорила. Все, что она объяснила нам, так это то, что дело было улажено к удовлетворению начальника евнухов султана Зия‑аги и Хаммида, евнуха визиря. Мы подозреваем, что она заплатила огромную взятку этим двум негодяям. Мариам, однако, никогда не стала прежней. Она умерла год спустя, унеся с собой и бедную Рахиль.

Валентина была заворожена этим рассказом.

– Это похоже на легенду или на миф, – сказала она, – а Эстер Кира – героическая женщина.

Окружавшие ее посмеялись при мысли о том, что старейшая женщина семьи является героиней, и все они вышли из бани в хорошем расположении духа.

– Вы, конечно, пообедаете с нами, – сказала Сараи, проводив Валентину в ее комнаты. – Лия, моя служанка, придет за вами.

Дети обедали отдельно, как и мужчины. Женщины и их любимые служанки ели вместе в столовой на женской половине. Обед был простым, но вкусным, и еды было очень много. Был подан ягненок, зажаренный с маленькими зелеными луковичками; целое блюдо красноглазой кефали, отваренной в красном вине; маленькие дикие птички, нафаршированные фруктами и зажаренные до золотистого цвета; большая чаша с шафрановым рисом и плоские пресные лепешки. Были также соленые оливки, маленькие маринованные луковички и огурцы, острый жгучий редис. К кушаньям подавалось пряное, густое, сладкое вино.

Тарелки унесли, кушанья были почти полностью съедены, и на стол были поставлены новые лакомства. Подали блюда с пирожными в виде тонких рогов газели: маленькие, полые, изогнутые, они были начинены дробленым миндалем и финиками и пропитаны медом. Были поданы слоеные пирожные с персиками и абрикосами, глазированные яйцом и медом, зеленый инжир, сваренный с медом и белым вином. На столе стояли засахаренный миндаль и финики, большие чаши с абрикосами, вишнями, апельсинами и персиками. Подавали кофе по‑турецки, причем старуха, готовящая кофе, молола зерна для каждой чашки отдельно. Валентина никогда не пробовала кофе и сморщила нос, впервые попробовав горячий, горький отвар.

Беспечная болтовня, которая звучала в банях, теперь наполняла столовую. Старая Эстер гордо возглавляла женский выводок, в который входили ее правнучки и праправнучки. Окидывая взглядом комнату, Валентина находила большое сходство со своей семьей, находящейся сейчас так далеко от нее.

– Валентина должна встретиться с валидой, матерью султана, через три дня, – внезапно объявила Эстер, улыбаясь при виде удивленного лица гостьи.

– Ваш гонец вернулся?

– Да, Валентина, он вернулся из Нового дворца задолго до ужина. Сафия будет рада принять тебя. – Эстер хлопнула в ладони и сказала служанке:

– Сходи на мою половину и попроси у Якоба подарок, который валида прислала нашей гостье.

– Она прислала подарок? – удивилась Валентина. Эстер Кира понимающе улыбнулась.

– У Сафии изысканные манеры, дитя мое. Ты дочь ее старой подруги. Она хочет, чтобы и ты, и твоя мать тепло вспоминали о ней. Кроме того, торговая компания твоей семьи хоть и маленькая, но процветающая и обладает определенным влиянием, что нравится Сафие. Помнишь, я уже говорила тебе, что Сафия любит и власть, и золото. Валентина медленно кивнула.

– Вы говорили, что она злобная и порочная женщина, тем не менее вы остаетесь ее подругой, Эстер Кира. Почему? Старая женщина мудро улыбнулась.

– Потому что я помню ее, когда она такой не была, и потому что она нуждается в моей дружбе. Моя непрекращающаяся дружба с могущественной женщиной из оттоманской семьи способствует процветанию моей семьи. Пока по воле Яхве я буду жить на земле, я буду нужна моей семье. Однако вскоре, я думаю, что покину ее. Я не знаю никого, кто прожил бы так долго, как прожила я.

Женщины тихо рассмеялись над замечанием Эстер, и Сараи сказала:

– Ангел смерти совсем забыл о вас, Эстер, а когда встревоженный помощник обратит на это его внимание, ангел смерти скажет, что помощник ошибся, потому что невероятно, что вы так долго остаетесь на земле. Пока ангел не захочет признать свою ошибку, вы останетесь с нами, Эстер.

– Нет, дитя, это не так. Ангел смерти никогда ни о ком не забывает. Мое время пришло. Я чувствую это своими костями.

Внезапно холод охватил комнату. И, пытаясь рассеять его, Валентина сказала:

– Расскажите мне еще о матери султана, Эстер.

– Сафия, – начала старуха, – значит «чистота». Она родом из венецианской семьи Баффо. Когда ей было всего двенадцать лет, она ехала из Венеции, чтобы присоединиться к своей семье на острове Корфу, где ее отец был наместником. Ее корабль захватили турецкие пираты, и Сафию привезли в Стамбул, чтобы продать на женском невольничьем рынке. Начальник евнухов султана увидел ее там и купил для гарема. Ее научили, как привлекать внимание султана. Когда пришло ее время, она сумела добиться этого. Мюрад влюбился в нее, забыв про остальных, а она влюбилась в него. Тогда она была наивной, ласковой, доверчивой и уступчивой. Она родила первого сына султана Мюрада, Мехмеда, который сейчас является султаном. После этого у нее не было сыновей, тем не менее Мюрад продолжал любить ее, к большому неудовольствию его матери. Hyp У Бану, которая боялась, что влияние Сафии превзойдет ее собственное влияние, с чем она бы не смирилась. В те дни Сафия относилась к Hyp У Бану как к матери и полагала, что та будет оберегать ее отношения с Мюрадом. Она вскоре узнала, что довериться в гареме другой женщине значит навлечь на себя несчастья. Hyp У Бану справедливо тревожилась из‑за того, что порядок престолонаследия был поставлен под угрозу, потому что у Мюрада был только один наследник. Она сговорилась с начальником евнухов, и совместно они прочесали невольничьи рынки Стамбула в поисках самых красивых, самых изысканных девственниц, которых можно было подсунуть Мюраду, чтобы ввести его в искушение и заставить расстаться с ложем Сафии. Она хитро внушала ему мысль о том, что иметь одного сына недостаточно, что Сафия эгоистична, пытаясь целиком завладеть любовью Мюрада, когда за двенадцать лет она родила ему только одного сына‑наследника. Уловки сработали, потому что к тому времени оттоманская натура Мюрада начала проявлять себя. Он не сумел воспротивиться соблазнам стайки красавиц, которыми дразнили его. Сафия больше не была свежей, юной тринадцатилетней девочкой. Ей уже было далеко за двадцать, и Мюраду оказалось трудно устоять перед соблазном пышных, благоухающих тел. Он не устоял перед этой силой и с радостью предался разнообразным удовольствиям, которые предлагали ему. И чем больше он вкушал этого разнообразия, тем больше требовал его. Он был очень чувственным мужчиной. Возможно, даже чересчур чувственным. Сначала Сафия страдала. Потом, узнав, что в этот заговор с целью вырвать Мюрада из ее постели, была вовлечена Hyp У Бану, она разъярилась.

Бедная Сафия ничем не могла по‑настоящему отомстить матери Мюрада. У Hyp У Бану была власть, и, для того чтобы сохранить свое положение в качестве абсолютной фаворитки Мюрада, Сафие пришлось смирить свою гордость и примириться с другими женщинами своего господина Хотя она редко давала Мюраду знать об этой черте своего характера, она стала озлобленной женщиной Сафия не глупа и очень быстро поняла, что, если лишиться благосклонности Мюрада, ее сын может лишиться многого. Ради Мехмеда ей пришлось смириться со своей долей. Но она знала, что когда‑нибудь ее сын станет султаном и именно она, Сафия, станет валидой – матерью султана, самой могущественной женщиной в империи.

Если Сафия о чем‑нибудь и жалеет, думаю, только о том, что Hyp У Бану не дожила до этого времени, чтобы увидеть, кем занято ее место. Сафия часто говорила мне, что она с радостью отправила бы мать Мюрада в Старый дворец, чтобы та доживала там свою жизнь в одиночестве, лишенная власти. Hyp У Бану умерла спустя четыре года после того, как твоей матери удалось спастись. Смерть наступила внезапно и совершенно неожиданно, потому что она не болела. Ходили слухи, что ее отравили, но Мюрад не поверил им, не поверила им и я. Для слухов не было оснований. Хотя Сафия постоянно боролась с Hyp У Бану, заключая время от времени перемирие, обе получали откровенное удовольствие от такого соперничества. Это действовало возбуждающе. Им было для чего жить, а это очень важно для женщин, живущих в гареме без мужчин.

Когда Hyp У Бану умерла, Сафия как мать наследника стала самой важной и могущественной женщиной в империи. Были и другие сыновья, рожденные от Мюрада, но Мехмед к тому времени был уже почти мужчиной, и только его смерть могла бы помешать Сафие добиться своего. Она стала безжалостной в своем желании увидеть своего сына султаном. Вспыльчивый характер мальчика был причиной многих неприятностей, и только его положение наследника освобождало его от наказания. Мюрад попытался исправить характер своего сына, отправив его в отдаленную провинцию в надежде, что положение наместника позволит сыну лучше распорядиться своей энергией и найти применение своему уму. Конечно, Сафия возражала, боялась, что, выйдя из‑под ее влияния, мальчик станет независимым, что его могут убить. Она послала с Мехмедом толпу телохранителей.

Несмотря на все свои причуды, Мехмед глубоко любит свою мать. Сафия регулярно писала ему, держа его в курсе всех дел и передавая ему советы и поучения. Он отвечал на каждое материнское письмо, делясь с ней своими новостями. Советовался с ней по всем вопросам. Их тяготение друг к другу не прерывалось в течение всего времени их разлуки, и Сафия стала с нетерпением ждать смерти Мюрада, чтобы правителем мог стать ее сын. Поведение более молодых женщин в гареме становилось дерзким, они стали пренебрежительно относиться к Сафие, думали, что благосклонность султана и их сыновья от него были достаточно серьезным основанием, чтобы считать, что кто‑то из них может стать султаном вместо Мехмеда. Сафия, которая в молодости открыто высказывала свое негодование, теперь молчала, как кошка в ожидании прыжка, и терпеливо выжидала подходящего момента. Мюрад по‑прежнему оставался ее лучшим другом. Он ценил ее и выказывал ей свое уважение и при людях, и наедине. Она знала, что Мюрад чувствовал себя плохо, хотя мало кто знал об этом. Султан много раз терял сознание в течение последних двух лет своей жизни. У него были также возрастающие трудности с мочеиспусканием. Умер он в январе 1595 года, семь с половиной лет назад.

Здесь Эстер Кира помолчала несколько секунд и жадно отхлебнула вина. Все слушали ее завороженно, даже та часть семьи, которая хорошо знала эту историю.

Старейшина рода умела рассказывать.

– Смерть Мюрада хранилась в секрете в течение семи дней, – начала она снова, – пока гонцы Сафии спешно не доставили Мехмеда обратно в Стамбул. Все слуги Мюрада, которые были с ним в момент его смерти, были тихо и быстро удушены. Другие слуги без объяснения были тайно усланы в Старый дворец. Если даже они и знали, почему их отсылают, у них хватило ума молчать, чтобы сохранить себе жизнь. Сафия со скрытностью, которую даже трудно было представить, терпеливо ждала, вела себя так, будто ничего необычного не произошло, будто это была самая обычная неделя. Дела империи были временно приостановлены, пока султан Мюрад «поправлялся» после сильной зимней простуды. Никто не догадывался, что он умер, даже несчастные матери других его сыновей. Семь дней спустя адмиральская галера привезла Мехмеда домой. Было серое, моросящее зимнее утро. Хотя ветер был небольшим, стоял такой промозглый холод, который пробирает человека до костей. – Она вздохнула. – Новый султан высадился со своего корабля и в благодарность за благополучное прибытие освободил всех рабов со своей галеры. Потом отправил гонцов в Алеппо, чтобы те купили полмиллиона луковиц гиацинтов, которые должны были посадить в том месте, где он высадился на берег.

Как только показалась галера нового султана, о смерти Мюрада было объявлено всему городу. В гареме уже выли любимые женщины Мюрада. Историки назовут это трауром, но на самом деле это был настоящий страх перед будущим. Эти несчастные знали, что их ждет, даже если и не осмеливались высказывать свои опасения вслух.

Перед тем как сойти с корабля, Мехмед надел королевские пурпурные одежды. Он шел за кипарисовым гробом своего отца, покрытым золотым парчовым покрывалом, поверх которого лежал большой пояс, усыпанный бриллиантами.

Процессия прошла через весь город. Мехмед шел пешком. Его окружали начальники его личной стражи, держа над ним пальмовые ветви. За ним следовали придворные, одетые в траур. В качестве знака уважения на их головах были надеты необычно маленькие тюрбаны.

Улицы были забиты зеваками, потому что Стамбул всегда был людным городом, и похороны султана были большим событием. Процессия завершила свой путь в Большой, мечети, которая до завоевания была христианским храмом Святой Софии.

После того как Мюрад был похоронен со всеми почестями, Мехмед поспешил встретиться со своей матерью. Они не виделись двенадцать лет! Мехмед покинул Стамбул семнадцатилетним юношей. Сейчас он был двадцатидевятилетним мужчиной. Никто не присутствовал на их встрече, но, когда она закончилась, Мехмед немедленно устроил казнь своих девятнадцати младших братьев. Есть люди, которые говорили, что он рыдал, оттого что был вынужден прибегнуть к подлости, но он сделал ее, сказав невинным маленьким мальчикам – старшему было только одиннадцать, – что им не нужно бояться его. Он обнял каждого, потом проследил, чтобы они, согласно закону ислама, подверглись обрезанию, после чего их по одному отвели в соседнюю комнату и удушили тетивой.

За всем этим стояла Сафия. Она не хотела, чтобы у ее сына были соперники. Она хотела отомстить тем молодым женщинам, которые заняли ее место в постели Мюрада, и ох, как же она им отомстила! Какое ужасное и точное возмездие настигло тех женщин, которые отняли у нее любовь Мюрада.

Мехмед, надо отдать ему должное, осмотрел те несчастные трупики, до того как их похоронили рядом с отцом. Когда он был официально уведомлен о смерти своих братьев, увидел бумагу, где белыми чернилами на черном листе была подтверждена их смерть, он пролил слезы искренней скорби и приказал устроить пышные похороны, на которые были обязаны явиться все высокопоставленные лица. Я сама слышала много раз, как он говорил, что ему ненавистна расправа над этими маленькими мальчиками, но что еще ему оставалось делать? Девятнадцать живых душ, представляющих угрозу его власти, – это было чересчур. К тому времени у него уже были собственные сыновья.

На следующий день Сафия, чей сын уже официально провозгласил ее валидой, отослала всех женщин Мюрада доживать свои дни в одиночестве в Старый дворец, где жила моя дорогая подруга валида Кира Хафиз, да будет блаженна ее память. Всех, кроме семерых несчастных, беременных от Мюрада. Этих бедных женщин зашили в шелковые мешки и утопили. Избавившись от тех, кого она считала своими врагами, и от тех, кто обижал ее в течение многих лет, Сафия принялась развращать своего сына точно таким же способом, каким Hyp У Бану развращала Мюрада. Она хотела, чтобы власть была полностью у нее в руках.

У Мехмеда была Саадат, что на твоем языке означает «счастье», – единственная женщина, которую он любил. Она была матерью старшего сына Мехмеда Мамуда. Мехмед поклялся остаться верным ей навсегда, так же, как и Мюрад, который жил только с Сафией в течение долгого времени. Однако Сафия, как и до нее Hyp У Бану, не хотела соперниц, особенно в лице единственной возлюбленной ее сына. Она очень хорошо понимала, каким сильным могло быть влияние Саадат, если бы она захотела его применить. Однако Саадат не была женщиной честолюбивой. Весь ее мир был замкнут на Мехмеде и их сыне. Итак, пристально понаблюдав за Саадат, Сафия на время оставила ее в покое.

– Расскажите Валентине о Чиареззе, – попросила красивая Шоханна. – Она ведь имеет отношение к рассказу о Сафие.

– Чиарезза! – презрительно процедила это имя Эстер Кира. – Она утверждает, что она еврейка, тем не менее она не живет в еврейском квартале, и у нее нет ни мужа, ни отца, ни братьев, ни сыновей, чтобы защитить ее. Она шпионка венецианского посла и Екатерины Медичи! Единственный способ, которым она может воспользоваться, чтобы войти в гарем, собрать сведения и поговорить с Сафией, заключается в том, что она притворяется одной из торговок, которые приносят свои товары в гарем для продажи женщинам султана, как и я когда‑то приносила товары.

– Эстер сердится, потому что она больше не может ходить в Новый дворец, чтобы выполнить свои дела и посплетничать, – прошептала Сараи Валентине.

– Я слышу, что ты говоришь, Сараи! – рявкнула старуха. – Мой слух по крайней мере не подводит меня. Я злюсь, потому что мое тело отказывается служить и не позволяет мне посетить дворец. Я могу потерять мое влияние на Сафию, если не буду попадаться ей на глаза. Если это произойдет, где окажется моя семья? Я пережила правление султана Байазета, сына завоевателя Константинополя – города, который мы сейчас называем Стамбул, пережила его потомков: Селима I, Сулеймана, которого вы на Западе называли «Великолепный», однако мы называли его «Законодатель», его сына. Селима II; Мюрада III и сейчас Мехмеда III.

В правление Селима I мы, Кира, были навечно освобождены от уплаты налогов государству. Это в большой степени помогло нам увеличить наше богатство, упрочить наш банкирский дом повсюду в Западной Европе. Сейчас Кира ведут дела в каждой большой стране и в каждом важном городе. В течение всего этого времени я была постоянно на виду, заводила друзей среди женщин оттоманской семьи, помогая им, когда они нуждались в этом, заставляя их быть нашими должниками, чтобы обещание, данное нам Селимом, оставалось в силе. Как долго будет в силе обещание, данное нам так давно султаном, память о котором давно померкла? Что будет, когда я умру и некому будет следить за тем, чтобы оно действовало, когда на мое влияние нельзя будет рассчитывать и когда обо мне забудут? Я знаю, что вы все ходите во дворец с нашими товарами, даже если вам и не надо делать этого. И все же ни одна из вас не смогла подружиться с Сафией, потому что вы все слишком молоды и слишком красивы. Эта серенькая Чиарезза ужом пробралась в доверие к Сафии.

– Только потому что она носит послания валиды венецианскому послу, – успокаивающе сказала Сараи, – и ее тайные письма к Екатерине Медичи, дорогая Эстер. Разве Сафия сама не появилась здесь два месяца назад, после отъезда Валентины в Крым? Разве она не согласилась встретиться с Валентиной по вашей просьбе? Валида не забыла вас. Вы беспокоитесь напрасно.

– Если я беспокоюсь, значит, на то есть веская причина, – резко ответила Эстер Кира. – Я знала Сафию практически всю ее жизнь. У нее – с глаз долой, из сердца вон. Она хранит верность только себе самой. Сараи, и, если она пришла, чтобы повидаться со мной, когда я попросила ее об этом, это было сделано только потому, что ей так было удобно, и ничего больше. Никогда не забывай об этом, дитя. И никогда не верь валиде, если ты не хочешь пожалеть об этом. Она очень опасная женщина. Золото – это ее бог, а ее возлюбленный – это власть.

– Если судить по вашим словам, она страшный человек, Эстер Кира, – сказала Валентина.

– Она опасная женщина, дитя мое, тем не менее, если ты увидишь ее, ты не поверишь этому. Она не позволила себе одряхлеть в отличие от многих красавиц из гарема. Ее волосы когда‑то красивого золотистого рыжего цвета выцвели до цвета бледного абрикоса. Она держится прямо и по‑прежнему изящна. Ее манеры безукоризненны, и ее обаяние велико. Тебе она понравится, но не верь ей и следи за своими словами, когда будешь говорить с ней.

– Я последую вашему совету, Эстер Кира, – ответила Валентина.

– Тогда ты ни о чем не пожалеешь, дитя мое. Ах, вот и подарок, который валида прислала тебе, – сказала старуха, забирая у служанки отделанный по краям жемчугом светло‑голубой шелковый платок и вручая его Валентине.

Платок был перевязан парчовой лентой, расшитой жемчугом, которая сама по себе была дорогой. Валентина развязала ленточку, отдав ее в качестве подарка служанке. Потом она развернула платок. В шелк была завернута перламутровая шкатулка с изысканной резьбой и золотым замком, запертым с помощью осыпанной бриллиантами золотой шпильки.

Минуту Валентина с восхищением осматривала шкатулку, потом вытащила шпильку из петли. Подняв крышку, она открыла шкатулку.

– Черт побери! – Она тихо выругалась любимым ругательством Елизаветы Тюдор.

– Ах! – тихо воскликнули остальные женщины, которые, любопытствуя, сгрудились вокруг нее.

– Ох, миледи! Неужели это для вас? – У Нельды округлились глаза.

– Да, девочка, это подарок для твоей хозяйки, и он очень красивый, – сказала Эстер Кира, когда увидела содержимое шкатулки. – Даже я поражена, ] потому что Сафия в самом деле выказывает тебе свое расположение, дитя.

Валентина была так растеряна, что даже не дотронулась до подарка, который покоился на черном бархате внутри резной шкатулки. Это было, наверное, самое красивое ожерелье из всех, которые она когда‑либо видела. Филигранная цепочка тонкой работы из красного золота, с прикрепленными к ней сверкающими бриллиантами, аметистами, золотистыми бериллами, рубинами, бледно‑зелеными оливинами и светло‑голубыми турмалинами. В центре были три крупных бриллианта. Каждый имел необычную огранку: чисто‑белый бриллиант был огранен в форме полумесяца; бриллианту с явно синим оттенком была придана форма звезды; центральный камень был розовым бриллиантом в форме сердца.

– Я никогда в жизни такого не видела, – наконец сказала Валентина. – Оно великолепно, выглядит почти варварски в своей красоте. Оно должно стоить огромных денег! У меня никогда не было ничего подобного, и никогда я не думала, что могу получить такое!

– Вы должны надеть его, когда отправитесь с визитом к валиде, – сказала Сараи многозначительно. – Это доставит ей удовольствие, как ваша благодарность.

– Но что я ей подарю? – сказала Валентина. – У меня же нет равноценного подарка.

– Ты не должна делать равноценного подарка, дитя, – сказала Эстер. – Не делай этого, если хочешь доставить удовольствие Сафие. Твой дар должен быть достаточно дорогим, достойным Сафии, но не таким великолепным, как это ожерелье. Скажи мне, какой груз ты привезла с собой из Крыма?

– Необработанные драгоценные камни, мускус, специи, меха. – Валентина задумалась, вспоминая. – По‑моему, у нас есть много соболей.

– Отлично! – воскликнула старуха. – Мы сошьем накидку из соболей с застежкой из драгоценных камней. Это ей очень понравится!

– Но кто сделает эту работу? – запричитала Валентина. – У нас только три дня!

Эстер Кира весело закудахтала.

– Предоставь это мне, дитя, и я обещаю, что все будет в порядке.

Если кто и мог творить чудеса, так это Эстер Кира, и поэтому Валентина доверила дело с подарком валиде ее знающим рукам.

Она спала той ночью лучше, чем многие недели до этого, но утром после завтрака решила разыскать Патрика Бурка и остальных. Она отправила служанку разыскивать их, но прошло довольно много времени, и к Валентине пришла Сараи.

– Я понимаю, что вы хотите увидеть своего жениха, но ни его, ни других англичан здесь нет. Они уехали в Перу через Золотой Рог, чтобы засвидетельствовать свое почтение английскому послу. Я не знаю, когда они вернутся, но думаю, что сегодня вам было бы интересно осмотреть Балату. Тогда завтра вы, наверное, сможете договориться с вашим женихом о посещении некоторых интересных мест Стамбула.

Патрик уехал? Не предупредив ее? Валентина рассердилась, но сейчас злиться было бесполезно, и поэтому она согласилась отправиться с гостеприимной Сараи. Тем не менее в душе она рассердилась.

Стамбул был потрясающим городом, но ей не нравилось устройство восточного общества. Она узнала, что каждый дом, даже самый бедный, имел женскую половину. Здесь, в семье Кира, дом, как и многие другие, был разделен на три части: с женской половиной в одной его части, мужской половиной в противоположной и общей частью в центре дома. Там Кира занимались своими банковскими делами все дни недели, кроме двух священных дней отдыха – мусульманской пятницы и еврейской субботы.

Мужские и женские помещения находились порознь, хотя и были одинаково обставлены. Половины сходились только в одном месте – в кухне. Кухни обслуживали всю семью. В кухне была дверь, выходящая на женскую половину, но дверей в мужскую часть дома там не было. Вместо нее была устроена скользящая панель, сквозь которую блюда подавались в столовую для мужчин и возвращалась обратно грязная посуда. Для женщин и мужчин существовали отдельные бани. Садом пользовалась вся семья. Мужчина мог приходить на ложе жены, но та никогда не оскверняла его спальни. Сыновья лишались материнского ухода в возрасте семи лет и отправлялись жить на мужскую половину. Хотя женщин и ценили за их роль продолжательниц рода, матерей, воспитательниц и, наконец, за их мудрую старость, они все‑таки считались примитивными существами, которым требовалось внимание и защита их мужей. Большинство принимало такое обращение, но были и необычные женщины, такие, как Эстер, которые не удовлетворялись покорным существованием.

– Я бы не смогла жить такой жизнью, – призналась Валентина Сараи, когда они готовились выйти из дома.

– Это наш образ жизни, Валентина, – ответила Сараи. – Мы счастливы и не знаем никакого другого образа жизни. По крайней мере у нас, евреек, больше свободы, чем у мусульманских женщин.

– В чем же? – спросила Валентина.

– Здесь, в Балате, мы можем свободно ходить по улицам, делать покупки и навещать друзей. Необходимо быть только соответствующе одетой. Чадру носить не нужно. Однако, когда мы выходим в город, мы предпочитаем надевать простой черный яшмак, чтобы быть похожими на мусульманок. Здесь есть люди, которые не любят евреев, и они без колебаний будут приставать к нам и прилюдно оскорблять нас. Богатые мусульманки проводят практически всю свою жизнь в каком‑нибудь гареме. Иногда женщина, имеющая власть, такая, как Сафия, отваживается покинуть гарем, но большинство зажиточных женщин Стамбула сидят дома. Женщины более скромного достатка, одетые в черный яшмак, из‑под которого видны только одни глаза, сами ходят за покупками. Они даже регулярно ходят в общественные бани, особенно если у них дома бани нет. Чистоте в Стамбуле придается большое значение.

Иногда даже женщины из знатных семей посещают огромный крытый рынок, потому что это удивительное место, Валентина, где можно купить все, что только пожелаешь. Мы сходим туда перед вашим отъездом в Англию.

Еврейский квартал Балата был непохож ни на одно место, в котором до этого была Валентина. Находясь внутри паланкина по дороге из гавани и обратно, она не видела Балаты. Однако, если идти пешком, впечатление было совсем иным. Балата была ярким, шумным местом, где дома были тесно прижаты один к другому, на балконах полыхали яркие цветы и пышные виноградные лозы. Дома, как и большинство домов в Стамбуле, были деревянными. Пожар всегда представлял опасность, особенно зимой, когда жаровни с углем, используемые для обогрева, были склонны переворачиваться. Некоторые из домов Принадлежали одному хозяину, но большинство были поделены на квартиры, которые занимали отдельные семьи.

Повсюду били фонтаны, потому что в городе воде уделялось много внимания. Она протекала по построенным государством акведукам в центральные резервуары, потом в окрестные фонтаны, где ее поток казался нескончаемым. Для богатых, таких, как Кира, трубы с водой шли прямо в их дома. В Балате было три прекрасных общественных бани: одна для мужчин, другая для женщин и еще ритуальные бани, которые примыкали к храму Балаты.

Там было несколько рынков под открытым небом. На одном из них Валентина увидела поразительное количество свежих фруктов и овощей, разложенных на циновках на земле, с тем чтобы покупатель сам мог убедиться в том, что ничего от него не спрятано. Продавалась свежая рыба из гавани и живая птица, которую резали на глазах у покупателя.

Валентина узнала, что способ забоя имел особенное значение.

– Для нашей еды, – объяснила Сараи, – не должно быть пролито крови, иначе еда будет осквернена. Все должно быть сделано в соответствии с нашими законами о правильном питании. Например, мы не смешиваем мясо с молочными продуктами, а свинина и мясо некоторых морских рыб, питающихся падалью, запрещены для нас, потому что они считаются по нашим религиозным законам нечистыми.

– Почему? – спросила озадаченная Валентина.

– Я не знаю, – ответила Сараи. – Вам следовало бы спросить об этом одного из наших раввинов, но они не разговаривают с женщинами, потому что женщины считаются нечистыми из‑за ежемесячного кровотечения. Все, что я могу вам сказать, – таков наш закон. Мне и не нужно знать ничего больше. Таков образ жизни нашего народа в течение веков.

«Мне обязательно захотелось бы узнать, – подумала Валентина. – Как можно так просто принимать правила, не зная их истоков? Я бы не смогла жить здесь, на Востоке. Я бы просто не смогла!»

На другом рынке продавались чудесные материи – шелк, парча и красивые материи из хлопка любой окраски и оттенка, а также толстые, тяжелые шерстяные ковры.

Там были прилавки, полные красивых товаров из кожи, венецианского стекла, североафриканской меди и мебели из черного дерева, инкрустированной перламутром. Там был один купец, который торговал только лампами, и сапожник, который работал над парой туфель или башмаков для ожидающего покупателя. На третьем рынке продавались только животные: козы, овцы и лошади. Валентина была очарована изящными арабскими скакунами, которых выращивали турки. Она представила скорость, которую могли развивать эти лошади, и подумала, нельзя ли отвезти нескольких коней в Англию.

– Я хочу купить нескольких лошадей, – сказала она Сараи, которая тупо смотрела на нее.

– Лошадей? – эхом повторила она. – Но почему, Валентина?

– Думаю, по одной причине: мне очень, понравится ездить на таких прекрасных лошадях, как эти, – ответила Валентина.

– Вы ездите верхом? – нерешительно засмеялась Сараи. – Вы ведь шутите, Валентина? Неужели я настолько глупа, чтобы хоть на секунду поверить вам! Женщины не ездят верхом.

– В моей стране ездят, – твердо сказала Валентина. – Наша семья занимается выращиванием лошадей. Сараи. Эти лошади – прекрасные, подобных им я никогда не видела. Они необыкновенно красивы. Я верю, что, если в нашем табуне появится такая порода, это может оказаться выгодным делом. – Она улыбнулась женщине. – Я хочу купить шесть кобыл и хорошего жеребца. Однако вам придется поторговаться для меня, потому что я не уверена, что мой турецкий достаточно хорош.

Сараи растерялась.

– Я не могу покупать лошадей, – прошептала она. – Я понятия не имею, как это делается!

– Думаю, что точно так же, как вы покупаете все остальное, – ответила Валентина, не сводя глаз с красивого белого жеребца с черной гривой и хвостом. У продавца было несколько жеребцов, бережно разведенных по разным местам. Белый жеребец казался самым лучшим, если, конечно, у него не было какого‑нибудь скрытого изъяна.

– Делайте это так, как будто вы собираетесь купить украшение или ковер, – предложила Валентина ошеломленной подруге. – Спросите, сколько торговец хочет вон за того белого жеребца, – сказала она, указывая на лошадь.

Сараи напряженно сглотнула. Она подошла к торговцу.

– Моя подруга, – сказала она, – иностранка, ее семья выращивает лошадей. Она хочет знать, сколько стоит белый жеребец с черной гривой и хвостом.

– Женщина, – ответил торговец. – У меня нет времени на шутки. Я не продаю лошадей женщинам. Валентина хорошо поняла ответ.

– Почему? – спросила она. – Разве есть в Стамбуле закон, запрещающий продавать лошадей женщинам?

– Это не противоречит любому известному мне закону, – пробормотал он сердито, – но так заведено.

Валентина вытащила туго набитый кошелек из‑под своих одежд и многозначительно перебросила его из одной руки в другую, так что золотые монеты зазвенели.

Она спросила:

– Разве мои деньги недостаточно хороши для вас? Торговец облизал губы. Монеты были явно золотыми, потому что только золото могло так звенеть. В последнее время дела шли плохо, и если он собирается построить своей жене дом, который он обещал ей, чтобы они смогли разъехаться с его родней, он не может себе позволить сказать «нет» этой иностранке.

– Сколько лошадей ты хочешь? – спросил он у нее.

– Это все, что у тебя есть? – спросила она. – Где ты берешь их?

– Я живу за городом, женщина, и сам выращиваю животных. Это мои однолетки, и лучших у меня никогда не было, пусть Яхве поразит меня насмерть, если я лгу.

– Я хочу жеребца и шесть кобыл на развод, – сказала Валентина. – Они все должны быть здоровыми, чтобы выдержать путешествие морем до Англии.

– Если ты действительно знаешь лошадей, – сказал торговец, – тогда, женщина, ты понимаешь, что это прекрасные животные.

– Назови цену за этого белого жеребца, – сказала она ему и услышала его ответ. Сараи ахнула.

– Разбойник! – напустилась она на него. – Даже мне известно, что лошадь не стоит столько. Пойдемте, Валентина! Этот человек грабитель. Я не могу позволить вам вести дело с ним, чтобы мою семью не обвинили в том, что вас обманули. Кира никого не обманывают.

Лошадник переводил взгляд с одной женщины на другую, потом побледнел.

– Ты из семьи Кира, женщина?

– Я из этой семьи, – высокомерно ответила Сараи. Продавец соображал быстро. Он мог хорошо заработать и одновременно приобрести расположение одной из самых важных еврейских семей во всем Стамбуле. Итак, иностранка была чудаковатой женщиной. Но разве сама старейшина семьи Кира, женщина, которая жила дольше, чем позволяли приличия, не была чудаковатой?

– Женщина, я приношу свои извинения, – сказал он Сараи. – Я не знаю, что заставило меня назвать такую цену. Если ты согласишься на половину, тогда ты получишь жеребца по настоящей цене.

Сараи оказалась в привычной обстановке. Валентина была права. Это действительно было похоже на покупку на базаре какого‑нибудь украшения или ковра. Она начала серьезно торговаться с лошадником, громко уговаривая его до тех пор, пока они наконец не договорились о цене. Потом Валентина осмотрела кобыл в табуне лошадника и выбрала шестерых. Сараи снова начала торговаться. Наконец, они ударили по рукам.

– Приведи лошадей в конюшни семьи Кира, – величественно приказала она торговцу. – Скажи, что они куплены для английских гостей семьи. – Она взяла у Валентины кошелек, тщательно отсчитала монеты и вручила их продавцу. – И не вздумай подменить лошадей, господин, – предупредила она. – Животные будут тщательно выкупаны, как только их приведут.

– Вы слишком подозрительны, Сараи, – ровно сказала Валентина, вытаскивая еще одну монету из кошелька и вкладывая ее в руку торговца. – Это тебе за хлопоты, господин, – сказала она, и две женщины удалились.

– Я сделала это! Я действительно сторговала семь лошадей! – возбужденно сказала Сараи. – Я не могу поверить в это, и никто не поверит. Я действительно сделала это!

Они остановились и купили два фруктовых шербета, чтобы освежиться после завершения дела, а потом пошли наверх по извилистым улицам еврейского квартала к большому дому на высокой точке Балаты. Там, к раздражению Валентины, ей сказали, что Патрик, Том и Мурроу решили остаться в Пере, на другой стороне Золотого Рога еще на день‑другой, чтобы поохотиться на холмах за городом.

– Он что, считает себя султаном, а меня какой‑нибудь рабыней, которую может бросать одну и обращаться со мной подобным образом? – выложила Валентина Нельде свое возмущение. – Он в самом деле быстро усвоил обычаи этой страны.

– Так поступает любой мужчина. Моя мама говорит, что как только он уверится в вас, он забывает о вас, – ответила Нельда.

– Обо мне он не забудет, – тихо сказала Валентина. – О, нет, Нельда! Он не сможет забыть обо мне! Я опутала его сердце и взяла в плен его душу, даже если он еще и не понимает этого. – Она рассмеялась. – Мы поедем домой, как только я встречусь с валидой, а, оказавшись в Англии, мой хозяин и повелитель обнаружит, что он не может и минуты без меня прожить. Пусть он поиграется с другими мальчишками, Нельда. Вскоре наступит мое время!

– Ах, миледи! Вы строги, хотя с виду так простодушны. Я хочу прислуживать вам, когда мы ве

Date: 2015-12-13; view: 312; Нарушение авторских прав