Глава 9. Борте Хатун не оплакивала своего старшего сына

Борте Хатун не оплакивала своего старшего сына. Ее слезы по Тимур‑хану уже давно были выплаканы. Вид его головы, насаженной на пику, принес ей облегчение. Больше угрозы исходить от него не могло.

Сейчас ее в основном тревожила Валентина, она была потрясена жестокостями, которые достались на долю молодой женщины, побывавшей во власти Тимур‑хана в течение всего нескольких часов.

При первом взгляде на лицо англичанки Борте Хатун поняла, что та находится в шоке.

– Отнеси ее в мою юрту, – приказала она лорду Бурку. – Мои женщины и я позаботимся о ней.

Патрик осторожно внес Валентину внутрь и бережно положил ее на груду подушек. Она отвернулась от него.

Борте Хатун твердо, но одновременно любезно выпроводила его из юрты, опустив тяжелую парчовую занавеску, которая отделяла женскую половину юрты от мужской. Сняв толстый плащ, она ахнула, увидев тело Валентины. Только сегодня утром она осматривала это изумительное чистое тело, пытаясь найти родимое пятно, а сейчас тонкая кожа была исполосована следами от ударов кнута, обожжена лучами солнца и покрыта ссадинами и следами укусов.

– Дитя мое, вы должны сказать мне, – тихо сказала она. – Вас изнасиловали? Не нужно ложной скромности, потому что если это произошло, я могу предотвратить дальнейшие осложнения, которые могут сломать вашу жизнь. Вы понимаете?

Валентина кивнула.

– Нет, – прошептала она. – Они не изнасиловали меня. Тимур‑хан собирался сделать это сегодня ночью, однако то, что они сделали со мной, было просто ужасно. Память об этом останется со мной на всю оставшуюся жизнь! – Потом, запинаясь, она рассказала Борте Хатун о пережитом кошмаре.

Когда она кончила. Борте Хатун сказала:

– Татары могут быть жестокими, дитя мое. Я знаю об этом. Когда много лет назад мою сестру и меня взяли в плен, нас заставили смотреть, как нашу мать насилуют люди моего мужа. Мы были вынуждены смотреть на это, чтобы, как нам сказали, мы поняли свою собственную участь. Когда они отпустили маму, она едва дышала из‑за жестокого обращения с ней, поэтому они перерезали ей горло. Наш отец, сошедший с ума от этого зрелища, был обезглавлен на наших глазах. Этой же ночью мои сестры и я были изнасилованы мужчинами, которые должны были стать нашими мужьями. Нас насиловали вместе на глазах других мужчин, чтобы мы не подумали, что одну из нас выбрали, чтобы показать, что она нравится больше или что ее хотят оскорбить.

– К… как вы смогли полюбить человека, который сотворил с вами такое, мадам? – всхлипнула Валентина.

– Мне было пятнадцать лет, дитя. Моим сестрам было тринадцать и двенадцать. Когда ты молода, ты хочешь жить. Действительно, ты веришь, что будешь жить вечно! Сначала я ненавидела своего мужа. Мои воспоминания о случившемся с моей семьей, со мной, воспоминания о моем доме во Франции были всегда со мной. Когда я забеременела, я отказывалась верить, что у меня будет ребенок, до тех пор пока однажды не почувствовала, как во мне бьется другая жизнь. Ребенок был невиновен в грехе отца, и поэтому с того времени я стала меньше ненавидеть своего мужа. Хотя я часто задавала себе вопрос, не из‑за моей ли ненависти к мужу стал таким отвратительным мой старший сын? Когда ненависть перестала быть смыслом моего существования, я вдруг посмотрела вокруг себя. Я быстро поняла, что образ жизни татар и в самом деле отличается от французского образа жизни. Они дурно обошлись с моими родителями и убили их, потому что таков был их образ жизни.

За все годы, что я была татарской женщиной, я никогда не принимала такую жестокость, но по крайней мере поняла ее. И поверьте мне, дитя мое, татары стали мягче с годами. Все, за исключением моего старшего сына, который так оскорбил вас. За это я прошу прощения, но вы выживете. Сейчас дайте мне обработать ваши раны, чтобы в них не попала грязь.

– Значит, вы полюбили своего мужа, – сказала Валентина.

Это был не вопрос, а утверждение.

– Да. Жестокость – это одна сторона жизни. Татары могут быть и добрыми. Именно наши дети соединили моего мужа и меня. Он обожал своих детей и не брал в жены другую женщину, до тех пор пока не родились Явид и его брат. Сначала мы стали друзьями. Позже я полюбила его. Это была не цивилизованная Франция. Здесь нужно уметь выживать, и, поверьте мне, дитя мое, выживают только сильные. Многое из того, что я сначала принимала за жестокость, являлось, как я вскоре поняла, только средством выживания. Да, я полюбила своего мужа, и он полюбил меня, даже назвав меня именем любимой жены своего знаменитого предка Темучина, которого на Западе знают, как Чингисхана.

Она замолчала. Молчала и Валентина. Медленно, очень осторожно Борте Хатун обмыла избитое тело молодой женщины. Валентина покраснела от застенчивости, когда мать Великого хана осторожно промыла ее самые интимные места, пользуясь мешочком, сшитым из кожи неродившегося козленка. К мешочку был прикреплен кусок высушенной кишки животного, к которому, в свою очередь, был приделан узкий, полый наконечник из полированной слоновой кости с маленькими отверстиями. Борте Хатун вставила наконечник и стала надавливать на мешочек.

– Внутри находится смесь из целебных трав и измельченных квасцов. Травы сделают так, что никакие дурные соки не повредят вам, а квасцы сделают ваш проход таким же узким, как у девственницы. Ваш жених явно очень влюблен в вас, и вы доставите ему много радости, когда поженитесь, – добавила с улыбкой Борте Хатун.

Валентина ничего не сказала, смущенная этим интимным действием и словами старухи. Она молчала до тех пор, пока все было окончено. Молодая девушка‑служанка расчесывала волосы Валентины, пока не вычесала из них всю пыль.

Потом ее длинные, темные волосы были промыты в душистой воде, снова расчесаны и вытерты. Борте Хатун нанесла на ее раны целебную успокоительную мазь.

– Я хочу, чтобы вы сегодня спали не одеваясь, моя дорогая, – сказала мать Великого хана. – Вам будет вполне уютно под одним покрывалом. Вы голодны?

– Нет, мадам, я хочу только пить.

Хотя Валентина не ела с самого утра, аппетита у нее не было.

Борте Хатун приказала принести воды для больной. У воды был приятный привкус.

– Я положила в воду травы, чтобы вы скорее уснули, – сказала она. – Хороший ночной отдых – лучший лекарь. Я знаю, что вам не терпится вернуться в Каффу, но вам придется задержаться здесь на несколько дней, чтобы подлечиться и восстановить силы. Теперь по крайней мере вы знаете, что на обратном пути вас не ждут опасности со стороны Тимур‑хана.

Валентина взяла чашку и осушила ее. Потом она снова легла на подушки.

Борте Хатун накрыла ее покрывалом и ушла из маленького, отделенного пологом помещения.

– Спите крепко, дитя мое, – сказала она.

Валентина лежала, уставившись в ивовые палки, которые образовывали крышу юрты. Несмотря на то что ее только что выкупали и вымыли ей волосы, она никогда не сможет снова стать чистой. Можно вымыть кожу, но из памяти нельзя выкинуть воспоминания о мерзостях и унижениях, которым она подвергалась, воспоминания о руках и ртах, которые насиловали ее беззащитное тело. Ее мать была права. Восток был опасным местом, но в самых страшных снах она не могла бы представить, что над женщиной можно надругаться так жестоко, фактически не изнасиловав ее. Она вздрогнула от воспоминаний о недавно случившемся. Слезы катились по ее лицу, несмотря на то что травы Борте Хатун возымели действие. Наконец она провалилась в сон без сновидений.

Она проспала до следующего вечера и просыпалась медленно, чувствуя боль во всем теле. Ниша, в которой она лежала, уютно обогревалась небольшой жаровней, стоявшей около ее ложа. На сундуке с плоской крышкой горела маленькая бронзовая лампа. Она освещала небольшую каморку бледно‑золотистым светом. Повернув голову, Валентина увидела, что рядом с ее постелью сидит какой то мужчина. Ее сердце подпрыгнуло.

– К… кто… кто в… вы? – прошептала она.

– Меня зовут Явид‑хан, – тихо ответил мужчина.

– Разве я умерла? – спросила Валентина. Мертвой она себя не чувствовала. Ей было тепло, а ее тело очень болело.

Суровое лицо мужчины смягчилось, и он улыбнулся. Его голова была совершенно седой, а глаза ясными и ярко‑голубыми.

– Нет, Валентина, ты не умерла. Ты так же жива, как и я.

Как ты себя чувствуешь?

– Ужасно, – призналась она. – Я думала, что вы умерли! Моя мама говорила, что вы умерли. Но если вы остались живы, почему тогда вы отдали мою мать в милостивые руки султана Мюрада? Моя мать любила вас.

– И я любил ее, Валентина. Помни, именно так и было. Я должен благодарить Аллаха, что ее не было в то утро, когда мой брат напал на Драгоценный дворец. Ее убили бы.

– Но вас то не убили, господин. – Она была в замешательстве. – И янычары султана сказали, что вы погибли. Я совсем ничего не понимаю.

– А как ты можешь понять, моя невинная английская дама?

Мой мир совершенно отличен от вашего мира, во всяком случае, так мне говорили. Разреши мне объяснить тебе, чтобы ты не посчитала Явид‑хана жестоким и бесчувственным татарским принцем, который оставил твою милую мать испытывать судьбу в жестоких руках султана.

Тем утром твоя мать разбудила меня, чтобы поцеловать на прощание. Мне хотелось заняться с ней любовью, но она со смехом выбранила меня, сказав, что для этого нет времени. Слава Аллаху, что я послушался ее, иначе бы она умерла от рук моего брата. Я помню, как сказал ей, что я возьму свое вечером. Она ушла, улыбаясь. Тогда я видел Марджаллу в последний раз.

Я встал, оделся и пошел в конюшни, потому что обычно на рассвете ездил верхом. В конюшнях меня оглушили. Убийца посчитал, что я убит, и торопливо убежал продолжать кровавую резню. Видимо, полностью я сознание не потерял, потому что понял, кто мой враг. Это был мой брат‑близнец. Тимур и его люди разгромили все, что могли, и подожгли дом.

В соответствии с древним обычаем нашего народа они отрубили головы убитых и насадили их на столбы на воротах моего поместья. Моя голова осталась при мне, потому что мой брат хотел, чтобы мое тело было целым и не возникало сомнений, что я убит. Но прежде чем за мной пришли они, меня нашел мальчишка‑конюшенный Орда, который седлал мне лошадь. Он выполз из горящей конюшни, где прятался в куче соломы.

Убийцы его не заметили. Он увидел, что я лежу на земле, и остановился, чтобы разглядеть меня. Когда он увидел, что я жив, хотя и ужасно изуродован, он помог мне бежать. Мой брат в своем сумасшедшем бешенстве даже не потрудился вывести лошадей. Орда сумел вывести их из конюшни, потому что к этому времени горела только крыша. Он отпустил всех коней, оставив двух – для себя и для меня, затем он посадил меня на лошадь, и мы пустились в долгое путешествие домой. Я был без сознания или почти без сознания в течение нескольких недель. Орда заботился обо мне. Он добрался до какого‑то прибрежного городка на Черном море и, продав лошадей, заплатил за переезд до Крыма. Я даже не помню, как мы плыли по морю. Когда мы добрались до Каффы, Орда прятал меня, пока не нашел моих родителей. Мы должны были быть очень осторожны, чтобы не встретиться с моим братом. Моя мать приняла мудрое решение – скрыть, что я остался в живых после последнего убийственного нападения Тимура, до тех пор пока мой брат‑близнец не будет схвачен и казнен по татарскому обычаю. Когда стало ясно, что поймать его не просто, мы послали гонца к султану Мюраду, чтобы узнать о жене принца Явид‑хана, принцессе Марджалле. Нашим людям было сказано, что принцесса умерла от горя и что янычары султана убили Тимур‑хана. К счастью, я все еще прятался, когда подтвердилось, что сообщение о смерти Тимур‑хана было ложным. Благодаря дьявольской удаче мой брат успел скрыться.

Было решено, что я по‑прежнему должен прятаться. Наши люди поверили, что я умер. Мой отец верил, что пленение Тимура – это только вопрос времени. Хотя мой брат вспыльчив и жесток, глупым он не был. Недели складывались в месяцы, месяцы в годы. Тимур продолжал скитаться по степям, собирая вокруг себя всех недовольных и молодых искателей приключений. Только несколько человек знали, что я жив. Мои родители, мой младший брат Давлет, который сейчас является Великим ханом, Орда, который спас меня, и его жена, Кончак. Они заботились обо мне все эти годы. Я жил, прячась в этой юрте, редко выходя днем, чтобы меня не видели. Только ночью я мог встречаться с ветром и дождем. Каждый год, когда мы выезжаем в степь, меня прячут в телеге. В Каффе, те комнаты в башне дворца, в которых я живу, считаются необитаемыми.

Сначала мне было безразлично, буду я жить или умру. Я потерял твою мать – женщину, которую любил больше всех на свете. Известие о том, что она умерла от горя, было почти невыносимым. Мне казалось, что мой брат снова уничтожил все, что было хорошим и истинным. Он убил Марджаллу точно так же, как убил двух моих первых жен, Зои и Айсу.

Но как бы велика ни была моя боль, воля к жизни ярким пламенем горела в моей душе. Я не умер. Вместо этого я прожил двадцать три года в сумрачном мире, никогда не зная, известно ли Тимуру о том, что я выжил, отчасти страшась, что он может узнать об этом, и в то же время желая, чтобы он узнал правду, чтобы я мог отомстить ему. Вчера, когда мой брат украл тебя, я очень испугался и вспомнил наконец что я татарин. Это я убил Тимур‑хана. Теперь, наконец, я свободен!

– Думаю, – медленно произнесла Валентина, – что вы страдали так же сильно, как и моя мать в руках султана Мюрада.

– Расскажи мне о своей матери, – нетерпеливо попросил он, наклоняясь вперед. Его ясные голубые глаза потеплели от воспоминаний, – Она, несомненно, постарела, господин, – начала Валентина, – но, мне кажется, она никогда не менялась, по крайней мере сколько я помню. Она лучшая из матерей. Мы все ее очень любим.

– И твой отец никогда не упрекал ее за то, что она была моей женой?

– Никогда! Он обожает ее и всегда обожал. Он был так рад, что нашел ее и снова привез домой! – ответила Валентина.

Потом она сказала:

– Я не уверена, что лорд Блисс – мой отец, господин.

Рассказывала ли вам ваша мать, почему я приехала сюда?

– Конечно, она рассказала мне, но я не твой отец, Валентина, к великому моему сожалению. Я был бы рад оставить после себя хоть одного ребенка, а ты была бы дочерью, которой можно гордиться, моя дорогая. Однако я бы никогда не признал в тебе дочь Марджаллы, если бы ты не разделась, когда моя мать осматривала тебя.

– Вы видели меня! – Валентина отчаянно покраснела, прикусив нижнюю губу.

Он негромко засмеялся.

– Я видел тебя, и поверь мне, твое тело точно такое, как у Марджаллы. У нее было самое совершенное тело, и, когда я увидел тебя, самые мучительные воспоминания вернулись ко мне. У Марджаллы была привычка прикусывать нижнюю губу, когда она сердилась. Так же делаешь и ты.

– Вы действительно любили ее? – тихо спросила Валентина.

– Я действительно любил ее.

– Что будет теперь с вами, господин? Тимур‑хан умер, теперь вы можете занять место старшего сына своего отца, которое по праву принадлежит вам. Вы станете Великим ханом?

– Старшие сыновья не всегда наследуют это место, Валентина, – сказал он. – Звание Великого хана получает наиболее достойный мужчина. Конечно, если бы я не был вынужден проводить жизнь в затворничестве, мой отец, несомненно, выбрал бы меня своим преемником, но Великий хан гирейских татар должен быть человеком не только способным править, он должен уметь вести своих людей на войну, если война становится необходимостью. Ни одному мужчине, страдающему физическими недостатками, не разрешается править нашим народом. В атом плане смерть моего брата‑близнеца ничего не меняет.

– Я не понимаю, – сказала она озадаченно.

– Я очень польщен, моя дорогая, что ты не заметила. Я калека. Я не могу ходить. И не могу ходить с того самого ужасного утра в «Драгоценном дворце». Нижняя часть моего тела совершенно беспомощна, хотя мне повезло, что моя верхняя половина двигается. Был бы я здоровым человеком, Тимур‑хан умер бы уже много лет назад, потому что я затравил бы его, как бешеную собаку! Когда‑то мое сердце было наполнено состраданием к нему, потому что я понимал, какие дьяволы терзают его, но после ужаса, пережитого в Драгоценном дворце, я больше не находил оправданий для него. Если бы мое тело подчинялось мне, я давно убил бы Тимур‑хана за все те мучения, которые он обрушил на меня! Вчера, когда я ехал с моим братом Давлетом, я был крепко привязан к седлу и ехал между своим братом и Ордой. Я уже забыл, как приятно, когда в лицо дует встречный ветер, потому что это было впервые за многие годы, когда мое тело находилось не на лежанке или на стуле…

– Это ваш стул? – спросила она с удивлением, рассматривая его. – У вашего стула есть колесики!

Он кивнул.

– О, господин, это так грустно! – Ее красивые аметистовые глаза наполнились слезами искреннего огорчения, и Явид‑хан протянул руки и взял ее лицо в ладони, поглаживая большими пальцами ее глаза и щеки.

– Как ты красива, дочь Марджаллы, – сказал он, искусно уводя разговор от собственного несчастья. – Лорд Бурк очень счастливый человек.

Ее глаза стали тревожными.

– Я не могу выйти замуж за Патрика, – сказала она. – Теперь я не могу ни за кого выйти замуж. – Слезы потекли по ее щекам.

Он взял ее за руку.

– В чем дело, дитя мое? Расскажи мне. Может быть, я смогу помочь тебе. В конце концов, если бы не капризы природы, я мог бы быть твоим отцом.

Она посмотрела на него с горестным видом и сказала:

– Как я могу выйти замуж за порядочного человека после того, что ваш брат и его люди сделали со мной?

– Моя мать сказала, что тебя не изнасиловали, – сказал Явид‑хан.

– Но надо мной надругались по‑другому! – простонала она и снова расплакалась.

Он наклонился и неожиданно сильными руками обнял ее, поплотнее укрыв ее нагое тело покрывалом. Она истерически рыдала у него на плече в течение нескольких минут, а он гладил ее мягкие темные волосы и бормотал что‑то нежное, ласковое и успокаивающее.

Когда ее рыдания утихли и она только всхлипывала, он заговорил:

– Мой брат, пусть будет проклято его имя, и его люди совершили над тобой насилие, которое ранит душу больше, чем тело. Твои ушибы заживут, Валентина. Твои видимые глазу шрамы исчезнут. Но если ты сама не сделаешь усилие над собой, твои невидимые раны будут мучить тебя еще сильнее, они станут невыносимыми для тебя. Ты получила какое‑нибудь удовольствие от того, что было сделано с тобой?

– Нет!

– Значит, эти люди всего лишь дотрагивались до твоего тела, но не коснулись твоей души! Ты понимаешь меня? Они ничего не получили от тебя, кроме мимолетного удовольствия! Но твое тело начисто отмыто от их прикосновений и запаха. Теперь очисти же и свою душу, Валентина. Забудь об этом ужасном случае. Ты такая же женщина, какой была до случившегося. Уж если на то пошло, ты должна была закалиться душой, после всего пережитого «.. Я не верю, что твой лорд Бурк хоть на какой‑то момент подумал о том, чтобы оставить тебя. Он был ужасно встревожен, просидел с тобой всю предыдущую ночь.

– Неужели? – Она с удивлением посмотрела на него.

– Конечно, – ответил Явид‑хан, довольный. О, Аллах, как бы ему хотелось, чтобы она была его ребенком! Его и его любимой, давно потерянной Марджаллы! – Я разбираюсь, влюблен ли мужчина или нет, моя дорогая, а твой лорд Бурк очень сильно влюблен в тебя, Валентина.

– Но он не знает…

– Он знает все, дорогая. Неужели ты считаешь, что он позволил нам не рассказать ему? Как только ты уснула, он пришел к моей матери узнать о твоем состоянии. – Он потрепал ее по щеке. – Не глупи, Валентина. Не отказывайся от своего счастья. Ты любишь этого человека. Я чувствую это. Разве я не прав?

Она кивнула.

– Да, я люблю его, хотя я несколько запоздала признаться в этом, господин.

Явид‑хан усмехнулся.

– Ты даже больше похожа на свою мать, чем думаешь, Валентина. – Сильные руки уложили ее на груду подушек. – Я сейчас уйду, дитя мое, но мы еще поговорим до твоего отъезда в Каффу. Подозреваю, что снаружи ждет молодой человек, который сам хочет убедиться, что с тобой все в порядке. Я пришлю его к тебе.

Она попыталась возразить, но тем временем Явид‑хан выкатился на своей коляске из ее занавешенного уголка и исчез. Она слышала звуки голосов, до нее доносились какие‑то звуки и запахи готовящейся еды. Внезапно она поняла, что голодна.

– Вал? – Лорд Бурк вошел и опустился на колени рядом с ней. Она почему‑то неожиданно почувствовала робость.

– Голубка, посмотри на меня, – умолял он. – Не отворачивайся от меня, моя дорогая!

– Патрик, пожалуйста! – Она чувствовала себя грязной.

Слова Явид‑хана не имели значения. Как могла она принять чистую любовь Патрика после ужаса случившегося? Лучше бы он ушел и оставил ее со своим горем.

– Разве ты не понимаешь? – прошептала она. – Меня изнасиловали. Другие мужчины! Я больше не могу быть твоей женой!

– Тебя не изнасиловали, – ответил он.

– Это было хуже, чем изнасилование! – воскликнула она. – Разве Борте Хатун не рассказала тебе, что они делали со мной? Тогда я тебе расскажу. Меня раздели и распяли между двумя столбами. Они хватали меня своими ртами и руками! Они терлись своими членами об меня и удовлетворяли свою похоть на моем теле! У меня не осталось ни кусочка тела, к которому они не прикасались!

– Я знаю, – тихо сказал он. – Это, должно быть, было ужасно, голубка, но сейчас все позади. Я люблю тебя, Вал; и я не позволю, чтобы это несчастье сломало нашу будущую счастливую жизнь.

– Несчастье! – Она повысила голос. – А я когда‑нибудь говорила тебе, что выйду за тебя замуж, Патрик Бурк?

– А скажешь? – мягко спросил он. Его губы прикоснулись к ее лбу. – Ты выйдешь за меня, моя голубка, моя дорогая Валентина. Я всегда любил тебя! Ты выйдешь за меня и сделаешь меня счастливейшим из мужчин или ты будешь по‑прежнему упорствовать на этой глупой возне с беднягой Томом Эшберном?

– Возне? – с негодованием повторила она.

– Ага, возне! Ты любишь этого человека, Вал?

Она сердито посмотрела на него, но ответить не могла.

– Угу, – буркнул он насмешливо. – Ты по крайней мере не лгунья, любовь моя. Нет, ты не любишь бедного Тома. Ты ведь любишь меня. Разве не так? – Он опустил ее на подуши), опасно приблизив свои губы к ее губам.

Она не отрывала от него своих аметистовых глаз, почти добровольно подчиняясь его страстному взгляду, и помимо своей воли проговорила:

– Да, милорд. – Ее губы почти касались его губ. Патрик Бурк привык добиваться цели. В течение месяцев он сдерживался. Она была для него самой дразнящей, самой соблазнительной, самой желанной женщиной, и он хотел ее! Его губы яростно впились в губы Валентины.

Она знала, что так и будет. И как этого могло не произойти, если они так невероятно желали друг друга? Она обняла его за шею и притянула к себе, ее губы откликнулись на его поцелуи, она чувствовала их вкус, вдыхала его особенный мужской запах.

На мгновение совесть заговорила в ней, и она отстранилась от него.

– Что же делать с моим несчастьем, Патрик? Он встал и сорвал с себя одежды, а она смотрела на него с сердцем, бешено стучавшим от радости и страха.

– Разве у всех нас не было несчастий? –»– спросил он тихо, с любовью глядя на нее.

– Люди! – выдохнула она. – Что, если кто‑то войдет?

– Никто не потревожит нас, Вал, – тихо сказал он, стоя перед ней в своей прекрасной мужской красоте.

«Он прекрасен, – думала она. – Я люблю его длинное, худое тело!» Она оглядела его храбро и без смущения. Он стоял спокойно, позволяя ей насладиться его мужской красотой. Грудь его покрывали темные вьющиеся волосы. Эти замечательные мускулистые бедра вскоре будут сжимать ее. Его член был невинным и мягким, но она чувствовала таящуюся в нем силу. Под ее завороженным взглядом его член начал возбуждаться. Она слегка покраснела, а он тихо засмеялся.

– Достаточно, голубка, – ласково проговорил он. – Ты вволю насмотрелась, а сейчас я намерен стереть из твоей памяти все жестокости, которые причинили тебе вчера Тимур‑хан и его холуи. Поверь мне, Вал, потому что я люблю тебя!

Он откинул покрывало и помог ей встать. Несколько долгих минут он наслаждался ее красотой, и его взгляд темнел при виде тонких рубцов, исполосовавших нежное тело. Потом медленно притянул ее к себе, так что ее соски прижались к его груди, обхватил ее за ягодицы и притянул еще ближе. Он не отпускал ее, покрывая легкими поцелуями ее лицо. Казалось, это тянется бесконечно. Валентину охватила дрожь.

Он скорее почувствовал, чем физически ощутил ее нарастающее возбуждение. Его руки медленно скользнули по нежной коже спины и по плечам, пока не запутались в ее темных волосах. Его сильные пальцы массировали ее голову, запрокидывая ее назад, так что она была вынуждена смотреть в его сильное красивое лицо. Нарастающая страсть, которую он увидел в ее глазах, была равносильна его собственной.

Она слышала ритмичный стук своего сердца. Ее плоть жаждала принять мужчину, но в груди что‑то мешало дышать. Он начал целовать ее лицо, она нетерпеливо подставила ему свои губы. Поцелуи следовали один за другим, становясь все более страстными. Казалось, они хотели поглотить друг друга поцелуями. Она храбро нашла его язык и была вознаграждена ответной любовной игрой. Их языки переплетались, сила поцелуев нарастала, пока, задыхаясь, Валентина не откинула голову назад, испуганная ощущениями внутри себя.

Он подхватил и бережно уложил ее на подушки. Затем лег рядом и начал целовать. Желание обладать ею нарастало с каждым мгновением.

Прикосновение его тела было для нее потрясением. Она чувствовала каждую его частицу: волосы на ногах и груди; биение его сердца, слившееся со стуком ее сердца; мягкость его кожи; мужской запах, присущий только Патрику; жесткие волосы, которые терлись о треугольник ее волос; твердость члена, прижимающегося к ее бедру. Его близость кружила голову.

– Вал! О Вал! – горячо шептал он ей, целуя ее в ухо и дразня его кончиком языка. Он разжал объятия и стал ласкать груди.

Воспоминания внезапно накатились на нее волной ужаса.

Она снова увидела себя висящей между двумя деревянными столбами около юрты Тимур‑хана, а Боал и Гайк терзали ее груди. Злоба, горькая и горячая, подкатилась к горлу. Она застонала от страха.

Патрик поднял голову. Посмотрев ей в лицо, он все понял.

– Нет, не бойся, голубка. Это я, Патрик, и хочу только любить тебя.

Валентина вздрогнула.

– Не знаю, как я вынесу твое прикосновение к моей груди, – призналась она. – Я не могу забыть, Патрик. Я не могу забыть!

– Воспоминания не сотрутся, если им на смену не придут новые, Вал. – Он стал нежно водить пальцами вокруг ее мягкого соска, пока не почувствовал, как она начинает расслабляться от его прикосновений.

– У тебя изумительные груди. Вал. Я не могу устоять перед ними! – Он быстро наклонил голову и прижался лицом к ее телу. Потом его язык начал дразнить ее, отчего ее сосок набух прямо на глазах. Вскоре его губы сомкнулись, его язык был нежен и настойчив.

Она заставила себя прогнать страх. Это Патрик. Ее Патрик! Патрик, который любил ее и хотел быть ее мужем. При каждом его покусывании воспоминания о татарских насильниках бледнели, и она думала только о наслаждении, которое доставлял любовник. Вчера наслаждения не было. Сегодня оно появилось. Ее руки двигались, лаская его черную голову, пальцы перебирали его волосы. Ее груди стали твердыми и набухли, и сладкая боль пронизывала все ее существо. Она тихо застонала.

Он оторвался от ее груди и крепко поцеловал ее.

– Ты такая сладкая, голубка, – пробормотал он и соскользнул вниз по ее телу, оставляя за собой шлейф теплых поцелуев. Он облизал языком ее пупок, и она снова застонала, когда он потерся лицом об ее атласную кожу. Он спустился ниже, и она внезапно окаменела.

– Нет! – Страшная судорога сотрясла ее. – Там нельзя! Только не после вчерашнего, Патрик! Я умоляю тебя! Он поймал ее взгляд.

– Можно, Вал, я буду любить тебя и там тоже. Ты не можешь запретить мне, милая! Как я могу выдернуть жало твоей боли, если ты не позволишь мне заменить эту боль удовольствием? – Его пальцы нежно коснулись плоти, и короткое рыдание вырвалось из ее горла. – О, любовь моя, позволь мне сделать это! Позволь мне смыть твой стыд. – Наклонившись, он нашел нежное сокровенное место и стал ласкать его губами.

К ее великому удивлению, прикосновение его языка только возбуждало ее страсть. Страсть, которую она до сих пор тщательно скрывала от Патрика. Сейчас эти чувства вырвались наружу, и она выгнулась дугой, чтобы скорее дотянуться до его губ. Сдержанность ушла. Она обильно истекала сладким нектаром любви, а он жадно пил его.

Она парила, как ласточка, впитывая его страстные уроки, взбираясь с одной вершины на другую, до тех пор пока не осталось больше вершин, на которые можно было карабкаться, но он застал ее врасплох.

– Патрик! Патрик! – шептала она его имя снова и снова, повторяя его, как некую святую молитву.

Он больше не мог ждать. Сейчас было ясно, что ее страхи исчезли. Устроившись между ее шелковистыми бедрами, он глубоко вошел в нее своим горячим, твердым членом. Долгую минуту он лежал на ней, тяжело дыша, чувствуя биение внутри ее тела, которое так замечательно плотно и неистово держало его плоть.

Со стоном он подался вперед еще больше, и затем, сжимая и разжимая ягодицы, начал ритмично двигаться.

Она обнимала его теплыми руками, притягивая его к себе и сминая свои груди. Если раньше она летала вместе с птицами, то теперь она была с богами на небесах. Это был рай! Ее голова двигалась среди подушек. Она зажала рот, чтобы не было слышно ее криков, но тихий стон все равно прорвался.

– Открой глаза. Вал, – пробормотал он тихо. – Я хочу видеть твою душу! – Его мускулистые бедра крепко прижимались к ней.

Она слышала его приказ, но веки были такими тяжелыми.

Она все‑таки попыталась поднять их, и, к ее великому удивлению, глаза открылись.

Валентина смотрела ему в лицо и первый раз в своей жизни видела истинную страсть. Это напугало ее. Если бы она лежала не с Патриком, она бы по‑настоящему испугалась.

– Поцелуй меня, любовь моя, – прошептала она, пряча от него свои мысли, и он выполнил ее просьбу.

Какой‑то момент они опять самозабвенно целовались и, казалось, не могли насытиться друг другом. Патрик остановил свои чувственные движения, – для них наступил момент наслаждения. Патрик вздохнул так глубоко, что Валентина вышла из оцепенения и тихо рассмеялась.

– Мне не нужно, – сказала она, – спрашивать, удовлетворен ли ты или нет? – Она протянула руку и отбросила прядь волос с его высокого лба.

Он поймал ее за руку, страстно поцеловал ладонь и скатился с нее.

– Ты само совершенство. Вал, – сказал он восхищенно. – Неужели мне просто почудилось в экстазе или ты действительно обещала стать моей женой, мадам?

– Я собираюсь полностью сменить обстановку в Клерфилд‑Мэноре, – ответила она.

– Когда ты выйдешь за меня замуж? – спросил он, очень довольный.

– Не раньше, чем мы вернемся домой, любовь моя, – сказала она. – Мы же не можем лишить наших матерей удовольствия побыть на нашей свадьбе, не так ли? – Она повернулась на бок и приподнялась на локте так, чтобы видеть его лицо. – Ах, Патрик, ты ведь понимаешь, правда? Я люблю нашу семью, и свадьба будет ненастоящей, если они не соберутся все вместе.

Он улыбнулся.

– Думаю, что именно твоя глубокая и преданная любовь к семье. Вал, была тем качеством, которое мне нравится с детства. Как и я, ты не ищешь другой славы, кроме той, которая приносит пользу вашей семье.

– Вместе с тобой, Патрик, – она улыбнулась, заглянув в его глаза, – надеюсь, мы нашими детьми еще больше прославим нашу семью.

Его взгляд стал озабоченным.

– Вал, – сказал он. – Что, если ты… забеременеешь до нашей свадьбы?

– Не беспокойся, – ответила она.

– Вал, – отозвался он серьезно, – мое семя очень сильное. – Потом, покраснев, сказал:

– Лучше я расскажу тебе, до того как до тебя дойдут сплетни. В деревне около Клерфилд‑Мэнора есть несколько моих детей.

– Сколько детей? – спросила она, весело блеснув глазами.

– Шесть, восемь, я не уверен. Считалось не зазорным для той или иной доброй девушки родить от меня ребенка, – сказал он, раздосадованный ее рассудительным отношением, отчего покраснел еще больше.

– Ты, конечно, потрудился с внебрачными детьми, – заметила Валентина, – и жители твоей деревни очень терпимы. Но теперь, конечно, ублюдков больше не будет. – Она соблазнительно потерлась грудью о его тело. – Ведь тебе больше не понадобятся другие женщины, Патрик?

– Нет, голубка, – согласился он, его глаза начали снова загораться. – Но это по‑прежнему не решает нашу проблему.

Валентина засмеялась:

– Твоя мать решила эту проблему много месяцев назад, Патрик. Детей не будет, пока мы не захотим их, и, конечно, их не будет до свадьбы.

– Это проклятое зелье! – взорвался он. – Мадам, я не буду принимать его!

Она снова засмеялась, на этот раз прямо ему в лицо.

– Нет, милорд, тебе не надо будет принимать его, но я принимать его буду! – Она яростно поцеловала его.

Время потеряло для них значение, и лорд Бурк полностью забыл о том, что было причиной его гнева.

Они провели ночь, охваченные страстью, в объятиях друг друга. К утру Валентина не могла понять, почему она так противилась браку с лордом Бурком. Что касается самого лорда, то он даже не мог вспомнить, когда он был так счастлив.

Когда пришло утро, Валентина, несмотря на свои ссадины, была вполне готова к обратному путешествию. Однако Борте Хатун и Явид‑хан уговаривали ее задержаться еще на один день.

– Любовь прекрасное лекарство, – сказал Явид‑хан, улыбаясь, – но ты еще недостаточно выздоровела, чтобы предпринять такое трудное путешествие.

Они сидели вместе около юрты, греясь под весенним солнцем. Гирейские татары праздновали возвращение Явид‑хана, потому что он был всегда самым любимым в их роду. Его воскрешение рассматривалось как невероятное свидетельство любви его матери и как такое же великолепное приключение, как и другие, которые в прошлом переживала их семья. Принц снова получил возможность наслаждаться обществом своих братьев, их детей и внуков.

– Моя мать будет так рада узнать о том, что вы живы и одержали победу над Тимур‑ханом, – счастливо сказала Валентина.

– Нет, Валентина, дорогая моя, твоя мать никогда не должна узнать о том, что я пережил резню в Драгоценном дворце. Для нее Явид‑хан умер много лет назад тем прохладным весенним утром. Пусть все остается так, как было. Если она узнает, что получилось по‑другому, это только разбередит старые раны, воскресит прежние воспоминания, которых лучше не касаться. Когда ты вернешься домой, скажи ей только, что ты была в гостях у Борте Хатун и узнала, что у тебя нет родимого пятна в форме четверти луны, которое доказывало бы отцовство Явид‑хана. Было установлено, что ты не его дочь, потому что все женщины, потомки Борте Хатун, имеют эту отметину.

– Может быть, я дочь султана Мюрада? – грустно размышляла Валентина.

– Ты, конечно, должна повидаться с Сафией, – сказал он, – но я знал Мюрада и ничего не вижу от него в чертах твоего лица. Я верю, что ты дочь своего отца, но поезжай в Стамбул, потому что я знаю, ты не успокоишься, пока так не сделаешь. – Он улыбнулся. – Твоя мать тоже никогда не успокаивалась, пока не добивалась своего.

– Как странно, господин Явид, что я никогда не замечала этого в ней. Она всегда с уважением относилась к своему мужу и к своей семье, – сказала ему Валентина.

– Ну, – ответил он, – я подозреваю, что ее муж и ее семья всегда хотели того же, чего хотела Марджалла.

Валентина на мгновение задумалась, потом рассмеялась.

– Думаю, что вы правы, господин Явид, – призналась она.

– Твоя мать всегда была очень умной женщиной, – сказал он, вспоминая. – Благодарю Аллаха за то, что он помог ей освободиться из‑под власти султана много лет назад. Любовь твоего отца – очень сильная любовь, которая помогла ему спасти твою мать, несмотря на все трудности.

– Вы уверены, – сказала Валентина, – что не хотите, чтобы она узнала о счастливом завершении этой истории для вас? Он покачал головой.

– Такое знание никому не принесет радости, а ей это может принести боль. Я слишком люблю твою мать, чтобы причинить ей даже незначительную боль. Я люблю твою мать, – сказал он. – Не любил, а люблю.

Он по‑прежнему любит Эйден, подумала удивленная Валентина, неожиданно увидев свою мать в ином свете. Не как жену Конна. Она увидела Эйден как желанную женщину, как женщину, способную вызвать глубочайшие страсти в привлекательном мужчине, – мужчине, непохожем на лорда Блисса. Это было поразительное открытие.

Принц прочитал мысли на лице Валентины так же ясно, как если бы она произнесла их вслух, и снова подумал о женщине, которую он звал Марджалла. Ее мысли можно было легко угадать. Но вслух он ничего не сказал.

– Я думаю, – наконец сказала Валентина, – что моей матери очень везло с мужчинами, которые любили ее.

– Нам также повезло, – ответил он. – Твоему отцу и мне, Валентина. – Потом он потрепал ее по тонкой руке. – Поезжай в Стамбул, моя дорогая, и успокой свою душу раз и навсегда. Потом возвращайся в Англию и выходи замуж за лорда Бурка. Судя по тем звукам, которые мы слышали ночью, он очень пылкий и страстный любовник. И, конечно, от такой любви вскоре должны появиться дети.

Валентина стала ярко‑пунцовой, к великому удовольствию Явид‑хана.

– Господин! – запротестовала она. – Я считала, что мы вели себя тихо. Он хмыкнул.

– Не смущайся, Валентина. Мы, татары, полностью одобряем такую страсть.

Валентина хихикнула. Встав, она поцеловала в лоб Явид‑хана.

– Господин, я гордилась бы, если бы была вашей дочерью, и за то короткое время, которое мы знали друг друга, я полюбила вас как второго отца. Я всегда так и буду думать о вас. – Потом повернулась и вошла в юрту.

Он сидел, замерев, сердце его было переполнено глубокими и противоречивыми чувствами. Ее слова тронули его, и он почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Он раздраженно смахнул их. Если она думает о нем как об отце, он будет думать о ней как о дочери, которой у него никогда не было. Он вспомнил собственных детей и вздохнул. Мертвы, все мертвы. Погибли от руки брата. Осталась только эта молодая женщина, которая даже не была его дочерью, чтобы напоминать ему о том, что могло бы быть.

– Дедушка!

Явид‑хан посмотрел на девочку лет четырех, с миндалевидными глазами, стоящую возле его стула.

– Ты кто? – спросил он.

– Я Айса, дочь Маету‑хана от его третьей жены, внучка Великого хана Давлета. Ты расскажешь мне сказку, дедушка? Явид‑хан посадил ребенка на колени.

– Какую сказку ты хотела бы услышать, Айса, внученька, – спросил он ее, согретый ее вниманием. Он был очарован маленькой девочкой, носившей имя его давно покойной второй жены.

– Расскажи мне сказку о любви, дедушка! – попросил ребенок.

– Сказку о любви, – повторил он и надолго задумался.

– Дедушка! – Айса нетерпеливо дергала его за халат, ее маленькое, круглое детское лицо горело от нетерпения.

– Сказку о любви, верно? Ну, хорошо, мое сокровище, как мне начать? Давным‑давно жила‑была в далекой западной стране, за бурными морями, прекрасная принцесса…

– Принцесса? – возбужденно сказала Айса. – Как звали принцессу, дедушка? Как ее звали?

– Ее звали, дитя мое, Марджалла, – ответил Явид‑хан, и его светло‑голубые глаза наполнились грустью.

– А был там красивый принц, который любил ее? – потребовала девочка, горя от нетерпения.

– Да, мое сокровище, – кивнул он. – Был принц, который любил ее.

– Как его звали, дедушка? – Лицо ребенка горело от любопытства.

– Его звали Явид‑хан, маленькая, и он очень любил принцессу Марджаллу, другой такой женщины в его жизни не было. Но ты перебиваешь меня. Я должен начать сначала. Давным‑давно, в стране, далеко к западу, за бурными морями, жила‑была прекрасная принцесса и звали ее Марджалла…