Наша правда пахнет джином

Матвей удалился в переплетную, а общий интерес обратился к компьютеру «Кондзё». На мониторе светилось: Фридерик Франтишек Шопен «Траурный марш» Си бемоль минор из Сонаты N2, опус 35. Феликс Мендельсон Бартольди «Свадебный марш» До мажор из музыки к комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь», опус 61.

– Остался еще один деликатный вопрос. Скорее всего, майор, это по вашей части, – кивнула в сторону «Кондзё» Клара.

Ризенкампф окинул машину взглядом опытного взломщика и с удивлением заметил: компьютер на пломбах, но, скорее всего, без сигнализации, – если только японцы не придумали очередной хитрой ловушки. В таком случае к хитрой машине даже страшно прикасаться, не только вскрывать! Тем не менее майор достал из кармана складной нож со множеством приспособлений и снял пломбы, а затем заднюю крышку‑панель. Майор подумал, вылущил из складного прибора ножнички и собрался перекусить ими какой‑то контакт. Потом, видимо, передумав, зашел в туалетную комнату и вернулся с бритвочкой «Жиллетт», разломил ее пополам и вставил эту пластиночку между панельками – по монитору пошли полосы, и вскоре на нем появилась невероятная абракадабра: «Карл Мария Вебер 246 для челесты, ударных и виолончели, ор. 040. Вебер Жорж Амадей „Хор и токката“ из балета „Искатели жемчуга“ ор. 00–00:/.!»

Сущий бред! В музыке никогда ничего подобного не существовало! Теперь это был не всемирный банк музыкальной памяти, как рекомендовал Кураноскэ, а компьютер‑инвалид с перекрученным электронным мозгом. Майор вынул бритвочку.

– Вот и все. Теперь он не переменит своих решений. Это человека может заесть совесть, и он покается и расколется. Кроме того, на человека многое влияет: непогода, дурное настроение, измена жены. А компьютер есть компьютер. Счетчик.

– Ну вот, – улыбнулась Клара, – Осталось лишь договориться о полном молчании и… убрать со стола.

– Надо бы на прощание что‑то сказать друг другу… – нерешительно предложил Свадебный.

Ткаллер разлил по рюмкам джин. Все ожидали, что же скажет он – директор зала.

– Всю жизнь передо мной стоял вопрос вопросов: что такое жизнь? Зачем она? И понял: суть ее не могут выразить философские трактаты или многотомные романы. Совсем другое – музыка. Она не должна быть десертом после обеда! Не должна и не может! Не прибегая к словам, она вызывает множество ассоциаций. И в этом смысле Шопен и Мендельсон – боги, поведавшие нам все о жизни и смерти.

Все выпили. В это время на площади взошло солнце. Площадь затихла, любуясь тем, как огненное светило вкатывается в город. Ризенкампф попытался налить себе еще джина, но неосторожно зацепил и опрокинул бутылку. Джин разлился по всему столу.

– Майор, – захлопотала Клара, – Надо чем‑то вытереть…

Ризенкампф достал зажигалку – вспыхнуло голубое пламя, которое быстро расползлось вместе с джином по столу.

– Майор! Что вы делаете! – побледнел Ткаллер, – Пожары преследуют это место!

– Не волнуйтесь, – продолжал майор, – Огонь – это очищение. Это обязательный ритуал в конце карнавала, ибо все лучшее возрождается на пепелище великого хаоса. Вдобавок вся наша правда, которую мы тут придумали, пахнет джином. Итак, да здравствует огонь!

Со всеми вместе Ткаллер стоял возле стола, наблюдая, как меркнет голубой огонь.

– А теперь пора расходиться… – подытожил майор. Вместе с Кларой они покинули кабинет, чтобы через подвал уйти из зала.

С иронией взглянув на Марши, Ткаллер улыбнулся:

– Господа! Мы теперь совершенно одни. Может, хоть теперь вы мне скажете, кто же вы? Обещаю все хранить в тайне.

Марши растерялись. У Свадебного задрожала бровь:

– Как? – спросил он, – Вам все объяснять сначала?

В городе кто‑то шалит…

– Столько лет живу, – расхаживал по кабинету полковник, – какими только кражами не занимался, но чтоб столько шуму было из‑за какого‑то петуха?

– Но ведь это не петух. Не пету‑ух! – доказывал Франсиско, – Это уникальное явление природы! Провидец! Гордость нации! Я уж не говорю, что он мой кормилец. Все мое благополучие в нем одном! О! Проклятие всем! Всему этому городу, этому карнавалу, в первую очередь вам, вам, вам! – будто кинжалом указывал пальцем Франсиско на Карлика и Генделя Второго, – Одна шайка! Одна компания злодеев!

Карлик сидел и ухмылялся. Как же их можно обвинять? Они же находились в башне!

– Если бы ты поднялся наверх с нами, ничего бы не случилось. Не зря же тебе говорили: «Насест ищи повыше, а кукарекай потише!»

Майор, выбравшийся из люка, продирался сквозь толпу. Вдруг его внимание привлекло дикое зрелище: сержант Вилли высоко над головой держал обезглавленного петуха. Обступившие его люди в масках прыгали и всячески ухитрялись вырвать перо, а порой даже целый клок перьев знаменитого испанского певца.

– Разойдитесь! Иначе буду стрелять пластиковыми пулями! Это очень больно!

Но оголтелый карнавальный люд не слышал – выдирал из покойного Мануэля последнее оперение. Вскоре у Вилли в руках осталась голая, но жирная тушка. Сержант выстрелил в воздух.

– Поздно, Вилли, поздно, – раздался голос майора.

– О! Господин майор! – искренне обрадовался Вилли, – Я знал, я верил, что вы явитесь. Всегда верил!

– Спасибо за службу и веру, – криво усмехнулся майор, – А это, я догадываюсь, суповой вариант бедняги Мануэля?

– Да. Конец пришел певцу испанских праздников.

Сержант достал из кармана голову Мануэля с роскошным, неувядшим до сих пор гребнем. Глаза петушиные были открыты и выражали потрясение и ярость. Казалось, эта голова вот‑вот вырвется и пойдет долбить своим мощным костяным клювом и своих душегубцев, и всех, кто окажется на пути.

А кто‑то из карнавальных проныр уже горланил в стороне:

– Продается перо знаменитого Мануэля, обезглавленного злодеями этой ночью! Пять долларов! Только пять долларов! Можно другой валютой – марки, франки, фунты, песеты!

Майор и сержант с тушкой Мануэля направились в участок. Сержант по дороге выпытывал: не был ли и господин майор похищен злодеями?

– Мануэль застрахован на двести тысяч. А меня зачем выкрадывать, а тем более убивать? У Мануэля одно перо стоит пять долларов. А сколько стоят мои погоны? Эх, дружище Вилли, почему мы не родились испанскими петухами?

Они появились в участке в ту минуту, когда Франсиско довел себя до крайней истерики. Под градом его требований полковник совершенно обессилел. Он сидел, облокотившись на стол, стараясь не смотреть на Франсиско и по возможности не слышать. Сержант поднял тушку над головой:

– Вот что осталось от твоего петуха.

– Нет. Это не Мануэль! – замахал руками Франсиско, – Где золотые шпоры?

Сержант положил на стол перед полковником петушиную голову. Полковник взял ее без особого интереса, но вдруг его потухшие глаза ожили и, сжав кулаки, он двинулся вперед. Франсиско, не ожидавший такого натиска, даже отступил на шаг. Но полковник видел перед собой только майора.

– Все до единого – марш! Разумеется, кроме вас, мой ненаглядный, – притворно‑слащаво улыбнулся полковник Ризенкампфу.

– А петух? – подскочил Франсиско, – Необходимо засвидетельствовать смерть, вызвать свидетелей, патологоанатома, судмедэксперта – взять слюну и кровь на анализ.

– А мочу? – рявкнул полковник, – Утреннюю?

– Как скажет эксперт, – пожал плечами Франсиско.

– Сержант! Сдадите ему два литра!

– Охотно! – согласился Вилли.

Полковник продолжал распоряжаться: Вилли нужно было срочно найти большого пестрого петуха и срочно засадить в ту же клетку. Пусть этот болван‑зевака говорит всем, что Мануэль найден. И все! Будет отказываться – запереть в камере и обрядить в его одежду самого толстого полицейского. При необходимости применить грим! Как только пробьют часы, включить фонограмму петушиного пения.

– Ваша обязанность всячески содействовать отправке петушиного тела на родину! Там будет трехдневный национальный траур!

– Как же, как же, – издеваясь, кивал головой полковник, – Сотни венков лягут у пришитой головы Мануэля. Скорбящие соотечественники нескончаемой колонной будут идти круглосуточно. Почетный караул будут нести только генералы. Полковников и близко не подпустят. Затем воздвигнут первый в мире петушиный пантеон, и ты будешь качать деньги за входные билеты… Вон отсюда!!!

Рыдающего Франсиско вытолкали.

– Теперь, негодяй, осталось только с тобой разобраться – и можно идти пить душистый кофе, – Полковник закрыл дверь на ключ и спрятал его в карман. Повернувшись, он с удивлением увидел, что майор довольно вольготно расположился в кресле. Вот тебе на! Сидит, закинув ногу на ногу. Ни извинений, ни просьб о снисхождении.

– Встать! – заорал полковник, – Не сметь протирать казенное кресло своей тощей задницей!

Майор поднялся не сразу, с ленцой, словно давая полковнику понять, что делает это скорее из уважения к возрасту, нежели к званию.

– Стою, господин полковник. Жду приказаний. Готов ползти на брюхе, прыгать с самолета без парашюта, есть бутерброды с г…линой и пить пиво с зелеными мухами.

– Да ты здоров ли, голубчик? – прищурился полковник.

– Здоров, папаша, – продолжал стоять навытяжку майор, – Здоров, как деревянный баобаб.

На лице Ризенкампфа расцвела улыбка идиота.

– Что случилось, Генрих? Где ты пропадал?

– Вы все равно мне не поверите. Боюсь, только время потеряем.

– Не думай о времени. И помни: от того, как ты будешь себя вести, зависит твоя дальнейшая жизнь.

– Не смертью ли пугаете, папа? И вы… – прикрыв глаза ладонью, мелко засмеялся майор, – А знаете ли вы, что такое смерть, дорогой полковник?.. Вы прожили долгую жизнь, поймали множество преступников. Вырастили детей, внуков… А о смерти ничего не знаете… Как она нас отлавливает – у нее тоже свои приемы. Как она с нами общается, через кого? Как она нас любит, сторожит и как, наконец, на нас дышит?

– О, да ты возвратился философом, – протянул полковник, – Но все‑таки – что же с тобой было?

Майор закурил, не спрашивая позволения у не терпевшего табачного дыма полковника.

– История моя покажется смешной и нелепой, но потом вы поймете, что в ней нет ничего выдуманного. При обходе площади ко мне привязался странный чумазый человек. Назвался он Гансом‑трубочистом. Ни с того ни с сего он стал дразнить меня, обзывать непристойными словами. Сержанта со мной не было, и я решил проучить его сам. Он забежал в подъезд, оттуда по лестнице на чердак.

«Что это я несу? Я же совсем другое хотел рассказать…» – мелькнуло в голове Ризенкампфа. Но как только майор пробовал рассказать другое, язык его словно немел, нужные слова не выговаривались – и сама собой срывалась какая‑то дрянная история с трубочистом.

– Забежал я на чердак, – продолжал язык Ризенкампфа. – Ну, думаю, Ганс, уж я тебе отомщу за все твои насмешки похабные. Будешь знать, как хвост крутить и сажей в глаза сыпать…

– Это ты мне сажу в глаза сыплешь! – окончательно вышел из себя полковник, – Перестань молоть чепуху о трубочисте, жившем триста лет назад. Я знаю, что у тебя была Клара Ткаллер. Куда вы потом скрылись?

– Трудновато вам пришлось без меня, – с ехидцей заметил майор, – Зато и здорово отличились в эту ночь. Не так ли?

– Так, – согласился полковник, – Я честно служу всю жизнь, за что и имею награды.

– Отлично. Получите очередной орден и будете служить до глубокого маразма, а меня увольте.

Полковник сразу не нашелся, что ответить. Вдруг в соседней комнате послышался резкий женский голос:

– Я требую немедленно пропустить меня к господину полковнику!

– Вот видишь, как жена исстрадалась, – Полковник предложил Ризенкампфу временно спрятаться в соседней комнате. Вдруг бедняжка не переживет такой внезапной радости?

– Я пришла, пока не поздно, хлопотать о вдовьем пенсионе, – начала Ева прямо с порога, – Вот мое прошение.

Полковник просмотрел прошение и принялся уговаривать вдову не спешить – может быть, муж еще найдется?

– Так! – Ева пристально посмотрела на полковника, – Значит, в пенсионе мне уже отказано. Отлично! Только не думайте, что я беззащитное создание. Я сумею постоять и за себя, и за покойника! У меня еще требования: пышные похороны за счет полиции! Панихида в кафедральном соборе, воинские почести и салют! Предусмотреть и оплатить место и для меня – мы всю жизнь не расставались! На могильном камне указать, что погибли геройски. Я тоже… погибаю…

– Да это же родная сестра Франсиско! Что это вы сегодня все о смерти и о траурных церемониях?

– У меня нет такого брата. Я всего лишь вдова майора Ризенкампфа.

– Мадам. Я должен вам сказать… Ваш муж, – полковник кивнул на дверь соседнего помещения, – там…

– Уже привезли труп? – всплеснула руками вдова.

И тут из туалетной вышел бледный, с совершенно исказившимся лицом Ризенкампф. Видно было, что слова жены на него подействовали. Ева на секунду растерялась, даже смутилась – но тут же кинулась навстречу.

– Генрих! Ты был в плену? Тебя били? Пытали? – Не дождавшись ответа, она заплакала, – Какое счастье! Я боролась! Я сражалась за тебя!

– Но почему ты так упорно и охотно называла себя вдовой?

Ева ощупывала мужа, проверяя, все ли цело, все ли на месте, сопровождая эту процедуру горячечными поцелуями. Тревожный вопрос мужа она оставила без внимания.

– Генрих, я знаю: у тебя выпытывали секретные сведения! Но ты не сломался! И даже не согнулся! Генрих, для меня ты всегда был героем! А здесь, мне кажется, тебя недостаточно ценят. Я приняла решение – тоже иду служить в полицию!

– А что, майор остается в полиции? – притворно удивился полковник, – Я думал, он вместе с трубочистом Гансом фланировать желает.

– Какой еще Ганс? И что за звук «ф‑ф‑ф» у вас, полковник? Решено: иду в полицию и занимаюсь с вами орфоэпией! Повторяйте: фла‑ни‑ро‑вать…

– Пощадите! – взмолился полковник, – Мне нужно побеседовать с вашим супругом наедине: обидчики должны быть сурово наказаны.

– Ева, – попробовал нажать и майор, – иди домой… Испеки мои любимые булочки.

– Я испеку их здесь! Полковник, у вас есть мука, молоко и яичко?

– Ни птичек, ни яичек. Одни собачки. Но майор их не ест. Не кореец, – Полковник смотрел на Еву, как на законченную сумасшедшую.

В подвале бесновалась группа дрессированных собак, задержанных по обвинению в нарушении общественного порядка. Дежурный сообщил, что собаки давно не кормлены.

– Так покормите! – приказал в бешенстве полковник, – Тухлыми пирожками! Чтоб они околели! Все до единой!

– Как вы жестоки! – долбила свое Ева, – Без облагораживающего женского влияния полиции не обойтись!

Зазвонил телефон. Мэр интересовался новостями.

– Новость одна – этой ночью все посходили с ума. Даже животные, – как на духу выдал полковник, – Да и самого себя не узнаю. Вот – ору на всех…

– Так что, – ехидно спросил Мэр, – вызвать полицию из другого города?

– Дело не в полиции, – Полковник прикрыл трубку рукой и перешел на шепот: – В городе кто‑то шалит… И этот кто‑то имеет силы.

– И это говорит профессионал?

– Непредсказуемые события могут сбить с толку и профессионалов. А они уже валятся на наши головы. Прежде всего на мою и вашу.

– Не пугайте меня, – ответствовал Мэр, – Я посоветуюсь с заместителями и сообщу о своем решении. А теперь уже без десяти шесть – пора зал открывать. Без вас не обойтись.

– Лечу.

– На чем? – буквально понял Мэр.

– На пушечном ядре. Ха‑ха! – демонически захохотал полковник, плюнул и швырнул трубку.